Текст книги "Триглав, Триглав"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Давно уж поселок Святой Якоб погружен в тишину. На небе – ни звездочки. Кто знает, какие, быть может, сладкие сны видят жители... И не видят они только одного: крадучись идет по тропинке вдоль окраины поселка какой-то человек. Озирается. Ускорил шаги, опять озирается, замедляет шаг. Осторожно приблизившись к небольшому домику, стучит в дверь.
– Кто там? – слышится испуганный женский голос.
– Прошу вас, впустите меня.
– Кто вы?
Человек колеблется.
– Синьора, я прошу помочь.
Дверь открылась.
Незнакомец, высокий худощавый мужчина, перевел Дух.
– Я бежал из лагеря. За мной идут. Спасите!
Он с надеждой смотрел на женщину. Размышлять не было времени, женщина сделала знак рукой: "Идите за мной" – и повела беглеца на чердак, где лежала куча грязного белья. Показала на старую кровать:
– Спрячься как-нибудь под нее. Я укрою тебя бельем.
Едва она спустилась вниз, как в дверь снова постучали.
– Эй, открой!
– Сейчас, сейчас.
Уже не предвидя ничего хорошего, женщина открыла дверь. Так и есть: полицейские.
– Что вам нужно, синьоры? – сдерживая волнение, заговорила хозяйка. Почему не можете оставить меня в покое?
– Сейчас мы покажем тебе покой! Говори, где спрятала беглеца! Не притворяйся. Мы знаем, кто ты!
– Конечно знаете. Меня многие знают. Прачка я.
– Есть у тебя и другое занятие! Ты скрываешь у себя беглеца. Наверное, пленные не обошлись без твоей помощи, когда бежали? Да?
– Синьоры, вы на меня клевещете!
– А если найдем беглеца у тебя? Знай, плохо тебе придется. Поняла?
Разбуженная грубыми голосами полицейских, заплакала восьмилетняя дочь хозяйки. Услышав плач, полицейский обрадовался:
– Мы не пожалеем твоего детеныша! Говори, стерва, где спрятала беглеца?
– Я никого не прятала.
– Врешь! Мы видели, что он забежал сюда.
– Тогда ищите.
Один из полицейских подошел к девочке:
– Доченька, скажи, кто только что был у вас? Я угощу тебя конфетами.
– Я не хочу конфет. У меня зубы болят, – ответила девочка.
– А чего ты хочешь?
– Хочу, чтобы вы не мучили маму.
– Если скажешь правду, мы не будем ее мучить, не скажешь – уведем в тюрьму.
– Не надо уводить маму! – закричала девочка. – К нам никто, никто не приходил! Никто! Никто!
– О, да ты вся в мать, языкастая. Несдобровать вам обеим.
Полицейские, посвечивая ручным фонарем, проверили все углы, слазили в подвал и поднялись на чердак.
Прачка понимала, что сейчас решится ее судьба. К этому она готова. А дочь? Что с ней будет?
Прикладами винтовок полицейские ворошили белье.
Показался сначала шнурок, потом носок ботинка. Значит, конец...
Женщина закрыла глаза.
Но что это: сон или явь? Полицейские не обратили внимания на ботинок. Беглец родился под счастливой звездой...
– Доченька, родная моя, я с тобой! – кинулась хозяйка к дочери, когда полицейские, гремя сапогами и яростно ругаясь, ушли.
Потом она снова поднялась на чердак и сказала беглецу:
– Бог миловал, можешь больше не опасаться. Спускайся вниз!
– Синьора, разрешите мне подождать немного. Полицейские могут вернуться...
– Да, пожалуй, ты прав. Надо подождать.
Через час беглец решился выйти из своего убежища.
– Не знаю, чем отплатить вам за вашу доброту, – сказал он.
– За что благодарить? Я счастлива, что помогла человеку. Что ты намерен теперь делать?
После всего происшедшего они могли ничего не скрывать друг от друга.
– Я хочу попасть к партизанам.
Женщина на минуту задумалась. Посмотрела внимательно на беглеца, заглянула в его грустные глаза и сказала:
– Хорошо. Завтра я устрою тебе встречу с партизанами.
– Что вы говорите?! Неужели я доживу до этого счастливого дня? Я расскажу друзьям, что вы спасли меня. Вы достойны самой высокой награды.
Женщину покоробило от этих слов, но она ничего не ответила.
– Ложись, отдыхай. Сразу тебе не уснуть. Возможно, набрался вшей в грязном белье...
– Ничего. К этому мы привычны.
И беглец заснул. А к хозяйке не шел сон, тревожно было у нее на душе. Ее смутили последние слова пришельца. В них было больше лицемерия, чем сердечности. Кто он? Почему полицейские его не заметили? Вдруг все это подстроено? Кто знает, все может быть. Неужели она ошиблась? За такую ошибку можно заплатить головой, и не только своей... Или лучше все-таки отвести его к партизанам? Они разберутся, что к чему...
Она разбудила гостя еще до рассвета.
– Мы должны выйти, пока темно.
– Да, да, – согласился пришелец. – Чем раньше, тем лучше.
Хозяйка решила взять с собой и дочь. Если этот человек – провокатор, то надо быть готовой ко всему.
Все трое вышли из дому и двинулись в путь. Шли почти весь день. На опушке густого леса их встретили окриком "Стой".
Показались вооруженные люди.
– Это полицейские! – крикнул беглец. Схватив на руки девочку, он пустился бежать. Однако вооруженные: люди перехватили его.
С видимой неохотой возвращался он к тому месту, откуда бежал. А когда узнал, что вокруг партизаны, обрадовался, засуетился. И его суетливость, и попытка бежать, и неумеренная радость – все это еще больше насторожило женщину, она еще и еще раз подумала, кого же ей послал случай, и облегченно вздохнула, когда для выяснения личности спутника взяли под стражу.
Лазарь – это он остановил беглеца – пошел докладывать Аслану, дежурившему в тот день по бригаде.
Лазарю нетрудно было заметить, что Аслан не в духе.
– Что случилось, Аслан?
– Эх, ничего! Повздорил с Мрвой. Всюду этот человек становится мне поперек дороги. Болтает всякий вздор. Представляешь; приходит сейчас ко мне и говорит, что хочет предостеречь от беды. Будь, говорит, осторожен, еще лучше – избегай встреч с Анитой. Чахотка, мол, у нее. А тебе-то, говорю, что? Почему вмешиваешься в мои личные дела? И откуда тебе известно, что она больна? Едва сдержался... Если бы не дежурство, мы по-другому поговорили бы с ним... Нет, каков гусь, а? И чего это они всех меряют на свой аршин? По его мнению, раз человек заболел – отвернись от него! А у нас – наоборот. Если даже больна...
– Да с чего он взял? Тут что-то не то. Однако, товарищ дежурный, тебя хочет видеть какая-то женщина. Она принесла такие новости, что, услышав о них, ты забудешь о Мрве, а настроение у тебя сразу поднимется.
– Так пропусти, пусть войдет.
Он сразу узнал прачку. Обрадовался.
Прачка предупредила, что у нее важное дело.
– Какое, синьора?
Женщина рассказала Аслану обо всем. Аслан выслушал ее внимательно.
– Мне кажется, вам лучше пока не возвращаться домой. Останьтесь с дочерью здесь. Что ожидает вас в поселке? Лучше переждать. Мы знали, что один человек должен прийти к нам, и давно с нетерпением ждали ею. Может быть, дичь на охотника прилетела?..
Прачка ушла, и ввели задержанного. Он поздоровался с Асланом, словно старый знакомый. Сел на стул, улыбнулся и первым заговорил. Стал рассказывать, как ему удалось бежать из лагеря.
– Возможно, вы и не помните меня, – продолжал он, – но я вас хорошо помню. Я много о вас слышал после того, как вы бежали...
– Кажется, и я вас где-то видел. – Аслан прищурил глаза. – Да, да, ваше лицо мне знакомо.
– Наверное, в лагере вы меня и видели. Я ведь долго томился... Несколько раз пытался бежать, но каждый раз ловили... Так что пришлось кое-что пережить... Конечно, это нельзя сравнить... То, что пришлось пережить вам... об этом знают все, кто был в плену.
– Благодарю, – сухо сказал Аслан. – Значит, хочешь помочь нам?
– Конечно, а иначе зачем бы я сюда шел? Кому удалось вырваться из плена, тот готов на все. Я хочу остаться здесь, чтобы отомстить врагам за свою искалеченную жизнь!
Аслан закурил. Он чувствовал себя следователем и допрашивал неторопливо, осторожно.
– Я люблю свою родину, свой народ, – продолжал беглец. – Я решил вступить в ряды тех, кто борется за родину, за народ, за свободу, и готов выполнить любое задание.
– Куда бы вас лучше всего послать?..
– Куда хотите. Я готов.
– А не хотели бы вы остаться при штабе? Глаза беглеца засверкали от радости.
– Как вам будет угодно. Я смог бы еще...
– Да, вы тогда смогли бы выполнить поручения своего хозяина, господин Ежа, – спокойно добавил Аслан.
Незнакомец вздрогнул и, бросив на Аслана быстрый взгляд, сделал вид, будто не понял намека.
– Я готов выполнить любое ваше задание, – повторил он.
– Только наше? – язвительно спросил Аслан.
Человек беспокойно заерзал на стуле.
– Что это с вами?
– Знаете, – улыбнулся собеседник смущенно, – эта женщина прятала меня в грязном белье, и вот я...
– Мы вас хорошо продезинфицируем, не беспокойтесь. А теперь скажите, чьи поручения вы желали бы выполнить, господин Ежа?
– Ежа... Да, это мое имя. – Ежа (а это действительно был он) не стал таиться, думал, что имя еще никому ничего не говорит. – Меня зовут Ежа, но почему вы говорите "господин"? Я – ваш и готов выполнять ваши задания...
– А их задания? – Аслан выразительно качнул головой.
Ежа взял себя в руки, кашлянул и сдержанно произнес:
– Объясните, что вы хотите этим сказать? Я вас не понимаю.
– Зато я хорошо понимаю вас. Я знаю, бывают люди, которые, однажды струсив, потом совсем сбиваются с пути и становятся законченными предателями...
– Да, бывают такие, – дрожащим голосом произнес Ежа.
– К числу таких людей имеете честь принадлежать и вы!
Ежа остолбенел.
Предположения, одно страшнее другого, проносились в его голове: "Чем все это кончится? Откуда этот неотесанный лесной житель столько обо мне знает? И имя, и... Или подозревает в чем-то, не имея оснований, ловит на слове?"
– Простите меня, вы ошибаетесь. И оскорбляете меня напрасно.
– Неужели?
Ежа растерялся под насмешливым взглядом Аслана.
Аслан достал из ящика стола пачку бумаг.
– Вот часть документов, которые вы должны были передать своему хозяину, господин Ежа. Узнаете пакет? Так что нам все известно, имейте это в виду. Так расскажите же, как вы намеревались содействовать разгрому нашего партизанского отряда? И как собирались ловить Аслана? Я, Аслан, перед вами. Поймать меня – проще простого...
Ежа вспыхнул и сразу обмяк, сгорбился. Понял: это – конец.
Аслан смотрел на него и вспоминал все, что знал о Еже, о его прежних делах, и думал, почему этот матерый, опытный агент и провокатор, слывший неуловимым, так сравнительно легко попался?
А сколько горьких дней доставил он партизанам! Сколько крови проливалось после того, как он исчезал! То он нападал на след подпольщиков в городе, влезал в их среду – и тогда арест следовал за арестом, провал за провалом; то появлялся в одном-другом партизанском отряде, все вынюхивал, высматривал, напрашивался на самые рискованные дела – и тогда, как правило, смельчаки попадали в ловушку и гибли, а Ежа оказывался в плену. В одном из отрядов он жил около месяца. Шутил, балагурил, охотно исполнял всякие поручения и многим очень даже понравился. А потом исчез...
Было это зимой. Снег лежал не только в горах, но и в долинах. Замело скользкие, обледенелые тропы, а по ним-то и пришлось партизанам уходить с прежней стоянки, ставшей известной врагу... Много жизней оборвалось тогда, долго по ущельям перекатывалось эхо предсмертных криков людей, сорвавшихся в пропасть, долго помнили партизаны предателя, долго проклинал командир отряда тот час, когда допустил в отряд высокого сутулого человека с подобострастной улыбкой...
Здесь – уже не то. Да и времена не те! Здесь – партизанский край. Взгляни на Триглав, Ежа, посмотри, как высоко поднял он свои вершины!.. Разве ты не знал, что, сколько веревочке ни виться, а конец будет?
И вот ты попался. Сперва тебя заподозрила молоденькая и не очень еще поднаторевшая в жизни дочь партизанского командира Зора, потом пошел за тобой по пятам ловкий, но во многом еще доверчивый паренек Сила, устремились тебе вслед глаза опытного подпольщика Павло. А поймала тебя простая прачка. Вот, Ежа, что значит идти против партизан, которым помогает весь народ! Да, бесславен конец того, кто встал поперек пути народу.
СМЕРТЬ И ЖИЗНЬ
Герой – это тот, кто творит жизнь
вопреки смерти, кто побеждает смерть.
М. Горький
Деревья в Триесте оделись в зеленый наряд, распустились цветы.
Весна – всюду весна. Только в каждом краю она имеет свои особенности. В Триест она приходит вместе с ветрами. С незапамятных времен здесь говорят: "Ветер подует, прогонит холод, и голод, и черные дни". Наступления весны люди ждут, считая часы. Есть одна верная примета: если небо стало таким прозрачным, что из Опчины виден Триглав, значит, весна уже заявилась. Тогда улыбки играют на устах молодых, улыбаются и старики, вышедшие отогреться под весенним солнцем; глядя в сторону гор, люди поют веселые песни...
Но в весенние дни сорок пятого года из Опчины не были видны не только горы, но даже и сам Триест. Белокаменные дома города окутались густым дымом, ветер носил по улицам, вместо запаха цветов, запахи пороха, нефти. Небо бороздили немецкие самолеты; снижаясь и оглушая жителей своим ревом, они сыпали бомбы...
Опчина превратилась в арену кровавых схваток.
Закрепившись около электростанции, фашисты закрыли путь в город. Партизанам приходилось наступать по совершенно ровной местности. Свирепствовали фашистские снайперы, засевшие на чердаках, били на выбор.
Батальон Анатолия Мирко, вырвавшись вперед, охватил поселок полукольцом и вскоре выгнал оттуда фашистов. Немцы из Опчины ушли – в пригороде воцарилось короткое затишье. Народ высыпал на улицы. Встречались разлученные внезапно вспыхнувшими боями родные и близкие: дети – с родителями, мужья – с женами, парни – с возлюбленными. Люди смеялись и плакали от радости. Глядя на них, бывшие советские военнопленные думали с завистью: "Когда же нам, закинутым на чужбину, доведется встретиться со своими родными?"
Аслан находил утешение в беседах с Анитой. Едва кончилась перестрелка, он почувствовал непреодолимую потребность, хотя бы на несколько минут, увидеть ее, убедиться, что она жива и невредима. Не умея откладывать дело в долгий ящик, Аслан при первой же возможности направился к палатке санчасти.
Каково же было его удивление, когда он услышал изнутри знакомый мужской голос. Голосом, способным тронуть твердокаменную женщину, мужчина жаловался, что у него болит сердце.
– Дать вам валерьянки?
Это – голос Аниты.
– Валерьянку я уже пил...
Это – голос Мрвы.
– Может, дать камфору?
– Не помогает и камфора.
– Какое же лекарство может вам помочь?
И голос Мрвы с загадочным придыханием ответил:
– Лекарство "Л".
– Я что-то не слыхала про такое... У нас такого лекарства нет.
– Если поищете, то найдете.
– Не понимаю вас.
– Знаешь, – Мрва перешел на "ты", – разреши быть откровенным. Мне нужно одно-единственное лекарство... И этим лекарством ты владеешь... – Мрва помолчал. – Твои глаза... Они ранят мое сердце. Твои глаза...
– Мои глаза не замечают мужчины по имени Мрва. – По голосу Аниты чувствовалось, что девушка очень рассердилась. – Я думала, вы серьезный человек, а вы..., просто наглец. И это в ваши сорок лет!
– Почему так говоришь?
– Скажу иначе: убирайтесь-ка вы отсюда!
"Ах, молодец Анита", – подумал Аслан, входя в палатку. Анита нисколько не смутилась, увидев его, только приказала взглядом: "Спокойно". Не смутился и Мрва, даже не вздрогнул.
– Значит, тебе нравятся ее глаза? – спросил Аслан.
– Очень. А что? – спросил Мрва. – Тебе тоже нравятся? Слышал я, что кавказцы ревнивы. Не советую только показывать это здесь. Поезжайте домой и там показывайте, какие вы.
– А я везде одинаков: и здесь, и дома. Ответь, однако, на мой вопрос: если бы я сказал твоей возлюбленной что-нибудь подобное, как ты реагировал бы на это?
– Я не стал бы болтать, разумеется, и ты почувствовал бы мой ответ скорее, чем услышал.
Аслан рванулся к Мрве, но Анита с неожиданной быстротой встала между ними.
Мрва схватился за кобуру. Анита так посмотрела на него, что он опустил руку и, злобно взглянув на нее, не спеша вышел.
– Ах, если бы не ты! – в бессильной ярости сказал Аслан.
– Еще не хватало, чтобы командиры подрались из-за меня. – Анита строго взглянула на Аслана. – Ты тоже уходи. Придешь, когда успокоишься.
Противник не мог примириться с потерей Опчины. К концу дня на партизан навалились четники. Им удалось окружить поселок, и все началось сначала.
Огонь противника был так плотен, что передвигаться можно было только очень осторожно и большей частью ползком.
Отбив несколько отчаянных вылазок врага, партизаны вновь перешли в наступление, с боем захватывая каждый участок земли. Аслан, как всегда, был в первой цепи. Вот остались позади метров сто, еще с полсотни. Но на этих полутораста метрах партизаны потеряли семерых товарищей...
Главным объектом, вокруг которого разгорелся бой, стала электростанция. Захватив ее, можно было наносить удар непосредственно по городу. Во многих местах по электростанции оставалось не больше пятидесяти метров. И уже пали смертью храбрых оба близнеца, скромные, немногословные, неприметные, но одинаково храбрые Гусейн и Гасан. Уже встретился с пулей Яков Александрович, и с тяжелым ранением его унесли с поля боя. Уже наполовину поредели взводы и роты, а ощутимых результатов партизаны все еще не достигли.
Враг повсюду переходил в контратаки. Если не подоспеют резервы, фашисты укрепятся и перейдут в общее контрнаступление.
Никогда еще не было партизанам так трудно, как в этом бою. Потери были так велики, что у каждого командира ныло сердце, каждый винил себя в том, что чего-то, наверно, недосмотрел, недоглядел, недооценил силы врага, не учел его возможностей...
Если рискнуть и приподняться, можно увидеть весь город.
Триест стал неузнаваем. Дома, террасами спускавшиеся к морю, тонули в черном дыму. Самолеты врага ныряли вниз, в дым и пламя, грохот разрывов сотрясал окрестности.
Вскоре стало известно, что в самом городе в бой вступили группы патриотов. Это ободряющее известие пришло в те минуты, когда партизанам было особенно тяжело.
Валун, за которым прятался Аслан, крошился от пулеметных очередей. Пулеметчик явно охотился за Асланом. "Что ж, – решил Аслан, – хоть на время другим будет легче, отвлеку его внимание на себя".
Справа от дороги была неглубокая канава. Аслан вскочил и перебежал через дорогу. Упал. Пулеметчик, проморгавший его, сосредоточил теперь на Аслане все свое внимание. Но бил он по пустому месту: Аслан успел проползти порядочное расстояние, а немец думал, что он лежит где-то недалеко от канавы...
Отдышавшись, Аслан выглянул. Пулемет стоял почти рядом, на бугре. Еще два-три метра – и Аслан очутился позади пулеметчика. Тот, припав к прицелу, уже строчил по партизанской цепи...
Прыжок, взмах автоматом, хруст костей под прикладом – и через несколько мгновений тот же пулемет бьет во фланг фашистам. Застигнутые врасплох, немцы растерялись и, спотыкаясь, падая, побежали вдоль трамвайной линии вниз, в город.
Партизаны, воспользовавшись этим, поднялись в атаку, но откуда-то сверху свалился на них "мессершмитт", прошел над цепями наступающих бреющим полетом так низко, что видно было летчика, прострочил дорогу из пулеметов.
Аслана швырнуло на землю.
Он не знал, сколько лежал в забытьи. Очнувшись, ощупал затылок, почувствовал, что он мокрый. С трудом открыл глаза, сгоряча поднялся, пробежал метров двадцать. И тут кто-то прыгнул на него сзади, сильные руки сдавили горло. Аслана сбили с ног. Он попытался вырваться. На него снова насели. Еще миг, и от страшного удара в голову потемнело в глазах.
Когда снова очнулся, понял: руки связаны.
Ему показалось, что он сорвался в глубокую пропасть с вершины горы, на которую взобрался с таким трудом. Судьба снова жестоко над ним посмеялась. Он опять в плену... Нет, этого не выдержит никакое сердце!
И почему пули до сих пор обходили его? Хоть бы одна зацепила сейчас!
Раненного, не способного к сопротивлению, его повели в тыл. Аслан шел, не видя конвоиров, не видя ничего под ногами, и смотрел вдаль, но и там, вдали, ничего сначала не видел. А ветер стих, и солнце щедро расплескивало вокруг свои золотистые лучи. Взору Аслана – хочешь не хочешь – открылись вершины Триглава, Да, уже весна. Только у него на душе – черная ночь...
Величественный массив Триглава как бы сдвинулся с места и плыл на него. "Прощайте, горы; прощай, моя вторая родина! – мысленно говорил Аслан. Пройдет немного времени, и я перестану чувствовать, мыслить. А мои мечты? Они останутся неосуществленными. Может, о них и не узнает никто. Ну что ж... Так уж получилось. Прощай, родина. Прощай, мать. Прощай, Анита. Прощайте, верные мои друзья!"
В памяти Аслана промелькнули женщина-украинка, которую фашист застрелил за то, что она подала пленным воды, и приютившая его после побега из лагеря старуха, и пожилая итальянка, принявшая его за своего сына, и жена полицейского, оказавшая ему помощь. Зачем они это делали? Все их заботы пропали зря... "Прощайте, добрые люди!.."
Фашисты привели Аслана в какое-то здание и сдали с рук на руки немецкому лейтенанту.
– Мы тебя не убьем, если ответишь на наши вопросы, – сказал лейтенант Аслану.
– Зачем вам еще какие-то сведения? Вам надо бежать, спасать свою шкуру! – сказал Аслан, морщась от боли. – Не трудитесь, пожалуйста, от меня вы ничего не узнаете. Лучше расстреляйте сразу, и все.
– Расстрелять? – лейтенант нервно захохотал. – Нет, на это не надейся! Ха, расстрелять! Да знаешь ли ты, что мы теперь лишаем партизан такой милости? Так, сразу, мы убиваем только покорных.
– Вам виднее, – глухо ответил Аслан. – Только я ничего не скажу.
– Ничего? – угрожающе спросил лейтенант.
– Ничего.
Лейтенант расхохотался снова.
– Ну хорошо, я доставлю тебе удовольствие! – Лейтенант подозвал дюжего солдата. – Этот парень хочет поближе познакомиться с нами. Помоги ему!
Солдат щелкнул каблуками.
– Господин лейтенант, – шепотом сказал он, – партизаны опять... наступают. Пленный ранен, может, действительно расстреляем, и все?
– Замолчи! – закричал лейтенант.
– Слушаюсь!
Аслана вывели и приставили к стене. Вот он, конец! Аслан поднял голову. Его глаза были полны ненависти к проклятому врагу. Ну что же, он умрет – это ясно, но рано или поздно друзья за него отомстят!
И, подумав об этом, Аслан сказал себе: "Умирать – так с музыкой!", поборол боль и с дерзким выражением на лице громко запел:
– Аршин мал алан...
– Ага, так ты поешь? – удивился лейтенант. – Ну, теперь мы заставим тебя запеть по-другому! – Он приказал раздеть пленника.
С Аслана содрали рубашку.
– Глянь-ка, он мохнатый, как зверь, – заметил лейтенант. – Эй ты, еще раз спрашиваю: будешь отвечать на мои вопросы?
– Нет.
Непреклонность Аслана привела лейтенанта в бешенство. "Ничего, это дорого тебе обойдется, ты будешь блеять, как овца, а то и волком завоешь", думал он, предвкушая удовольствие, которое испытывал всякий раз, когда доводилось терзать жертву. Он уже приготовился начать пытку, но в это время совсем близко засвистели пули, и к лейтенанту подскочил солдат с перекошенным от страха лицом:
– Окружают. Партизаны...
– Тебе повезло, – прохрипел лейтенант в лицо Аслану. – Получай!
И выстрелил Аслану в грудь.
...Первым кинулся к Аслану Сергей.
– Как же это тебя, друг? А? – говорил он, развязывая Аслану руки. Едва ослабли ремни, Аслан со стоном опустился на землю.
Увидев подбегавшего Даглы Асада, Сергей крикнул:
– Зови медсестру, Аниту зови!
Аслан был весь в крови. Сергей разорвал свою сорочку и начал перевязывать раны, как умел.
– Потерпи, дорогой. Ничего, все обойдется...
– Сергей! – тихо проговорил Аслан. – Достань мой комсомольский билет... Кисет... тетрадь... и платок, Возьми их себе на память...
Говорить ему было трудно, и он замолчал, собираясь с силами.
– Передай Аните... Скажи ей...
Не договорив, Аслан уронил голову набок, затих.
– Аслан! – закричал Сергей, обнимая друга, и заплакал.
Анита и Даглы Асад бежали, не чувствуя под собой ног. Увидев их, Сергей закричал таким голосом, словно жизнь Аслана зависела только от прихода Аниты:
– Скорей, Анита, скорей!
В это время на площади в центре Опчины взвилось красное знамя. А на крышах и в окнах домов были видны белые флаги.
Батальон Анатолия Мирко взял-таки станцию. Большая часть Опчины была очищена от фашистов. Часть партизан пробралась в город и вела там бой.
Все складывалось как будто хорошо.
Но затем до Августа Эгона долетела страшная весть: погиб Раде... Пало более ста бойцов...
Тяжело было думать об этих людях, погибших накануне победы и так и не увидевших Триест свободным. Ни на минуту Август не мог забыть Раде – своего друга и помощника, человека, который с детства шел рядом с ним.
Август вспомнил все, что им пришлось выстрадать с юных лет. Нужду. Порт. Безработицу. Забастовки. Первые бои с фашистами. Скитания по чужим землям. Жизнь без семьи, без домашнего уюта. Оглядки – нет ли за спиной шпиона... И то, как хотелось по-человечески жить, наслаждаться жизнью... Как однажды в городском театре они слушали "Кармен". Зачарованные, забыв обо всем на свете, не сводили глаз со сцены. И как за ними увязался шпик – из-за него пришлось уйти, не дослушав оперу... Многое приходилось бросать, поскольку они посвятили свою жизнь борьбе. Ведь рабски гнуть шею – это не их удел, они выбрали иную судьбу... Август вспоминал улыбку Раде, его лицо. Кто знал Раде лучше, чем он, Август? Посмотришь на Душана в обычное время и невольно скажешь: какой мягкий, милый, сердечный человек – муху не убьет. Но увидишь в бою с фашистами – и поразишься его отваге...
Каждый раз, когда Август удерживал Раде, не пускал его в бой, тот говорил: "Я – комиссар и должен выполнять свой долг". И уходил туда, где было труднее.
Часто рассказывал Раде партизанам о гражданской войне в Испании и больше всего любил повторять лозунг испанских коммунистов: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях".
В бою за Опчину Раде шел впереди всех. Казалось, пули не брали его. Он бежал в атаку по-юношески легко, стремительно. Это он водрузил красное знамя на площади. Спускаясь с холма, он обернулся и взглянул на алое полотнище. И тут изношенное сердце его не выдержало, отказалось работать...
Август повесил в штабе портрет друга, увеличенный партизаном-фотографом, и сам написал внизу: "Друг мой, Раде Душан! Ты посвятил свою жизнь борьбе за счастье народа. Жители Триеста никогда тебя не забудут".
Полевой партизанский госпиталь разместился в двухэтажном здании, в котором в свое время находилась самая большая поликлиника города, а в последние дни – немецкий лазарет. Немцы не успели эвакуировать госпитальное имущество; здесь можно было также найти любое лекарство.
Работники госпиталя встретили партизан с радостью; те же, кто верой и правдой служил фашистам, разбежались, попрятались.
Раненых было много; они лежали не только в палатах, но и в коридорах, и на лестничных клетках. Многие порывались уйти, бредили боями и даже во сне проклинали врагов, вспоминали товарищей. Днем рассказывали о пережитом, поверяя друг другу и горе и радость. Самые замкнутые, перестрадав и насмотревшись чужих страданий, становились общительнее, делились своими сокровенными думами, говорили о матерях и женах...
Кому не пришлось лежать в госпиталях, тот никогда не поймет, как ободряют раненых ласковые улыбки молодых девушек-медсестер, как поднимает дух появление боевых друзей, если они пришли навестить, какую безграничную радость доставляет долгожданное письмо. Только получить весточку от родных доводилось не всем. Не знал, например, как выглядят письма близких, и Яков Александрович.
– Ни о чем так не мечтаю, как увидеть родину и детей хоть одним глазом! – говорил он. И так часто рассказывал о своей семье, что соседи знали его детей по именам и могли представить себе, какие они, его дети.
Однажды привели и положили рядом с учителем молодого бойца. Яков Александрович не сразу узнал его – так изменился парень.
Сила вообще не узнавал никого. Отвернувшись к стене, он плакал, словно ребенок.
– Очень болит? – спросил Яков Александрович.
– Ранение у меня... пустяковое... – глухо ответил Сила.
Чуть позже учитель узнал о гибели Раде Душана. Он долго молчал.
– Мужайся, браток. Знаю, тяжело тебе. Но что же делать? Расскажи хоть, как это случилось.
– Я долго жил без отца... Только недавно и нашел его, – сказал Сила, глотая слезы. – Как мы были счастливы! А теперь его нет... И никогда не будет...
Яков Александрович, взволнованный, встал и вышел. Долго молча стоял в коридоре. И, уже немного успокоившись, остановился напротив открытых дверей соседней палаты. Его внимание привлек боец с забинтованной головой. Боец укладывал вещи – очевидно, выписывался. На постели у него лежал кисет из бордового бархата с тонким изящным узором: два джейрана, вышитые золотом, стояли друг против друга. "Я где-то видел этот кисет", – подумал учитель. Ему вспомнилась встреча в июле сорок второго года в Кременчугском лагере военнопленных... Неужели?
Он не смог пересилить себя, спросил:
– Молодой человек, можно посмотреть?
Боец качнул перевязанной головой, отложил в сторону расшитый цветами кружевной платок и обернулся.
– Сергей! – воскликнул Яков Александрович. – Смотри ты, не узнал я тебя. Видать, старею. А ты что, уходишь? Вылечился уже? Скажи, где ты взял этот кисет? Чей он?
– Присмотрись хорошенько.
– Эт... этот кисет я видел у Аслана. Аслан... жив? – В груди Якова Александровича что-то оборвалось.
– Жив. Только весь в дырках.
– Куда его отправили?
– Да в этом же госпитале он, но...
– Что "но"?
– К нему не пускают.
Яков Александрович, побледнев, машинально гладил рукой бархат кисета. Бесценную вещь держал он в руках. Друг прошел с ней по земле трудный путь, и на каждом шагу она напоминала ему о родине...
– Аслан передал мне свою записную книжку и платок... Должно быть, Анита вышила. В книжке – карточка... – сказал Сергей. – А вот комсомольский билет...
Яков Александрович не помнил, как вернулся к себе.
После полудня дверь широко распахнулась, и в палату вошел Август Эгон.
Комбриг направился прямо к Силе. Испытанный, мужественный человек, он не мог, не умел скрыть волнения... Долго, стараясь выиграть время, чтобы успокоиться, устраивал на прикроватном шкафчике коробку с шоколадом. Спросил Силу, как дела.
– Голова болела сначала. Сейчас легче... Меня ведь ранило-то, смешно сказать, осколком камня. – Сила взглянул на осунувшееся лицо комбрига и отвернулся. Слезы душили его.
– Не тебе одному тяжело, мой мальчик, – сказал Эгон тихо. – Смерть твоего отца – большая потеря для всех... И, ты сам знаешь, для меня тоже. Август Эгон с трудом овладел собой. – Отец гордился твоей выдержкой и смелостью. Слезы оставим для других. Ты с друзьями, Сила. Крепись.
– Разрешите мне вернуться в часть.
Август Эгон как будто ждал этой просьбы.
– Ты останешься при мне, заменишь моего погибшего адъютанта, – сказал он. Сила подумал, что ослышался. "Неужели нет более подходящего человека, чем я, на такую должность? – думал он. – Быть адъютантом командира партизанской бригады... Справлюсь разве? Наверное, ради утешения предлагает..."
