Текст книги "Капкан для птиц"

Автор книги: Светлана Богословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

***

– Оксана, неужели все это правда? Сказки энского суда, да и только! – спросила я Оксану.

– Я была на том суде. По этому делу я проходила свидетелем, единственным. Видела я, как он того мужика завалил: за то, что он ко мне приставать начал. Я только кричала ему: «Не трогай его!»

– А кто тебе этот мужчина? – спросила я.

– Мой любимый!

– Ничего себе. А где он сейчас?

– Где-то на воле, где точно, не знаю. Обещал, что приезжать будет, один раз приехал. Говорит: «Малышка моя, я ждать тебя буду», – шоколада, мармелада привез, красивых слов наговорил и уехал. И до сих пор нет его. Но я надеюсь, что он приедет.

– А ты-то как в тюрьме оказалась?

– Его ведь отпустили, а как его посадишь? Его ведь в живых нет. Да не в этом дело. Цепочка бы потянулась огромная, проще его было выпустить. Его и выпустили, а меня арестовали. Говорят: давай показания, что убила. Я в отказ. Меня в карцер с хлоркой посадили. Говорят: не выпустим, пока не сознаешься.

– С какой хлоркой?

– Вонючка такая белая, которой в общественных туалетах посыпают.

Я вспомнила сразу разъедающий глаза, нос, удушливый запах.

– Посадили меня в карцер, а там хлорка, сопли текут, легкие обжигает, дышать невозможно, ноги разъедает. Стучу в дверь карцера. Ору: откройте только, я вам все подпишу! Они этого только и ждали. А какая мне разница. Я все детство в детдоме провела. А это та же хрень.

Оксане тяжело было это все вспоминать, но она продолжала:

– Да что я. Все банально и примитивно просто в жизни. Родители – алкоголики. Им зеленый змий говорил: плодитесь и размножайтесь. Потом их родительских прав лишили, а нас, голодранцев стаю, в детский дом упекли. Они потом горе свое, что детей всех забрали, пуще прежнего в водке топить начали и вскоре умерли, не похмелившись. А вот Кристина – там совсем другое дело. Она тоже детдомовская, тоже – ни отца ни матери, только порода чувствуется, не простая она, а какой породы – и сама не знает.

Раз я пообещала Оксане, что, когда освобожусь, помогу ей найти Кристину, то посчитала нормальным кое-что спросить о Кристине. Как выяснилось, Оксана мало что знала сама. Знала, что она тоже детдомовская, Кристина Иванова, 1981 года рождения, знала, что 6 лет от звонка до звонка оттарабанила. УДО ей было не нужно: дома нет, идти некуда. Знала, что художница, очень хорошо рисует. И еще. (Это было огромной тайной, об этом, кроме Оксаны, не знал никто, она долго не решалась об этом и мне сказать, но потом все же решилась.) У Кристины был ребенок, он тоже в детском доме. Она его в тюрьме родила.

– Как в тюрьме? – удивилась я.

– Да очень просто. Изнасиловал ее один охранник – урод. Когда она из тюрьмы на малолетку ехала.

***

Малолетку Кристину привезли в тюрьму, где содержатся все вместе – взрослые, мужчины и женщины, а также малолетки до их отправки на зону для малолеток. Такие у нас в России порядки в тюрьмах. Мне самой стала интересна судьба этой красивой и талантливой девчонки. Я ее не видела, она освободилась до того, как я заехала на зону. Оксана показывала мне ее фото. О ее таланте на зоне ходили легенды. Одаренная художница.

При любой возможности я расспрашивала Оксану, что она еще знает о Кристине. Родителей нет, дома нет, прописки нет. Ушла в никуда и пропала.

– Так вот, – продолжала Оксана, – заехала она в тюрьму общего режима. А там на нее сразу с порога один аденоидный глаз положил.

– А кто такой аденоидный? – не поняла я.

– Ты ведь – врач, знаешь, как выглядит человек, у которого аденоиды.

– Аденоиды? Да, знаю.

– Ну вот, я тебе сейчас покажу, – Оксана заткнула себе нос, открыла рот, оттопырила уши, пустила слюну изо рта, высморкалась громко и гнусаво заговорила: – Гнусавый аденоид сразу глаз на нашу красавицу положил, слюни и сопли так и потекли у него. А знаешь, как на тюрьме в трюм водят? Там у них каптерка, где матрацы лежат. Он ее туда и повел за матрацем вонючим. Говорит, крыс здесь много, держись за руку, а то страшно будет. Она ему и дала руку, а он ее на эти самые матрацы и швырнул со всей силы. Там какие-то ведра посыпались, загромыхали. Он сначала испугался, думал, что кто-нибудь услышит и на шум прибежит. Но было тихо. Он ее и изнасиловал, гнусавый аденоидный черт. Да еще и пригрозил, чтобы никому не рассказывала. Пришла она в камеру с этим вонючим матрацем, плачет, платье разорванное, вся в синяках. Бабы спрашивают, что случилось, а она молчит. «Панасодют детей у тюрьмы! Воспитывай их тута, – ворчала в углу камеры одна бабка. – Я поэтому своих детей не заводила, знала, что из тюрем не вылезу. Как освобождалась, сразу залетала, но всегда аборты делала. Вот, – задрала она рукава кофты, показывая купола и ангелов. – Купола – это годы отсидки, а ангелы – мои нерожденные дети. Все тело в куполах и ангелах. Не рожала своих. Все срока чужих детей воспитываю».

***

– Оксана, а за что посадили Кристину? – продолжала уже как допрос я свое следствие.

– Она выбила в детском доме одной девчонке яблоком глаз.

– Ужас какой!

– Да она не специально, случайно так получилось. Девчонка сама напросилась. Смеялась, издевалась над ней. Говорит: все здесь брошенные, и ты тоже. А та отвечает: нет меня не бросили, моя мама скоро приедет за мной и заберет меня, она обещала. – «Она наврала тебе, твоя мама, брехушка она! Брехушка, брехушка!» – кричала девчонка. А дело происходило осенью, в саду детского дома. Яблок в тот год уродилась уйма. Кристина подняла яблоко, не целясь, попала девчонке в глаз. Та заорала как резаная, закрывая лицо руками. Глаз быстро заплыл, затем превратился в синяк. Да если бы эту девчонку к врачу отвели, то глаз бы спасли, но когда опомнились, уже делать было нечего.

– А что, Кристинка свою мать действительно пятнадцать лет ждала?

– Да, ждала. Каждый день ждала.

– А видела ли она ее хотя бы раз? – спросила я.

– Конечно, та к ней много раз приезжала. Сначала в дом малютки, а потом в детский дом. Она правда обещала ее забрать. Кристине было лет пять-шесть, когда мать куда-то вдруг пропала. Вот с тех пор наша художница и начала ее портреты рисовать. Знаете, сколько у нее было портретов матери?

– А у тебя ничего не осталось? – спросила я.

– Да нет, это личное. Зачем они мне? А надо было попросить на всякий случай. Не знала, что так получится.

– А вы в одном детском доме были? – продолжала интересоваться я.

– Нет, в разных. Мы только здесь, на зоне, познакомились и подружились. Судьбы у нас похожие, детдомовские мы. У нас хоть от матери с отцом дом остался после их смерти, а у нее вообще ничего. Я ее жалела за это, да и человечек она редкий. Умница, красавица. А талант какой!

***

В душной, прокуренной камере женщины варили чифир. Кристина лежала на верхней шконке, с головой укрывшись одеялом. Фу, как воняет, дышать нечем, выворачивает наизнанку. Подобные приступы тошноты и слюнотечения стали посещать Кристину регулярно. Она не понимала, что с ней происходит. Заболела, – думала она. Вчера, после того как дали вонючий борщ из кислой капусты, она летела с верхней шконки до параши, с трудом успев донести содержимое усохшего желудка до унитаза.

– Траванулась она чем-то, девчонка наша, – рассуждали в камере женщины, которые жалели Кристинку.

– Да ладно, косит, придуряется. Жрать вонючку не хочет и нам аппетит портит. Еще так сделает, – жить на параше будет, – говорили другие.

– Спускайся, попей чифирку, может, полегчает, – сказала ей одна.

От слова «чифир» Кристину опять потянуло к параше. Она стала быстро сглатывать слюну, которая накапливалась во рту и не сглатывалась.

Глаза стали совсем запавшими, черные круги под ними делали лицо уставшим и больным.

– Спускайся, спускайся! – настаивала женщина. – Чифир надо тараночкой заедать.

Она достала из пакета сушеную рыбку и стала очищать, отрывать плавники и выкладывать тоненькие аппетитные кусочки на клочок газеты. Кристина смотрела на женщину и на спасительный кусочек таранки. Сокамерница поняла, что Кристина спускаться не будет, и подала ей наверх самый аппетитный кусочек. Девушка кивнула в знак благодарности, взяла в рот соленый кусочек и как будто утолила мучающую ее жажду. Слюнотечение и тошнота прекратились.

– Что-то наша Рыбка Золотая тает на глазах, – жалели ее женщины, – заболела девчонка.

– Да ладно, бабы, совсем здесь забыли про тяжелую женскую долю. Глядите, как ее на солененькое потянуло. С икрой наша Золотая Рыбка, похоже.

– Беременная, что ли?

– А вы что, не видите разве? Бабы, бабы, забыли, как сами такие были.

– Да она еще ребенок, – разговаривали между собой женщины.

Кристина лежала на верхней шконке и даже не всегда понимала, о чем они говорят. Да, за светлые блестящие локоны ее прозвали тут Золотой Рыбкой. Но про какую икру они болтают и почему смеются?

В темном кабинете с решетками стояли металлический стол и две табуретки, привинченные огромными винтами к полу. На одной из табуреток сидел опер. Конвойный завел Кристину в этот кабинет и закрыл за ней дверь. Опер указал Кристине на другой табурет. Кристина села, опустив голову.

– Ну что, Рыбка Золотая, доплавалась?

Кристина молчала.

– Говорят, что с икрой наша Рыбка. Это правда?

Кристина продолжала молчать.

– И кто же отец твоего рыбенка?

Молчание.

– Что молчишь? Ты находишься в местах лишения свободы, без права свиданий. И от кого в такой ситуации можно забеременеть? От кого? Я тебя спрашиваю.

Кристина не произнесла ни слова.

– Или что? Непорочное зачатие? Да, такое бывает. Ты будешь говорить или молчать сюда пришла? Все дети от Бога? – продолжал опер. – Да? Я тебя спрашиваю.

Кристина опустила голову. Она не знала, что сказать и как себя вести.

– Из зеков кто? Или кто из сотрудников отцом ребеночка такой красавицы захотел стать? Или уже с икрой заехала в тюрьму? А, Рыбка Золотая?

Кристина молчала.

Опер нажал на кнопку звонка, в двери появился тот охранник, который привел ее сюда.

– Отведи ее в карцер! Пусть посидит и подумает.

Охранник отвел Кристину в карцер, и, когда захлопнулась за ее спиной дверь, она заплакала. Села на такой же привинченный к полу металлический табурет, обняла колени руками. Она вспоминала маму. «Где ты, моя любимая? Почему не идешь ко мне? Кто разлучил нас? Я знаю, что ты любишь и ищешь меня. Ты меня не забыла, ты меня обязательно найдешь. Я одна в этом безумном, жестоком мире! Где ты, моя любимая мамочка?»

Кристина вспомнила детский дом, то, как злая начальница закрывала ее в чулане. Первый раз это случилось, когда Кристина разрезала детдомовские простыни на холсты и стала на них рисовать. Второй раз ее закрыли, когда она отстала от строя по пути из кино, побежала в магазин за красками. Денег у нее, конечно же, не было, и она попросила «хорошего дяденьку» в магазине купить ей краски. «Хороший дяденька» ей краски купил, а начальница обвинила ее в том, что она украла в магазине краски, да еще и из строя сбежала. С тех пор она часто попадала за всякие провинности в чулан. И как-то раз попросила «добрую няню» принести ей в чулан холст, кисти и краски. И теперь ей специально хотелось нашкодить, чтобы ее заперли и она могла опять рисовать маму.

Кристина сидела в карцере и думала: «Были бы у меня сейчас кисти, краски и холст. Я бы нарисовала маму, и мне не было бы так одиноко».

Она сидела в той же позе, обняв руками колени. Живот уже начал напоминать круглый аквариум, в котором плавали рыбки. Появились новые ощущения. Рыбки внутри живота били хвостом.

Кристина погладила рукой живот, откинулась, хотела прислониться к спинке, но это был металлический табурет, и спинки у него не было. Неудобно сидеть, тяжело. Она встала, вытерла слезы и стала прохаживаться по камере. В животе опять что-то зашевелилось. «Я не одна», – подумала Кристина и погладила рукой живот. Она вспомнила того гнусавого урода-охранника, который изнасиловал ее, и вдруг все ему простила. «Я теперь не одинока!»

Кристина смотрела то на грязное окно под потолком, то на металлическую дверь и опять вспоминала детский дом. Вспоминала свою злую начальницу, которая быстро поняла, что у девчонки талант и картины ее будут продаваться. Позже выяснилось, что во время очередного визита матери она закрыла девочку в чулане, а матери сказала:

– Больше не приходите сюда, девочку удочерили.

– Я ведь не писала отказ от нее.

– Вы плохая мать. Вас лишили родительских прав, – ткнула она матери в нос бумажку.

– Где моя девочка? – пыталась узнать правду мать.

– Тайна усыновления. Закон. Мы – слуги закона.

Дверь в карцер распахнулась. На пороге стоял тот же самый конвойный, что привел туда Кристину.

– Выходи! – скомандовал он.

Кристина вышла, ее опять повели к оперу.

– Ну что? Посидела в карцере, вспомнила, кто отец ребенка?

Кристина молчала.

– Ладно, скажи лишь одно, он зек?

– Нет.

– Он сотрудник?

– Нет.

– Ты уже в тюрьму с воли с икрой заехала, Рыбка Золотая?

– Да.

– Ладно, хоть этого добился.

До Кристины дошло, к чему он клонит, и она решила увести опера подальше от истины. Она уже кое-чему научилась, сидя в тюрьме.

Опер стер пот со лба. Фу, а то сейчас пытай всех мужиков в тюрьме, кто отец. Оно ему нужно?

– Ну вот, так и запишем, – продолжал опер, – все это случилось не в тюрьме. Правильно я говорю?

– Правильно, – сказала Кристина.

– Теперь иди в больничку. Пусть врач тебя посмотрит.

Опер нажал на кнопку звонка, опять появился тот же конвойный.

– В больничку веди.

– Слушаюсь.

Кристину привели в тюремную больницу, ее осмотрела врач-гинеколог, Кристина сдала анализ.

– Да, беременная, – подтвердила врач. – Срок уже хороший. Что будем делать?

Кристина молчала.

– Рожать будем. Других вариантов уже нет, – сказала врач и дала команду медсестре заполнить документацию.

Медсестра записывала:

– Фамилия, имя, отчество, год рождения.

Кристина назвала.

– Фамилия, имя, отчество отца ребенка? – спросила медсестра.

Кристина молчала.

«Пытают с самого утра сегодня. Надоели», – подумала она.

– Я тебя спрашиваю, – повторила свой вопрос медсестра.

– Я не помню, вернее, я не знаю.

Вот и подошел к концу срок Кристининого заключения. А куда идти? Идти никуда не хотелось, потому что идти было некуда. Девушка без адреса – это про Кристинку.

Ее вызвал начальник учреждения, выспросил, что да как. Да никак, тюрьма – дом родной.

– Выпускникам детского дома положено по закону жилье.

– Я выпускница тюрьмы. А мне что положено?

Своим вопросом Кристина привела представителя системы в замешательство.

– Чисто по-человечески мне вас жалко, но закона нет. Пока нет, – извинился представитель страшной машины под названием «система».

– Не нужно меня жалеть. Я не люблю, когда меня жалеют. Обойдусь как-нибудь без вашей жалости.

Кристина за много тяжелых лет научилась держать себя в руках.

– Чем мы можем тебе помочь?

– Да ничем. Сама как-нибудь справлюсь.

Слуга системы молчал. Ему нечего было сказать.

– Попрошу вас только об одном. Разрешите мне взять с собой картины, написанные мной в тюрьме и на зоне.

Освободившись из тюрьмы, Кристина сразу поехала в детский дом, чтобы забрать свою дочь Веру. Она очень соскучилась по девочке и даже не знала, как та теперь выглядит. Выросла, наверно. Кристина очень сильно волновалась. На пороге ее встретили не очень гостеприимно, мол, явилась мамашка из тюрьмы.

– Куда забирать ребеночка будете? Есть ли у вас жилье, прописка, работа?

Кристина стояла, опустив глаза.

– Я художница. Буду рисовать картины, продавать их и зарабатывать на жилье и жизнь.

– Вот когда заработаете, тогда и приходите за ребенком.

Кристина была готова к такому повороту событий. Она прошла эту школу: детдом, тюрьма. Нужно было каким-то образом выживать. Кристине удалось продать несколько своих работ, и некоторые из них даже очень удачно. Люди как карандаши, – каждый рисует себе жизнь сам. Кто-то ломается, кто-то тупит, а кто-то затачивается и рисует жизнь дальше.

Как радовалась Кристина первым заработанным деньгам! На них она смогла купить холст, кисти и краски. Ее посетил необыкновенный прилив сил и творчества. Из-под ее кисти выходили светлые, жизнеутверждающие, радостные полотна. Они нравились покупателям и быстро раскупались.

Пришло время подумать о приобретении какого-нибудь жилья, самого дешевого, самого примитивного, главное, чтобы там можно было прописаться. Кристина искала какой-нибудь сельский домик, но ей неожиданно повезло: заработанных денег хватило, чтобы выкупить в сельсовете старый барский дом. Большое здание было разрушено, но сохранился маленький гостевой домик.

Это была русская усадьба, построенная в лучших традициях своего времени. Во время войны там располагался госпиталь, после войны – школа. Но наступило такое время, когда учить в школе стало некого, и она закрылась. Усадьба имела жалкий вид. Колонны потрескались, портики отвалились, здание было почти разрушено. Вороны свили в нем гнезда. Летучие мыши с визгом проносились над ухом. Но хорошо сохранился маленький домик для гостей. Он был уменьшенной во много раз копией большого дома. В этом домике доживал свой век старый одинокий сельский учитель, и после его смерти домик пустовал.

Моя героиня стояла напротив этого полуразрушенного дома, держа за руку маленькую девочку. В другой ее руке был пакет, который собрали ребенку, провожая его из детского дома. У Кристины никогда не было своего дома: сначала детский дом, потом тюрьма, потом зона. Как ни убог этот дом, но это ее дом, который она купила за свои деньги.

Это была очередная осень ее жизни и первая осень ее вольной жизни. Она стояла перед неизвестностью.

***

Кто был в тюрьме, тот в цирке не смеется…

Самое простое в жизни – это или сойти с ума, или считать себя неудачником. А вот выжить… Это уже не так просто, но возможно. А быть счастливым – это вообще великое искусство. Счастливым вопреки всему. Я очень счастливый человек, судьба посылала и посылает мне интересных людей. Мои родные дождались меня. Какие-то незримые силы не позволили разрушить меня. Возможно, за мою доброту, любовь к людям, чистое сердце. Я любила и всегда буду любить людей. Все мои помыслы были и будут направлены на спасение здоровья и жизни человека. Я не озлобилась, не потеряла вкуса к жизни. Я любила и люблю жизнь!

Мой ангел-хранитель, спасибо, что ты всегда рядом со мной. Моя память помогла мне забыть все плохое, что со мной случилось. Хорошее помню хорошо, а плохое – плохо. Я простила всем, кто меня обидел.

Не бывает плохих и хороших тюрем… В любой тюрьме – УЖАСНО!!! Как нарывы, передо мной вскрывались проблемы. Я врачевала человеческие души, лечила людей милосердием. Надеюсь, эта система или выздоровеет, или отомрет окончательно. Она агонизирует. Я пыталась понять причину заболевания системы. Чем ее лечить? А может, ей действительно лучше умереть, этой надоевшей всем старой скрипучей системе?

***

«Меня на волю гонят мусора, а я привык к плацкартному вагону».

Длинная спальня с двухъярусными нарами и купейной системой проживания действительно походила на поезд. У каждого своя станция. День и час, с точностью до минуты, когда ты должен сойти. За долгие годы пути люди сначала изучают друг друга, присматриваются, затем привыкают. Все как в поезде: приятен тебе сосед или нет, ты все равно знаешь, что это временно, поезд остановится, и вы расстанетесь. Был человек – и вышел.

Но самое интересное в этой ситуации, когда едет пассажир долго и ведет себя достаточно спокойно, но вот станция совсем близко, и пассажира охватывает необъяснимое беспокойство, страх, он не находит себе места. Я смотрела на освобождающихся, на их панику и думала, что со мной такого не будет. Стряхну с одежды пыль, распрямлю согнутую спину и шагну навстречу долгожданной свободе. Ан нет, меня накрыла такая же паника, как и всех. Руки тряслись, все валилось из рук, пища комом вставала в горле…

Я стояла посередине зеркальной комнаты. Четыре пыльные зеркальные стены и я, одна в четырех стенах. Вот мое многократно размноженное отражение. Истощенное, ослабленное, постаревшее. Я попыталась улыбнуться зеркалу. Нет. Это не был оскал зверя, раненого, измученного и ожесточившегося. Это была улыбка нового человека. Много пережившего, выстрадавшего, с глазами потухшими, но все еще живыми.

Это моя летопись, работа над ошибками. Я – сильный человек и имею мужество признать, что совершила в жизни много ошибок. И если бы можно было идти другим путем, какой путь выбрала бы я? Предать – никогда, убить – ни за что, украсть – разве что у себя самого. Сдать всех, а самому остаться на свободе? Нет, нет и еще раз нет. Это не мой путь, какую бы дорогую цену я за это ни заплатила.

Голос из репродуктора по ту сторону зеркальной комнаты заговорил, нарушив ход моих мыслей:

– Называйте фамилию, имя, отчество, год рождения, статью, начало и конец срока.

От неожиданности я вздрогнула, а потом заговорила, стала отвечать на вопросы. С кем я говорила? С зеркалами. Знала, что ошибиться нельзя, а то не выпустят. Это как детектор лжи. Проверяют, не забыл ли ты самого себя. Бывает такое в тюрьмах, когда вместо одного человека выходит на свободу другой. Срок можно купить или продать. Вот в целях профилактики и проводится этот опрос. Выяснили, что это действительно я, что срок честно отсидела, никому не продав.

Прав был Леха, говоря, что, как бы ни был велик срок, он имеет одно очень хорошее свойство. Он заканчивается. «Отсюда возвращаются. Были бы мы…» – слышала я Лехин голос.

Зеркала вздрогнули, дверь открылась. Голос из репродуктора строго скомандовал: «С вещами на выход». С какими вещами? Даже зубную щетку выбросила, чтобы не осталось тяжелых воспоминаний. Освободилась от всего материального, что имела. Разве я стала бедней? Нет, я стала богаче, я стала видеть то, что раньше было для меня недоступным и невидимым. Стала понимать то, что не суждено было понять.