Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

***

Даже в тюрьме, через решетку, видны звезды.

Инок Всеволод Филипьев «Гость камеры смертников, или Начальник тишины»

Напрасно ставят капканы на пути тех, у кого есть крылья.

Викентий Потапов «Капканы»

***

…Где-то за стеной глухо щелкнул затвор. Я стояла посреди маленькой, тускло освещенной и грязной комнаты, все еще не понимая, что это камера. И что, войдя сюда, я не скоро смогу выйти обратно. Я не ощущала под своими ногами ледяного пола и широко раскрытыми глазами смотрела на стоящего передо мной мужчину. Высокого, широкоплечего, с приятными, но в то же время пугающими чертами лица. «Вот никогда бы не подумала, что женщины в тюрьме содержатся в одном помещении с мужчинами», – пронеслось у меня в голове.

– Леха, – скорее просопело, чем проговорило то неопознанное, что находилось на расстоянии вытянутой руки.

– Света, – с трудом выдавила из себя я.

Но, увидев на лице новоиспеченной соседки смятение, Леха произнес:

– Надька я. Надька Дерюгина.

Я застыла в удивлении. Надька продолжила:

– Я «кобел». То есть мужик, хотя и в женском теле.

От последних слов мне не полегчало, а стало еще хуже.

Кобел?! Я и слов-то таких не слышала. И видеть не видела таких… андроидов, сексоидов, сексдаунов, или как их, забыла с перепугу, там еще называют. Голубые? Розовые? Опять не то. Гомосексуалисты. Или лесбиянки? Нет, опять, наверное, не то. Да какая мне разница?.. Мне-то зачем это нужно? Какое это отношение имеет ко мне?! Мужик, баба – пусть сами разбираются. Мне сейчас не до этого. В любой другой обстановке меня бы непременно заинтересовало знакомство с человеком нетрадиционной ориентации. Будучи любознательной от природы, я не упустила бы шанса расспросить обо всем. О чем можно. А заодно и о чем нельзя.

В любой другой день. Но только не сегодня.

***

Сегодня был мой день рождения. Проснувшись в объятиях замечательного, необыкновенного и безумно любимого мужчины, я и не предполагала, что готовит мне грядущий день. К сожалению, Вячеслав (так зовут моего мужчину) в этот день рано утром должен был уехать в Москву по делам. Я уже привыкла, что рядом со мной необычный мужчина. Деловой, активный, жизнерадостный. Постоянно ездит, летает. Дела. Бизнес. Можно расписать две страницы его положительных качеств, но сейчас я назову только одно из них. Надежность. Всегда, когда он уезжает, я уверена, что он обязательно вернется.

В это утро все было как обычно. Утренние поцелуи, неизвестно откуда появившиеся на моей прикроватной тумбочке розы. Будильник уже в третий раз разрывал утреннюю тишину, но мы продолжали шуршать под одеялом, так не хотелось расставаться. «С любимыми не расставайтесь, – почему-то промелькнуло у меня в голове. – И каждый раз на век прощайтесь». Вторую часть фразы моя интуиция послала далеко-далеко. Ко мне эта фраза не относится. Относится ко всем, только не ко мне. Хватит с меня душевных травм. Только начали подживать, затягиваться.

Я быстро вскочила с постели, завязывая на ходу халат. Форточка хлопнула, и из окна ворвался в квартиру незабываемый запах весеннего утра. Сегодня 3 мая. В этот день обычно еще прохладно. Белые облака цветущей черемухи колышет юный весенний ветер. Весна – это всегда надежда. Надежда на перемены к лучшему.

Быстро выпита чашечка утреннего кофе. Пора, надо спешить. Дела. Будучи успешным бизнесменом, Вячеслав все всегда держит под чутким контролем. Вот и сегодня была просто работа, но столь важная, что я не чувствовала себя ущемленной в день своего рождения. И твердо знала, что он примчится домой при первой возможности.

Проводив Вячеслава, я забралась под одеяло, которое еще хранило тепло и запах счастливой ночи. На работу к восьми, можно еще часок вздремнуть, понежиться. Утренний Морфей быстро перенес меня в мир бессознательного, я сладко задремала. Но вдруг что-то резко подняло меня с кровати. Я вскочила и закричала. Страх. Потом я не сразу вспомнила, что мне тогда приснилось. Огромный серый дом с маленькими окнами. Высокий забор, по которому вьется виноград. И ни одной двери. Ужас! Мне стало так страшно!..

Хватит валяться в постели. Холодный душ, и срочно на работу. Там у меня исчезают все плохие мысли, потому что на работе думаешь не о себе, а о людях. Об их здоровье и жизни. Я уже больше двадцати лет работала в городской больнице врачом-терапевтом.

Собрала пакетик с продуктами: вдруг выдастся минутка попить чайку с коллегами в честь дня рождения.

***

Оцепенение понемногу проходило, и первое, что пришло мне, плохо соображающей, на ум, это что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Я протянула Лехе пакет с продуктами, который рано утром собирала на работу.

– Круто! – сказал Леха, рассматривая фрукты. – Я таких даже не видел. Что за плоды? Адамово дерево?

У него все время один Адам был на уме. Я тоже много чего в жизни не видела, коблов, например. «Да, будет о чем поговорить долгими вечерами», – продолжал язвить мой неугомонный мозг.

Тут ко мне внезапно вернулся дар речи, и я задала очень умный, на мой взгляд, вопрос:

– Мне тебя как называть – Надей или Лехой?

– Называй как хочешь, мне все равно.

– А все же, как тебе больше нравится?

– Леха вообще-то. Простите, мадам, я забыл про скатерть.

Леха постелил на нары не очень чистое полотенце и продолжал выкладывать на него продукты.

– Кто тебе такую крутую «дачку» (передачу) загнал?

Я тогда совсем плохо разбиралась в блатном жаргоне и не сразу уловила смысл сказанного. Но потом до меня дошло. Кто, кто! Конь в кафтане, который бросил козу в сарафане. Мой мозг колобродил, сопротивлялся ситуации. Я не говорила этого вслух, но в голове роилось огромное количество мыслей. Одна мысль бежала, перегоняя другую. Как дети? Как родители? Как они там? Трудно им сейчас. Это мне хорошо: развлекаюсь с Лехой. А им сейчас очень плохо. Мысли продолжали носиться в голове на огромной скорости. Но мысль о хорошем постоянно догоняла мысль о плохом, входила с ней во взаимодействие, непременно побеждая. Потом в душе наступал покой, и внутренний голос как будто говорил: «Все будет хорошо!» Как давно я не читала сказок! Сказки нужно читать в любом возрасте. Читать и верить в сказки. Тогда легче будет восприниматься реальность. Тяжелая реальность.

– Знаешь, Леха, у меня сегодня день рождения. Праздника так и не получилось, – прогнав плохие мысли, вернулась к реальности я.

– Как это «не получилось»? Смотри, какая поляна накрыта, ну а музыкальное сопровождение – организуем.

Леха пробарабанил по своему животу, потом по нарам, потом по своим надутым щекам. Затем перевернул тюремную кружку, взял две ложки и исполнил какой-то гимн.

«Пир во время тюрьмы, есть в этом что-то нездоровое», – как профессиональный врач поставила диагноз я.

Потом откуда-то появилась заточка (заточенный конец ложки). Ею Леха все ловко разрезал, что-то на что-то намазывал. Ел красиво, не спеша и очень аппетитно.

– Давай хавай, не гони, а то можешь загнаться.

Леха давал мне, оказывается, ценные советы, значения которым я в то время еще не придавала. Я постоянно смотрела на дверь. Мне казалось, что она скоро откроется.

– Не смотри туда. Ты здесь. Поняла? Здесь. Тормоза очень редко открываются. Не жди.

Я стала привыкать к речи Лехи и даже кое-что понимать: «тормозами» называются, очевидно, тюремные двери. Леха продолжал смачно жевать, поглаживая себя по животу, в перерывах что-то рассказывал и сильно хохотал. Стремительно вырванная из одной среды и брошенная в другую, я просто не понимала, над чем он так заливисто смеется.

– Ты по какой статье заехала? – как-то вдруг спросил сосед по тесной камере.

– Не знаю, – честно ответила я.

– А как взяли-то? Чем вертела? На чем спалилась? Хлопнули как? – посыпался на меня вал Лехиных вопросов.

Я поняла, что не могу ответить ни на один из них, так как сама не знаю ответов.

– Отдупляйся, не в сказку попала, – решительно подвел итог разговору Леха.

Мне почему-то показалось, что он обиделся на меня. Позже я поняла, что именно в этот момент в меня магическим образом начал вселяться дух арестантской солидарности. Я неожиданно для себя произнесла:

– Хлебаешь с человеком из одной миски и не знаешь, чего от него ожидать.

– Это ты про меня, что ли?

Я не подумала, что Леха примет мои слова на свой счет, но с этого момента поняла, что нужно обдумывать каждое слово, произнесенное в этих стенах.

– Нет, Леха, предали меня мои люди.

– Думаешь, меня не предавали? Предали – значит, это не твои люди. Вычеркни их. Придется еще друг другу в глазки посмотреть.

– Когда, Леха? – со слезами на глазах спросила я.

– Запомни мои слова. Тебе от них обязательно станет легче. Срок – это еще не вся жизнь. Срок, как бы он велик ни был, имеет одно хорошее свойство: он когда-то да заканчивается. Отсюда возвращаются. Бери пример с меня. Не загоняйся.

Леха второй раз произнес это непонятное слово. Только теперь дошел до меня смысл: это что-то вроде тюремного диагноза, который на медицинском языке звучит так: «Не впадай в депрессию, надейся на лучшее».

– Не твое это место. У меня глаз наметанный. Сюда или один раз попадают, если случайно, или не выходят отсюда никогда. Я думаю, ты здесь случайно. А вот я здесь прописался.

***

Мы всегда с дочерью загадывали на розы. В том, что дядя Слава приедет с розами, никто не сомневался. Но какого цвета они будут? Дочь загадала на розовый цвет, но в первый раз ошиблась. Я не придала тогда суеверного значения цвету: розы оказались желтые. Мысли меня так и тянули туда, по ту сторону серого высокого забора, который только сегодня утром мне приснился. Мы часто не придаем значения каким-то мелочам. Сны, суеверия… Но иногда происходит такое, во что нельзя не поверить. Вьющийся виноград – это колючая проволока.

***

Я опять отвлеклась. Леха рассказывал очень интересные вещи.

– Думаешь, я всегда таким был? Я ведь обычной девчонкой рос, как все. И в куколки играл. И в сказки верил. Только в жизни и в доле женской рано разочаровался. Расхотелось мне бабой быть. Даже все платья в печке спалил. Я тогда мужиком еще не стал, но баба во мне уже померла. Понял я, что по каким-то неписаным законам мужикам все можно, а баба не человек.

– Я с тобой не согласна, – зачем-то сунулась со своим я.

– Еще бы, ты, наверное, в нормальной семье росла. Мать. Отец. Институт. Замужество. Дети. Верно ведь?

– Да, – подтвердила я Лехины подозрения.

– То-то и оно. А мне рано повзрослеть пришлось. Матери моей, видно, одного душегуба, папаши моего, мало показалось. Так она еще раз решила замуж выйти, за козла похлеще. Гад надирался вечно в стельку, орал как потерпевший. По дому чуть не строем ходили. Нож свой охотничий из голенища сапога достанет и трясет им, мол, всех порежу. А однажды избил меня сильно: видите ли, жрачку ему холодную поставила на стол. Еле вырвалась. Убежать-то убежала, а идти куда? Жил у нас в деревне один мужичок одинокий, до баб любитель. Сашкой звали. Я с детства крупной была, выглядела старше своих лет. Сашка этот намеки мне всякие не раз делал. Вот я и пошла к нему. Принял, даже с радостью. Так я стала у него жить. Ну, с ним в смысле. В двенадцать лет замуж вышла.

– В двенадцать? – в ужасе переспросила я.

– Ну да, а что? Рано, конечно, согласна. А куда мне было деваться? Этот козел-отчим все равно рано или поздно изнасиловал бы меня, да еще и грохнул бы, чтобы ментам не сдала.

– А мать?

– А что мать?.. Она его еще больше, чем я, боялась. А Сашка добрый был, никогда меня не обижал, наоборот, хвалил, хозяюшкой называл. Обещал, как подрасту, жениться на мне по-настоящему. Я влюбилась тогда в него по уши.

– И что, все в деревне знали про вас и молчали?

Глупый вопрос о молчании в русской деревне, глупый.

– Молчать-то молчали, да не все. Нашелся доброжелатель, в «район» написал. Я ведь несовершеннолетней была. Сашку за решетку грозились отправить. Но я им прямо заявила, что домой не вернусь, а упекут в интернат – убегу. Мне с Сашкой очень хорошо, я люблю его, а он меня. Недолго они к нам цеплялись. Отвязались в итоге.

– Слушай, Леха, а что ты про Сашку все «был» и «был»? Он что, умер, что ли?

– Да нет, до сих пор живехонький. Но тогда мне показалось, что лучше бы он умер. Однажды я в райцентр поехала по делам по всяким, по магазинам. К нам в то время цыгане забрели тряпками торговать. Одна цыганка к Сашке зашла, короче, не знаю, как у них там все случилось, только я из города раньше времени приехала, а мой Сашка эту хреновую девку пялит прямо в нашей постели. Закипело все у меня внутри.

– А Сашка что? – пыталась добраться до истины я.

Леха был сейчас таким, каким был на самом деле. Ранимым. Обиженным. Без эпатажа.

– Сначала Сашка извиняться стал. Потом объяснил, что мужикам можно намного больше. Позволено даже изменять. А вот женщинам – нет. Потом снова просил простить.

– Ты не простила?

– Простила, если бы он эту бабу любил. А то не успел увидеть – и в койку. Противно. Короче, я к матери и этому уроду-отчиму вернулась.

– Приняли?

– Куда же они денутся.

***

Понимала я тогда Леху? Скорее всего, нет. Все это было чуждо мне. Зачем я всем этим интересовалась? Наверное, отвлечься хотела от дурных мыслей, которые терзали мой мозг. Родители, конечно, накрыли праздничный стол и ждут меня. А меня нет. Сегодня я не приду. Как они, старенькие, переживут это? А дети, одни, без отца и матери? Одни в этом огромном, безумном, пугающем мире.

До меня начало понемногу доходить, где я. Мы очень долго болтали с Лехой, а за дверями стояла какая-то страшная, угрожающая тишина. Бросили за решетку и забыли. Я – мать двоих детей. По какому праву они разлучили нас? Я всегда была рядом со своими детьми. Главное в воспитании детей – быть им другом. Они понимали, слушались меня. Поймут ли теперь? Смогу ли я им когда-либо объяснить, что произошло? Смогут ли поверить мне?

***

Я приземлилась из своих воспоминаний на тюремные нары. На всякий случай больно ущипнула себя за мочку уха. Сережек нет. Сняли всё. Всё, что с вас не сняли грабители, снимут сотрудники милиции. Даже крест сняли. Я просила их оставить крест, говорят, что крест – украшение. Сняли бюстгальтер, вытащили шнурки, забрали пояс. Дескать, боятся, что повешусь. За меня не бойтесь, бойтесь за себя. Бойтесь Бога, что же вы делаете! За что крест сняли-то? За что?! Опять это вечное «за что»…

Снова вспомнила детей, и назрел вопрос Лехе:

– Леха, а ты учился в школе?

– Бросил, загулял после развода с Сашкой, в тринадцать лет. С подругами постарше, разумеется. Домой вдрибадан являлась, а иной раз вовсе не приходила. Так, пришла один раз подшофе, а мать воет, платок к лицу приложен. Я когда платок убрала, оказалось, глаза нет. Вытек. Крышняк мне тут и сорвало! Я от ярости обезумела, а эта мразь, отчим, преспокойно храпит на диване. Достала я у него из сапога его любимый нож и давай кромсать. Десятка три ударов нанесла, а потом еще и глотку перерезала. Для надежности, чтоб точно не встал. Мать в ментовке все на себя брала, меня выгораживала. А в итоге мы с ней вместе загремели. Групповуха. Ей десятку влепили, а мне, как малолетке, пятерку. Мать до сих пор свой срок мотает.

Как резко может измениться человеческая жизнь. За одну секунду. Эта секунда делит всю жизнь на «до» и «после». Сказали бы мне раньше, счастливой, успешной, что будет тяжелый развод с мужем, а затем вся моя жизнь полетит в тартарары, вплоть до тюрьмы, – я бы не поверила.

***

Сегодня, в день моего рождения, пришла я на работу в поликлинику при больнице. Полный коридор. Очередь, как всегда. Вдруг распахнулась дверь и вошли двое. Они не предъявили никаких документов, а просто сказали:

– Вы находитесь в международном розыске. Вы арестованы.

– Я нахожусь в своем рабочем кабинете, я никуда не пропадала.

Мои слова не были услышаны. Они прекрасно знали, что я никуда не пропадала. У меня даже подписки о невыезде не было. Надели наручники и провели меня через толпу изумленных больных. Кто-то даже сказал вслед: «А больных принимать сегодня будете?» Было похоже на маски-шоу. Никто не верил своим глазам, больные знали меня по двадцать лет. Подозревала ли я сегодня утром, как резко изменится моя жизнь?

***

После рассказа Лехи об изувеченном теле и перерезанном горле (для надежности – с фонтаном крови) меня бы стошнило, если бы я не была врачом. Я очень долго привыкала к виду крови. Но, как говорят, трудно первые пять лет, а потом человек ко всему привыкает. Леха не бравировал, но выставлял свой поступок как мужественный, мужской, избавил-де мать от тирана. Он говорил простым, человеческим языком, очень искренне, правдиво. Хотелось ему верить и хотелось его пожалеть. Теперь мне по крайней мере стало ясно, что делает в тюрьме он. Но что делаю в тюрьме я?

По довольному лицу Лехи было видно, что он наконец-то наелся. Отвалился от стола. Мурчал от удовольствия.

– Да, мадам, я обещал вам музыкальное сопровождение нашего с вами праздника.

Что-то я не поняла, день рождения ведь вроде у меня. Похоже, Леха считает праздником мое появление тут. Конечно. Такие люди попадают в здешние места нечасто. Их здесь, оказывается, называют «пряниками». Я стала Лехиным пряником. Он в кои веки наелся досыта и, конечно же, считает сегодняшний день нашим праздником.

Леха долго распевался, настраивал инструменты. Камерный оркестр… Поправлял бабочку на воображаемом фраке. Потом вышел на середину камеры, еще раз откашлялся и торжественно, как конферансье, объявил:

– «Мендельсоновские дела». Песня тюремная. Слова печальные. Автор неизвестен.

Потом, спустя много лет, я узнала, что автор слов и музыки и исполнитель – Сергей Наговицын, но в то время я была далека от шансона. Вернемся в темную, грязную, прокуренную камеру, где выступает артист Леха.

 
Мендельсоновские дела
Напевает колесный стук.
Взяли прямо из-за стола,
Измарали в кровь фату.
Помню только скамью и суд,
Помню, дождик все «кап» да «кап».
И теперь мой душевный зуд
Утешает родной этап.
 
 
Спят котлы и фонарики в спецвагонах,
Автоматы в служебниках,
Пацаны, им по двадцать лет, в погонах
И друзья их в ошейниках.
Только мне не до сна:
Вспомнил мать, Иринку,
Вспомнил яблоню у реки.
И бегут в голове моей картинки,
И бегут километрики.
 
 
С центра музыку заказал,
Всей деревне гулять велел.
Детям «стольники» раздавал,
Денег тратил, не пожалел.
Гривы в ленточках у коней,
И гостями полна изба.
Все как надо, как у людей,
Но сыграла ва-банк судьба!
 
 
Мендельсоновские дела
Напевает колесный стук.
Взяли прямо из-за стола,
Измарали в кровь фату.
Помню только скамью и суд.
Помню, дождик все «кап» да «кап».
И теперь мой душевный зуд
Утешает родной этап.
 

…Я вздрогнула от прикосновения. Видимо, пока Леха пел, я задремала. Открыла глаза и увидела парня. Он сидел рядом и гладил меня по руке.

– Леха, ты чего? – испуганно спросила я, а в голове пронеслось: «Только этого мне не хватало!»

– А ты красивая, ты мне нравишься.

От этих слов у меня внутри похолодело. Очень близко я подпустила к себе этого человека, которому подходило не слово «этот» или «эта», а, скорее, «это». Получеловек-полузверь. Полумужчина-полуженщина. Стоп. За что я его так обижать стала, что он мне плохого сделал? Совсем недавно он мне даже нравился: своей искренностью, достойным поведением. Он никого не ругал, не винил, не сетовал на свою судьбу. Он радовался жизни – такой, какая у него была, радовался дню, посланному ему, пище. Мне, в конце концов. А самое главное – он старался скрасить мое одиночество, устроил мне праздник вопреки всем моим сегодняшним печалям. И учил радоваться жизни. Принимать с благодарностью жизнь сегодня, не ругать день вчерашний и не бояться дня завтрашнего.

Хотела я обидеться на Леху, но тут же простила ему его дерзкий поступок.

– Ногти у тебя красивые, – сказал Леха.

– Наращённые, гелевые, – ответила ему я.

– А волосы? Парик, что ли?

– Нет, волосы свои. Леха, пожалуйста, только без глупостей, – и я забилась в дальний угол камеры.

– Да ты не дрейфь! Не трону. И вообще, я женат, – торжественно заявил Леха.

– В каком смысле «женат»?! – изумилась я.

– В самом прямом. Причем во второй раз. В первый не повезло: овдовел. Ты знаешь, почему Венера Милосская – без рук? Хотела мужика удержать. Руки себе оторвала, но не удержала. Ушел.

– Леха, я все равно теперь, наверное, не усну. Расскажи. Никогда о таком не слышала.

– Ну, слушай, раз интересно, – ответил Леха и начал свой рассказ.

После того как Надя столкнулась с изменой Сашки, после того как он ей прямо заявил, что предательство и измена мужчинам простительны, после того как в ней окончательно погибла женщина, произошло то, что определило ее дальнейшую судьбу.

На зоне Надя встретила Алену. Она оказалась слабым и беззащитным существом, которому было ни за что не выжить в этих суровых условиях без покровительства кого-то сильного и бесстрашного. Такой была Надя. Острая на язык, с глазами, полными решимости, и тяжелым кулаком в придачу. Поначалу все кому не лень обижали слабенькую Аленку. Но Надя взяла ее под свою опеку, разогнала всех обидчиков, и больше девчонку никто не трогал.

А однажды Аленка заболела. Наде было безумно жаль девчушку. Она присела рядом и стала гладить Аленку по волосам. Затем взяла ее за руку. Аленка испуганно открыла глаза, но, увидев, что это Надя, успокоилась и опять задремала. Девушка посидела еще какое-то время, а когда собиралась встать, чтобы уйти, Аленка вдруг прошептала: «Надя, не уходи, пожалуйста. Мне очень хорошо и спокойно, когда ты рядом». Надя почувствовала непреодолимое желание обнять Аленку, оградить от всего злого и жестокого, что было вокруг. Как будто читая Надины мысли, Аленка сама потянулась к ней. В это самое время в Наде проснулось желание, возникли те ощущения, которые она испытывала раньше только рядом с Сашкой. Все внутри перевернулось, она ничего не понимала и даже испугалась этих новых чувств. Но инстинкт, желание оказались сильнее. Надя неуверенно стала ласкать Аленку, гладить ее лицо. Ей безумно захотелось поцеловать девушку в губы. Осторожно и очень медленно она прикоснулась к этим губам и вновь почувствовала нечто необычное. Поцелуй не походил на те, к которым она привыкла, Аленины губы были такими мягкими, нежными, теплыми, что закружилась голова. Аленка сначала замерла. Для нее это было столь же неожиданно. Но затем, вероятно, так же поддалась инстинкту, ответила на поцелуй…

Я слушала Леху, и перед моими глазами возникал как будто совершенно другой человек. Он говорил про Аленку с такой нежностью, с такой заботой и лаской, с такой огромной любовью, какую нечасто встретишь в обычном мужчине. Но почему-то голос его звучал очень грустно. Я не решилась перебить его вопросом, и Леха продолжил свой рассказ.

Это была самая чудесная ночь в жизни Нади. Счастливая Аленка уснула на ее плече, а сама Надя так и не смогла уснуть до утра, боялась даже пошевелиться, чтобы не разбудить Аленку. Она проснулась с очаровательной, слегка лукавой и смущенной улыбкой. Тогда Надя спросила:

– Аленушка, а какое мужское имя тебе нравится больше остальных?

– Леша, – ответила Аленка.

– Почему именно Леша? – Надя почувствовала, как в душу закрадывается ревность.

– Не знаю, просто всегда мечтала, что так будут звать моего мужа.

Надя облегченно вздохнула и, протянув Аленке руку, сказала:

– Давай познакомимся. Меня зовут Леха.

– Аленушка, – ответила подружка, и они обе громко рассмеялись.

Так Надька Дерюгина стала Лехой – женщиной от природы, но мужчиной по духу и поведению.

– Леха, а что же произошло дальше? Как ты стал вдовцом? – спросила я.

По всему было видно, что Лехе очень нелегко вспоминать, как он потерял Аленку, но он все же продолжил свой рассказ.

Дни понеслись практически незаметно, полные счастливой семейной жизни. Лехе доставляло огромное удовольствие заботиться об Аленке, он ощущал себя удивительно сильным, а Аленка была замечательной хозяйкой. Кормила Леху, стирала, всячески о нем заботилась. Леха отдавал Аленке все заработанные деньги, точнее то, что на зоне считается деньгами: чай, кофе, сигареты.

Но счастье оказалось недолгим. Несмотря на всю заботу, Аленка словно таяла на глазах. На все вопросы о здоровье отвечала, что все в порядке, но Лехе не давали покоя ее нездоровый румянец и непрекращающийся кашель. Пришлось настоять на посещении санчасти. «Лепила» (так на зоне называют врачей) объявил как приговор: «Туберкулез, причем в очень запущенной форме, необходима госпитализация».

– Все будет хорошо, Лешенька, я обязательно поправлюсь, ты не волнуйся, родной!

Аленка пыталась успокоить Леху, он это понимал. Ему и самому хотелось верить, но он слишком хорошо знал эту болезнь, на зоне от нее умирают очень часто.

С огромным трудом все же удалось добиться разрешения навещать Аленку в больничке, но визит получился, к несчастью, первым и последним. Леха вошел в палату, где лежала его Аленушка. И без того очень худенькая, она стала почти прозрачной. Глаза горели каким-то лихорадочным блеском. Увидев Леху, Аленка очень обрадовалась и улыбнулась, хотя улыбка получилась вымученная.

– Как хорошо, что ты пришел, – не без труда проговорила она. – Я тебя очень ждала, знала, что придешь.

Они выкурили одну сигарету на двоих. Возле постели Аленки стоял алюминиевый таз, в который она сплевывала кровавые сгустки всякий раз, как захлебывалась в приступах удушающего кашля. Леха ощущал почти физическую боль от собственной беспомощности и от осознания того, что это конец.

Аленка на время перестала кашлять и положила голову на колени к Лехе. Он гладил ее волосы, как тогда, в первый раз, и, как тогда, Аленка притихла и уснула.

Тут Леха на мгновение замолчал, и по его щеке покатилась слеза, но он поспешно смахнул ее, а я сделала вид, что ничего не заметила.

Потом пришла медсестра и хотела разбудить Аленку, чтобы сделать ей укол, но Аленка так и не проснулась.

– Я ее очень любил, – закончил свой рассказ Леха.

– Ты, наверное, очень тяжело переживаешь ее уход? – задала я неделикатный вопрос.

– Если сама когда-нибудь любила и теряла, то поймешь.

Леха замолчал. В камере повисла тишина, но тут, как будто в насмешку, из-за двери донеслась музыка: на «продоле» (так называется тюремный коридор) включили радио. Кому-то там, за тяжелой металлической дверью, было весело, но только не нам с Лехой. Он вспоминал свое, а я, после его рассказа, – свое. Осознание происходящего ко мне так и не пришло, в голове – винегрет. Тут было все: страх перед неизвестностью, горечь и обида на несправедливость, нестерпимая боль от предательства тех, кого считала друзьями, и вдобавок ко всему – сосед Леха. Душещипательный рассказ, конечно, не оставил меня равнодушной, но я ни на секунду не забывала, что рядом все-таки убийца, да еще необычной сексуальной ориентации.

Боже, как же хочется спать!.. Какой тяжелый, длинный день, с огромным количеством новой информации, отрицательными эмоциями, вымотанными нервами! В конце концов сон взял верх над страхом. В ушах послышался стук колес того поезда, о котором пел Леха, и слова песни: «Вспомнил мать, Иринку, вспомнил яблоню у реки. И бегут в голове моей картинки, и бегут километрики». Я заснула.