Текст книги "Пейзаж с убийцей"

Автор книги: Светлана Чехонадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Они сидели на кухне, ели хлеб с маслом (разбитые яйца оказались последними), от чашек с кофе поднимался уютный пар. По нему как-то было понятно, что за окнами холодно. Отопление уже включили, но все равно хотелось греть руки о чашку. «И окна запотевают! – подумала Елена. – Это по ним определяется температура на улице… Миша прав: столько незаметных наблюдений проносится в нашей голове каждую секунду! А есть еще внутренняя химия организма, которая непрерывно перенастраивается и меняет наше восприятие мира».

– Меня парень бросил, – сказала Аня. – Точнее, как бросил… Я думала, он будет моим парнем после… всего… А он даже не смотрит теперь.

– Ну и плюнь.

– Я, наверное, очень некрасивая, да?

– Красивая… Молодая – значит, красивая.

– Красивых не бросают.

– Разных бросают…

– Лена, а вы почему не замужем?

– Не вышла, дура, в двадцать пять, а сейчас очень трудно. Все недостатки замечаешь, кажется, что только никому не нужные отбросы попадаются. Ведь все нормальные мужики женаты… Я теперь вдовцов буду ждать. Лет через десять начнут появляться вдовцы моего возраста.

– Смешная вы… А может, одной лучше?

– Нет, Аня. Одиночество – это ужасно.

Вопреки бурному началу, денек выдался тихий. Когда попили кофе и убрали посуду, Аня пошла в комнату смотреть субботние программы, а Елена, наконец, позвонила в Москву, Мите.

Он находился в отвратительном настроении.

– Ну, совесть надо иметь, как ты думаешь? – спросил он.

– Как отвечать на такие вопросы, Митя?

– Надо отвечать так: я бесстыжий человек. Я пропускаю вторую неделю, вне всяких отпусков, только потому, что у меня зачесалась левая нога! Не сменить ли тебе профессию, дорогуша? Не пойти ли тебе в программу «Независимое расследование»?

– Слышу угрозу.

– Это не угроза, а цитата. Александр Сергеевич Лежаев, собрание сочинений, том восемь.

– Он сердится, что я уехала? Да ему-то что за дело?

– Ну, он в некоторой степени платит тебе зарплату… Я понимаю, конечно, что требовать за зарплату какой-то труд – это анахронизм, пережитки прошлого, но такой уж он старомодный!

– Митя, хватит ерничать. В воскресенье я вылетаю. В понедельник буду на работе.

– И запиши, чтобы не забыть: рабочий день начинается в десять! В десять! Причем, утра!

«Осталось два дня! – печально подумала она, натягивая куртку. – Что можно успеть! А ведь надо еще взять билет… И Михайлов пропал. Теперь вся надежда на него: откопает он что-нибудь или нет… А может, мне плюнуть и затаиться? Ну не дураки же они, эти ребята? Может, сами, наконец, разберутся и отстанут?»

Телефон опорного пункта не отвечал. Один раз кто-то взял трубку, но странно помолчал на ее «але», а потом довольно грубо крикнул: «Перезвоните!»

Они с Михайловым договаривались на двенадцать. Было уже больше двух.

_____

С автобусом Елена ошиблась. Вроде, села на той же остановке и на такой же круглобокий, как обычно, но он свернул намного раньше и потом долго не останавливался, хотя она стучала в стекло водителя, ругаясь и показывая на часы. Того, наверное, забавлял ее гнев. Он ухмылялся и качал головой.

Наконец, автобус подъехал к какому-то столбу на краю поля и открыл двери. «Скотина!» – поблагодарила она. Водитель потемнел лицом, Елене показалось, что он раздумывает, не ударить ли ее, и она отругала себя за неосторожность: кто их знает, местных, какие у них тут нравы. Может быть, полное равноправие мужчин и женщин.

Поэтому задерживаться у столба она не стала. Быстро пошла по дороге в сторону развилки. Автобус попытался сдать назад, чтобы напугать ее, но, видимо, зашумела публика в салоне – не из сочувствия к Елене, а из-за того что было уже поздно. В автобусе ехали тетки, закончившие торговлю на рынке, у которых еще была куча субботних дел.

Резкий ветер, гоняющийся по полям, быстро выдул из ее головы гнев и обиду. Здесь было так просторно, так свежо, что проблемы, связанные с людьми, казались мелкими. Елена шагала по обочине, некоторые встречные машины весело сигналили ей, и она ощущала себя таежником, вышедшим из лесов для того, чтобы купить спички и соль.

Все здесь было другое – не такое, как в Москве. Вроде бы рядом был город, но это он казался случайным и временным. В подмосковном Валуево же наоборот: случайным и временным было поле у нее под окнами.

…Уже на въезде в деревню стало понятно, что случилась какая-то неприятность. В позапрошлый раз она уже наблюдала похожую картину: толпу на улице, пожарную машину и голосящую тетку под тополем. Но тогда это была всего лишь кошка, не сумевшая спуститься с дерева.

Теперь все выглядело несколько иначе. Не было ни криков, ни пожарной машины, но именно эта зловещая будничность заставила ее сердце биться сильнее.

Некоторые из собравшихся не обратили на нее никакого внимания – только мельком осмотрели нового человека и снова принялись за тихое, тревожное обсуждение. Зато у дома Долгушиной, где стояла не только эта вредная старуха, но и хозяйка дома Штейнера, и Степка-алкоголик, все буквально вывернули шеи и затихли.

– Странные дела творятся, – сказала Долгушина довольно громко, когда Елена проходила мимо. – Приезжает из Москвы какая-то чувырла, и начинается чертовщина. То нам приписывают убийства стариков, то пытаются дом захватить. Нас тут скоро всех как кроликов перережут!

– И перережут! – поддержал ее незнакомый голос. – Если глазами хлопать, то всех на хрен перережут!

– А я давно говорила…

Что там кто давно говорил ускорившая шаг Елена уже не расслышала.

Вот, наконец, поворот к опорному пункту. Из-за деревьев показалась короткая узкая улочка, заросшая кустарником, ямы в разбитом асфальте, несколько милицейских машин у входа. Четыре милиционера стояли на ступеньках и курили, негромко переговариваясь. Один из них был пожилой, высокий, довольно красивый, одетый не по форме: в милицейских брюках и фуражке, но в обычной черной телогрейке. Михайлова среди милиционеров не было.

Когда она подошла поближе, они даже не повернулись. Только тот, что был одет не по форме, окинул ее цепким и слегка неприязненным взглядом.

– Марадзе когда арестовывали, он вроде бы грозился отомстить, – сказал один из милиционеров.

– А Марадзе отпустили?

– А что его, держать, что ли? Отсидел пятнадцать суток и до свидания. Подумаешь – напился, жене морду набил. У них, может, так принято, у черных…

– Что ж он, из-за такой ерунды мараться будет?

– Грузин! Гонору много. Да и брат у него, говорят, большими делами заправляет. Кто их знает, этих чурок, что у них в голове!

– Тебе чего? – обратился к ней пожилой. Как по команде, все милиционеры смолкли и повернули головы.

– Мне нужен Михайлов, – сказала Елена. Теперь ей казалось, что пожилой, одетый не по форме, смотрит на нее очень печально, почти с жалостью.

– Михайлов! – протянул один из милиционеров. – Молись за своего Михайлова!

– Что значит – молись?

– А то и значит, что если он выкарабкается, то родился под счастливой звездой и должен нам всем ящик водки поставить.

– Вася, помолчи! – попросил его другой милиционер, внешне самый аккуратный из всех. – А вы кто такая, девушка?

– Я? – Она секунду поразмышляла над вопросом. – Я Лена. Его подруга.

– Лена из Москвы? – спросил третий милиционер, совсем молоденький. Видимо, ровесник Михайлова.

– Ты ее знаешь? – удивился аккуратный.

– Да, – сказал молоденький. – Это его невеста.

Елена моргнула.

– Твоя будущая родственница! – Аккуратный пихнул пожилого в бок. «Крестный! – догадалась она. – Бывший участковый Корчаковки. Тот, кто был здесь в день убийства Штейнера, проводил все опросы и знает все детали… И тот, кто должен хорошо знать Виктора Семеновича Антипова – моего литературного героя». В который раз у нее появилась мысль, что все происходящее с ней – всего лишь сон.

– Вы с ним когда виделись последний раз? – спросил аккуратный.

– Позавчера…

– Здесь встречались?

– Да…

– Это вы с ним были в пятом доме? Как покупательница?

«В доме Штейнера?» – чуть не спросила она, но вовремя осеклась: совершенно не нужно вспоминать старое преступление в момент, когда тебя допрашивают по поводу какого-то нового, хотя, возможно, и неудавшегося.

– Мы смотрели его оба… – тихо сказала она. – Он недорого продается. А дом хороший.

Аккуратный посмотрел на молодого, как бы спрашивая: «А ты в курсе, что у них так далеко зашло, что они уже дом присматривают?» Молодой еле заметно кивнул. Крестный, видимо, что-то хотел добавить, но сдержался.

– Где Миша? – спросила Елена.

– Это на тебя Долгушина жаловалась? – не ответив, снова спросил аккуратный.

– Наверное.

– Зачем ты ей про убийство какого-то старика сказки рассказывала?

– Она не поняла… Я интересовалась домами. Дачу хочу купить. Я спросила ее: «Может, умер кто недавно?»

– А она сказала: давно.

– Ну так это Долгушина! – сказал первый милиционер. – Она и не то скажет!

– Что же, Мишаня сам не мог про дома спросить?

– Ну так мы с ним и познакомились, когда я здесь дом искала… Два месяца назад… А где Миша, вы мне все-таки скажете?

– В больнице! Чуть не убили твоего Мишаню! – сказал первый милиционер. – Череп проломили!

– Когда?

– Сегодня ночью. Часов в двенадцать.

– Где?

– Знаешь дом Суботихи? Там еще тропинка на речку ведет. Вот на этой тропинке и огрели его по башке.

– Кто?

– Кто! Знал бы кто, уже майора получил бы… Сволочь какая-то…

– Нет, все-таки не местный это, – сказал аккуратный, видимо, продолжая разговор, который шел до появления Елены. – Это Марадзе. Говорят, любовница его, Верка-продавщица, много раз жаловалась, что Мишаня ей торговать не дает. Она ведь совсем охамела. Обвешивает, дерьмо людям сует. Жалобами просто завалили!

– Да кто там жалуется-то? Долгушина придурочная!

– Не скажи! Многие жалуются. Даже в торгинспекцию в Новосибирск люди писали.

– В какой он больнице? – спросила Елена.

– В пятой городской. Но тебя к нему не пустят. Он в реанимации. Много крови потерял. Еще хорошо, что его почти сразу нашли, а то замерз бы до утра, как пить дать.

– Я говорю: под счастливой звездой Мишаня родился! Это мужик из семнадцатого дома собаку пошел выгуливать. Я всегда злился: чего он ее по улице водит, двор же есть! Козел!

– Ну, он городской, привык.

– Ага, привык, а людям потом по этому ходить! Но речь о том, что я на него злился, а он, видишь, человеку жизнь спас!

– Лена! – молодой милиционер спустился к ней. – Я должен с вами поговорить. Давайте зайдем внутрь. Мне надо вам кое-что передать.

Они поднялись обратно, подошли к двери. Пожилой теперь смотрел на нее подозрительно. «Уж он-то вряд ли поверил, что Михайлов мог заинтересоваться домом Штейнера» – подумала она.

Крестный отвернулся, закурил.

Внутри опорного пункта оказалось удивительно много народу. То из одной, то из другой двери выходили люди в форме, у окна в конце коридора стоял человек в костюме и пальто и ругался по телефону. «Полный бардак! – кричал он. – А в каком виде находятся документы!.. И что, что деревня?! Здесь не люди живут, по-твоему?.. Это я знаю! Я у них бумагу для факса уже год прошу!.. Да уж, конечно!.. Ну, что ты ерунду городишь?!.. Я тебе работник прокуратуры, а не хрен с горы!»

Молодой милиционер приоткрыл первую попавшуюся дверь, испуганно отпрянул, сунулся в другую. Таким образом он дошел до конца коридора – до мужчины с телефоном, наблюдавшим за их перемещениями без всякого любопытства.

Последняя дверь была обита войлоком. Молодой рванул ее на себя – и они оказались на улице.

Здесь был еще один вход в опорный пункт, а лучше сказать, выход. Выход был явно не парадным. Грязный двор, по углам которого скопился нерастаявший снег, покосившаяся будка с вырезанным над дверью окошком в виде сердечка, забор чьего-то дома…

– Видите, что у нас здесь творится! – извиняющимся тоном сказал милиционер. – Внутри нам не дадут поговорить спокойно.

– О чем поговорить?

Этот парень внезапно стал ей неприятен. Более того, подозрителен. Она вдруг увидела, какие у него маленькие уклончивые глазки. Остановившись прямо перед ней, он, тем не менее, смотрел не в лицо, а куда-то вбок, и, кроме того, постоянно потирал нос, рот, подбородок…

– Меня Алексей зовут, – сказал милиционер. – Я в районном центре работаю… Мы с Мишаней учились вместе… учимся… – Он досадливо поморщился. – На юридическом… У нас вообще-то такое нападение – это ЧП. С чего бы это вдруг человеку башку проломили? Тем более, участковому?

– Пьяный какой-нибудь…

– Да глупости! Пьяный себе может голову разбить, может собутыльнику своему, но милиционеру? Там ведь ни драки, ни ссоры никакой не было. Кто-то крался за ним, понимаете? А откуда крался – вот тут-то и вовсе ерунда получается. С реки! Вы если пятый дом смотрели, то, наверное, реку видели?

– Видела.

– Река в Корчаковке – самое глухое место.

– Я заметила и, кстати, сильно удивилась по этому поводу. Везде, где я раньше бывала, река – это главное украшение.

– У нас сразу за рекой железная дорога проходит. Если поезд идет, то все видно… Да?

– Кому видно? Тем, кто в деревне, или тем, кто в поезде? – Она смотрела на парня, прищурившись: «Прикидывается? Что ему надо? И почему он так нервничает?»

– Тем, кто в поезде, тоже, наверное, все видно… Вы как приехали? На поезде?

– Я на самолете прилетела.

– Ах вот как… Так о чем я?

– О том, кто что видел.

– Да, правильно… Раньше здесь такие поезда ходили… В Сибирь. Огромными, огромными составами. Ежедневно. Вот их жители Корчаковки боялись разглядывать. Железную дорогу раньше тополя закрывали, но все равно: Мишанин крестный говорил, что туда людям даже взгляд было страшно бросить. И потом, никакой красоты в этой речке нет. Здесь никто никогда не купался – опять же, кому приятно под поездами плавать? Давным-давно мальчишки рыбачили, так из поезда проходящего бутылка вылетела, одному их них ключицу проломила. Вот так… И еще один парень здесь по пьяни утонул…

– Давно?

– Очень давно.

– Тогда я слышала эту историю…

Милиционер снова принялся теребить кончик носа.

– Так что видите, – сказал он. – Это очень странно, что в двенадцать ночи кто-то идет от реки. Случайного человека там быть не может. Там не набережная, а мокрый, обрывистый берег.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Но вы же его девушка.

– Вы же знаете, что нет.

– Знаю, – согласился он. Снова потер кончик носа (он у него уже был красный), потом вдруг улыбнулся растерянно. – Даже не знаю, как приступить!

– Приступите как-нибудь! – попросила Елена.

Алексей вздохнул и переместил руку на подбородок.

– Вы внесете инфекцию! – сказала она. – Нельзя постоянно тереть лицо, тем более на морозе.

– Так чешется! – пожаловался он. – Аллергия у меня… На лошадей.

От неожиданности она засмеялась.

– Где же здесь лошади, Алексей?

– Да везде!

– Понятно… Так что вы хотели мне сказать?

– Мы с Мишаней вчера разговаривали. Он мне сказал, что наткнулся на любопытное дело. Я спросил: какое? Он сказал: старое. Сказал еще, что посидел в архиве, выписал кое-что. Я удивился, где это он старое дело взял. А он говорит: не я взял, а девушка одна, из Москвы. Мол, там и не поверишь – такие странные совпадения, что нарочно не придумаешь… Вот я и хочу вас спросить: это он о вас говорил?

Елена посмотрела на его красный нос, перевела взгляд на забор соседнего дома, за которым, если верить этому смешному или играющему смешного милиционеру, скрывались невидимые, но многочисленные лошади, вспомнила свою сегодняшнюю надежду, что все как-нибудь рассосется само… И вздохнула.

То, что Нину сбила машина, могло быть совпадением. То, что Михайлова крадущийся за ним неизвестный в двенадцать ночи огрел по башке и лишь случайно не убил, уже требовало более пристрастного изучения. Может быть, впервые за эти два месяца Елена подумала, что игра, в которую она вступила – это все-таки не литературное расследование, а вполне серьезная история. Так что же следовало ответить этому молодому человеку со странно-уклончивым взглядом? Какой ответ был бы правильным?

– Он говорил именно обо мне, – голос у нее от холода охрип и фразу пришлось повторять дважды. – Он говорил обо мне.

– Тогда и это покушение может быть связано с вами! – почти радостно сказал Алексей. – Понимаете? Конечно, будут искать, думаю, Марадзе этого нервнобольного хорошенько потаскают. Надеюсь, даже поколотят его немного – ему это полезно в любом случае. Но он хоть и нервнобольной, но трусливый. Он жену бьет, это верно, но чтоб мужика! Милиционера! Нет, на это он не способен. Ему от этой истории одни убытки. Сейчас его магазин закроют… На него давно наш замнач глаз положил. Ну, не сам, а его шурин…

Ей опять показалось, что молодой милиционер только играет в искренность. Роль простачка и наивного мальчика плохо сидела на нем, была мала. «Но в то же время, он слишком молод, чтобы быть участником той старой истории, – подумала Елена. – Хотя…»

– В общем, когда мы поговорили, Мишаня показал мне папку: такую голубую, пластиковую, – сказал Алексей. – Он намекнул, что там лежат бумаги по этому делу: то, что самому ему показалось странным. Я у него спросил: почему ты не дашь ход делу? Он ответил, что пока нечему давать ход. Нет пока ни пострадавшего, ни виновного, ни мотива, ни состава преступления. Я засмеялся: как это может быть? Что это за дело такое? Он тоже засмеялся: впервые, мол, я начинаю дело, в котором надо искать не только виновного, но и пострадавшего! «Поэтому папка моя никому не интересна, только симпатичной девушке из Москвы!» – сказал он. Короче, сегодня утром, когда я приехал в составе следственной группы, то в Мишанином столе снова увидел эту папку… И совершил должностное преступление: спрятал ее за пазухой.

– Чтобы отдать мне? – спросила Елена, глядя, как он теребит теперь уже все лицо.

– Да… Я, правда, взглянул мельком: там одна запись из блокнота, один телефон и выписки из уголовного дела. Давно закрытого, как я понял… Наши не будут этим заниматься: мало ли у Мишани бумаг в столе лежит. Я думаю, вопрос с Марадзе уже решен. От него решили избавиться, и, если судья будет честным, то после всех этих нервотрепок Марадзе просто уедет. А если судья попадется нечестный или если Марадзе платить откажется… Тогда всякое может быть. А я хочу, чтобы нашли того, кто Мишаню по голове стукнул. Давайте так: я отдаю вам эту папку, вы ее изучаете и, если что-то в ней покажется вам странным, как показалось Мишане, вы свяжетесь со мной. Это мое условие! По рукам?

– По рукам, – сказала Елена.

Только после этого Алексей достал из-за пазухи сложенную вдвое голубую пластиковую папку и протянул ей.

Тут же, на этом дворе, Елена открыла ее. Действительно, в папке лежали три разных записи: маленький листочек с небрежным сокращением «Субот.», подчеркнутым много раз, тетрадный лист, на котором было написано «Андрей Семенов, следователь: Нина Покровская, 23–17 – 55», и несколько листов формата А4, соединенных скрепкой. Это были выписки из дела Штейнера.

«„Суббота“ пишется с двумя, „б“» – мысленно исправила Елена.

Увидев, что она смотрит на листочек, Алексей спросил:

– Суббота – это, наверное, когда вы должны были встретиться? Сегодня ведь как раз суббота. Может быть, кто-то не хотел, чтобы вы встретились?

– Может быть.

Она убрала папку в сумку, где уже лежал билет на самолет, на завтрашний рейс. Времени практически не оставалось. А ведь еще надо съездить в больницу к Михайлову, угодившему туда по ее вине. «Да почему меня-то не трогают?» – снова подумала она. Но если раньше этот вопрос забавлял ее, то теперь он звучал куда серьезнее.

– Запишите мой телефон. Вы обещали сообщить, если что найдете! – напомнил Алексей.

Обратно они пошли по разным дорогам: милиционер вернулся в опорный пункт, Елена решила пройти по улице. Увязая в грязи и чертыхаясь, она обогнула дом и вышла к парадному входу. На лестнице уже никого не было.

Наконец-то устройство поселка стало ей понятно. Разные картинки, увиденные в разные периоды времени, как бы сложились вместе, и теперь она чувствовала себя почти коренным жителем.

Конечно, главная улица в поселке была не единственной. Через каждые пять-шесть домов от нее отходили ответвления направо и налево. Это тоже были вполне цивильные улицы, по крайней мере, асфальтированные. Правда, асфальтированные очень давно… Все новые дома находились дальше всего от въезда в деревню, а значит, и от шоссе, ведущего в город.

На своем протяжении Корчаковка уходила от железной дороги – главная улица и рельсы были как бы лучами, разбегающимися от бетонного моста, по которому два месяца назад Елена перебиралась от насыпи к берегу и обратно.

Теперь она видела, что идиллическая картинка русской деревеньки, увиденная ею из поезда, не отвечала реальному положению вещей. Деревня была неприятной: шумной, неуютной. Разумеется, все портила железная дорога. В старой части Корчаковки она проходила буквально под окнами у людей, и деревня наглухо отгородилась от грохота поездов и чужих глаз. Она как бы забыла об этой своей стороне – не было ни одного окна, глядящего на реку, ни одной калитки, ведущей к берегу.

Сам берег тоже был неуютным, неровным, неухоженным, местами обрывистым. Видимо, раньше, пока насыпь закрывалась тополями, еще случались попытки обустроить эту часть Корчаковки: Елена вспомнила мостки (правда, уже тогда они были сгнившими), вспомнила также ворота, ведущие из дома Штейнера. («Лодку он таскал, что ли?» – так, кажется, спрашивала нынешняя хозяйка этого дома). Но когда тополя сгнили, деревня навсегда отвернулась от насыпи в сторону своей главной улицы.

«Что же дают нам эти наблюдения? – подумала она, проходя мимо телефонной будки. Народ уже разошелся, хотя многие толпились внутри магазина, находящегося как раз за будкой, напротив долгушинского дома. – А эти наблюдения дают нам вот что: одиннадцать лет назад можно было совершенно спокойно убить человека на берегу. Это было очень удобное место – в каком-то смысле более удобное, чем сам дом, все-таки просматриваемый из окон соседей. Ну вот! – Она почти развеселилась. – Несуществующее убийство несуществующего человека, оказывается, можно было совершить! Замечательно! Правда, есть и существующее убийство, точнее, пока покушение на убийство. И характеристики берега здесь снова очень важны. Что же мог делать убийца на берегу в двенадцать ночи?! А что сам Михайлов мог делать на этой тропинке?! Это та самая тропинка, по которой мы с ним спускались, когда ходили к дому Штейнера. Зачем он снова пошел туда?»

Сзади послышались шаги и тяжелое дыхание.

Елена резко обернулась.

К ней приближался тот самый пожилой милиционер, который был одет не по форме. Крестный. «Сейчас потребует объяснений!» – поняла она.

– Догнал, наконец, – одышливо произнес он, останавливаясь рядом. – А раньше чемпионом Новосибирска по бегу был, между прочим. Вот что возраст делает! У вас как со временем?

– Неважно, – краем глаза она увидела, что все посетители магазина прильнули к окнам. – Я ведь завтра улетаю.

– Вы и правда его невеста?

– Какая невеста… Подруга. Невеста – это слишком серьезно.

– А я его крестный.

– Приятно познакомиться.

– Хотел вас пригласить к себе, чайком напоить. С медом, а?

– Честное слово, я очень тороплюсь.

– Вы на остановку?

– Да.

– Я вас провожу, – не спросил, а сообщил он.

Они пошли рядом.

– Вот ведь горе-то какое! – Крестный достал из кармана папиросы, нервно закурил. – Что же это делается на свете-то? Как народ распустили!

– В ваше время лучше было? – спросила она, искоса поглядывая на мужчину. Теперь было видно, что он крепкий, жилистый, какой-то подобранный и напряженный, как перед прыжком. Лицо его было сильно обветренным, темно-коричневым – как у человека из ее памяти. Впрочем, такой цвет лица не портил его. Казалось, что он сильно загорел на дорогом горнолыжном курорте. Несмотря на возраст, мужчина оставался красивым: у него был прямой нос, длинные серые глаза, четко вылепленный подбородок, высокие скулы – они буквально ходили ходуном, словно он замерз и постоянно сжимает челюсти, чтобы не зевать.

– И в наше время убивали, – сказал крестный, жадно затягиваясь. – Но не для баловства же!

– А это для баловства, думаете?

– А для чего еще? Кому Мишаня мог дорогу перейти? Скромный парень, студент. У него один враг был – Марадзе, но он поджилками не вышел человека по голове бить. Хотя… Кто их знает, мусульман…

– Грузины – христиане.

Он недоверчиво поднял брови. Мимо них проехал автобус, завернул к остановке. Елена поняла, что не успевает, и что ждать следующего теперь придется не меньше часа. Но все же сбавила шаг.

– Я так понял, что у вас к свадьбе дело идет, – сказал мужчина. – Удивился, что Анна ничего не сказала.

– Анна – это кто?

– Мать Мишанина. Вы не знакомы?

– Еще нет…

– Что ж он тебя в пятый дом повел-то? Неужели купить уговаривал?

– Это я его себе купить хотела. А он, наоборот, отговаривал.

– И правильно. В этом доме человека убили. Шутка ли!

– Да, я слышала. Но ведь это десять лет назад было… Я не суеверная, призраков не боюсь. Кстати, Миша сказал, вы тогда участковым были?

– Да. Я первым на осмотр выезжал… Ты говоришь: не суеверная, а суеверия здесь ни при чем. Ты бы видела, что там творилось! Я мужик, и то меня чуть не вырвало! Он на полу валялся, голова почти отрезанная, кровищи… В подпол лужа огромная натекла.

– Говорят, друзья его? Пьяная драка?

– Ну, был он немного выпившим, но не сильно… Это не друзья – так, случайные приятели.

– Чего не поделили?

– Так и не выяснили. Мямлили всякую ерунду. Их где-то через пару месяцев взяли, в Новосибирске…

– Может, у него ценности какие-нибудь были?

– Да какие ценности! – Крестный сделал последнюю затяжку, выбросил окурок в сторону. Они стояли на автобусной остановке, глядя не друг на друга, а на проезжающие машины. – Не было ничего у Штейнера. Может, подворовывал, ко по мелочам. Правда, и ребята эти мелочевкой были…

– А как доказали, что это они?

– Нож возле тела валялся. Тесак такой огромный, мясницкий… На нем отпечатки. По ним и взяли.

– Они еще сидят?

– Да, еще сидят. У Ордынского вообще срок огромный… Видишь, как ты все хорошо у нас знаешь! – Он недобро полоснул по ней взглядом, снова отвел глаза в сторону.

– Миша рассказывал. Интересно же.

– Что ж тут интересного?

– Детектив!

– Да, это теперь модно, – согласился он. – Значит, ты из-за убийства насчет дома передумала?

– Нет. Из-за другого. – Два месяца назад, когда Елена впервые приехала в Корчаковку, когда кидалась к первому встречному с вопросами об утонувшем старике, разговор с этим бывшим участковым показался бы ей подарком. Но теперь не хотелось. Пооткровенничала с Михайловым, хватит. Ей снова стало страшно – и это был не абстрактный страх перед чем-то непонятным, который она испытывала еще вчера, нет, теперь ей казалось, что опасность тихо и холодно дышит в спину. – Я тут вашей Долгушиной не понравилась, – сказала она. – Она мне тоже, честно говоря. И вдруг я узнала, что эта противная старуха не только соседка, но еще и соседка с обеих сторон. Я решила, что это уж слишком.

– Да она больше волну гонит, – сказал крестный. – Настоящего вреда от нее нет. Но, конечно, не лучший вариант.

– Да вот ей и надо этот пятый дом купить. У их семейства целая улица получится.

– Откуда у нее деньги…

– А зачем она так странно купила дома? Через один?

– Ну, тот, в котором теперь ее сын живет, всегда их семье принадлежал, но тесновато было, давно она мечтала расшириться. Но не штейнеровский же ей покупать? На него у нас охотников не было. А с невесткой хотелось разъехаться. Вот она и выбрала этот – он году в девяносто третьем освободился. Близко, удобно, да и недорого.

– Сколько тогда дома стоили?

– Да я разве помню… Мало стоили, у Долгушиных никогда денег особых не было.

– А правда, что ее муж вор?

– Не вор. Но не последний человек в воровском мире. Смотрящим он здесь был. Не знаешь, что это такое? Ну, и не надо тебе лишней информацией голову забивать… У нас тут каждый второй… Многие оседали на обратном пути с лагерей. Здесь ведь спокойно, хорошо, не то что в России… И от властей подальше. Так что этим здесь не удивишь.

– Он жив?

– Кто?

– Долгушин?

– Умер. Уже лет пять как… Она одна живет…

Елене хотелось задать главный вопрос, но она снова подумала, что надо быть осторожнее. Тут, как нарочно, из-за поворота вывернул автобус.

– Я завтра уезжаю, – сказала она крестному. – Но постараюсь в больницу успеть.

– Тебя к нему не пустят, – мужчина вздохнул. Он по-прежнему не смотрел на нее. Казалось, что он с завистью и тоской провожает проезжающие машины.

Зашипели, открываясь, двери. Елена поднялась в салон, глянула сквозь грязное стекло на бывшего участкового. «Может, надо было поговорить? – подумала она. – Даже имени не спросила… Миша его как-то называл… Дядя Витя, кажется?»

Она расположилась на заднем сиденье, вынула пластиковую папку, аккуратно расправила, открыла. В салоне было темновато – она поморщилась, вглядываясь в записи.

«Итак, первый листочек – это, видимо, напоминание о том, что мы должны с Михайловым встретиться. Правда, на субботу мы не договаривались – мы договаривались на пятницу. Но кто же знал, что я весь день проваляюсь в кровати? Я сама не знала! Предположим, он обнаружил что-то интересное именно в пятницу и тогда записал для себя: обязательно встретиться в субботу. А может, он должен был увидеться еще с кем-то?»

Елена отложила листок в сторону.

«Теперь запись о Нине Покровской. Это, видимо, телефон следователя, который ведет ее дело. Михайлов говорил, что это его приятель. Хорошо бы, если бы телефон оказался домашним. Завтра воскресенье, и завтра я улетаю. Правда, можно позвонить и из Москвы, но лучше встретиться лично…

А вот и оно: дело Штейнера! Оно никак не связано с рекой, но зато связано с тем днем, когда я видела убийство старика, и связано с придуманным мной именем – Антипов…» Елена внимательно пробежала первые строчки, написанные рукой Михайлова.

«Судмедэксперт считает, что смерть наступила не раньше пяти часов утра».

«Пяти?! – спросила она шепотом. – Я-то проезжала раньше!.. Впрочем, вряд ли экспертиза возможна с точностью до минут».

«Штейнер Катерина Оттовна…. показала…. приехала в Корчаковку на автобусе в шесть ноль пять. Дошла до дома за семь-десять минут. Обнаружила, что дверь открыта, зашла, увидела тело Штейнера В.Н., выбежала на улицу, вызвала милицию. Вызов был получен… оперативная группа следственного отдела уголовного розыска Новосибирского УВД… Приехали в шесть сорок пять… Вызван участковый Волин», – она пробежала следующие строчки. Что-то показалось ей странным, она вернулась назад, но автобус тряхнуло и ощущение исчезло.

«Надо сесть и спокойно все выписать! – подумала Елена. – На ходу – это не дело». Уже закрывая бумаги, она обратила внимание на одну из страниц. Это, видимо, были краткие конспекты показаний жителей Корчаковки. Что-то в тексте опять выглядело не так, как надо.