Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

***

Я переступила порог зеркальной комнаты. Оглядываться нельзя – плохая примета. Но зеркала, множащие изображение, дали возможность увидеть. У меня есть крылья. Почти невидимые, полупрозрачные, но очень сильные, несущие меня из этого ада.

На пороге зеркальной комнаты ожидали меня мои любимые мужчины: отец, брат, сын и Вячеслав. Красивые, сильные, любящие и любимые. Кто сказал, что нет мужиков?..

Второе ноября. Пасмурный осенний день. Раньше я бы сказала, что день ненастный, холодный, а потому нерадостный. Теперь я говорю, что это самый радостный день в моей жизни. Ничего, что сегодня не выглянуло солнце, оно выглянет завтра, обязательно выглянет.

Я переступила порог родного дома. В комнате было тепло, мама держала в руках зажженную свечу. Я хорошо видела мерцание огня, а мамин силуэт оставался маленькой черной тенью. Но в доме вкусно пахло пирогами, и я поблагодарила всех святых: мама дождалась меня!

***

После освобождения первым моим желанием было забыть все как страшный сон, но, побыв дома, немного придя в себя, я стала все чаще вспоминать своих девчонок.

Зачем мне это было нужно? Я собирала им посылки и несла короба на почту. Конфеты, шоколад, кофе, чай. Хотя самой было очень трудно жить без работы на пенсию родителей, да еще помогал Вячеслав встать с колен на ноги. Соберу посылочку – и на почту, пусть мои девчонки порадуются.

Одна сотрудница почты меня приметила, она знала меня и раньше. Сказала, когда я в очередной раз пришла отправлять посылку на казенный адрес:

– Когда вы все это забудете?

– Никогда! – ответила я ей, не раздумывая. – Такое не забывается.

Мне запретили работать врачом два года. А чем я должна еще заниматься? Вязать носки? Или строчить на машинке? (Хотя первые месяцы шитье на машинке мне помогало писать эту книгу. Всплывали воспоминания.) Такая уйма свободного времени. Чем заняться, чтобы не сойти с ума от всего случившегося? Забыть! Забыть! – говорила я себе, но поняла, что сделать это практически невозможно. Я должна найти Кристину. Я дала обещание Оксане. «Да все вы обещаете, когда освобождаетесь. Да только потом быстро забываете», – бытует такое мнение на зоне. «Пацан дал слово», – говорят те, кто живет по понятиям.

***

Единственное, что я знала о Кристине, это адрес того дома-интерната, где она воспитывалась. Я долго собиралась с мыслями. Зачем мне нужна чужая жизнь, чужая судьба, когда я в своей-то ничего не понимаю? Я сама жертва. Я проиграла. Меня бросил муж. Я попала в тюрьму, лишилась работы и великого звания – врач! Таких, как я, на пушечный выстрел к людям нельзя подпускать, решил суд.

Я ругала себя за бесцельно прожитые годы. А вдруг не бесцельно? Смысл?.. Во всем происходящем должен быть смысл. По теории ментов, я должна была сгинуть, и они сделали для этого все. А по теории сотворения человека Богом, я для чего-то осталась в живых. Я зачем-то нужна на этой Земле. То, что я видела, испытала, пережила, должны знать все. Я обязана рассказать об этом как мать, как врач, как гражданин. Я хочу, чтобы произошло чудо и люди проснулись. Проснитесь, оглянитесь вокруг! Судьи, прокуроры, следователи! Вы такие же люди, как все, а не сверхчеловеки. Судить должен закон, но не судья. Законов достаточно, чтобы оправдать человека или смягчить его участь. И всегда находится лазейка, но не для всех.

Это не крик отчаяния. Я не сломалась. А сколько людей, ищущих себя после тюрьмы и не могущих себя найти!

Я поспешила на поиски Кристины и очутилась в детском доме, пахнущем манной кашей, подгоревшим молоком и детскими страданиями.

***

– Я разыскиваю выпускницу вашего детского дома Кристину Иванову, – сказала я директору этого богоугодного заведения.

Она порылась в бумагах. Подняла уставшие глаза и спросила:

– А вы кто, собственно говоря, ей будете?

– Троюродная племянница двоюродного дедушки, – попыталась объяснить я ей.

Я не умею врать, и она мне явно не поверила, но все же сказала:

– Она не наша выпускница, она попала в тюрьму, и ее дальнейшая судьба мне неизвестна.

Я и сама знаю, что она попала в тюрьму. Ничего нового директор мне не сказала. И я не солоно хлебавши, надышавшись казенными запахами, покинула этот грустный уголок Земли. Выйдя за дверь, я, чуть не плача, прошлась по саду. Здесь и произошла трагедия, которая привела Кристинку в тюрьму, та секунда, которая изменила всю ее жизнь. Осенние листья уже начал заметать снег. Они превратились в замерзшие ледышки и хрустели под ногами.

Я вышла из ворот детского дома и заплакала. О чем я плакала? Не знаю. Обо всем сразу. Проходили мимо какие-то люди и косо смотрели на меня. Разве могут люди понять чужие слезы?

Что же делать? Я плакала от бессилия. Мои поиски прервались, так и не успев начаться. «Думай, доктор, думай!» – твердила себе я. А еще детективное агентство собиралась открывать, чтобы не умереть с голоду. Так, стоп! В каждом детском доме есть пожилая нянечка, которая отработала в нем лет пятьдесят, знает всех и вся и до сих пор в памяти.

На горизонте показался молодой человек, я его окликнула:

– Молодой человек, подскажите мне, пожалуйста, где живет няня из этого детского дома. Старенькая такая.

– А, баба Шура…

– Да, да, она.

– Вон там на горе дом с синим забором.

– Спасибо вам, вы очень любезны, – поблагодарила я парня.

Интуитивно я вычислила, что такой человек должен существовать, и парень, шедший мимо, подтвердил мое предположение.

***

– Здравствуйте, баба Шура. – Я не могла сдержать слез и заплакала, бросившись в объятья старушки.

Она рассматривала меня подслеповатыми глазами, пытаясь вспомнить.

– Вы меня не знаете, – сказала я бабе Шуре. – Мы с вами незнакомы.

Зачем старушке ломать голову, вспоминая меня.

– Да, вроде никогда не встречались.

Память у бабы Шуры была хорошая. Она сразу вспомнила Кристину Иванову, когда я о ней заговорила.

– Да, помню такую девчонку. Помню хорошо. Как такую забыть.

Я рассказала бабе Шуре всю правду, где была, что испытала, и о том, что интересуюсь не из праздного любопытства. Таким святым людям, как баба Шура, не лгут. Она сразу почует ложь, замкнется и ничего не расскажет.

– Да, досталось этой девчонке! Была у нас здесь одна хапужница, нет ее уже на белом свете. Прибрала девчонку к рукам. В чулане держала, рисовать заставляла, а картины продавала. Ювенальное искусство называется. А матери ее от ворот поворот дала, чтобы не мешала денежки на ребенке зарабатывать.

– А вы видели ее мать? – спросила я у бабы Шуры.

– Конечно, много раз.

– И почему она ее оставила?

– Времена были такие. Нагуляла она ее. Позор для семьи. А когда времена изменились, девчонки уже не было. Мать приехала ее забрать, а ей сказали, что девочку отдали в семью. Мать лишили материнства заочно. И тайну сохраняли все. Закон такой.

***

Я, конечно же, нашла ту самую усадьбу, где поселилась Кристина.

Осень уже давно шуршала желтыми листьями. Я шла по лугу с высохшей травой, моросил небольшой дождик, навевавший на меня грусть. Я шла не спеша, наслаждаясь великолепием природы.

Дорожка завиляла вдоль реки, и на горе уже был виден барский дом. Деревушка осталась где-то слева от меня, и я уверенно пошла по проселочной дороге в сторону имения. Каштановые аллеи встретили меня сыпавшимися на голову и трескавшимися при ударе колючими шишками. Клены поражали желто-оранжево-красной мозаикой. Птички облюбовали кусты калины: после первых морозов калина становится сладкой и необыкновенно вкусной.

Дождь иногда переходил в мокрый снег. Как бы долго ни держалась красота осени, зима все равно возьмет свое. Меня, недавно освободившуюся из тюрьмы, поражала яркость красок. После грязных прокуренных тесных камер я не могла надышаться свежайшим чистым воздухом. Ради такой красоты стоит жить. Почему я на это не обращала внимания раньше? Бежишь, спешишь, торопишься, глаз некогда поднять, – работа, семья, дети. А жить и радоваться жизни начинаешь лишь после того, как судьба тебя встряхнет и скажет: раскрой глаза, жизнь так прекрасна, а ты убиваешься, горюешь, плачешь… Я понимала, что начинаю жить только теперь, жить заново, жить по-новому.

Размышляя о жизни, я незаметно дошла до усадьбы. Сейчас я все узнаю и увижу собственными глазами. Поднявшись на гору и подойдя поближе к усадьбе, я увидела полуразрушенный барский дом и пепелище маленького домика, поросшее травой. Сразу поняла, что здесь давно никто не живет. Вороны встретили меня карканьем; не было говорящего ворона, он бы мне рассказал, что здесь случилось.

***

Я почувствовала неладное, в воздухе витал запах беды. Мой поисково-спасательный корабль опять нарвался на рифы. Рядом не было никого, кто мог бы прояснить ситуацию. До ближайшей деревни несколько километров, она осталась в стороне.

Я пустилась в обратный путь. В сторону деревни вела проселочная дорога. Дождь усилился, и я открыла зонт, потуже затянула шарф. Как быстро все меняется в жизни! Совсем недавно я была полна надежд на встречу, но вот опять леденящий холод забрался мне под одежду и в мою еще не согревшуюся после тюрьмы душу.

Деревушка оказалась небольшой. Было холодно, прохожих не видно, все сидели по своим хатам, – людям в такую погоду не хотелось даже носа высовывать на улицу. Я постучала в крайнюю хату. Чувствовала, что там кто-то есть, но мне долго не открывали. Я уже собиралась идти к следующему дому, но решила постучать еще раз.

Из-за двери мне закричали: «Слышу, слышу!» Я подождала немного, замки загромыхали, дверь отворилась, и на порог вышла уже немолодая женщина в фуфайке и цветастом платке. Она посмотрела на меня доброжелательно.

– На дворе возилась, поросят прибирала, корову.

– Здравствуйте, – поздоровалась я.

– Заходите, что на пороге стоять! – Женщина пригласила меня в дом.

Я зашла. В доме было тепло. Я продрогла и хотела согреться.

– Я к вам по делу, – не знала, с чего начать я, предчувствуя тяжелый разговор.

– Да к нам в такую даль без дела никто и не приходит.

– Вы Кристину Иванову знаете?

– Да как же не знать, – женщина тяжело вздохнула, подтвердив мои подозрения.

– А как ее можно найти?

– Да никак. Ушла она отсюда. Жила она вон там, в барской усадьбе.

Я не хотела перебивать рассказ женщины и молчала. Но она сама не стала больше ничего говорить.

– Может, чайку? С дорожки? – предложила она после затянувшегося молчания.

– Не откажусь, – ответила я.

Женщина засуетилась у плиты, заваривая чай, собирая на стол еду. Она явно тянула с разговором.

– Что случилось? – поторопила я ее.

– Да погорели они. Дом сгорел, картины сгорели, и девочка тоже сгорела.

Женщина заплакала и стала вытирать слезы фартуком.

– А Кристина?

– А Кристина куда-то после похорон Веры ушла, и больше ее здесь никто не видел. Да и куда ей идти, она ведь детдомовская. Пропала, да и все.

– А когда это все случилось? – спросила я.

– Да уже несколько лет прошло, – женщина вытирала слезы. – Судьба начнет бить одного, пока не добьет, а кто-то живет и беды не ведает. Помогали мы ей, когда она здесь поселилась. А тут в город поехала, а дом-то и вспыхнул, – замыкание проводки. А девочка одна дома была, спала. Пока мы туда добежали да пожарку вызвали, делать уже было нечего.

Женщина замолчала. Я тоже не знала, что сказать. Сказала, что обычно говорят в таких случаях: «Царствие небесное…»

***

Теперь мне кажется, что не было в моей жизни этих людей, этих тяжелых лет. Я просто прочитала эту книгу. Вернее, я ее написала, пытаясь читать. Но это очень тяжело.

Я перевязала рукопись красной атласной лентой, написала на обложке «Капкан для птиц» и отложила в сторону. Мне стало значительно легче. А ведь первым моим желанием было бросить рукопись в огонь, как когда-то поступил Леха со своими платьями. Но рукописи не горят.

Черная стена

 
Черная стена, а вдоль стены – дорога.
Я оказалась далеко от своего порога.
Как очутилась я за черною стеной?
Дорога эта мне ниспослана судьбой.
 
 
Я всю ее обязана пройти,
Как ни было бы трудно мне в пути.
Там за стеной, за чередой затворов
Остались те, кто ждут, кто так мне дорог.
 
 
Изорваны, испачканы одежды,
Потеряны мечты, утрачены надежды.
Иду одна, сбивая ноги в кровь.
Я падаю и поднимаюсь вновь.
 
 
Закрыла свет та черная стена.
Нет рядом никого. Совсем одна…
Конца не вижу страшному пути!
Звезда надежды, путь мне освети!
 
 
Я знаю лишь одно: что так угодно Богу.
Что вывел он меня на страшную дорогу,
Чтоб стала я еще сильней,
Познав всю боль, познав людей!
 

Мои стихи, написанные в тюрьме в 2007 году.