Текст книги "Триглав, Триглав"

Автор книги: Сулейман Велиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Зора второй раз шла в село Габриа.

Шла она и, подобно отцу, думала о пережитом, о предстоящем, о том, как хорошо было бы теперь быть рядом с отцом, Силой, Асланом – со всеми теми, кто ей близок, с родными людьми. А дорога вела ее в другую сторону. Впрочем, к друзьям. И в итоге – к встрече, к победе. И Зора чувствовала себя счастливой. Она шла по пути отца.

Снова она увидела мастера-портного. Он встретил ее чрезвычайно приветливо, и по всему было видно, что он откровенно любуется девушкой.

– Как дошли?

– Хорошо.

– Что нового в городе?

– Нового много! – Зора многозначительно улыбнулась. – Что вас интересует?

– Конечно, самое интересное.

– Вот вам новость: Гитлер потерял своего друга.

– Какого?

– Самого близкого. Муссолини. Дуче снова пойман и повешен.

– Ах, так. Собаке – собачья смерть... Гитлеру сначала удалось выкрасть его с помощью парашютистов. Плохи, значит, у него дела, если на этот раз не смог вызволить дружка из беды.

– Теперь он думает о спасении своей шкуры.

– Тоже серьезная забота. А в народе уже поют:

С одной стороны – Россия,

А с другой – Сербия,

С третьей – Черногория,

Гитлер должен умереть.

Портной усмехнулся и посмотрел на часы:

– Вы что же, уходите?

– Мне дана свобода действий. Могу возвращаться, могу остаться.

– Пока доберетесь до города, начнется бой. Оставайтесь. И вместе с нами войдете в Триест. Я ведь тоже, знаете, из Триеста. Видеть его свободным наша мечта. Добьемся этого и займемся своими обычными делами. Я буду портным, только портным!

И он от души засмеялся.

Зоре вдруг захотелось рассказать этому славному человеку о своей любимой работе, о своих мечтах...

А портной, как будто угадав ее мысли, продолжал:

– У каждого, знаете, своя цель в жизни. Каждый хочет увидеть после войны своих родных, любимых. Может быть, и у вас тоже есть возлюбленный, о встрече с которым вы мечтаете?

Справившись со своей растерянностью, Зора посмотрела на собеседника и невольно почувствовала, что он не из праздного любопытства интересуется ею.

– Да, у меня есть близкий друг. Очень близкий. Он идет в Триест трудным путем...

Портной помолчал.

– Ну, так остаетесь у нас? – спросил он. Тот, другой, личный интерес к ней у него пропал.

– Да. Прошу зачислить меня в боевую роту.

– А с винтовкой обращаться умеете?

– Да.

Зора немного смутилась под его грустным взглядом и, понизив голос, добавила:

– Прошу не отказать...

– Ни в коем случае. Мы не обижаем гостей.

Как и предполагалось, отступая из района Удины, фашисты двинулись на Триест. Впрочем, иного выхода у них не было. Итальянские партизаны, имея прежнюю задачу не допустить их к Триесту, расположились вдоль непроходимых лесов Палмановки, на предполагаемом пути их движения.

Зора, доставившая партизанам новые важные сведения, добилась того, что ее включили в одну из рот. Но и на этом она не успокоилась и все время напрашивалась на задания. Услышав, что собираются посылать разведку, она как бы случайно оказалась около командира роты. Взгляд ее выражал просьбу, мольбу так ясно, красноречиво, что тот, разумеется, не мог отказать, и через минуту Зора уже пробиралась навстречу ожидаемому противнику. С ней шел партизан, у которого было непривычное имя – Ашот, и, хотя он говорил по-итальянски, Зора с первых же слов поняла, что он не итальянец. Обладая ненасытным любопытством, она умела терпеливо выспрашивать и в течение нескольких минут успела узнать, что Ашот – армянин, бывший военнопленный, что он знает Аслана с детства, друг ему, имеет с ним связь и при первой же возможности намерен с ним встретиться.

– Говорят, он настоящий герой, этот Аслан.

– Да, – с гордостью ответил Ашот. – У него львиное сердце. И, кстати, львиное имя: Аслан означает "лев".

– Вот это совпадение! – засмеялась девушка. – Я вижу, в партизанах множество смелых ребят...

– Так ведь трусливым тут делать нечего.

– А вы давно здесь? Как сюда попали?

– Э, долгая история... Не затеяли бы фашисты войну, никогда я сюда не попал бы, да и не состарился бы в несколько лет!

– Ну, вы еще молоды, зачем говорить о старости?

– Я и сам не люблю говорить об этом. Но, представьте себе, – Ашот на минуту замялся, посмотрел на Зору и, словно заручившись ее сочувствием, продолжал: – Была у меня невеста. Красивая... как вы. В тот день, когда была назначена свадьба, все и началось... Фронт... Контузия, плен, концлагерь... Самую прекрасную пору жизни у меня украли враги. Сейчас мне немногим более двадцати, а я уже седой, больной, измученный.

– Ну ничего, скоро встретитесь с любимой. Она вас ждет, – уверенно сказала Зора.

– Конечно, мы поклялись друг другу, что будем ждать... Но может быть, она и не знает, что я еще жив.

Зоре понравились откровенность и простодушие Ашота. "Он достоин счастья, этот юноша, – подумала она. – Но девушка далеко... А мой Сила рядом. Да, я счастливее этого парня".

– Ведь верно, Ашот, что немцы, по существу, уже проиграли войну? А если так, то зачем они еще сопротивляются?

– Они думают, что еще не все потеряно. Я слышал от одного пленного, что среди солдат идет разговор о новом оружии, которое Гитлер готовит, о какой-то адской машине; она способна якобы разрушить весь мир. Солдатам говорят, что надо выстоять во что бы то ни стало, выиграть время, а там все переменится. И еще их пугают расплатой... Вот они и дерутся как бешеные.

Той порой они подошли к шоссейной дороге. Задача у них была простая: своевременно предупредить своих о появлении фашистов. И они затаились в придорожных кустах.

Ждать пришлось долго.

– Давайте выдвинемся вперед, чтобы дальше видеть, – предложила Зора. Ей не сиделось на месте.

– Надо бы сначала напиться воды, – сказал Ашот, тряхнув пустой флягой, – у меня пересохло в горле.

– Разве тут можно найти воду?

– Почему же? Недалеко родник. Вода в нем – как шербет*, чистая и холодная как лед.

______________

* Шербет – безалкогольный прохладительный напиток, распространенный на Востоке.

Зора, сдерживая улыбку, посмотрела на Ашота.

– Теперь я тоже пить захотела.

Они отошли в лес, к роднику, и тут Зора услышала немецкую речь:

– Шонес вассер! Шонес вассер!*

______________

* Шонес вассер! – Чудесная вода! (нем.)

– Ну, вот и дождались, – прошептал Ашот. – Пусть пока пьют. Это головная группа. Разведка. Пора дать сигнал нашим...

Не долго думая, Ашот ловко вскарабкался на самое высокое дерево, почти на самую макушку, достал из кармана большой красный платок и развернул его. Ветра не было, и он стал размахивать платком...

Он так и не узнал, заметили или нет сигнал свои, но фашисты заметили. Тотчас прогремела автоматная очередь, однако Ашот успел все же привязать платок к ветке и спуститься на землю.

Снова послышались выстрелы.

– Идут, – тихо сказал Ашот. – Готовьте гранаты. Надо задержать... чтобы наши успели принять меры...

Группа фашистов медленно продвигалась вперед, охватывая партизан полукольцом. Зора и Ашот лежали неподвижно, словно убитые. Когда враги подошли совсем близко, Ашот бросил гранату. Немцев разметало в стороны, и Ашот с Зорой вскочили, побежали, стремясь от них оторваться. Но, чувствуя, что все равно уже не уйти, залегли. Переглянулись и не узнали друг друга ни усов Ашота, ни родинки на лице Зоры не было видно от грязи.

Зора слегка поднялась, осмотрелась.

– Идут... Осторожно идут, потихоньку... А вон там еще группа...

– Возьмите гранаты, Зора. И когда подойдут близко, бросайте, – сказал Ашот.

Зора еще не знала, что пуля попала Ашоту в плечо, и только когда он уронил голову, поняла, что он ранен, подползла к нему, чтобы помочь.

– Не надо. Уходите! Бросьте гранату... Хорошо... Еще одну... А теперь уходите! Не теряйте времени, уходите скорей!

Грохнула последняя граната, и все стихло. И в неправдоподобной тишине послышалась возбужденная, громкая итальянская речь.

– Вот и наши, – радостно воскликнула Зора. – Смотрите, Ашот, наши идут!

Ашот не откликнулся и даже не пошевелился.

– Ашот! – отчаянно закричала Зора. И, поняв, что он убит, она заплакала.

А в лесу началась перестрелка: партизаны преградили фашистам путь на Триест.

ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ

На войне, как и всюду, люди живут, любят и ненавидят, страдают и радуются. Разница, может быть, лишь в том, что здесь – все на виду, ничего не скроешь.

Все знали, например, что Аслан любит Аниту. Скрывать это не имело смысла, и влюбленные встречались не таясь. Но подчас Анита терялась перед прямотой Аслана. Как-то, войдя в палатку, она увидела, что Аслан спит на ее кровати. Она не знала, что делать, и в растерянности присела на кровать. Смуглое лицо Аслана дышало спокойствием, волнистые волосы разметались по подушке. Смущение боролось в Аните с желанием обнять и поцеловать любимого.

Больные спали. Тишину нарушало лишь похрапывание Аслана. Анита, отказавшись от мелькнувшего было желания разбудить его, села вышивать. Мысли ее вернулись к тем дням, когда она подружилась с Асланом. Началом всему, считала она, было даже не первое знакомство, а незначительный как будто разговор, что произошел немного позже.

Однажды она увидела в руках Аслана пестро расшитый бархатный мешочек и спросила, что это такое.

– Это кисет. Единственная память о доме, – ответил Аслан.

– Его вышила твоя мать?

– Да. Ему уже полвека, этому кисету.

– Полвека?! – изумилась Анита.

– Никак не меньше. Говорят, отец мой в молодости был красивым. Многие девушки заглядывались на него. А в то время существовал обычай: если девушке полюбился парень, она старалась понравиться будущей своей свекрови. И вот одна из соседних девушек особенно старалась угодить матери моего отца, при случае всегда ей в чем-нибудь помогала. Красотой девушка была под стать отцу. Вышивала хорошо, тюбетейки ее работы высоко ценились. И вот эта девушка подарила моей бабушке кисет. Хочешь – носи табак, хочешь конфеты... Да, так вот, – продолжал Аслан, – моя будущая бабушка берет этот кисет и говорит сыну, то есть моему будущему отцу: "Я хочу, чтобы у меня была невестка, умеющая так вышивать". Сын, конечно, все понимает, и через некоторое время желание будущей моей бабушки исполняется. – Аслан улыбнулся. – Давно уж состарился мой отец, состарилась и мать, а кисет, вышитый ею, видишь, сохранился еще. Мать берегла его как зеницу ока; ей казалось, что кисет должен принести счастье тому, кто его носит. Собирая меня в дорогу, она отдала мне этот кисет. Носи, сказала, он выручит тебя из любой беды...

– Ты хочешь сказать...

– Я хочу сказать только, что, хотя кисет и не выручал меня из беды, он все же всегда был для меня частицей той жизни, о которой я всегда думаю. Он, если можно так сказать, для меня – символ любви.

– Любви вечной, постоянной?

– Да.

– Аслан, а если он у тебя... пропадет? Вместе с ним ты потеряешь веру в любовь?

– Нет. Разве что...

– Ты что подумал? – Анита вдруг переменила тему. – Я хочу сказать только, что восхищаюсь мастерством азербайджанской женщины.

– А разве у вас девушки не вышивают?

– Нет женщины, которая не занималась бы рукоделием. Когда у меня будет свободное время, я покажу тебе, как у нас умеют вышивать...

Вот с того разговора все и пошло. Она испугалась, как бы Аслан не подумал, что она к нему далеко не равнодушна; Аслан стал думать о ее словах, о своем отношении к ней... И так уж получалось, что ни о ком ином, кроме как друг о друге, думать и тревожиться они не могли. Чувства свои таить они не умели и не хотели – и теперь о них знали все... И все же Анита растерялась, увидев Аслана в палатке. Делать нечего, она склонилась над рукоделием. На тонкой ткани платка с каждым стежком все яснее проступали контуры цветов.

Аслан что-то пробормотал во сне, вздрогнул, услышав свой голос, и повернулся на другой бок. Волосы упали ему на глаза. Анита осторожно поправила их и быстро отдернула руку, но было уже поздно: Аслан открыл глаза.

– Прости, что занял эту постель.

– Ничего. Спи.

– Встаю. Не люблю валяться.

– Ты так храпел, что, наверное, было слышно во вражеском штабе, засмеялась Анита.

– Что ты, я ведь никогда не храплю.

– Да? В следующий раз приглашу свидетеля – не будешь спорить.

– Сдаюсь, – засмеялся Аслан. – Я видел такие сны, что они стоят жизни. Побывал на родине. Снилось мне, что мать готовилась к моей свадьбе. Говорю ей: "Не спеши, мама..." А она отвечает: "Пора, сынок..."

– Ты видел во сне свою невесту? – дрогнувшим голосом спросила Анита.

– Разумеется.

– Она очень красивая, твоя бакинка?

– Моя возлюбленная – здешняя девушка. Ее я и видел во сне.

– Не может быть, – Анита вспыхнула.

– Правда.

– Какая же из наших девушек даже во сне не дает тебе покая?

– Та, которая в первый раз показала мне Улицу любви. Дочь горняка.

Анита покачала головой, рассмеялась.

– Хорошо, это только сон... А что ждет тебя наяву? Кончится война, ты возвратишься на родину, а она?

– Я возьму тебя с собой.

– М-меня? Ох, фантазер, – засмеялась Анита. – Если бы все было так просто, как тебе кажется...

– Кто может помешать нам любить друг друга? Для любви нет преград, нет и границ.

Ласково заглядывая в глаза Аслана, Анита спросила:

– Ладно, увидим, как будет. А теперь сознайся: ты не дружил ни с какой девушкой?

Аслан замялся, и на губах Аниты появилась тревожная улыбка.

– Скажи, дружил?

– В школе дружил с одной девочкой...

– Вот, попался! Любил ее?

– Э, это было давно, и она была такой маленькой!

– Ну и что ж? Тогда была маленькой, а теперь – взрослая.

– У нас с ней не дошло до любви.

– А в Севастополе? Там не было девушки?

– В Севастополе? – Аслан горько усмехнулся. – До того ли там было?

– Хочешь сказать, что полюбил впервые?

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но это так, – твердо ответил Аслан.

Анита ласково погладила его по голове. Аслан хотел поцеловать ее – она выскользнула из его объятий.

– Это что за вольности?

– Хочу, чтобы исполнилось хоть десять процентов моего сна.

– А я этого не допущу!

– А я прошу. Ну, только один раз.

– Только один? – Анита игриво взглянула на Аслана. – Значит, второй раз поцеловать не захочешь? А ради одного раза я не согласна...

– Чур, нет. Миллион раз... – поспешно сказал, он и, не дав девушке возразить, приник к ее губам.

И хотя это был не первый поцелуй, лицо Аниты горело, как будто они целовались впервые. Она отстранила от себя Аслана.

– Хитрый какой! – и, чтобы скрыть смущение, сказала: – Я загляну к раненым.

– Да они же спят! Будить нельзя: сон – лучшее лекарство...

– Ну хорошо, – сказала девушка. – Только смотри, без шалостей...

Улыбнувшись, она достала из шкафчика тарелку с красной морковью.

– Попробуй. Бывает у вас такая морковь?

– Морковь? – спросил Аслан. – Разве на земле есть место, где не бывает моркови? Или картошки? Или капусты?

– Нет, ты только попробуй, какая сладкая...

– Давай попробую. – Аслан взял одну морковку, весело надкусил ее белыми крепкими зубами. – Все-таки не то... Вот однажды я ел такую морковь, слаще которой уже не найти.

"Сейчас начнет вспоминать", – подумала Анита. И, стараясь отвлечь его, весело сказала:

– Ты, наверное, ел шоколад, а не морковь.

– Нет, дорогая, морковь. Но она была вкуснее шоколада.

– Должно быть, очень редкий сорт.

– Сорт не знаю какой, но я ел ее в концлагере. "Хотела отвлечь, а получилось наоборот", – с горечью упрекнула себя Анита.

– Милый, гони от себя мрачные мысли! Все страшное позади и больше никогда не вернется.

– Я тоже так думаю... Но ты не беспокойся, случай, о котором я тебе расскажу, право, смешной... Конечно, было это в лагере, и голод одолевал нас. Вот мы с товарищами и решили пробраться на склад, где хранилась морковь. Выбрали самую темную ночь, выждали момент, когда охранник отошел в сторону, и, юркнув в окно, свалились прямо на кучу моркови. Темень такая, что хоть глаз выколи. А мы и рады – насели на морковь... Кое-как вытираем и едим, едим... Ничего более вкусного я, наверное, в жизни своей не едал. Во всяком случае, не могу вспомнить. Возможно, в ту минуту мы были самыми счастливыми среди пленных. Не помню уж, сколько времени мы пировали. Одним словом, пока не услышали шаги охранника. Он что-то, видимо, заподозрил. Вошел, мерзавец, прислушался да вызвал другого. Я, говорит, слышал какое-то похрустывание. А второй отвечает: "Здесь полно крыс". Потом оба расхохотались и давай стрелять наугад в темноту. Как мы уцелели, не знаю... Да еще набили морковью карманы для товарищей. В тот вечер в бараке был праздник...

– Да... – только и сказала Анита. – Но такое больше никогда не вернется.

Они беседовали почти до самой зари. Аслан, взглянув на восток, сказал:

– Теперь, дорогая, я должен идти.

– Но ведь ты нисколько не отдохнул!

– Зато побыл рядом с тобой!

ПЕРВЫЕ ИСКРЫ

Перед началом решающих боев за Триест Август Эгон созвал совещание командного состава. Партизанам, больше трех лет героически сражавшимся против врагов в горах, надлежало развернуть широкие операции. Каждый понимал, что заключительные бои будут жестокими; это уже не партизанская война... Фашисты располагали в этих краях значительными силами, большую часть которых составляли четники. Предвидя свой конец, четники дрались с отчаянием обреченных.

Главный партизанский штаб Словении возлагал на бригаду Августа Эгона серьезные задачи. Бригада нацеливалась прямо на Триест, но предварительно она должна была выйти на плато Истрия, все пути к которому были закрыты врагом.

В общих чертах ознакомив командиров с задачей, Август Эгон сказал:

– Теперь мы должны действовать так, чтобы приумножить славу нашей бригады. Фашисты и четники утверждают, будто наша бригада в недавних боях обескровлена. Пусть они пребывают в этом заблуждении – тем хуже для них... Я хочу знать ваше мнение, товарищи. Пусть каждый выскажет свои предложения, как лучше выполнить нелегкую задачу...

Утомленный бессонной ночью, Август переводил усталый взгляд глубоко ввалившихся глаз с одного лица на другое.

– Я жду. Начинайте, товарищи! Что думаете о предстоящих делах? Что нужно для успешного проведения операции?

Командиры молчали, собираясь с мыслями.

Тогда, к удивлению многих, встал Мрва, никогда не выступавший на совещаниях. Он заговорил, поблескивая очками:

– Задача нам дана, действительно, очень серьезная. Для того чтобы овладеть Истрией, мы должны разгромить вражеские силы, засевшие в окрестных лесах. Выходить на исходные позиции придется горами. Это трудный путь. Но мы его одолеем, конечно. Однако хотелось бы знать, каковы силы фашистов, стоящих перед нами?

– До тридцати тысяч четников и немцев, – сказал Август.

– А какие силы могут выступить против нас со стороны Удины?

– Надо полагать, значительные, – ответил Август. Почему-то ему не хотелось выкладывать все сведения о противнике, хотя он ими располагал. Дело ведь, товарищи, совсем не в том, сколько будет фашистов, а в том, как их разбить!

Вошел дежурный, подал Августу записку. По мере того как Август читал донесение, лицо его бледнело.

– Послушайте, что пишут наши товарищи, оставленные ожидать самолеты союзников с оружием и боеприпасами. "Весь день мы дежурили на склоне холма. В назначенное время никто не прилетел. Спустя немного показались два английских самолета; они сбросили три тюка обмоток и запас жевательной резины. Зато в это же самое время четникам Михайловича были сброшены и обувь, и обмундирование, и консервы..."

Август дочитал донесение.

– Очевидно, английские летчики опять заблудились, – заключил он. Всякий раз, когда им предстоит доставить что-нибудь партизанам, они теряют ориентиры и сбрасывают предназначенное нам нашим врагам!

Когда улеглось возмущение, Август кивнул Мрве; продолжайте.

– Я сомневаюсь, – продолжал Мрва, – справится ли бригада имени Гарибальди со своей задачей? Сможет ли она сдержать противника?

Август, подумав немного, спросил:

– По-вашему, одной бригады мало?

– Если бы это была настоящая бригада, тогда, конечно, одной бригады вполне достаточно. А на эту бригаду трудно надеяться, – ответил Мрва. – И, по-моему, было бы лучше не привлекать других. Триест надо брать своими силами.

– В боеспособности итальянской бригады сомнений быть не может, возразил Август. – Эта бригада прошла серьезные испытания, закалилась в сражениях. Ее бойцы не раз громили фашистов. Неверное, ничем не обоснованное мнение о том, что итальянцы плохие солдаты, давно пора отбросить. Когда люди сражаются за правое дело, они готовы на все. Совсем другая картина, если приходится сражаться черт знает за что... Никто не сможет отрицать, что итальянские партизаны совершили немало замечательных дел. И раз уж зашел разговор об этом, я хочу заметить следующее. Прежде всего, мы должны быть скромнее. Мы допустим серьезную ошибку, если переоценим себя, а роль других сведем к нулю. Надо смотреть шире и видеть дальше. Я не скрываю: встревожен словами товарища Мрвы. Мне почудились в них отголоски кичливости. Мы, мол, это мы, а они – что? Но, товарищи, если сегодня мы не сумеем оценить роль боевого соседа, от действий которого, кстати, зависит успех всей операции, то завтра, не исключено, мы перестанем разбираться в реальной обстановке и не сможем трезво оценить то или иное явление. Я давно слышу, например, разговоры о помощи. И здесь, мне думается, пора внести ясность. Можно сбросить нам тюк обмоток – это тоже как будто помощь. Но надо видеть и помощь – настоящую, неоценимую. Такую помощь оказывает нам своей героической борьбой Советский Союз. Его армия громит основные силы фашистов, связывает им руки здесь. Он помогает нам и оружием. Это – решающая помощь; не видеть ее может только слепой или злонамеренный. Не скрою, кое-кто стремится умалить эту помощь... Не нам, товарищи, заниматься такими рассуждениями. Мы – воины, мы должны быть справедливыми и честными в своих суждениях, потому что мы лучше знаем, кто и чем нам помогает...

Мрва, которого перебили уже второй раз, переминался с ноги на ногу, жалея, что выступил.

– Я, – сказал он, – о помощи ничего не говорю... Я ничего не отрицаю... Я только думаю, что, раз нам дана задача, надо ее решать своими силами...

Август и сейчас не уловил, не понял, – почему Мрва сделал ударение на том, что город надо брать своими силами. Зато Мрву хорошо понял Аслан: для него позиция Мрвы и не была особенно неожиданной; Мрва не раз говорил, что Триест город югославский, значит, югославы и должны его освобождать.

Выждав, пока комбриг кончил говорить, Аслан попросил слова:

– Я хочу сказать открыто все, что думаю. Мне кажется, товарищ Мрва, вы или не понимаете нашей главной цели, или мельчите ее. Мы уже несколько раз спорили с вами по этому поводу, не так ли?

– Здесь не место для споров, – возразил Мрва. Он сел.

– А я думаю, как раз место. И время. У вас туманные представления о будущем Триеста, – продолжал Аслан. – Вас слишком волнует вопрос, кому будет принадлежать Триест. Но разве мы ведем национальную борьбу? Наша цель освободить Триест от фашистов. Это – главное. Триест – многонациональный город. Как решится его судьба – это, конечно, пока никому не известно. Однако опыт истории учит, что представители различных национальностей могут жить в дружбе. Возьмем, к примеру, наш Баку. Там азербайджанцы, русские, армяне живут одной дружной семьей. И вот, когда я думаю о будущем Триеста, я представляю его похожим на наш многонациональный город. В нем будут жить люди разных национальностей, но националистам в нем не должно быть места...

От волнения Аслан стал заикаться, и Мрва, заметив это, засмеялся злорадно. Тогда Аслан сказал:

– Чему это вы смеетесь? И вообще, Мрва, вы ведете себя возмутительно! С такими взглядами, как у вас, невозможно оставаться в отряде. Или надо решительно исправлять свои ошибки, или уходить!

– Ого! – взвился Мрва. – Ты, пришелец, чужак, будешь мне указывать, что я должен делать и даже как я буду думать? Пробирайся домой и там указывай, кому как себя вести!

– Как у тебя язык поворачивается? – гневно спросил Мрву Анатолий. Аслан стоит сотни таких, как ты!

– Ну, это уж слишком! – рассвирепел Мрва.

– Аслан прав! – раздались голоса.

– Очень резко тоже не следует говорить.

– Правда глаза колет!

– Здесь не собрание!

Аслан взял себя в руки.

– Возможно, я и погорячился, – сказал он. – Но я считал и считаю, что здесь, в горах, мы сплотились и сдружились. Югославы, итальянцы и мы – это как три вершины Триглава. Я говорю "мы", хотя нас, советских граждан, немного здесь... Однако то, что мы делаем, дает нам право считать себя представителями советского народа... И поэтому я говорю: пока мы – югославы, итальянцы, советские люди – все вместе, мы сильны и несокрушимы, как горы Триглава. А всякий, кто посягнет на нашу дружбу... Одним словом, нам с такими – не по пути...

– Успокойтесь! – раздался повелительный голос Августа. – Мы очень ценим и никогда не забудем участия советских товарищей в нашей борьбе. У нас общий враг и общая цель. Аслан прав. Ссориться нам незачем. А вы, Мрва, должны прислушиваться к замечаниям Аслана. А предстоящие бои покажут, кто на что способен.

Затем выступили еще несколько человек; они коснулись конкретных вопросов: как лучше обеспечить скрытность движения, как быть с тяжелым вооружением и транспортом при переходе в горах, как добыть продовольствие, как развертываться на равнине.

Мрва молчал. Но видно было, что он нервничает, то и дело чувствуя на себе пристальные взгляды. Особенно его раздражал спокойно-изучающий взгляд Раде Душана.

Много полезных советов подали бывшие советские военнопленные, в том числе и Аслан. Когда речь зашла о деталях, он не мог утерпеть и выступил еще раз.

Август, подведя итоги совещания, поблагодарил командиров. К размолвке, вызванной выступлением Мрвы, он больше не возвращался.

– Итак, товарищи, слушайте боевой приказ...

Пока шло совещание, Сила расхаживал перед штабом – ждал брата.

Наконец появился Анатолий. Сила кинулся к нему.

– Анатолий, возьми меня с собой!

– Ради этого стоишь тут? – засмеялся комбат. – Другого времени не нашел? Тут, брат, обсуждают вопросы поважнее, чем твой. Завтра я решу, пойдешь ли ты с нами. Лучше, однако, не ходить...

– Это почему? Считаешь, что я еще не дорос? – Сила обиженно взглянул на брата.

– Поход будет трудный. Ты в горах еще не хаживал...

– Ты тоже не альпинист...

Анатолий задумался на минуту.

– Ну ладно, – сказал он, соглашаясь не потому, что настаивал Сила, а по другим соображениям. Если не взять парня с собой, то где оставить? А если отправить одного в Триест? Как он туда доберется теперь? – Пусть будет по-твоему.

Август намеревался отдохнуть после совещания, но, размышляя о споре Мрвы и Аслана, совсем потерял сон. И чем дальше он думал об этом споре, тем больше убеждался, что это не обычный спор. Непонятно, куда гнет Мрва? Он бывший офицер, но примкнул к нам давно... Неужели он националист? Что с ним делать? Его взгляды вредны, опасны. В бригаде, интернациональной по составу и по духу, они получают отпор. Можно ли такому человеку поручить ответственное задание? Националисты – люди озлобленные, готовые на любой, самый вероломный шаг...

Когда фашистские самолеты бомбили прежнее место дислокации бригады, у Августа возникло невольное подозрение, что немцы имеют среди партизан своего человека. Он говорил об этом с Раде, и тогда они перебрали в уме всех. И Август признался: "Сердце не позволяет видеть в ком-либо изменника. Все свои люди. Или кажутся своими". Теперь прежние подозрения снова закрались в сердце. Август чувствовал, что ему не уснуть до утра, если он сейчас же не поговорит с Раде.

Он встал и пошел в палатку комиссара.

Раде спал. Август колебался, будить его или нет. Постояв немного, решил уйти, но Раде, спавший очень чутко, уже проснулся.

– Это ты, Август?

– Я, дорогой. Прости, что разбудил.

Раде уселся на земляные нары.

– Какие-нибудь новости?

Август сел рядом с ним.

– Никаких. Наоборот, меня беспокоит одна старая мысль...

– Подозрение какое-нибудь?

– Да. Скажи, что ты думаешь об этом Мрве?

– Злой человек, недоброжелательный, но неплохой командир. Все поручения выполняет, порой выказывает усердие и храбрость. Но сильно заражен националистическим душком – это Аслан верно подметил. В душе он не наш... Но чтобы...

– Я тоже думаю, что едва ли он решится на это... Подлецы – они приветливы, услужливы, скрытны. Они не станут выдавать себя такими выступлениями на совещании, какое сделал Мрва.

– Как знать... Возможно, и такая линия поведения своего рода хитрость. Все бывает... Но, в общем, даже если и есть подозрения, то нет достаточных оснований быть уверенным, что они оправдаются. На всякий случай, однако, не мешает за ним присматривать. Может, держать его почаще на виду... Ответственных заданий пока не давать... И будем надеяться, что подозрения не оправдаются. Приятнее убедиться, что человек лучше, чем о нем иногда приходится думать. А речи такие, как речи Мрвы, должны получить отпор...

– Аминь! – мрачно пошутил Август.

Вскоре бригада снялась с места и двинулась через горы к месту новых боев.

Батальоны поднялись до снеговых вершин.

Солнце сияло вовсю, а люди мерзли от холода. Снег хрустел под ногами. Дышать было все труднее.

За снеговыми перевалами лежала Истрия. Их ждали как освободителей Триест, Пола, Фиуме и бесчисленные села. И партизаны, забыв про усталость, взбирались все выше и выше. Впереди шел батальон Мирко, а впереди первой роты шагал сам комбат. Каждый боец имел в руках палку с заостренным концом; от этого роты напоминали отряды альпинистов.

Скалы в диком беспорядке громоздились друг на друга; казалось, многие из них вот-вот рухнут. Люди, впервые увидевшие эти нагромождения гигантских глыб, приближались к ним не без страха. Говорили, что до войны только отдельным смельчакам удавалось забраться на эти высоты. За всю войну фашисты ни разу не рискнули сюда подняться.

После трудного многочасового перехода батальон вышел к перевалу. Солнце уже скрылось, и наступил вечер. Вокруг царила тишина, нарушаемая только гулом горного потока – шумела беспокойная река, проложившая русло в узком, тесном ущелье, – Сава. Найдется ли в Словении человек, который не любил бы красавицу Саву? Отсюда, с гор, она тянется голубой лентой через всю Югославию. Кто не пил ее хрустально-прозрачную воду? И у кого не было дорогих воспоминаний ранней юности, связанных с этой рекой?

После недолгого отдыха партизаны снова двинулись в путь. Спустилась ночь, а они все шли и шли.

Сила устал, но от товарищей еще не отставал. Он был доволен и горд: его мечта сбылась, он в отряде бойцов, у него в руках – оружие. И только одного парню жаль: Зоры нет рядом...

По цепи передали приказ: двигаться осторожно.

Шли без дорог и тропинок. Общее направление прокладывал комбат, а бойцы двигались вслед за ним, выбирая путь кто как умел, кому где казалось удобнее.