Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

***

В то время нас всех «тягали» на допросы по делу Кичигиной. Мы выступали свидетелями. Через год, когда Кичигину выпустили, все уголовные дела на других врачей закрыли, и только одно мое дело пошло в ход. Поддельных печатей этих врачей не было. В дело шли их реальные печати и подписи, эти врачи с ней сотрудничали. Но она перестаралась. Обошлась без меня, изготовила печати и бланки рецептов. Ко мне тогда вообще не возникало никаких вопросов. Оперативник сам ознакомил меня с результатами экспертиз, показал поддельные печати, сказал, что до суда тревожить не будут и что у них нет ко мне вопросов. Я подписала протоколы в качестве свидетеля.

Получалось, не все коллеги меня предали, некоторые просто умерли. А Ирина Горовых стала чудить, «играть по пятому номеру», то есть симулировать психическое заболевание. Первое впечатление было – «косит», хоть она и лечилась уже некоторое время в психиатрической клинике. Эта «жизнерадостная» (так называют на блатном жаргоне психически нездоровых людей) с готовностью сообщила ментам все врачебные тайны, сдала явки, пароли, таксы. Она прочла много детективов, и это отразилось на ее больной психике. Вообще, она не считала себя рядовым врачом. Она дочь Екатерины Великой и маршала Жукова, разве может она быть рядовым врачом? И неважно, что ее родители жили в разные эпохи, экстракорпоральное оплодотворение, убеждала она нас. Мужа она из дома выгнала и в каждой женщине видела его любовницу, а во всех детях – незаконнорожденных детей мужа.

И вот у этой женщины менты брали показания и ставили мне ее в пример: пришла-де, все честно рассказала и ушла, а ты вот сидеть будешь. На суде мне показывали множество не поддельных, а выписанных этим доктором рецептов. С ее настоящей печатью. Я слушала этот бред прокурора. Ее рецепты, так пусть и отвечает за свое. Но ее в суде не было. Она лежала в психиатрической лечебнице, потом ее признали невменяемой, и суд освободил ее от уголовной ответственности.

***

В тюрьме и днем и ночью горит свет. Со временем это начинает очень сильно воздействовать на организм. Происходит дезориентация во времени, при свете человек не отдыхает во сне. Избыток, как и недостаток света давит на мозги.

Сегодня я ругала Теслу, изобретателя электричества, и Эдисона, изобретателя лампочки. Видимо, они тоже сидели в тюрьме… Вот, опять я злюсь. Как можно ругать свет?.. И вообще, никогда никого нельзя ни ругать, ни винить. Надо признать, что наличие света в камере при всех его недостатках имеет одно достоинство. В тюрьме можно читать днем и ночью. Можно прочитать все то, на что у тебя раньше не было времени. Можно заняться самосовершенствованием, выучить иностранные языки. Выбор языка будет зависеть от срока. Итальянский – года за два, за три, китайский или арабский – лет за пять-семь. Можно заочно научиться пользоваться компьютером или выучить правила дорожного движения.

Мне как-то попался справочник экскаваторщика. И я начала изучать устройство экскаватора. Тренировка мозга – это профилактика атеросклероза, болезни Альцгеймера, инсультов. Мозг должен постоянно работать, а основная функция мозга – это принятие решений. Бенжамен Франклин разработал собственный метод принятия решений. В 1772 году он изложил его в письме к другу: «Мой принцип заключается в том, чтобы разделить лист бумаги на две колонки. В левой пишу “за”, а в правой “против”. Далее в течение трех или четырех дней я обдумываю какое-либо предложение и записываю свои соображения – либо в поддержку выдвинутой идеи, либо против нее. В случае, если в обеих колонках встречаются взаимоисключающие доводы, они вычеркиваются. Если получается, что один довод “за” равен двум доводам “против”, то следует вычеркнуть все три. Аналогичная система действует в отношении двух доводов “за” и трех “против”, вычеркиваются все пять. В конце концов выявляется более или менее точное соотношение аргументов. И если день-два после этого ни в одной колонке не появляется новых соображений, я прихожу к окончательному суждению».

Я взяла лист бумаги, разделила его на две части. Вверху написала: «Я сижу в тюрьме», – в левой половинке написала «за», в правой – «против». И сделала так, как советовал Бенжамен Франклин. Первое, что я написала в колонке «за», была фраза: «Я жива», – и, собственно, все, что я писала в обеих колонках, уже не имело никакого значения.

В тюрьме люди очень много курят. Не всегда есть приличные сигареты, часто курят «Приму» или самокрутки. В самокрутку идет высыпавшийся из сигарет табак, остатки окурков, чайная заварка. На маленькие полосочки разрываются книжные страницы. Не прочитываются, а скуриваются. Как-то мне в руки попался недокуренный томик Некрасова 1964 года издания из серии «Школьная библиотека». Я взяла этот томик и начала читать обрывки из разных стихов Некрасова. Уже много позже, на свободе, мы сидели в небольшом ресторанчике в центре Москвы с подругой, и, говоря о духовном состоянии нашего общества, я вспомнила слова Некрасова: «Все, что мог, ты уже совершил. Создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил».

…Китайский философ Конфуций учил: «У человека есть три пути, чтобы поступать разумно: первый – самый благородный – размышление; второй – самый легкий – подражание; третий – самый горький – личный опыт».

Мне достался самый трудный путь – личный опыт. А чтобы пройти тяжелый путь, нужны огромные силы. Где их взять? Как врач я понимаю, что надо хорошо питаться, пить много жидкости, чтобы не возникало обезвоживания и оставались силы. Организм впал в какой-то анабиоз, хотелось просто лежать под одеялом и не шевелиться. Мышцы атрофировались от недостатка движения, ноги и руки болели, ходить было больно, голова кружилась. В организме поселились лень и безразличие, я ощущала полное отсутствие стимулов. Так ведь можно и умереть. Интересно, а от лени умирают?.. Посмотрела на себя в зеркало и поставила очередной диагноз: лахудра. Внешний вид – это прежде всего состояние души. Волосы можно подкрасить, лицо умыть, зубы почистить. А как зажечь свои глаза? Это гораздо сложнее, надо собой заниматься. У меня ведь есть для этого море свободного времени.

Продуктов хватало только на два дня, понедельник и вторник, дальше голодали. Вот и сегодня осталась последняя ложка геркулеса. Нет, зеки отучили меня от слова «последний». «Жена у попа последняя», – сразу одергивали меня они. Правильно говорить так: осталась ложка геркулеса. Я ее заварила, получилась ложка каши. Хотелось ее съесть, но я намазала на лицо, сделала маску. Сын добился разрешения передать мне бигуди и краску для волос. Покрасила волосы, накрутила, локоны разобрала на пряди. Обтирание холодной водой, небольшая зарядка, ярко-красные брюки клеш и футболка в красную полоску с капюшоном. Смотрю в зеркало: недели работы над собой не прошли даром. Теперь нужно заново вызвать на своем лице улыбку. Вспомнить что-нибудь хорошее, детей, родителей.

Получилось! «Жизнь продолжается», – сказала я себе и шагнула из камеры. Меня ждал очередной этап в суд. Я зажгла огоньки своих глаз, доброжелательно здоровалась со всеми знакомыми, попадавшимися на пути. «Че, наверное, в салоне причесывали?..» – слышала я вслед чей-то шепот. «Посидите в тюрьме, – и вас причешут», – без злости думала я.

В зал суда стали вызывать свидетелей. Все видели меня в первый раз. Один мужчина сказал:

– Если б видел, запомнил бы. Как такую женщину не запомнить? Ваша честь, зачем такую красавицу в клетке держать? Отпустите. Зачем посадили?

– Чтобы мужики не украли! – рявкнул судья и объявил перерыв.

***

Хоть курица и несет дорогие яйца, ценой в собственную жизнь, мозгов у нее нет и никогда не было. Так утверждала Веселая Ольга. Нарвалась наша Курица на нож, одиннадцать суток провалялась без сознания в реанимации, восемьдесят шесть – в больнице. Наскучило ей в больнице, отсоединила сама трубки и сбежала. Куда спешила? Понятно, куда: в тюрьму. И теперь живот у Наташки все болит и болит. Стала повышаться температура. Сначала Курица кудахтала от боли, потом и кудахтать перестала: во рту пересыхало.

Я посмотрела живот. Напряжен. Симптомы раздражения брюшины. В месте, где стояли трубки, пальпировался огромный инфильтрат. Ольга смотрела на Курицу с раздражением, приговаривала «откудахталась», но подавала ей воду, мочила сухие губы и гладила по голове. По тому самому «круглому тупому предмету». Я понимала, что медлить нельзя, у Курицы развился перитонит и ей необходима экстренная хирургическая помощь. Вызвали доктора Рюриковича. Он не стал ее осматривать, поверил мне на слово и сделал все быстро и профессионально: заказал конвой и вывез Наташу в больницу, где были опытные хирурги.

– Спасибо, доктор, за экстренность. Это так сложно в этих стенах, – поблагодарила я доктора Рюриковича.

– Это вам спасибо за профессионализм, – ответил доктор.

***

– Какие у нас сегодня перепендюльки (то есть «как дела?»)? – спросила Веселая Ольга, проснувшись вечером перед открытием «дороги». Ей сегодня снилась, как всегда, жареная картошечка. И не только картошечка, но и свобода. Ольга развела руки, потянулась: вот такая огромная-преогромная, такая большая-пребольшая свобода.

Потом Ольга объяснила, какие перепендюльки на сегодняшнюю ночь. У Людки Раковой завтра юбилей, пятьдесят лет. А послезавтра еще один праздник – приговор. Потому всем задания: кто-то готовит плакаты, кто-то – подарки. Мне досталась несложная работа: написать имениннице поздравление в стихах. Я успела хорошо узнать Людмилу, так как она уже четыре месяца каталась по этапам. Мать четырех детей, муж умер рано. Работала как проклятая, денег вечно не хватало. Ушла на пенсию «по вредности» и получила акции предприятия: ну захотелось ей хоть раз в жизни большие деньги в руках подержать. Похвасталась брату умершего мужа (которому, кстати, из жалости комнату предложила, когда тот из тюрьмы пришел). Явился пьяный, деньги стал просить, избил ее сильно. Она его и ударила ножом. Нож длинный, вошел в брюшную полость, а вышел в грудную. Задеты печень, кишечник, диафрагма, аорта, легкое.

– Думала, убила насмерть.

– А он что? Живой остался?

– Выжил. Бог хранит детей, беременных и пьяных.

– Ничего себе, такие тяжелые травмы…

– Пьяный был. Такие не умирают.

– Мой муж-травматолог в таких случаях говорил: «Был бы трезвый, убился б насмерть».

– Выжил. Куда денется…

К утру стихи были готовы.

Ода тюремной сидельнице.

Сокамернице в юбилей.

 
Кто думал, что очутимся мы здесь?
В судьбе крутые повороты есть.
Арестовали ведь меня в мой день рожденья,
Не ожидала я такого приключенья.
Я думала, что одинока я в своей беде,
Господь послал сокамерницу мне.
На нарах мы томимся с ней:
То плачем, то вздыхаем, то на секунду оживаем.
 
 
Здесь раскисать нельзя,
Здесь надо выживать,
Держаться друг за друга, не дрожать.
А коль поник, раскис, то сразу вниз.
Слова Высоцкого приходят мне на память.
 
 
Я песнь хочу пропеть ей в юбилей.
Ей 50 исполнилось сегодня.
Бывало много непогожих дней,
Но чтобы быть такому – невозможно.
Не приведи Господь, не пожелаешь и врагу
На нарах отмечать свой юбилей.
 
 
В народе говорят: «Не зарекайся.
Ни от тюрьмы, ни от сумы не защитит сам Бог».
А если от сумы к тюрьме?
Где Божья справедливость?
Судьбу не обойдешь и не объедешь,
Судьба на ровном месте стережет.
Ждет, что оступишься, сорвешься,
А может, очень сильно ошибешься.
 
 
Господь прощает все, если его просить.
Но суд – суров,
Неведомо ему Господне слово!
И завтра прочитают приговор.
Но в этот день он должен быть
Не столь суров.
 
 
День будет светлым.
Мы ведь в это верим.
Не надо омрачать свой юбилей.
Пусть розы все цветут,
Пусть птицы все поют,
И радуют ее и дети пусть, и внуки.
 
 
Пусть будет здоровье и счастье.
Закончится это ненастье.
Не быть этой гадкой погоде.
И продолжится жизнь на свободе!
 

Стихотворение оказалось пророческим, суд ограничился отсиженными четырьмя месяцами, признал превышение самообороны, а нанесенные травмы – легкими (!) телесными повреждениями. Ларчик просто открывался: дети у Людки хорошие, адвоката хорошего наняли. Адвокаты бывают хорошие и очень хорошие. Хорошие – это те, кто знают Уголовный кодекс, а очень хорошие – те, кто знакомы с судьей. Людкины дети наняли очень хорошего адвоката, цена вопроса – половина тех злополучных денег.

***

Тюремные двери – явление чрезвычайно удивительное. Двери, через которые ты входишь в тюрьму, широки и всегда открыты. Эти же двери, если на них посмотреть с обратной стороны, – узки и закрыты. Вот вновь замки загремели, дверь заскрипела и… И ничего. Все с удивлением ждали, кто же появится. Наконец-то! В дверной проем с трудом вписался пьяный опер Базалей. «Девчонки, сегодня праздник, а я еще ни в одном глазу!» Опер прошел в камеру и рухнул на лавку около стола. Камера оживилась, все любили, когда приходил этот веселый опер. Женщины обступили его со всех сторон и наперебой стали задавать разные вопросы. Прямого ответа он никогда не давал, но изображал намек, непременно подмигивая и улыбаясь.

– Ну что, девчонки, кофейком угостите? Я ведь к вам тоже не с пустыми руками. Угощайтесь. – И он кинул на стол несколько пачек дорогих сигарет.

Опер Базалей – красивый молодой мужчина в модной дубленке, шикарном свитере, всегда с запахом дорогого одеколона. Я никогда не видела его в форме. Как правило, он в свою игру переигрывал: не настолько бывал пьян, чтобы так шататься, потому что, поболтав немного и выпив с женщинами кофейку, он уходил вполне обычной походкой. Это был трюк, чтобы казаться проще и быть «ближе к народу».

– А какой сегодня праздник? Мы здесь все праздники забудем.

– Отгадайте.

Женщины стали перечислять праздники, начиная с государственных и заканчивая религиозными. Вспомнили даже про трехсотлетие граненого стакана. Но никакого праздника так и не обнаружили.

– Вот и не отгадали. Сегодня день рождения моей любимой тещи. А она мне еще не наливала.

– Вы же месяц назад праздновали этот праздник.

– Я же вам говорю, что день рождения любимой тещи! – Он сделал ударение на слове «любимой».

– Ясность полная. Теща у вас не одна.

– Совершенно верно. Вы мне нравитесь, девчонки.

– Вы нам тоже.

– Я очень сожалею, но завтра несколько честных арестанток должны будут покинуть наш централ.

Давно ходили слухи, что заключенных будут перебрасывать в новый корпус областного централа. Строят новые корпуса тюрем. Их закрывать надо, а их все строят. Интуитивно я почувствовала, что это коснется и меня.

Рано утром открылась «кормушка» и дежурный прокричал несколько фамилий, в том числе мою и Веселой Ольги.

– Оля, просыпайся, нас с тобой заказали, – стала я будить подругу.

Зима на дворе, а у Ольги – один пиджак, она ж летом заехала. Я дала ей несколько своих вещей. В автозаке холодильник, а путь неблизкий, три часа ехать.

В душе царила такая пустота, что было совершенно все равно, куда ехать и зачем. Хоть на казнь. Охранники с автоматами казались какими-то игрушечными.

Даже Веселая Ольга приуныла.

– Ты в Бога веришь?

– Верю. А в справедливость – нет.

– Меня, наверное, Бог покарал. Когда мужа забрали, я его осудила, сказала, что не перенесу такого позора и ждать не буду. Потом мать в город рванула, не захотела с внуками сидеть. Устроилась там на работу – и проворовалась. Ее посадили. Ее я тоже осудила. Потом сама в город поехала, детей забрала, мужика себе нашла, устроилась на работу, детей в садик отдала. Думала, жизнь налаживается. И вот сама в тюрьму попала. Так и оказалось все семейство в тюрьме, а дети в интернате. Освобожусь, буду мужа родного из тюрьмы ждать. Виноватая я перед ним, вот и наказание получила.

Дорога дальняя, на улице мороз. Хорошо, что у меня с собой было одеяло. Я пригрелась и даже задремала.

– Приехали! – заорал парень с автоматом, открывая дверь автозака.

Это была совершенно другая тюрьма, современная, огромная, с пластиковыми окнами.

– Больницу мне больше напоминает.

– Да, психиатрическую, – уточнила Ольга.

Слава богу, к ней опять вернулось чувство юмора.

К нам подошел молодой человек в форме.

– Отличным русским девчонкам отличная русская тюрьма, – попробовал схохмить он.

Дальше все пошло как обычно: проверка документов, вещей, крошечный бокс.

– Эти ребята вроде ничего, с юмором, – нерешительно заметила я.

– А чего им с тобой делить? Это менты показания из нас выбивают. А этим мы не нужны.

В боксе просидели недолго. Нас скоро вывели и быстро развели по камерам. Камеры светлые, просторные, на четыре человека. Кровати и столы выкрашены в белый цвет.

– Может, это нас в «Белый лебедь» привезли?

– Хоть в «Черный дельфин», мне все равно, восемь месяцев скитаюсь, – сказала Ольга.

Что нас ждало теперь?.. Новая тюрьма – это новые люди. Там мы уже всех знали, привыкли. А здесь? Если та тюрьма считалась «красной», то эта оказалась «черной». Здесь можно было пронести запрещенный сотовый телефон, алкоголь, карты. Можно было заказать в службе такси ужин из ресторана, и тебе его доставляли в камеру. Можно было заказать свидание, с кем тебе хочется, или попросить «продольного» вывести тебя из камеры и завести в соседнюю. Можно было все, при одном условии: за все нужно заплатить. У кого было чем платить, жили здесь очень неплохо.

Заехали мы в эту тюрьму зимой, и пробыла я здесь четыре месяца перед отправкой на зону. Меня уже ничего не удивляло, я замкнулась в себе. Жить стало гораздо проще и… неинтересней. Я ни с кем не сближалась, писала и ждала. Ждала прихода очередной весны моей жизни.

***

Именно эта весна оказалась самой тяжелой в моей жизни. Закончился суд. Помню только скамью в зале суда и дождик за окном – все «кап» да «кап». Мне дали три с половиной года лишения свободы. Пришло осознание всего, что случилось. Рухнули иллюзии, последние надежды.

Громадная современная тюрьма смотрела пластиковыми стеклопакетами на волю. За окном жил огромный город, куда-то спешили люди, ездили машины. Уже ровно год я была лишена свободы. В окно смотреть не хотелось, да и нельзя было подходить к окнам близко: можно угодить в «трюм». Весной в организме происходит гормональный всплеск и как никогда мечтаешь о любви. Но именно этой весной я переживала самый острый приступ одиночества. Казалось, я одна во всем мире, отвергнутая и позабытая.

Я не хотела тяжким бременем ложиться на хрупкие плечи моих детей и почему-то сказала им в суде: «Забудьте меня». Они хотели обняться, когда меня уводили с приговора, но им этого не позволили, конвойный грубо оттолкнул мою дочь, когда она бросилась мне навстречу. Но мои дети молодцы: они не плакали. По крайней мере при мне не плакали.

– Мама, что ты говоришь? Осталось всего два с половиной года. Ты у нас сильная.

Я только попросила конвой идти быстрее. Хотелось спрятаться, зарыться в песок, впасть в летаргический сон и проснуться через два с половиной года.

Очень многое я повидала за этот год, но интуиция подсказывала, что это только начало трудного пути. Ноги ватные, сил никаких, а идти надо. Путь тяжел, а оступиться нельзя: упадешь – по тебе сразу пройдутся. Тело и дух находятся в тесной взаимосвязи. Представьте себе воздушный шарик. Тело – это оболочка шарика, а дух – это воздух внутри него. Мое состояние в то время больше всего напоминало спущенный шарик.

***

Этой весной я чаще стала вспоминать Леху, его ценные советы. Теперь он казался мне чуть ли не философом и уж точно отличным психологом. Он рассказывал, что тюрьма – это магическое сооружение, которое создано для укрепления человеческого духа.

Как-то Леха спросил меня:

– Как ты думаешь, какова цель создания человека на этой планете?

– Воспроизведение себе подобных, – вспомнила я фразу из какого-то учебника.

– Вот именно, себе подобных. Дураки плодят дураков. Негодяи – негодяев, звери – зверей.

Я поняла, что Леха не удовлетворен моим ответом.

– Теоретически человек должен со временем становиться лучше, ведь растет благосостояние, повышается уровень жизни, развиваются науки. А на деле что? Человек год от года становится хуже. Чем глубже человеческий дух погружается в материю, тем хуже он становится. Человек был счастливым только тогда, когда жил в астральном теле. Физическое тело было дано человеку в наказание. Оно хотело есть, одеваться, иметь жилье. Астральное тело жило в раю, ему ничего не надо было, но дух человеческий продолжал погружаться в материю, астральные и эфирные тела уплотнялись, а человеческое тело грубело, так как зависело от холода, голода, жары, воды. Человек стал питаться мясом и сам чуть не превратился в животное. Затем природа попыталась исправить сотворенные ошибки и создала людей-ангелов, атлантов. Но и они исчезли с лица Земли из-за грехов.

– Леха, так ты веришь, что будет Апокалипсис?

– Нет. Люди сами должны спасти свою Землю.

– И кто эти люди?

– Зеки, – уверенно ответил Леха.

Такой ответ удивил меня.

– Вообще-то я читала, что преступники против человечества будут низведены до уровня животного мира.

– Так ведь это преступники против человечества. Не все зеки – преступники против человечества. Некоторые попадают сюда именно в подготовительных целях, чтобы спасти человечество. Именно в тюрьме дух приостанавливает свое погружение в материю и становится сильным.

Я не могла спорить с Лехой. Он всегда находил такие аргументы, против которых я была бессильна.

– А что ты скажешь о Страшном Суде, будет ли он?

– Обязательно будет, и знаешь, кого будут судить на этом суде?

– Кого?

– На Страшном Суде будут судить судей. Все идет к этому. Как ведут себя судьи? Для них не существует законов. Сегодня судьи живут вне закона, а зеки – в законе. Мы отвечаем перед законом, а они – нет. Это несправедливо, перед законом все должны быть равны. Судьи первые должны соблюдать законы, а потом требовать этого с нас.

– Нет, ты объясни, почему именно зеки должны спасти мир?

– Про закон Куба слышала? Это пересечение трех планов: плана разума, плана духа и плана воли. Куб – это тюремная камера. Здесь зеки – как космонавты внутри тренажера. Тренируют дух, разум и волю… Точно так же пульсары – четырехмерная геометрия времени. Четыре функции измерения: время, жизнь, чувства, разум. Опять, понимаешь, число четыре. Один в четырех стенах.

– Леха, так человечество не погибнет? Как ты думаешь?

– Не погибнет. Только мужики скоро все исчезнут, кроме меня, конечно. Останутся одни женщины. Они даже размножаться между собой начнут, только рождаться будут одни девочки.

Леха, как всегда, в своем репертуаре, один он мужик на всей Земле. Я озвучила эту фразу, на что получила немедленный ответ:

– А где ты мужиков видела?

Я задумалась. Особенно настоящих.

– Я один. Ты врач, о хромосомах что слышала?

Я судорожно начала вспоминать все, что знала о хромосомах. Вспомнила об X и Y-хромосомах, о сочетании XXY. Возможно, это как раз Лехин набор.

– Все правильно. А тебя разве в институте не учили, что Y-хромосома исчезает?

– Учили.

– Ну а что тогда глупые вопросы задаешь? Наукой доказано, что мужики исчезают. На себе, что ли, не почувствовала?

– Почувствовала, – задумчиво ответила я. – И все равно не поняла, как будут зеки человечество спасать. Пройдут подготовку в тюрьме, ладно. А потом?

– Ты еще ничего не понимаешь. Это можно доверить только зекам. Никто не справится. Этого не объяснить научно. Выносливость, выживаемость, умение черпать энергию там, где ее, казалось, нет. Из бетона стены, из доски… Умение видеть мир по-другому. Общаться с космосом. Почему зеки сидят «закрытые», но все знают? Ты не задумывалась над этим вопросом?

– Не приходилось.

– Дай бог, чтобы и не пришлось. Слышала про пилотные тюрьмы[4]4
  Предполагалось, что в этих вновь созданных тюрьмах будет использован, например, принцип раздельного содержания заключенных. – Прим. ред.


[Закрыть]?

– Да, вроде.

– Вот, только зекам можно доверить космос.

– Ужас. Леха, что ты говоришь?

– Какая разница, где зекам срок тянуть, на Земле или в космосе? Космос будет изучен полностью, за него я спокоен. А то только и падают корабли с неба. Непорядок.

– И то верно. Леха, ты, как всегда, прав.

– И в 2012-м я должен быть не в тюрьме.

– Это интересно. С твоим плотным тюремным графиком это может оказаться невозможным.

– Миссия у меня есть. Золото майя со дна озера поднять в Гватемале.

– Тебе то в Гвинею срочно нужно, то в Гватемалу. Путешественник ты мой.

– Представляешь, там восемь тонн золота! Но не золото меня интересует, как некоторых, а законы, написанные на 2156 табличках, которые зеки должны поднять со дна. А то туда потянулись с металлоискателями правнуки Остапа, которые никак не могут определиться: то в бандиты из ментов, то из ментов в бандиты. А как достанем законы, – восстановится справедливость. Все будут равны перед этими законами: и судьи, и прокуроры, и следователи. Никому не уйти от ответственности.

Духовное совершенствование и покаяние – вот два критерия, которые человеческий дух приобретает в тюрьме. Эти качества очень важны для спасения мира. Не переживай, что ты здесь. У тебя есть время, чтобы приобрести то, что нужно человеку для спасения.

Я, конечно, не верила ни одному его слову. Но кукурузное зерно маис Леха посеял в моей душе. Одно мне было ясно: не все зеки – преступники против человечества, и не все преступники против человечества – зеки.