Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

***

– Мы все с приветом, поэтому и живем в этом мире, – утверждал Леха.

Я пыталась докопаться до правды, понять суть происходящего.

– Доктор, Минздрав предупреждает: комплекс неполноценности неизлечим. Смотри на жизнь проще. Учись. Вот похож я на придурка? – Леха закатил глаза.

– Нет.

– А вот так?

– Да нет вроде…

– А так? – На лице остались одни белки.

– А вот так похож.

Леха внезапно посерьезнел:

– Учись, глупая.

– А зачем мне учиться? Я ведь все равно глупая, – парировала я.

– Наконец-то дошло, что глупая. С приветом нужно быть, чтобы выжить. Происходят необъяснимые явления. Законы написаны и пылятся, сверхчеловеки, которым законы не писаны, такое творят, а ты понять что-то хочешь, добраться до истины. С ума сойти хочешь? Нет истины, нет правды. Делай вид, что ты этого не понимаешь, не-до-по-ни-май. И живи спокойно, но с приветом. Только так можно выжить.

И я задала вопрос, как всегда, невпопад:

– Леха, а сколько ты классов закончил?

– Я ведь тебе уже говорил, что пять, а ты что подумала?

Я задавала этот вопрос ему уже несколько раз.

– А я думала, что шесть!

Я еще шире открыла рот и больше закатила глаза. Я не знала, что еще сказать Лехе. Мои мысли двинулись по другому маршруту. Подумать только, пять классов, а как мыслит. Я пыталась закрыть рот, открытый от удивления. Но язык не помещался и не давал челюстям сомкнуться. Чтобы не выглядеть совсем уже идиоткой, я сделала вид, что открыла рот, чтобы задать Лехе вопрос. Приятно иметь дело с умными людьми.

– Леха, а ты согласен, что Ева произошла из адамова ребра?

– Наивная какая-то ты, веришь всему, что тебе наболтают. Женщина появилась на восемьдесят миллионов лет раньше, чем мужчина.

– И что же она эти восемьдесят миллионов лет делала без мужика? – саркастически спросила я.

– Радовалась жизни.

– Логично. Без мужиков жизнь – просто прелесть. Ничего другого не остается, как радоваться жизни.

– Зря хохочешь. Опять умничаешь. Сделай лицо попроще. Мужики вот опять исчезают. Бабам придется еще восемьдесят миллионов лет одним жить.

– Жили же без мужиков как-то. Значит, опять проживем.

– Говорю же тебе, с приветом в этом мире можно выжить. У кого меньше мозгов, тот и выживает.

Интересная мысль о количестве и качестве женских мозгов. Я сразу вспомнила рассказ моего бывшего мужа об одной женщине, которой он делал трепанацию черепа, после того как ей нанесли несколько ударов топором по голове. Мой муж сказал мужу этой несчастной женщины: «Жить она, возможно, и будет, но мозгов у нее теперь не останется точно». На что муж той женщины ответил: «Спасибо, доктор, мозгов у нее отродясь не было».

– Бабы потому и живучее, что у них мозгов меньше. – Леха продолжал наносить точечные удары. – Мужчинами не рождаются, мужчинами становятся. Что ты можешь возразить против этого, доктор?

– Леха, ты, как всегда, прав.

***

Римский ученый Плиний Старший пишет в своих рабочих записках: «Страусы представляют, что, когда они засовывают голову и шею в землю, их тело кажется сокрытым». Вот бы и в самом деле так: раз – и нет проблем. Идеальный вариант… На пустых клетках остались надписи «Страусов не пугать, пол бетонный!» и «Местные куры начали нести яйца по 5 кг. Набьем морду страусу!» От страусов в этих клетках остались одни воспоминания. Даже перья тщательно убрали: у крутых зечек были теперь серьги из этих перьев. Вот и все, что осталось от страусов: серьги и пустые клетки. Куда же делись страусы? Я шла по тюремному парку и пыталась направить свои мысли по другому маршруту. Свободно ходить здесь можно было только в редкий выходной. Локальная система вся на замках, свободно никуда не пройдешь. Через этот парк лежал путь в библиотеку. Я решила воспользоваться этим и рассмотреть оазис. Огромное количество памятников Ленину. Когда у нас в стране менялись идеологии и памятники Ленину убирались с площадей и из кабинетов во всех городах, кто-то умный не отправил памятники на помойку, а привез их сюда, на зону. Пусть стоят. И это правильно. Этим памятникам только здесь и место. Ведь чем знаменит Ленин? Всю жизнь по тюрьмам и по ссылкам. В этом что-то есть. Воспитательное.

Я шла и рассматривала памятники. Круто. Русалочки с жалкими лицами, готовые в любую минуту утопиться. Актуально. А вот Петр I со свитком указов. Законы были жестокими, но смертную казнь можно было заменить на порку или ссылку в Тулу, в оружейники. Больше всех наказаний Петр ценил порку. Выпороли, заставили работать, – и проблема решена.

Во время прогулки по парку я опять погрузилась в привычное состояние душевного покоя. То самое, которое я называю Доктор Даун. Я отдыхала. Я была рада, что мне удавалось думать о чем-то другом, что я вообще еще могу мыслить. Я продолжала рассматривать эти странные статуи в парке. «Раз мне еще что-то интересно, значит, я еще живу», – думала я. В зияющих оконных провалах недостроенной церкви каркали вороны. Я перекрестилась, прочитала «Отче наш» и пошла дальше. Мой путь лежал в библиотеку. В тюрьме с книгами было трудно: на полке стояла единственная книга в черном переплете, «Самоубийство» Алданова. Желания читать ее у меня не было. Библиотека находилась на втором этаже двухэтажного здания. Вдруг откуда-то сверху, с крыши, донесся трескучий звук. Этот звук не редкость на зоне. «Работает рация, – подумала я. – “Дубачки” залезли на крышу с рацией». Я опять старалась пустить мысли по другому маршруту, нельзя же все время думать об одном и том же.

Я в изумлении еще шире открыла рот: по краю крыши прихрамывал огромный черный ворон с разорванным крылом. Это он говорил трескучим человеческим голосом: «Придурки, придурки». Я слышала, что такое бывает, но увидела впервые. Когда-то давно зечки подобрали раненую птицу, спасли ей жизнь и научили говорить. «А-мм-ни-ст-ия, а-мм-нис-тия», – продолжал вещать ворон, старый мудрый ворон.

Наконец я вошла в библиотеку. Здесь был большой выбор книг, глаза сразу разбежались. Библиотекарь, тоже из зечек, строго посмотрела на меня, похоже, оценила мой IQ, и немедленно спросила:

– А читать-то ты умеешь?

У меня еще больше открылся рот.

***

– Букварь я еще в первом классе скурил, но буквы сразу выучил. А вот с математикой – напряг. Дважды два четыре, а что мне еще нужно? Четыре стены.

Леха жадно глотнул воды из пластиковой бутылки, в камере было очень жарко. Потом снял свои штаны и остался в трусах с рулем и майке-алкоголичке.

– Давай развлечемся, в бутылочку сыграем.

Он полил из бутылки свои короткие волосы, зафыркал от удовольствия, плотно закрутил пробку и раскрутил бутылку на полу. Бутылка долго вращалась, потом остановилась, указывая именно на то место, где сидела я.

– Ага, попалась. Тебе меня целовать!

Я опять забилась в угол камеры.

– Я не мухлевал, так само получилось.

Я молчала.

– Давай тогда я тебя поцелую, – предложил Леха, похоже, надеясь, что от второго предложения мне станет легче, чем от первого. – Для быка нет священных коров. Соглашайся, когда еще придется так поразвлечься.

– Я не в этой жизни. У меня с ориентацией все нормально.

– С ориентацией-то у тебя все нормально, а вот с мужиками как?

Этим вопросом Леха поставил меня в тупик.

– Да никак у меня с мужиками. Не повезло.

– Вот. А я здесь, рядом. Я ласковый. Я нежный. Я внимательный. Я идеальный мужчина.

– Захвалил прям себя.

– Так что? Будешь в бутылочку играть или нет?

– Как-нибудь в другой раз.

– Ты же говорила, что следующего раза не будет. Сюда попадают один раз, это если случайно, как ты. Или не выходят отсюда никогда, как я.

– Ну да, следующего раза не будет, – пыталась спасти положение я.

– Тогда соглашайся сегодня. Что ты в жизни видела? Да ничего. А здесь такой мужчина повстречался на жизненном пути. Не всем так везет, как тебе. Соглашайся, глупая!

– Давай о чем-нибудь другом поговорим, – попыталась я увести Леху от излюбленной темы.

– Мы живем во времена проклятого богатства и великого блуда, а ты девственность продолжаешь изображать. Почему мамонты вымерли? Потому что вели себя не как все. Нужно быть такими, как все, тогда тебя замечать не будут. С толпой нужно слиться. Все гуляют, – и ты гуляй. Все воруют, – и ты воруй. А ты всё: «За что меня посадят? Я ведь не ворую!» За то и посадят.

Устами Лехи, как всегда, глаголила истина.

***

– Будьте любезны, у вас есть «Философия футуриста»?

– Нет.

– А «Метафизика» Канта?

– Нет.

– А «Сто лет одиночества»?

– Есть.

– Вот и отличненько.

Библиотекарь посмотрела на меня с подозрением.

– Спасибо, вы очень любезны, – сказала я ей тогда, крепко прижимая книгу к груди.

Мой обратный путь лежал через тот же парк. Говорящий ворон улетел. Памятники продолжали стоять так же молчаливо, клетки для страусов оставались по-прежнему пустыми, а меня все еще мучил вопрос «куда делись страусы?» Я слышала несколько версий. Страусов было всего два. Он и она. А это неправильно: страусу нужен гарем, много наложниц. Яиц они не откладывали, поскольку для этого нужно углубление в земле, а тут кругом пол бетонный. Да еще эти зечки противные. Шоколадом кормили, курить учили. Вот перья у страусов и стали выпадать. Наступило страусиное облысение. У нас им и так плохо, холодно, это же птицы из теплых стран.

Как они оказались на зоне? Раньше здесь был хороший хозяин, зеки его Отцом звали. Умер на службе. Так вот, делал он для зечек много добрых дел. Побывав в нескольких тюрьмах Европы, привез оттуда новшество: там содержатся в клетках птицы, потому что это должно успокаивать заключенных: мол, не одни вы в клетках, не одним вам плохо. Вот на европейский манер и установили в зоновском парке клетки со страусами. Но недолго пришлось им тут пожить. Шеи вытянулись, головы стали упираться в потолки клеток. Новых клеток никто им не соорудил. Зечки подписали на клетках: «Страусов не пугать, пол бетонный». А то случится еще у страусов сотрясение мозга.

Люди смотрели на страусов и думали: «Нам-то хорошо, это вот страусам плохо». И жить становилось легче. И тут нашелся один «дубак»-умняшка, местный гусевод: китель блестит от гусиного жира, ширинка замаслена, на ботинках гусиный помет лепешками, и попахивает от него навозцем. Решил тяжелую жизнь на зоне страусам поправить, проявить человеческие чувства. Страус – птица крупная, на травку ей надо, на свежий воздух, пасти ее надо. Какая разница: гусь или страус? – решил великий гусевод. Решил и начал действовать. Подогнал автозак к клеткам, погрузил птиц и повез на травку, к «запретке», пастись. Открыл дверь автозака, выгнал птиц на травку. Птицы вышли из машины, огляделись. Голова у страусов маленькая, а сообразили, что воля рядом. Первой побежала самка. Великий гусевод даже не сразу понял, что это побег, а самка быстро набирала скорость. Она уже была около «запретки». Первая полоса с колючей проволокой невысокая, и казалось, что самка сейчас через заграждение перепрыгнет. Подвели ослабевшие крылья и потерявшее подвижность тело. Птица прыгнула… и повисла на колючей проволоке. Из ее больших глаз полились слезы. Истекая кровью, она издавала такие страшные крики, что великий гусевод, видавший виды на зоне, заплакал.

Страус-самец заволновался, заметался. Он выгибал шею, нарезая около «запретки» круги, исполняя свой последний танец. Он кричал, кричал от боли и бессилия. Крылья безнадежно хлопали. Водитель автозака включил сирену, чтобы заглушить эти пронзительные крики, стон и плач несчастных птиц. Исполнив вокруг самки еще один безнадежный танец, самец бросился на колючую проволоку рядом со своей подругой.

Удивительнее всего в этой истории то, что страусы повели себя как лебеди. Такое поведение для страусов нехарактерно, несвойственно им. В нормальных условиях, когда у него гарем, самец может сам сломать шею самке. А здесь такая нежность, такие чувства. Сидя в тесной клетке, птицы полюбили друг друга, неволя побудила их к такому взаимопониманию, к преданности, которая несвойственна им. Они мирились со всеми лишениями, со всеми унижениями и, казалось, покорились своей тяжелой судьбе. Но нет. Почувствовав волю, они, как все живое, поспешили навстречу долгожданной свободе. Дорого же им обошлась эта свобода…

Великий гусевод плакал, глядя на птиц, и думал: «Что я скажу начальнику? Выгонят ведь с работы. Хотя… Когда люди вешались на моем дежурстве, не выгоняли, и теперь не выгонят. Что-нибудь придумаю».

Он вспорол брюхо птицам, вызвал по рации подмогу. А на планерке гордо рапортовал начальнику:

– Наглые, безмозглые птицы проглотили ключи от всех зоновских дверей, парализовав тем самым работу важного стратегического объекта. Я был вынужден вспороть брюхо и достать ключи.

– Что, две птицы договорились?

– Да, я думаю, что так.

– Все ключи?

– Абсолютно.

Гусевод выпрямился, как если бы ему собирались повесить орден на грудь, разгладил лацканы засаленного мундира и, стукнув грязными ботинками, отряхнул с подошв навоз. Пахнуло не очень приятно.

***

Секрет успеха заключается в том, чтобы общаться с теми, кто лучше, драться с теми, кто сильнее, любить того, кого нельзя, не умереть там, где умирают другие, смеяться над жизнью, когда она смеется над тобой. Мое знакомство с начальником медчасти зоны продолжалось. Князев Андрей Константинович. Фамилия говорила сама за себя. Я быстро прозвала его великим князем Андреем Константиновичем, а его жену Татьяну, которая работала здесь же, – великой княгиней. Была в нем какая-то харизма. Вначале я почувствовала в нем родную душу, коллегу, единомышленника и даже, глупая, рассчитывала на его поддержку. На самом деле это был злой гений, как потом выяснилось. Он часто приглашал меня побеседовать и часами не выпускал из своего кабинета. Расспрашивал, как я могла докатиться до такой жизни, напоминал о расписке, которую я подписала, отказавшись заниматься медицинской деятельностью, даже оказывать экстренную помощь.

Доктор – это моя кличка, погоняло. А сама я – пугало. По крайней мере так думала про меня его жена. Она постоянно заглядывала в его кабинет, когда мы беседовали.

– Что ты с ней разговариваешь? Кто она такая? Ты посмотри на нее, на кого она похожа! – сорила словами эта женщина, тоже врач.

Я молчала, опустив глаза. Иногда я искусывала свой язык до крови, чтобы не заговорить. Здесь я научилась молчать. Научили. Скорее всего, конечно, она просто ревновала меня к своему полковнику. Когда жена в очередной раз устроила небольшую сцену, он, разозлившись, выгнал ее из кабинета со словами: «Если я полковник медицины, то она генерал», – и он показал на меня. После этих слов я чуть не потеряла бдительность. Но, вспомнив слова Лехи о том, что верить здесь нельзя никому, быстро сориентировалась: приятные слова в этих стенах произносятся только для приобретения симпатии, сближения, выуживания информации, а потом могут быть использованы против тебя. Хвалу и клевету приемли равнодушно.

Санчасть, которую возглавлял полковник, была новенькой, хорошо оборудованной, в наличии имелись все лекарства. Фишка была в одном: все это было недоступно зекам. Это как современная кухня, оборудованная по последнему слову техники, в доме, где еще не живут: все есть, нет только электричества. Техника – вот она, а пользоваться ею нельзя. Так и санчасть. Все включено, эксклюзив. Он видел, что я понимаю, куда уходят лекарства. Мешки психотропных препаратов, где они? Полковник дрессировал меня, но врача во мне убили еще на суде, и слова полковника о неоказании первой помощи я уже воспринимала абсолютно равнодушно. Кто они, эти люди в черных халатах? Палачи. Врач против палачей. Они не сломают меня, я буду бороться за чистоту своего белого халата и своей души.

***

– Доктор, тяжело тебе придется, не такая ты, как все, инакомыслящая.

– То есть «политическая», другими словами.

Леха всегда попадал в цель. Наши мысли часто встречались.

– По себе знаю, как тяжело тем, кто не такой, как все. Я инаколюбящий, ты инакомыслящая. Видишь, как много у нас с тобой общего, а ты не хочешь со мной общаться… Вот как ты относишься к тому, что ты женщина?

– Положительно, – ответила я.

– Тебе хорошо. Тебя не рвут на куски сомнения. А здесь такая ломка была. Я сначала думал, может, я что-то не то курнул? Ну, когда все это началось. А теперь определился. Я – мужик, и точка!

Я объяснила Лехе, что это состояние в медицине называется гендерной дисфорией: человек не может принять свой гендерный статус и испытывает по этому вопросу острую неудовлетворенность.

– Ты не просто мужик. Ты хороший мужик, – опять, не подумав, ляпнула я.

– Ты согласна! Наконец я тебя уболтал!

– Нет, нет и еще раз нет. Давай не начинать сначала.

Леха обиделся, отвернулся лицом к стене и скоро задремал. Вчера он охранял мой покой, сегодня – я его. Спал Леха и в самом деле как настоящий мужик: храпел очень сильно. Я попыталась тоже прилечь, но храп не давал возможности заснуть. Мне стало скучно, я смогла выдержать только полчаса и решила, что Леха поспал уже достаточно. Что бы такое сделать, чтобы он проснулся? Пощекотать, почесать пятку? В камере стояло пустое алюминиевое ведро, «дубаки» принесли нам утром теплую воду для умывания и забыли забрать. Я тихо, на цыпочках, подошла к Лехе и пристроила ведро напротив его лица. Мощный звук попадал в ведро, усиливался и возвращался к Лехе. Он сам себя будил, я только наблюдала за этим процессом. Когда Лехины уши не могли больше выдержать его собственного храпа, он сделал попытку спастись, повернулся на другой бок. И ведро, конечно, опрокинулось на бетонный пол и загремело. Леха, не успев проснуться, подскочил на нарах.

– Что у вас там происходит? – раздался за дверью голос охранника.

***

Жизнь – это океан, прекрасный и безбрежный. Плыть нужно лишь вперед под парусом надежды и берегов счастливых достигать. А меня трепало по волнам, и мой корабль с трудом удерживался на плаву. Все штормило и куда-то несло, ничего не оставалось, как отдаться на волю волн. Только на пути в никуда нет препятствий.

Я находила тысячу оправданий и объяснений всему, что со мной происходило. Красавец «Титаник» – и тот затонул, а дырявая лодка, бывает, дотягивает до берега. Неважен способ, важна конечная цель – доплыть до желанного берега, вроде такого близкого, но такого коварно далекого. Прекрасный берег манил, он являлся ко мне в мечтах, счастливых мечтах о доме. Дочь порадовала: с золотой медалью закончила гимназию. На выпускном балу она была в черном. Лаконично, красиво, изысканно. Но это черный цвет. Я была против, она настояла на своем. В семье не до праздников: ни отца нет, ни матери, даже старики без сил и не могут прийти на бал. Ничего, будут еще праздники и в нашей семье.

***

– Скажи мне, ответь на вопрос. Когда у каждого большого дурака и маленького придурка будут крутая машина и квартира, куда народ дальше двинет? Как можно будет маленького придурка от большого дурака отличить? Это сейчас пока хорошо: крутая машина – маленький придурок, нет машины – большой дурак. Жалко мне этих людей. Копошатся, копошатся, – продолжал Леха с видом знатока. – Гонятся друг за другом, завидуют. Сначала в десны бьются, потом дружат до поцелуев, потом опять съесть друг друга готовы. Что нужно им, спрашивается? – Леха задрал свою майку. – Что под одеждой? Я тебя спрашиваю! – Леха смотрел на меня раздевающим взглядом.

Я и не представляла, что ответить на такой сложный вопрос; откуда мне знать, что у людей под одеждой, это Леха все знает.

– Где голая правда жизни?

– В тюрьме.

– Так раздевайся…

Опять самец во время брачных игр. Я забилась в дальний угол. Зачем я вообще с ним разговариваю? Это становится невозможным, его мысли, слова и поступки непредсказуемы. В нем говорят одни животные инстинкты, а я с ним вступаю в разговор. Зачем? Я опять засомневалась, что у нас сложились дружеские отношения. Леху постоянно переклинивало, его брутальность зашкаливала, он не упускал ни малейшей возможности показать мне, что он не простой мужчина, а мачо. В ответ меня охватывал не сексуальный порыв, а леденящий ужас.

– За удовольствие лучше платить, чем расплачиваться.

Тема понравилась мне больше, чем предыдущая. Я поняла, что Леха голоден и его просто нужно накормить.

– Леха, а давай чайку попьем.

Чувство голода и жажда в эволюционном ряду стоят выше сексуальных желаний. Я очень удачно вспомнила проверенный опытом метод и засуетилась. Достала продукты, стала накрывать на стол. Леха закурил. Он смачно затягивался, прищуривая свои и так довольно узкие от природы глаза. Молча следил за моими движениями. Ему нравилось, что я такая понятливая: все его намеки понимаю. Но мне удалось перевести стрелку на другую тему, и Лехе это понравилось еще больше.

– Ты начинаешь соображать. Тюрьма тебя этому научит.

– Спасибо, Леха, – сказала я ему.

То ли от дыма, то ли от тусклого света Леха продолжал щуриться. Взял простыню, натянул ее на верхнюю шконку, подставил швабру и соорудил то ли шатер, то ли бельведер, не поймешь. Уселся на нары, скрестив ноги, и еще долго сидел, молча меня разглядывая. Обжег палец, не заметив, как закончилась сигарета, и тут же прикурил от нее другую.

– Леха, бросай курить. Знаешь, как вырастили в Чернобыле табак? Курить его нельзя, а выбросить жалко. И решили написать на пачке: «Минздрав в последний раз предупреждает».

– Я уже столько читал о вреде курения, что решил бросить читать.

Леха приступил к чаепитию. Он жадно отхлебывал из тюремной кружки горячий чай, обжигая губы и руки. Но продолжал пить и призывал меня сделать так же.

– Так вкуснее, – говорил он мне.

– Я подожду, пока остынет. Мне спешить некуда.

– Это мне некуда спешить. А у тебя семья, дети. Не говори так. Тебя больные ждут. Что, у нас в стране врачей до хрена? Людей, которые за малые деньги делают большое дело. Ценить и беречь надо, а не по тюрьмам гноить! Не понимают. Говорю тебе, большие дураки и маленькие придурки в стране живут.

– Леха, тебя не понять. То ты говоришь, что придурком надо быть, чтобы выжить, то оказывается, что кругом одни придурки.

– А что я неправильно сказал? Люди стремятся выжить.

Странная у Лехи философия.

– Я не знаю, как можно здесь выжить.

Я погрузилась в размышления и воспоминания. Одни вопросы, ни одного ответа.

– Все ответы до боли просты. Раз случилось, значит, так надо.

Даже слабовидящий заметил бы слезы на моих глазах. Леха понял, что меня временами охватывает паника, и попытался утешить, чем мог.

– Тюрьма, возможно, сделает для тебя больше, чем вся твоя жизнь. Она тебя закалит. Место, где, казалось бы, человек должен думать только о хлебе и воде, а человек вдруг начинает задумываться о великом.