Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

***

Пребывание в тюрьме стало особенно невыносимым, когда наступила весна и в тюремную форточку нет-нет да и залетал свежий весенний ветерок.

Веселая Ольга взгромоздилась на подоконник.

– Да, погодка на улице замечательная, весна, а мы здесь паримся.

– Рассказывай, что видишь?

Ольга еще сильнее подтянулась, пробуя выглянуть в окно через решетку.

– Глупый вопрос. Что вижу? Волю – вижу. Тетку – вижу.

– Какую?

– Глупую.

– Как ты определила, что глупую?

– Умные за трамваями не бегают, а эта ничего, шевелит колготками. Ну вот, не догнала. Я же сразу сказала, что глупая. Я ни за кем не бегаю, даже за мужиками. Отбегалась на ближайшие несколько лет. Семь лет до приказа.

– Семь лет до приказа? – Это новенькая продолжала разговор с Ольгой. – Я только три месяца на свободе побыла. Третий срок тянуть буду. «Семёру» дали.

– «Семёра» – это мало, полезай на верхнюю шконку. А если бы «пятнашку» – сразу на нижнюю положили бы. Жалеешь, что не «пятнашка»? Один раз – это случайность, а третий раз это что? Рецидив! – весело заключила Ольга.

Женщина продолжала лежать на шконке, Ольга по-прежнему висела на решетке.

– Дамы, вы собираетесь сегодня вставать? – обратилась она ко всем.

– Нам нее-екуда больше спешить, нам нее-екого больше любить…

– Ты давай рассказывай, что на воле видишь?

– Комментатора нашли? За работу платить будете. С вас две пачки фильтровых. Договорились?

Ольга опять подтянулась на руках, чтобы хоть что-то разглядеть. Долго стояла молча. Потом сказала:

– Ну вот, подвалил.

– Кто? Мужик?

– Нет. Трамвай.

– А тетка?

– А тетки нет. Наверное, на такси уехала. Вот, не проследила из-за вас, куда тетка скрылась.

– Нужна она тебе?

– Нет, не нужна, пусть едет себе с богом.

– Ну, и мы тоже скоро поедем. Я привыкла круто разъезжать, на спецтранспорте. «Воронок» прямо на перрон заезжает. Никому нельзя, а ему можно. Прямо к «Столыпину». А «Столыпин» – это кто, знаете? Поезд, который заключенных возит, – объяснила Ольге новенькая.

– На «Афанасии Никитине» из Москвы в Питер ездила, а про «Столыпина» даже не слышала.

– Какие твои годы, все узнаешь. Я тоже не знала, жизнь заставила. Заезжает воронок на перрон, а там проводники, красивые такие, в камуфляже, с собаками. А ты на коленочках, баульчик в зубах, ручки наручниками за спиной застегнуты. И мелкими шажками до «Столыпина» ползешь. Только глазеночки подымешь, – а тебе по спиночке дубиночкой.

– А права человека? Мы ведь все-таки женщины.

– А прав тот, у кого больше прав. Женщиной ты была в прошлой жизни. А теперь вы заключенные. Так что, милые дамочки, баульчики сильно не набивайте, а то в зубах тяжело нести будет. Сапожки на шпильках, шубки норковые – всё выкладывайте здесь, на зону так и так не пропустят. Там вам все «хозовское» выдадут. Шубку из зоновской чернобурки или шаховского тушкана. «Фуфайкой» называется.

Новенькая, похоже, знала все зоновские порядки. Она это все говорила, косясь на женщину, которая заехала в тюрьму в богатой норковой шубе, красивых сапогах и с огромной сумкой, набитой красивыми вещами.

– Отродясь таких шмоток не носила, тебя касается. Продай.

Ольга заступилась за женщину в шубе:

– А тебе зачем? Куда ты в этих вещах пойдешь?

– В прогулочный дворик, вдруг парни повстречаются, а я там мимо них пройдусь. Говорю тебе, за те восемь лет, что тебе «впендюрили», шубу твою на зоне крысы съедят, моль посечет, плесень в ней заведется. Все равно в фуфайке будешь ходить, сразу с толпой сольешься, будешь как все. Я ведь дорого плачу. Сигарет целых три пачки предлагаю.

Опять в разговор встряла Ольга:

– Мало. Шуба новая, три тысячи баксов стоит, а ты три пачки фильтрованных предлагаешь.

– Глупые вы. Жалко мне вас. Скучно с вами. Я лично на шубах, как вы, не помешана. Детдом, потом зона, потом опять зона. Вышла на три месяца, цены в магазинах посмотрела и опять села. Страшно жить на воле. Здесь спокойней. Это для вас зона наказание, а для меня – образ жизни. – И новенькая снова обратилась к тетке в шубе: – Давай расставим по порядку человеческие ценности: здоровье, жизнь, воля, деньги, шуба. Что вам важнее? Думаю, что не шуба. Ну что, продаешь шубу? В последний раз спрашиваю.

Последний аргумент оказал нужное действие. Женщина, видимо, и в самом деле поняла, что шуба ей в данной ситуации не нужна и не пригодится в ближайшие восемь лет.

– Продано, – с грустью кивнула головой она.

И шуба перекочевала в баул к новенькой.

– «Пикует» дежурный, Ольга, слезай с решетки.

– Скучно с вами. – Ольга достала из-под подушки самоучитель итальянского, который давно кочевал по тюрьме. Срок ей дали небольшой, и она рассчитывала выучить итальянский язык, как говорили, несложный.

***

В связи с продажей шубы за три пачки сигарет я опять вспомнила Леху, его скромный баул. Где он, интересно, взял такие трусы, с рулем? На воле купил? А деньги на покупку где взял? Сам рассказывал, что выпросил у мужиков из соседней камеры, когда те выясняли, как положено, в чем он нуждается. В чем, в чем… В мужских трусах. Мужики и отдали ему свои. Скорее всего, так оно и было.

Вообще, мы обсуждали с ним много тем. Ему можно было задать любой вопрос и получить ответ. Пусть нестандартный, странный, но Леха всегда заставлял задуматься, не пользовался чужими словами и мыслями. Даже если это и были чужие слова, в его исполнении они приобретали новое звучание.

– Лех, а как ты относишься к гороскопам? Веришь?

– Верю. Даже могу составить тебе гороскоп.

– Опять заливаешь.

– Ты мне не веришь? – И Леха обиженно замолчал. – Вот ты кто по гороскопу?

– Телец, – ответила я.

– Если у тебя нет дома множества цветков в горшках и всяких вышитых подушек, ты можешь меня дальше не слушать.

Леха попал в цель. Подушки и горшки. Как он узнал?

– А кто из знаков мне подходит, кроме таких же рогатых и упрямых, как и я?

– Рыбы.

– У меня муж – Рыбы.

– Да, уютный был у него аквариум, – «подколол» меня Леха. – Но Рыбы, если им предоставить другой аквариум, с удовольствием переплывут туда. Значит, он нашел себе новый аквариум, Рыб твой. Плохо ему, скучает по своим рыбятам.

– Леха, ты, как всегда, прав. А ты кто?

– Я признаю только гороскопы майя, я человек маиса и готовлюсь к 2012 году, возможно, мне достанется долгожданный посох. Если я, конечно, в это время в тюрьме сидеть не буду. Надо постараться. Я земной, нежный, заботливый, но люблю баламутить все молодые годы жизни. Сексуальная неопределенность – это мой груз, но я скинул с себя этот груз и определился. Я мужик. Сила моей левой руки – гроза – это моя эмоциональность. Сила правой руки – олень – мужество. Я рожден в бедности, но это меня не тяготит. Несмотря на взлеты и падения, весь мой путь озарен искрой духовности. Я готовлю себя в шаманы священного календаря. Еще один срок на тренажере. Народ на воле мышцу качает, а мы души на колючую проволоку натягиваем.

 
Больше балласту – краше осанка.
Мускул гимнаста и арестанта,
Что на канате собственных жил
Из каземата соколом взмыл…
 

– На воле что, тренажеров нет?

– Таких нет. Не всем повезло школу эту пройти. Кто не сидел, тот не жил, – закончил свой рассказ Леха.

***

За этапом этап. Ты попал в жернова этой страшной машины под названием «система». И нет никакой возможности отсюда вырваться. Ты не в силах что-либо изменить и отдаешься на волю судьбы. Так легче. На зону – значит, на зону.

Этап на зону лежал через транзитную тюрьму. Это была уже третья тюрьма в моей жизни, до которой надо было еще доехать. Баулы освободили от лишнего барахла, чтобы ехать налегке, и мучительные часы ожидания этапа показались вечностью. Наконец раздался голос «продольного»: «На выход с вещами». К своим сокамерницам быстро привыкаешь, и возникает страх перед неизвестностью.

Автозак быстро домчал до вокзала и действительно заехал на перрон. Здесь ожидание было недолгим. Вспомнился рассказ о бауле в зубах и застегнутых сзади наручниках.

Раздался веселый голос молодого конвойного:

– Девчонки, быстренько выгружаемся.

Все дружно вывалились не перрон. Был по-весеннему солнечный день. После года тюрьмы сильно слепило глаза. Один молодой человек с автоматом и в камуфляже стоял с собакой на перроне. Двое других, тоже веселые парни, помогали загружать баулы в поезд.

– Девчонки, быстренько загружаемся.

Все продолжалось всего несколько минут, никаких наручников, дубинок и баулов в зубах. Возникло даже какое-то секундное ощущение свободы, и мелькнула мысль, что это просто поездка на юг, на отдых, к морю.

– Скажите, а поезд случайно идет не на юг?

– На юге курорты, а на севере зоны. Мы едем на зону.

– Жаль…

– Ничего, на зоне отдохнете, – сказал парень в камуфляже.

Вагон купейный, вместо дверей решетка, маленькие окна с одной стороны вагона. Веселые проводники изучили пассажиров, задавая два вопроса: «надолго?» и «за что?», не мучая себя и заключенных формальностями.

В соседних купе были слышны мужские голоса. Вдруг вагон стал медленно раскачиваться из стороны в сторону, постепенно качка усиливалась.

– Что происходит?

– Не переживайте, ростовские ребята балуются, раскачивают вагон.

– Зачем?

– Бастуют, чего-то хотят.

В какой-то момент стало казаться, что поезд оторвется от земли и взлетит, как самолет.

– Мы не улетим?

– Можем и улететь, пока они не получат своего.

– А чего они хотят?

– Водки, девчонок.

Качка постепенно прекратилась. Стало понятно, что требования ростовских выполнили.

Ехали три часа, потом опять перезагрузка из «Столыпина» в автозак. Все быстро и оперативно. Нас сразу отправили в баню, потом заперли в боксе. Расселяли по камерам темной ночью. Душная, грязная, вонючая транзитная тюрьма. Стены камер покрыты плесенью, вентиляции никакой, камеры огромные. Утешало только то, что мы должны были провести здесь всего три дня. Меня опять охватила паника. Почему я должна находиться рядом с этими грязными, страшными людьми, что у меня с ними общего? В Швейцарии над тюрьмами висят белые флаги в знак того, что в них нет ни одного заключенного. В России над тюрьмами пора вешать черные флаги в знак того, что в них нет свободных мест. Раз существуют тюрьмы и сумасшедшие дома, должен же в них кто-нибудь сидеть.

Оказывается, во многих странах тюрьмы приносят убытки, а в России – прибыль. Наша система правосудия продолжает жить по инерции гулаговских времен. ГУЛАГ в России был, есть и будет. Криминальный мир – отражение нашего несовершенного общества. В мире давно признали, что лишение свободы является одним из важных элементов наказания, но не единственным и не самым эффективным. Существует несколько научных теорий воздействия тюрьмы на человека:

1. Теория Гофмана «Умерщвление самости». Гофман отмечает, что внутри тюрьмы происходит фундаментальная переоценка себя и других. Человек вынужден принимать новые правила и отказываться от того, что можно было бы назвать его «самостью». И задачей института является смягчение, амортизация последствий этой переоценки. Но на входе в тюрьму индивид уже имеет определенный набор стереотипов, и важно выяснить, как этот набор будет взаимодействовать со сформированным в тюрьме. На выходе же индивид возвращается в утраченную для него систему взаимодействия, и ему нужно вновь самоидентифицироваться.

Пришло время хорошенько подумать. Если человек пришел в тюрьму с помойки, его очень легко вернуть на ту же самую помойку. А если пришел такой человек, как я? Верните меня, пожалуйста, туда, откуда взяли, и такой, какой взяли. Только непонятно, как это практически можно осуществить. Гофман не смог этого объяснить. И получается, что они меня собираются вернуть на помойку.

2. Теория Гидденса «Реконструкция самоидентичности». Эта теория пыталась найти общий стержень у всех учреждений, ограничивающих свободу личности. Этим стержнем оказалось умножение социальных рисков. Места лишения свободы полностью бессильны перед психологическими и социальными рисками: корпоративность и негибкость системы не только превращают тюрьму в источник опасности для общества, но и подвергают риску тех, кто находится внутри тюрьмы, – и служащих, и заключенных. А значит, тюрьма не может претендовать на полноценную адаптацию, исправление или терапию личности.

Вот как должна исправить тюрьма меня? Прокурор блеял на суде, что меня нельзя оставлять в обществе, что я социально опасна. Я попросила объяснить, что во мне конкретно не нравится прокурору. Он не смог этого сделать. Каким методом меня будут «воспитывать»? Будут ли думать, мучиться над способом, как вернуть меня из тюрьмы туда, откуда я пришла? Да никогда! Начальник нашей милиции Стрекалов заявил после приговора: «Упрямая, вины не признала, ведешь себя плохо. Мы сгноим тебя на зоне». Судьба моя была предопределена этими словами. Ведь я на суде предупредила, что продолжу борьбу за свое честное имя, и секретарь суда, порядочная женщина, зафиксировала в протоколах массу компрометирующих материалов на судью и следователя, ее потом судья уволил. И теперь фактически в моих руках оказался компромат на них. Что ж еще делать? Сгноить, конечно!

***

Автозак, громыхая на всех ухабах, быстро ехал по петляющей трассе. Два охранника с автоматами о чем-то болтали между собой. Женщины сидели молча. Я обратила внимание на женщину с толстой косой и родинкой на щеке, сидящую напротив меня. Она пыталась задавать охранникам какие-то вопросы, но они не обращали на нее никакого внимания.

– Мой генерал, разрешите обратиться, – говорила женщина.

– Я не генерал, а всего лишь лейтенант.

– А для меня ты генерал.

– Чего, в туалет захотела, что ли?

– Я вам, может, о высоком, а вы – как всегда.

– Это о чем же?

– О любви.

– Я сегодня вечером занят.

– Да и я несвободна.

– Вот видишь.

– Давай встретимся 15 декабря 2010 года. Я назначаю тебе свидание. Попразднуем.

– День рождения твой?

– Нет, день освобождения.

– Так я за три года забуду, что мне назначили в этот день свидание.

– А я напомню. Дай свой телефончик, я тебе позвоню.

– Вот привязалась!..

– Понравился ты мне. Вот веришь в любовь с первого взгляда?

– Да я тебя еще и рассмотреть не успел.

В автозаке было темно: железный фургон с одним маленьким окошечком над решеткой, которая отделяет заключенных от конвоя. Женщина подошла к решетке поближе, откинула косу назад и улыбнулась.

– Запоминай. Толстая коса и родинка на правой щеке. Как увидишь, знай – это я.

– «Особые приметы» это называется, – заметил охранник.

– Правильно, если бы не эти особые приметы, не попалась бы я, а значит, и не встретила бы тебя, мой генерал. Ну что, договорились?

Тут не выдержал второй охранник:

– Сейчас ты мне договоришься! Молчать, разговаривать не положено.

Женщина отошла от решетки, уселась рядом со мной, ей явно не хватало слушателей. Осмотрела всех. Похоже, мои уши понравились ей больше других.

– Не хочет быть генералом! А я б из него генерала сделала. Ну и пусть в лейтенантах всю жизнь томится. А ты в судьбу веришь?

Во рту у меня пересохло, разговаривать не хотелось. Всю дорогу я думала о доме и детях. Сегодня у моей дочери выпускной в гимназии. Сегодня она будет королевой бала. Но когда вместо привычного: «Ты что, со мной базарить не хочешь?!» – услышала: «Ты что, со мной разговаривать не хочешь?» – подумала, что женщина, конечно, болтливая, но не хамка по крайней мере.

– Меня Татьяной зовут.

Я молча кивнула в знак того, что услышала.

– Ты глухонемая, что ли?

Я покачала головой.

Автозак свернул с трассы и поехал по грунтовке. Машину затрясло так, что сидеть стало совсем невозможно. Татьяна опять заговорила. Разговаривала она уже, похоже, сама с собой, так как никто не желал ее слушать.

– Яичники нам все отобьет. Как рожать-то бабам после такого? Я ведь еще женщиной собираюсь быть.

В окно автозака были видны верхушки сосен, повеяло свежим ветерком, ветерком свободы. Вот она, совсем близко, за решеткой автозака.

– Мы как на отдых едем. Кругом красота-то какая…

«Как она умудряется что-то разглядеть? Бывала, что ли, в здешних местах?» – подумала я. Татьяна разговаривала, как радио, не умолкая всю дорогу. Автозак притормозил, развернулся. Послышался скрежет металла, открывались тяжелые ворота. Автозак въехал за ворота и остановился.

– Прибыли! – заорал охранник, открывая дверь.

Мы начали выгружаться, спрыгивая с высоких подножек. Машина стояла во дворе, выложенном красивой плиткой. Вокруг чисто, клумбы с цветами, сосны, туи, цветущая алыча, скульптуры, газоны тщательно подстрижены. После года пребывания в тюрьме первое впечатление о зоне – это рай, но это только первое впечатление.

Глаза отвыкли от света. Слепило яркое майское солнце, вокруг птички, бабочки, пчелы. Как давно я всего этого не видела… Небо было очень голубым, а деревья – очень зелеными. Я вспомнила, как поблекли для меня все краски мира после развода с мужем. Все стало серым. И сейчас я мысленно поблагодарила небо, оказывается, оно действительно огромное, а не разорванное на полосатые и клетчатые заплатки размером с тюремное окошко.

Нас построили на плацу для переклички. Солнце сразу стало трудиться над нашими бледными, потухшими лицами. Загар прилипал мгновенно, лица у всех порозовели. Как будто солнечный зайчик попытался заглянуть внутрь человека через глаза. Что там внутри? Все черно, выгорело, высушилось, погасло или есть еще надежда? Солнечный зайчик не терял надежды, перебегая из одних потухших глаз в другие.

Началась перекличка. «Называйте фамилию, имя-отчество, год рождения, статью, начало и конец срока».

Ожидая своей очереди, я погрузилась было в воспоминания, но быстро вернулась в реальность: рядом со мной кто-то тяжело вздыхал. Почти прямо передо мной стоял охранник с собакой. Собака внимательно смотрела на меня, скорее даже рассматривала, и… вздыхала. Морщилась, щурилась, поднимала брови, опять вздыхала. Я никогда не видела мимики на собачьих мордах. Эта старая собака явно долго здесь служила и повидала на своем веку многое. Казалось бы, в этих стенах, от этой собачьей работы можно окончательно стать «собакой», злой и кусачей. Но эта собака смогла сохранить свое «лицо». На меня смотрели добрые, умные глаза. О чем она думает? Возможно, обо мне?.. Приблизительно так: «А эту, с человеческим лицом, как сюда занесло?» Собаке было жаль меня, и я мысленно попробовала объяснить ей, что здесь все люди. Собака, кажется, заулыбалась…

***

Я стояла на плацу, и мысли жалили, кусали меня, о хорошем не думалось. Что-то я опять упала духом. Здесь мне на помощь, как всегда, пришел Леха. Я вспомнила его «доктор, падая духом, можно очень сильно ушибиться». Я стояла на плацу в строю, и это было похоже на утреннюю линейку в пионерском лагере. Дежавю какое-то, лагерь, да не тот. Концентрационный. Каким-то внутренним зрением я видела, как кожу с меня здесь снимут, сделают из нее портфель или ботинки и подарят прокурору и судье, преподнесут в качестве сувенира. Дело, мол, сделали, вот доказательство. Носиться будут долго, кожа оказалась прочной. Ах, вы еще и мозги ее хотите? Будет исполнено. Мы люди исполнительные. Подадим на блюде. Вам под нашим соусом, горчицы или хрена? Да, мозги у нее тоже качественные, как и кожа. Мозги так мозги.

Я раньше тоже думала: вот он преступник – убийца и гомосексуалист Леха. Оказался отличный парень. А судьи кто? Вечный риторический вопрос. От смеха судьи я тогда чуть не сошла с ума. Какое он имеет право смеяться? Свидетели на процессе приводят доказательства моей невиновности, а он хохочет. Говорит мне в лицо, что никто меня теперь не отпустит, раз я целый год нахожусь под стражей. Прокурор приказывает Ивкову избить меня, а начальник милиции клянется погонами, что сгноит меня на зоне. Так кто бандит? Леха? А эти кто? Честные и порядочные люди? Бандиты, наделенные властью, хуже, чем просто бандиты.

***

На плацу всё выкрикивали фамилии, наконец я услышала свою. Вот задумалась, могла ведь не услышать.

– Называйте свою фамилию, имя, отчество, год рождения, статью, срок, начало, конец!

«Понятно! Гав! Гав!»

Я смотрела на собаку, которая сидела практически у моих ног. Собака кивнула, мол, смелее, не бойся, а потом опять принялась морщить брови и вздыхать. Я в это время быстро перечисляла все, что меня просили назвать. Уф, отчиталась. Напряжение внутри спало, я расслабилась, и на ресницах задрожала слеза. Сейчас по щеке побежит ручеек. Нет, только не это! Собака смотрела мне прямо в глаза. Она быстро шлепнула языком, и я будто почувствовала на своей щеке шершавый, влажный, теплый собачий язык. Прикоснулась к щеке ладонью, – слезы не было. Осталось ощущение нежного, доброго поцелуя.

Перекличка продолжалась. «Дубачка» (охранница) с ярко накрашенными губами продолжала выкрикивать те же слова, но никаких дополнительных вопросов к женщинам не было. Про меня только сказали:

– Это та самая, которая врач.

– Да, я врач, – подтвердила я.

После построения всех отвели в карантин, помыли в бане, выдали одежду: цветастое ситцевое платье огромного размера и белую косынку. «Матрешка», – сказала Татьяна, разглядывая себя в зеркале.

Пришла начальница карантина, тоже осужденная:

– Собираемся в ПВЭРе.

Помещение временной энергетической разгрузки. Или загрузки. Или перегрузки. Для меня это точно была уже перегрузка. Сняли последние личные вещи, отобрали все, что было дорого, даже то, что разрешали в тюрьме. В этих огромных платьях не по размеру и белых косынках все стали на одно лицо. Так можно окончательно потеряться, забыть, что ты личность.

Я вспомнила свою бабушку, которая говорила мне, что у меня удивительные предки – дворяне, академики, священники, учителя – и чтобы я никогда не забывала об этом. Именно сейчас я вспомнила ее слова. Еще она говорила, что я взяла от обоих родителей самое хорошее: от мамы – трудолюбие, а от папы – яркую внешность и прекрасное воспитание. От деда и двух прадедов-священников перешла ко мне вера. Я чувствовала, что они молились не только за себя, но и за меня. Верила и надеялась.