Текст книги "Триглав, Триглав"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– Человек терпелив. Люди, которые раньше не могли и трех дней прожить, чтобы не искупаться, в лагере месяцами не мылись, завшивели, а терпели. Человек – существо удивительное, в трудных условиях приспосабливается ко всему. Даже иногда болеть перестает. Я знаю людей, которые имели катар желудка. Пища, подобная лагерной, убила бы их непременно. А вот не умерли же, выдержали... Что причиной тому? Я думаю, мы все давно были бы на том свете, если бы только терпели. Мы надеялись, и надежда поддерживала нас. Мы верили, мы искали случай вырваться из неволи и попасть к своим... Мы старались не делать ничего такого, что могло пойти на пользу врагам. Были очень осторожны – горький опыт не прошел даром. Когда фашисты спрашивали нас о военных специальностях, они никогда не получали верных ответов. Чтобы не выдать военную тайну, мы прикидывались, что ничего не знаем. Не помогало врали. Не помогало и это – молчали. Поступали, как учит пословица: "Если спросят, видел ли верблюда, ответь, что и следов его не видывал". И вот, бывало, выстраивают нас на плацу. Объявляют: строевикам остаться на месте, поварам – выйти. Весь строй выходит вперед. Комендант орет: "Значит, среди вас нет ни одного строевика? И мы воевали с одними поварами? Ну хорошо, это вам дорого обойдется". И два дня держит нас голодными. Но никто не отступает от своего... Да, ко многому привыкли мы в лагере, лишь к одному не могли привыкнуть – к мысли, что мы в плену...
– А вы знали, что делается на фронте?
– Кое-что до нас доходило. Всякая весточка молниеносно облетала весь лагерь. Каждому успеху нашей армии радовались. А бывали и тяжелые сообщения. Немцы распускали лживые слухи. Когда начались бои на Волге, немецкие тыловики пели от имени наших бойцов:
Не плачь, матушка, не плачь, матушка,
Через два месяца повидаю тебя...
Но пели только сами немцы, если не считать, что им подпевало несколько изменников. Ну, а когда фашистов разгромили под Сталинградом, эта издевательская песенка была ими тотчас забыта...
Рассказывая, Аслан, по обыкновению, волновался; иронический по отношению к пережитому тон изменял ему, он еще более коверкал итальянские слова, но Аните нравилось, что, разговаривая, он глядел прямо в лицо собеседнику, а если уж улыбался, то естественно и непринужденно. Нравился Аните и мягкий голос Аслана – казалось, он говорит сердцем.
– Да, столько пережить... – задумчиво говорила Анита. – Удивляюсь, как удалось вам сохранить такую бодрость. Теперь-то вы счастливы?
– Счастье... Вы верите в него?
– Конечно. А вы – нет?
– Не то чтобы нет... Только я думаю, что счастье – у каждого в его руках... Хотя многое зависит и от случая. Беда меня не обошла... Не желаю, чтобы кому-либо довелось испытать то, что я испытал. И вообще, позор плена... Иногда думал: все кончено. А минуты, часы, дни шли, и получалось, что еще не конец. И тогда я сам себе говорил: все начинается снова, я жив и еще буду счастлив... Может быть, так думают все стойкие, выносливые, не знаю, но они всегда побеждают. И всякий раз, когда я проявлял смелость, я выигрывал. Хотя бы последний раз... Если бы во время бомбежки станции я испугался и не рискнул, не видать бы мне свободы...
– Вот и тебе в конце концов повезло, – весело сказала Анита, непроизвольно переходя на "ты". – Аслан, ты ведь счастливый, не сетуй на судьбу!
– Я счастлив с тобой. А ты?
– Кто дружит со счастливым, того обойдет несчастье, – ответила она пословицей.
– Я уже столько рассказал о себе... Анита, теперь твоя очередь...
– А мне нечего рассказывать... Ведь я ничего не видела. Со мной не приключалось такое, что было с тобой...
– У каждого свое. Расскажи, Анита, о жизни своей!
Может быть, девушка и решилась бы открыть душу, но подошел Чуг и сказал Аслану:
– Вас командир вызывает.
Аслан, забыв о своей просьбе, встал. Вернулся он повеселевший, шепнул девушке:
– Завтра иду в поселок Святой Якоб.
– Ну вот, – воскликнула Анита. – Я же говорю, счастливый... Меня вот не отправят в Святой Якоб. А ведь я там родилась и выросла. Так хочется хоть разок на родной поселок взглянуть!
– Там тебя могут узнать... И, кроме того...
Анита засмеялась. Не только опасность, грозившая ей в том случае, если бы она могла пойти в родной поселок, тревожила Аслана. Он не хотел, чтобы ее куда-либо посылали. Если она пойдет в разведку, ей придется хитрить, заводить знакомства...
Женским чутьем она поняла, что происходит в душе парня. И не стала больше высказывать сожаление.
– Да, пожалуй, мне тяжело будет видеть наш разрушенный дом... Аслан, можно тебя попросить? Да? Так вот – если встретишь нашу соседку... Ее все знают, она прачка... Передай ей привет. Хорошо? Она тебе все обо мне расскажет... Вместо меня...
СВЯТОЙ ЯКОБ
В поселке Святой Якоб после бомбежек уцелели только церковь да маленькие домишки на окраине. Но в дни религиозных праздников сюда по-прежнему со всех окрестных сел съезжались богомольцы.
Даже руины этого поселка казались Аслану знакомыми и родными – ведь тут жила Анита...
Он внимательно приглядывался ко всем встречным. "Здесь, – думал он, не найти человека, который не знал бы ее. Многое, наверное, могли бы рассказать люди о нашей Аните".
Он добрался до поселка в конце дня.
Все реже попадались навстречу прохожие.
Пройдя мимо базара, Аслан свернул на узкую улочку и, добравшись до небольшого кирпичного домика, знакомого по описаниям Аниты, тихонько постучал в окно. Дверь открылась, и вышла худая, болезненная женщина средних лет.
– Я принес вам, синьора, белье в стирку. Семнадцать пар, – тихо сказал Аслан. Это был пароль.
– Пожалуйста, пожалуйста, проходите. – Прачка сразу стала приветливей. – Вы принесли хорошие вести?
– На днях сюда переведут лагерь военнопленных. Их разместят на окраине. В этом лагере есть наши товарищи. Надо установить с ними связь. Мы, синьора, нуждаемся в вашей помощи.
– Я готова помочь.
– Если бы вам удалось устроиться на работу в лагерной прачечной...
– Сделаю так, чтобы удалось...
Помолчав, Аслан сказал:
– Привет вам от Аниты.
– О, Анита! – лицо прачки осветилось улыбкой, помолодело. – Наша милая девочка! Она у вас? Как там она?
– Ничего!
– Все такая же веселая, как... как была раньше?
– Да, наверно, такая же... Сама не грустит и нам не велит.
– Молодчина. Много Аните пришлось перетерпеть. Пусть горе больше ее не коснется и останется на долю врага.
– Она часто о вас вспоминает.
– Спасибо. Здесь Анитой гордятся все. Кто бы мог подумать, что такая девушка убьет фашиста! Сумела постоять за свою честь. Да что там, она всегда была боевой. Ни один парень не отважился дерзко посмотреть на нее. А многие мечтали понравиться ей...
Аслан мог без конца слушать рассказ хозяйки об Аните. Но время ведь не ждет, а у него дело...
К вечеру Аслан снова был на базаре; потолкавшись в толпе, он неожиданно подошел к итальянскому солдату. Солдат был пьян и с трудом держался на ногах.
– Буона сера*, – сказал Аслан, дружески дотронувшись до руки солдата. Тот покосился на незнакомца, но не ответил.
______________
* Буона сера – добрый вечер (ит.).
– Хочешь выпить, солдат?
– А что, у тебя есть вино?
– Я знаю, как его достать.
– Как?
– Отдаю тебе по дешевке газеты "Иль Пикколо"*, а ты их перепродашь.
______________
* "Иль Пикколо" ("Народ") – название фашистской газеты (ит.).
– А почему ты сам не хочешь их продавать? – спросил солдат.
– Мне срочно нужны деньги, а времени нет стоять с ними.
– Ладно, сколько хочешь за них? – солдат, видимо, знал толк в такого рода делах.
– По лире за штуку. А у тебя за пять возьмут нарасхват. Вот увидишь.
– Сколько тут газет, амико?*
______________
* Амико – друг (ит.).
– Сто экземпляров.
– Буона!*
______________
* Буона! – Добро! (ит.)
Солдат, отсчитав Аслану сто лир, взял газеты и, размахивая ими, заорал во все горло:
– Последние новости, последние новости!
Вокруг него мгновенно образовалась толпа. Через несколько минут газеты были проданы. Многие из купивших тотчас уткнули в газету носы, потом стали беспокойно оглядываться и продолжали чтение даже на ходу. Почувствовав, что газета сообщает что-то очень уж интересное, многие тормошили солдата, спрашивали, не завалялся ли еще где экземплярчик? Солдат только дивился тому, что такая газетенка, оказывается, столь популярна.
Жалея, что продешевил, он направился к ресторану, чтобы на радостях выпить снова.
На базаре той порой наступило заметное оживление. Около старика, читавшего вслух только что приобретенную "Иль Пикколо", собралась толпа.
– Победа советских партизан! – почти выкрикивал возбужденный старик, тряся аккуратной бородкой. От радости он забыл про опасность, не подумал даже, у кого он приобрел газету и как могла фашистская газета сообщать о победах партизан. "Партизаны Мехти и Мир-дамат взорвали в Триесте солдатский дом... Партизаны под командованием Дьяченко уничтожили фашистскую автомашину с боеприпасами.
Да здравствуют героические советские люди!
Смерть фашизму, свободу народам!"
А солдат, ни о чем не подозревая, в приподнятом настроении зашел в ресторан, подкинул на ладони свою неожиданную выручку и заказал себе бутылку бьянки и закуску. Он уже налил бокал, но не успел поднести ко рту – у стола появились жандармы.
– Встать, грязная свинья!
Солдат окинул их пренебрежительным взглядом и, свирепея, спросил:
– Вы кто такие? Жандармы? Да какое вы имеете право! – И, показав нашивку с фашистским орлом, заорал: – Как вы смеете оскорблять солдата фюрера?
Но сильные руки схватили его за шиворот и подняли.
– Я солдат... – начал он снова. И вдруг, заметив у жандармов отличительные знаки нацистских патрулей, побледнел, растерялся и притих.
Старший патруля повернулся к бледному гражданину, робко стоявшему за его спиной:
– У него купили газету?
– Да. У него, синьор...
Нацист уничтожающе посмотрел на солдата.
– Ты знал, что продавал партизанскую газету?
– Как партизанскую? Я продавал "Иль Пикколо". Я...
– А ну-ка, прочти!
Солдат читал, и глаза у него лезли на лоб.
– А теперь скажи, где ты взял эти газеты?
У солдата пересохло в горле. Он не в силах был произнести ни слова и только показывал рукой в сторону базара. Жандармы потащили его на базар.
Аслана же и след простыл.
Через некоторое время его можно было увидеть около церкви. Тут был всякий народ: кто пришел вымолить у бога прощение за грехи, кто надеялся на исцеление недугов, кто день и ночь молился о встрече с родными и близкими... Инвалиды и здоровые, взрослые и дети перемешались в толпе.
Аслан думал об Аните. Он знал, что рассказ о случившемся на базаре рассмешит ее. Мысленно он благодарил Павло – это под его руководством выпускался партизанский листок, замаскированный под "Иль Пикколо"...
Неожиданно какая-то старушка кинулась его обнимать.
– Джузеппе, сынок! – шептала она. Аслан, оглядываясь, осторожно взял женщину за руку.
– Синьора, я...
Женщина, не давая ему возможности что-либо возразить, продолжала осыпать его поцелуями.
– Синьора... Милая, простите, вы ошибаетесь, – пытался образумить ее Аслан.
– Что ты говоришь? Ведь ты мой сын! Ты не узнаешь свою мать?
– Синьора, я не тот, за кого вы меня принимаете. Но все в Аслане: и рост, и глаза, и улыбка, и губы напоминало итальянке сына. Даже, как ни странно, манера говорить – вскинув голову, смотря прямо в глаза собеседнику...
– Сын мой, я тебя узнала! Я сразу узнала: только ты так размахиваешь руками на ходу...
Аслан забеспокоился – их со всех сторон обступали люди.
– Синьора, синьора я не ваш сын, – повторял он. Старушка в конце концов опомнилась, изумленно посмотрела на него. Сперва ей не хотелось верить словам Аслана, но, почувствовав, что он плохо говорит по-итальянски, она убедилась в своей ошибке. Схватившись за голову, женщина застонала:
– О, как ты похож на него! Когда же вернется мой сын?
– Моя мать, синьора, наверное, тоже терзается, как и вы, ждет... Но что я могу поделать?..
Тогда женщина стала упрашивать Аслана зайти к ней в гости.
– Хоть погляжу на тебя, утешусь.
Аслан давно уже заметил жандармов, которые пробирались к нему, таща за собой протрезвевшего продавца газет... Аслан отошел от старухи, смешался с идущими в церковь. Незаметно достал из кармана крест, повесил на шею. У входа купил свечу, зажег. Входя, как все набожные итальянцы, перекрестился перед изображением мадонны, сделал вид, что целует мраморную плиту. Подумал: "Почти как в кино... Целую плиту, целую крест. Осталось приложиться к ручке святого отца... Правду говорят: если стал мельником, так требуй зерно, Кёр-оглы*.
______________
* Кёр-оглы – герой азербайджанского народного эпоса.
Преследователи его приметили. Бесцеремонно расталкивая толпу, они ринулись к нему. Кто-то отважился, сказал язвительно:
– Напрасно вы ищете здесь кого-то. Он уже поговорил с богом, и господь простил ему грехи его... Опоздали!
Да, Аслан покинул церковь. А вскоре он покинул и окрестности поселка Святой Якоб. Возможно, мадонна ему помогла.
В ДОРОГЕ
Огромный автобус, курсировавший между Триестом и Горицией, отправился наполовину пустым.
На переднем сиденье поместились двое – средних лет немец с почти женским лицом, в очках, одетый в офицерскую форму, но без знаков отличия, и Ежа.
Занятый своими мыслями и заботами, Ежа рассеянно смотрел в окно. Потом, прислушиваясь к разговору пассажиров, оживился. Говорили о каких-то советских партизанах, об ущербе, который они нанесли немецким фашистам. Многие выражали неподдельное удивление – откуда здесь советские партизаны? Другие нарочито равнодушно пожимали плечами: в наше время все возможно.
Ежу так и подмывало повернуться и сказать всем этим людям, которые восхищались партизанами: "Не спешите с похвалами. Вы увидите, чем они кончат, эти советские партизаны. И вы еще услышите обо мне".
Сидевший рядом с Ежей немец попытался завязать с ним беседу.
– Простите, сколько отсюда до Гориции?
– Отсюда? – Ежа подумал немного, прикинул в уме расстояние. – От Триеста до Гориции по железной дороге километров двадцать пять, а по шоссейной – примерно двадцать. Железная дорога разрушена...
– Партизанами? – вскинулся немец. – Так, так... В этих местах, видимо, их много...
Ежа пристально посмотрел на собеседника, явно встревоженного.
– Вы что, недавно здесь?
– Да, – ответил военный.
– Поэтому вас все и удивляет. А мы привыкли и считаем, что ничего особенного нет. Подумаешь, партизаны...
– Это верно, – сдержанно ответил немец и плотно сжал губы, закрыв золотой зуб.
– Но все-таки, конечно, следует быть осторожным, – добавил Ежа, опасаясь, как бы немец не обиделся за неучтивость.
– Ах, поняль! Вы намекаете на мои вещи? Из-за них я можем пострадайт...
Ежа невольно улыбнулся наивности спутника и прошептал ему на ухо:
– Э, синьор, партизаны – не грабители. Они убивают из других соображений.
– О-о, я знаю. Я слышаль – тут действует некий Аслан. Говорят, он имеет обыкновение переодеваться в немецкий форма, и однажды, нарядившись офицером, инспектировал одно из наших войсковых подразделений.
Ежа напустил на себя равнодушный вид.
– Все это разговоры, – сказал он. – Вымыслы.
И опять ему захотелось признаться, что это он, Ежа, едет за головой этого самого Аслана! Но в его положении главное – уметь молчать.
Однако военный не унимался.
– Да, вы угадаль, я тут впервые. Я, вы знайт, я зубной техник, я в военном деле плохо понимайт. Служу недавно. А вот вы похожи на опытный человек. Скажите, когда будут кончать с этими партизанами?
– Трудно сказать. Это очень сложное дело. Понимаете, если говорить точнее, в партизанах состоит большинство населения. Партизаны хорошо вооружены. Многие города находятся в их руках. Триест – последняя наша надежда.
– Интересно... Доведется ли мне увидеть хоть одного из этих шалопай?
– Не надо даже искать, – сказал Ежа тихо, чтобы слышал только собеседник. – Их можно встретить всюду... Может быть, даже в этом автобусе. И не дай бог попасть им в руки. Так что лучше быть осторожным, чем смотреть на них свысока...
– Ужас, ужас! – немец настороженно оглянулся.
Сила, чтобы не рассмеяться, прикрыл глаза, притворяясь, что дремлет. А Ежу эта перемена в немце, эти переходы от беспечности к крайней тревоге рассердили, и он переменил тему разговора:
– Ваша жена, наверное, сейчас о вас беспокоится.
– Что вы, синьор! У меня не было, нет и не будет жены. Я не люблю женщин. – И немец хихикнул.
Ежа удивленно поднял брови, усмехнулся.
– На монаха вы не похожи...
– Я не монах, но и женщина мне не нужна, – сказал собеседник и глупо рассмеялся.
Тогда Ежа что-то сказал ему на ухо – немец засмеялся снова. Сидевший недалеко от них Сила, глядя на женоподобную физиономию немца, подумал: "Теперь и с такими приходится воевать..."
– О, поглядите, какие они высокий! Просто очаровательно! – заговорил немец, тыча пальцем в сторону гор.
Ежа промолчал.
– Гм! – поперхнулся военный. И снова повел речь о партизанах: Говорят, к партизанам идут как будто и неплохие люди...
– Неплохие люди – среди партизан?! Да разве может быть хороший человек партизаном? – возмутился Ежа.
– Кто знайт? Может, и есть такие, – сказал немец.
– Может, вы говорите о четниках? Так это не партизаны. Это – наши люди. Не надо путать одних с другими... Ну, а что касается партизан... – И Ежа, не удержавшись, пустился в разглагольствования: – Я отлично знаю историю этого края. Здешние люди испокон веков занимались шалостями, не давали покоя ни себе, ни другим. Всегда они чем-то недовольны. О, свой народ я прекрасно знаю: он не любит спокойствия.
– Любит свободу! – иронически произнес немец.
– Свобода – понятие растяжимое. Но все должно иметь свою меру... Ну, а что касается хороших партизан-четников, о которых вы говорите, то сейчас они сражаются плечом к плечу с немцами. Ими командует Михайлович.
– Михайлович, – повторил немец. – А-а, знаем. А кто их обеспечивает?
– Снабжает всем необходимым, хотите сказать? – засмеялся Ежа. – Вы же, немцы, и снабжаете. Либо англичане и американцы.
– Англичане, американцы? Как же это может быть? Мы же воюем с ними, а они помогайт четникам, которые сражаются на нашей стороне?!
Удивляясь странностям этого человека, Ежа подумал: "Вот тебе и немец! Не понимает даже немецкой политики. Зубной техник, да и только".
– Прежде всего надо знать, что после войны, чем бы она ни кончилась, мы можем подружиться с англичанами и американцами, а с партизанами – никогда. Мы не станем играть в мяч с коммунистами.
– О, гут, гут. Правильно, – сказал немец. И замолчал, с тревогой и страхом глядя на горы. Возможно, ему подумалось, что автобус везет их на верную смерть. Показалось село, окутанное клубами дыма.
– Что это за дым? – всполошился немец. – Не там ли скрываются партизаны?
– Нет. По-моему, это наша работа. Сожгли село – в отместку за то, что жители поддерживали партизан. Увы, так приходится поступать. Вы знаете, сколько партизан сожгли на рисовой фабрике, на улице дель Магалио? Правда, остальные не отказались от своих дьявольских проделок! Но рано-поздно мы сломим их упорство!
– Я думаю, зачем люди убивают друг друга? Какая от этого польза? сказал немец. – Как все это жестоко!
"Баламутный какой-то", – подумал Ежа после этого восклицания и решил, что лучше помолчать и, как только автобус дойдет до места, под каким-нибудь предлогом удалиться от странного попутчика. Ну и немец пошел! Одно расстройство. Совсем не то, что в сорок первом году!
Ежа закрыл глаза и стал размышлять о предстоящем деле. В успехе он был уверен. Ему казалось, что ключи счастья у него уже в руках.
Он не был бы так уверен в успехе своего предприятия, меньше мечтал бы о благополучии и высокой должности, если бы знал, какую цель преследовал другой его сосед. Сила сидел как раз позади, держа на коленях плоский бумажный сверток.
Очень много любопытного узнал он из разговора Ежи с немцем, но вел себя так спокойно, равнодушно, словно услышанное его не касалось совсем...
Ежа гордился своим сотрудничеством с фашистами и считал, что только при их помощи он может сделать карьеру. Карьера для него была выше интересов народа, родины и семьи.
В своей вере в фашизм он дошел до ослепления; рушились немецкие планы, а он все еще преданно служил немцам, потому что с ними связывал все свои надежды. Немцы ему платили, и он отрабатывал им, не заботясь о том, какие бедствия несет эта работа его соотечественникам.
"Плакать, страдать и жертвовать собой – какая глупость! – размышлял он. – Если я до сих пор хорошо жил, то лишь потому, что изворотлив, находчив и чувствую пульс жизни. Я не измучен тяжелой работой, полон сил, я сохранил молодость. И все – благодаря деньгам. Деньги – главное в этом мире. Они открывают путь к усладам жизни".
За операцию, которую Ежи должен провести, ему обещано пятьдесят тысяч марок. На эти деньги можно построить дворец.
Стоило прикрыть глаза, и он живо представил себе, каким будет этот дворец... Ежа найдет себе красивую блондинку лет семнадцати, итальянку, горячую, как южное солнце, а может быть, и не одну... Тогда он забудет все тревоги, вознаградит себя за все...
Ежа задремал, а потом и уснул. Приснилась ему стайка балерин. Одна красивее другой, они проходят мимо него, кланяются, показывая обнаженные ноги и руки, посылают ему воздушные поцелуи, нежные взгляды. Ежа растерян: которую из этих красавиц выбрать? Думал долго. И не успел решить этот нелегкий вопрос, как балерины исчезли и вместо них перед ним предстал смуглый усач с кинжалом в руке. "Я – Аслан, – сказал он Еже. – Тебе нужна моя голова? На, возьми!" Но при этом он поднимает кинжал... Ежа падает не то от удара, не то от страха и... просыпается.
Испуганно оглянувшись, Ежа перекрестился.
Сила, незаметно наблюдавший за ним, сдержанно усмехнулся.
Но тут с задней площадки автобуса донесся протяжный стон.
То, что там творилось, приковало всеобщее внимание. У выхода лежала исхудавшая девушка; над ней склонилось несколько человек; слышались участливые голоса: – Это обморок....
– Бедняжка, она голодна...
– Не дать ли ей хлеба?
– Вот кусок, возьмите...
– Нет, нет! Ей нельзя сразу много.
Ежу не тронула эта сцена; он ни на секунду не забывал о себе, а разговор о еде напомнил ему, что пора завтракать. И он достал из свертка огромный бутерброд и спокойно принялся за еду.
На остановке Сила вышел из автобуса раньше всех и стал в сторонке. В автобусе ему не удалось подменить портфель – Ежа даже во сне не выпускал его из рук.
Покинув автобус, Ежа не спеша направился к легковой машине, видимо ожидавшей его. Стоявший возле машины человек поздоровался с ним, оба о чем-то заговорили. Силу бросило в жар. Значит, дальше Ежа в автобусе не поедет? Сядет в легковушку – и поминай как звали...
Что делать?
Словно завороженный, смотрел Сила, как машина плавно тронулась с места.
Он шел за ней, еще ни во что не веря и ничего не придумав. На повороте легковушка сбавила скорость. Тогда Сила, думая только о том, что нельзя упустить Ежу, и готовый пойти на все, вскочил на буфер и, ухватившись за запасное колесо, присел за ним.
Сначала сильно трясло. Потом машина выскочила на шоссе. Обсаженная деревьями и кустами дорога бежала через долину Випавы. Сила настороженно посматривал по сторонам. Впереди, сквозь стекло, он видел узкие плечи, тонкую шею и затылок Ежи. Освоившись со своим необычным положением, он взглянул на диск запасного колеса: М-1. Советская машина. Разбитая, с помятым капотом и крыльями, с продавленным верхом, она, видимо, долго и верно служила своим настоящим хозяевам, а уж потом досталась врагам. Сейчас она должна сослужить службу Силе: у него созрело решение пристрелить шофера и Ежу, завладеть документами шпиона, самому сесть за руль и ехать дальше; управлять машиной он мог: научился, работая одно время в автогараже...
Однако тут же Сила этот план отбросил – так можно испортить все дело. Ведь задание у него было необычное...
Некоторое время назад человек из гостиницы "Континенталь", работавший на партизан, подробно рассказал Павло о встрече Ежи с фон Бергом и о портфеле с документами, который фон Берг вручил шпиону. Ежа работал и на четников и на немцев. Он мог успешнее всякого другого пересечь территорию, занимаемую партизанами, добраться до немцев, а оттуда – снова до партизан. Предполагалось, что в портфеле, который он вез, кроме разных инструкций был пакет с важным приказом, в котором предписывалось командиру крупной воинской части начать наступление против партизан. Чтобы расстроить планы немцев, Павло заготовил от имени фон Берга документы совсем иного содержания. Только те люди, которым было поручено добыть оттиски печатей, штампов, подписей и изготовить поддельные печати и штампы, такие, чтобы были не хуже подлинных, – только эти люди знали, как это удалось и какой был на это затрачен труд. Портфель и даже пакет, какие следовало подложить Еже взамен тех, которые будут у него взяты, были похожи друг на друга как две капли воды, не говоря уже о подписях.
– Не знаю, где и как ты сможешь это сделать, – сказал Павло Силе, – но ты должен подменить портфель. Подсунешь Еже этот, возьмешь у него тот. Если дело удастся – докажешь, что не зря тебя учили... Будешь настоящий волшебник, чародей...
– Посмотрите-ка вперед, – сказал Еже шофер. Поперек дороги лежало дерево.
– Тьфу, проклятье! – выругался Ежа.
Затормозили. В тот момент, когда машина остановилась, Сила уже сидел, притаившись, в придорожных кустах. Шофер вышел из машины, посмотрел на завал и проговорил встревожено:
– Синьор, выходите скорей.
Ежа вышел, оставив портфель на сиденье.
– Вы думаете, это подстроено? Да? Может, хотят напасть? Тогда... Слава богу, все обошлось!
– Нет, – возразил шофер. – Не обошлось еще. Что, если тут заминировано?
– Помилуй бог! – дрожащим голосом произнес Ежа. – От этих тварей всего можно ожидать.
Сила мог бы убить Ежу. Но Ежа еще должен сдать в немецкий штаб подмененный портфель...
Пока Ежа и шофер разговаривали, Сила подполз к открытой дверце, протянул руку – и портфель Ежи исчез с сиденья. На его место лег другой...
Ежа и шофер вернулись к машине. Ежа взмолился:
– Ради бога, поедем другой дорогой. Черт их знает, может, и в самом деле тут подложено что-нибудь...
Машина развернулась и помчалась в объезд.
Сила облегченно вздохнул. Одна задача выполнена. Он не ожидал, что все сложится так удачно. Но, чтобы не вызвать подозрений, от портфеля следовало избавиться. Сила вынул из него документы, сунул их за пазуху, а портфель спрятал в кустах.
Теперь надо как можно скорее, раньше Ежи, добраться до партизанского лагеря. И Сила почти побежал.
Вполне благополучно доехал Ежа до деревни, где размещался штаб фашистской части. Встретили его приветливо.
– Я чувствую, вы к нам не с пустыми руками, – сказал Еже лейтенант, офицер штаба, и дружески похлопал его по плечу.
– Я не только выполнил свое задание, но попутно привез вам и важные бумаги, – ответил Ежа с самодовольной улыбкой. И подал офицеру портфель.
– Здесь новые приказы, не так ли? – спросил офицер.
– Я думаю, да.
К ним подошел другой офицер, в чине полковника, высокий, в очках. Ежа и его собеседник вытянулись перед ним. Лейтенант почтительно подал полковнику черный портфель. Полковник сразу сел в кресло и, вынув из портфеля документы, стал рассматривать их.
– Что такое? – полковник удивленно вскинул вверх белесые брови и вскочил с кресла. – Опять переезжать в Цркно? Что за странный приказ! Только переезжаем и переезжаем!
– Герр полковник, почему мы должны переезжать? – спросил лейтенант.
Полковник, ожидавший приказа о наступлении и почти уверенный, что такой приказ поступит, с трудом подавил досаду и раздражение, что-то пробормотал себе под нос и сделал вид, что не слышит лейтенанта.
Лейтенант имел неосторожность повторить вопрос.
– Вам не кажется, что вы слишком любопытны? – раздраженно закричал полковник. – Может, вам не нравится приказ начальника? Не рассуждать! Убирайтесь, чтобы я вас не видел!
Смущенный, лейтенант удалился. Однако через несколько минут полковник, успокоившись, вызвал лейтенанта и приказал готовиться к переезду.
Ежа сказал полковнику:
– Теперь я должен пробраться в штаб партизан.
– Ты тоже сошел с ума? – перебил его полковник. – По данным нашей разведки, партизаны стягивают свои подразделения в окрестности Триеста. В пути они особенно осторожны, к ним не подберешься. Пусть они разместятся на новом месте, и тогда ты сможешь взяться за дело.
Это указание полковника, и особенно его тон, не понравилось Еже, но ничего иного ему не оставалось, как смолчать. И он остался на несколько дней при штабе.
ВИВА ЛИ ЛИБЕРТЕ
Итак, Сила уехал. Никто не знает, надолго ли и когда доведется встретиться. Сразу как-то пусто стало на душе. Уж скорее бы уехать и самой! Но ее отъезд назначен только на утро. С наступлением сумерек Зора возвратилась в свой подвал. Мысли путались. Она переживала разлуку с Силой и одновременно радовалась новому заданию, которое дал ей Павло. Хотелось поделиться печалью и радостью с кем-нибудь близким. А близких у нее в городе нет. Один неразлучный Континент жил с ней в подвале. Но что ему до ее горестей и печалей!
Раньше, когда одиночество особенно угнетало Зору, она садилась за дневник. В нем отражена вся ее жизнь. И сейчас, побродив из угла в угол, она взялась за толстую тетрадь. Открыла наугад запись четырехмесячной давности:
"Сегодня закончила картину "Печальная Венеция". И осталась недовольна, хотя друзьям картина понравилась. Я продолжала бы работу над ней, если была бы возможность. В подвале тесно, темно, сыро. Особенно трудно ночью. Днем полоска света пробивается в дверь, а ночью дверь приходится плотно затворять. Пишу при слабом свете свечи и жду: вот-вот нагрянет полиция. Когда стучат в чью-нибудь дверь или мимо проезжает полицейская машина, долго не могу успокоиться. Прячу полотно, ложусь в кровать. А потом опять продолжаю работать. Вечные тревоги и беспокойства! Днем – сплошной шум, не стихают крики соседской ребятни. Когда дети плачут, мне кажется, что они нарочно подходят к моим дверям... Они несчастны и голодны. Я еще больше расстраиваюсь. Но вспоминаю слова отца о том, что нет ничего невозможного, что человеческая воля всегда побеждает, – и снова работаю. Пусть в красивых, уютных салонах живут паразиты, придет время, мы с ними за все рассчитаемся... Сейчас обстановка такая, что временно лучше отказаться от творческих замыслов. Это тяжело для художника, но я вынуждена... Я хочу заменить кисть оружием... Думаю, после войны я уже неспособна буду писать пейзажи... Мечтаю воспроизвести героические боевые эпизоды...
Нет терпения сидеть и рисовать. Фашисты отняли у меня мать, лишили меня детства, разлучили с отцом. За это надо мстить. Значит, надо отложить кисть и стать бойцом. Бойцом! Этого требует жизнь..."
