Текст книги "Триглав, Триглав"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Сейчас Зора записала в дневнике: "Исполнилось мое желание: задание новое я получила. А с Силой пришлось расстаться. И наверно, надолго".
Переживаний много, а слов – мало; на бумаге все получается скучнее, чем в жизни, и уж, конечно, совсем не так, как в сердце. Потому Зора спрятала дневник. Скоро ей надо отправляться в путь; думая о предстоящем, она стала собираться в дорогу.
Что оставить и что взять с собой? Зора вспомнила о любимой книге отца... Тоненькая книжечка с тревожным, как набат, названием "Манифест Коммунистической партии". Один вид этой книжки приводил в содрогание, в ярость господ полицейских. Только за то, что берешь ее в руки, можно попасть в тюрьму, под пули фашистов. Ничего более ценного, чем портрет Ленина и эта книга, у Зоры нет.
Зора давно знает, что такое запрещенные книги.
Как-то раз она легла спать очень поздно. Еще позднее лег отец. Он тотчас захрапел. А она, закрыв глаза, предалась радостным мечтам: вот было бы хорошо, если бы отец приезжал почаще! Он такой редкий гость дома!
Вдруг послышался слабый шорох. Зора приподняла край одеяла, украдкой выглянула из-под него...
Слабый свет прикрученной лампы едва освещал комнату. Отец осторожно сошел с дивана, поставил лампу на пол, приподнял половицу, вытащил из-под подушки тоненькую книжку, спрятал ее в тайник под полом и опустил половицу на место.
Зора нечаянно пошевельнулась. Отец пристально посмотрел на нее. Зора, виновато хлопая глазами и улыбаясь, уставилась на отца. Он понял, что тайна его известна дочери. И хотя это ему не очень понравилось, но тревоги особой не вызвало.
– Я не хотел тебе говорить, но раз ты сама увидела все, то чего уж скрывать? Здесь – очень нужные книги. Но это – запрещенные книги. О них можем знать только ты, я и мама.
Зора гордилась тем, что отец доверился ей как взрослой...
Рано утром Зора забежала к Павло, попрощалась с ним и по его совету отнесла книги и "Печальную Венецию" к надежному человеку. И лишь после этого отправилась на автобусную остановку, где ее ждал Васко.
– Вчера я проводила Силу, а сегодня ты меня провожаешь, – сказала она. – Кто же тебя провожать будет?
– Провожатые найдутся! – усмехнулся Васко. – Только вот пока я никуда не еду. После вашего отъезда вся работа будет на мне. Когда думаешь вернуться, Зора?
– Этого я не знаю, – призналась девушка. Автобус подошел. Люди засуетились. Зора с трудом села. Высунувшись из окна, подозвала Васко.
– Милый, навещай чаще тетю Марицу. Сила очень о ней беспокоится.
– Все будет сделано. Только и ты меня не забывай. Больше всех я буду тревожиться о тебе.
– Ты?
– Да, здесь – я, а там...
Васко не договорил.
– Спасибо, – сказала она, сделав вид, что не поняла намека парня, и помахала ему рукой. Славный этот Васко, с его лица никогда не сходит улыбка; Сила – тот задумчив, серьезен, строг. Но Зоре он все же милее и ближе.
Автобус шел быстро.
Зора смотрела в окно на бескрайние просторы, но думала не о них – перед ее глазами оживало прошлое.
Шесть месяцев тому назад Зора ехала этой дорогой, направляясь в Венецию. Ехала поездом. Светало, когда она вышла из вагона.
Венеция! Зора с детства мечтала увидеть ее. Жадно всматриваясь в каждую деталь городского пейзажа, она подолгу не сводила взгляда с великих памятников старины. Здесь каждое здание – свидетель истории.
По зеленоватой воде Большого канала переливались солнечные блики. Волны бурного Адриатического моря смиряли у набережных города свой дикий нрав, и вода в каналах казалась уже неподвижной, уснувшей. "О, сказочный город! О, Большой канал! Вами любовались Елена и Инсаров*, мои любимые герои!"
______________
* Елена Стахова, Дмитрий Инсаров – герои романа И. Тургенева "Накануне".
Гондола причалила у станции Пиадзетти. Зора, сойдя на берег, взглянула на часы. Только вечером она могла встретиться с работавшим в опере представителем подпольной организации, и времени у нее было еще много. Сначала она разыскала театр, чтобы потом не искать, а затем решила прогуляться по городу.
Зора много читала о нем. Когда-то в Венеции насчитывалось две тысячи дворцов и двести церквей; за сокровища, накопленные Венецией, можно было купить любое королевство.
Теперь разоренный город словно погрузился в глубокий траур. Затих порт, куда заходили корабли со всего света, сотни домов опустели, остались без присмотра. Выложенная мрамором площадь перед собором святого Марка заросла травой. Деревянные сваи и лестница вдоль Большого канала сгнили и покосились.
Зора прошла по знаменитому Мосту вздохов, по длинной галерее Дворца дожей. Находившись, она почувствовала, что голодна. Однако съестного трудно было найти в этом городе. Даже за сахариновым сиропом стояла длинная очередь. Кое-где торговали мануфактурой, но не видно было, чтобы кто-нибудь ее брал.
Проходя мимо Академии изящных искусств, Зора не могла удержаться, чтобы не посмотреть в окна. Прямо против ближнего окна висела большая картина Джованни Беллини. Зора долго стояла, любуясь бессмертным творением непревзойденного мастера, и только стоны и крики, которые донеслись откуда-то из глубины здания, заставили ее очнуться. Она подошла к другому окну и увидела, что здоровенный солдат избивал девушку, которая, очевидно, помешала ему что-то взять и унести с собой. Так и есть – в левой руке солдат держал золотую чашу.
– Варвары! – прошептала Зора. Нет, надо писать не красоту каналов, мостов и великолепных зданий! Она изобразит фашиста, избивающего итальянку. Пусть это будет обвинительным актом против оккупантов, пусть люди никогда не забывают о том, что делали чужеземцы...
Так родился замысел картины "Печальная Венеция"...
...Зора ехала, вспоминала. Ей и в голову не могло прийти, что сутками раньше этим же путем ехал Сила – до Гориции.
...В полдень автобус из Триеста прибыл в Горицию.
Гориция – небольшой городок. Он весь утопает в пышной зелени каштанов и яблонь и совершенно не похож на Триест. Дома можно увидать только с северной стороны – со стороны монастыря, стоящего на холме. Шпили монастырской церкви, наоборот, видны издалека. Если смотреть сверху, город напоминает гигантский раскрытый цветок.
Главная улица делит Горицию на две части и выходит на дорогу к Удине. Зора направилась этой дорогой, затем, миновав большой мост, свернула в сторону.
В первом же селе Зору удивила непринужденность жителей. Из ближайшего переулка, распевая известную итальянскую песенку "Виени кон ме"*, вышла навстречу ей миловидная девушка. Петь она не перестала, даже увидев незнакомку.
______________
* "Виени кон ме" – "Иди ко мне" (ит.).
Зору поразило это. Время было такое – не до песен. "Может быть, песня условный сигнал, извещающий о появлении в селе чужих людей?" – подумала она.
Приятное, искреннее, простодушное лицо девушки располагало к доверию. Зора поздоровалась с ней:
– Буона сера!
– Буона сера! – ответила девушка, с любопытством разглядывая Зору. Хотя Зора шла до Габриа, на всякий случай она спросила:
– Скажите, далеко ли до Кашины?
– Не очень.
– А дорога туда не опасна?
Девушка передернула плечами. Мол, смотря для кого.
– Партизан нет? – снова спросила Зора.
– Если и есть – они вас не съедят! Но, пожалуй, их тут нет, они где-то дальше.
Зора с трудом сдержала улыбку. По разговору и выражению лица девушки она поняла, что молодая итальянка наверняка сочувствует партизанам, если сама не партизанка. Расспрашивать подробнее она не стала – Павло требовал осторожности. Под любопытными взглядами жителей Зора прошла по селу.
Сердце девушки забилось от радости, когда впереди показалось наконец Габриа. Она зашагала быстрее. Но до места добралась все-таки только в сумерках. С трудом разыскав портняжную мастерскую, она два раза постучала в дверь. Из дома вышел седобородый мужчина.
– Вам кого?
– Мне нужен портной. Я принесла заказ.
– Пожалуйста, заходите, – старик, оглянувшись, пропустил ее впереди себя в дом. – Мастера нет, он придет через полчаса.
В большой комнате за столом сидела старушка с двумя детьми. Перед ними на тарелке дымились горячие макароны.
– Просим обедать с нами, – сказала хозяйка.
Старик пододвинул Зоре стул.
– Не стесняйтесь, девушка.
Зора с утра ничего не ела, но усталость оказалась сильнее голода. Она только попросила воды. Старушка подала ей ковш.
– Это вино, девочка. Оно восстанавливает силы. Не бойся, оно молодое и не крепкое, пей.
– Еще раз спасибо, – сказала Зора.
– А теперь кушайте, – почти приказал старик. – И вот что я вам скажу: если у вас, словен, хорошо готовят паленту*, то у нас хорошо готовят макароны. Кушайте. И увидите, я говорю правду.
______________
* Палента – словенское национальное блюдо.
Зора взглянула на него с любопытством. Откуда старик узнал, что она не итальянка? Видно, она еще не так хорошо владеет итальянским языком, как ей говорили... А может быть, старик осведомлен о ее приезде?
Без скрипа открылась дверь; вошел мужчина лет тридцати, с черными пышными усами.
– Сынок, эта девушка пришла к тебе с заказом, – представил Зору старик.
Черноусый пригласил ее к себе в приемную.
– Чем могу служить? – с улыбкой спросил он.
– Я пришла заказать пальто и хочу знать, сколько это будет стоить.
– Приближается весна, – задумчиво проговорил портной. – Мы приняли много заказов. Теперь за пальто берем тысячу пятьсот лир.
– Тысячу пятьсот? – изумилась Зора.
– Разве это много?
– Конечно.
– Такие уж теперь цены, – пожал плечами черноусый.
– Это слишком дорого, – заявила Зора.
– Ну, а сколько вы можете дать?
– У меня всего триста пятьдесят лир. Портной засмеялся и взял ее за руку.
– Вы хорошо держитесь. Молодец! С чем вас послали?
– Я пришла к вам, чтобы передать важные документы.
Она достала из-под кофты пакет, подала собеседнику.
– Ну что ж, отлично! – сказал черноусый, просмотрев документы. Это были указания и план по ведению совместных операций против врага. Когда завяжутся бои за Триест, итальянские партизаны должны во что бы то ни стало задержать фашистов, которые начнут отступать из Удины, чтобы они не могли прорваться в город.
Черноусый с уважением смотрел на девушку, доставившую важные бумаги. Он заботливо спросил, когда она намерена возвращаться.
– Я могла бы остаться и здесь... Но... если нельзя, то я выйду завтра утром...
– Тогда вам надо отдохнуть. Представляю, как вы измучились в дороге. На машинах еще ничего, а пешком...
– Да, я устала. Но все же мне хотелось бы посмотреть на партизан...
– А что на них смотреть! – засмеялся черноусый. – Обыкновенные люди... Как я, например... Впрочем, – продолжал он, – с партизанами я познакомлю вас завтра. Это даже и не партизаны, а бойцы регулярной армии. Народ разный, интересный. Есть среди них и советские товарищи.
– Можно их увидеть?
– Придет время, увидите... А сейчас отдыхайте, товарищ Зора! черноусый улыбнулся и ушел.
Ей постелили на балконе. После долгой езды и ходьбы она с удовольствием улеглась на мягкую постель. Приятно было смотреть на звезды, слушать доносившуюся из села музыку. "Я в свободном итальянском селе, – думала Зора. – В Триесте еще тихо и сумрачно, как на кладбище, тревожно, а тут люди смеются, поют... Хорошо!"
Зора облокотилась на подушку и стала слушать. Откуда-то донеслось: "Вива руссо!" – не то из песни, не то просто приветствие. Она повторила вслух: "Вива руссо"! – и улыбнулась. Сердце ее было переполнено любовью, жаждой жизни, и она долго-долго еще не могла сомкнуть глаз, и долго-долго радостная улыбка играла у нее на губах.
"Вива ли либерте!" – слышалось с улицы. И Зора тихо, счастливо смеясь, про себя повторила: "Вива ли либерте!"
БИБИ-ОГЛЫ И ДРУГИЕ
Нет уз святее товарищества. Отец любит свое
дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать.
Но это не то, братцы. Любит и зверь свое дитя!
Но породниться родством по душе, а не по крови
может один только человек.
Гоголь. Тарас Бульба
Необычайно выразительна и звучна словенская речь. И понять ее довольно легко, особенно когда нет-нет да и встретишь знакомое слово.
"Топ", – говорит словен, и оказывается, он имеет в виду пушку. И по-азербайджански пушка – топ. Бостан – огород. Юруш – поход. Чекич молоток... Изучив словенский язык, Аслан вскоре, однако, понял, что в этом разноплеменном крае надо знать и итальянский. И опять отрадно было встретить в итальянской речи слова, созвучные азербайджанским. Вообще, как много схожего в людях, в их речи, обычаях и поступках, в привычках и жестах! Русский и итальянец, словен и азербайджанец при случае одинаково понимающе качнут головой, недоуменно пожмут плечами, лукаво подмигнут, предостерегающе подожмут губы, бросят многозначительный взгляд... А когда людей объединяет общность цели и общая опасность, они вырабатывают систему сигналов и знаков, которые понятны любому. И вместе с тем – какая разница в условиях жизни, в ее укладе! Аслан воочию увидел то, о чем слышал с детства и чего никогда не мог по-настоящему представить себе – капитализм. Хозяин завода и фабрики, владелец мастерской мог уволить человека с работы, когда заблагорассудится, за любой пустяк. Он мог в буквальном смысле выкинуть любую семью на улицу. Он не моргнет глазом, если дети рабочего умрут с голоду...
Для советского человека – это каменный век.
Как-то, будучи еще в лагере, Аслан познакомился с одним вольным шофером. Тот в порыве откровенности рассказал ему об издевательствах хозяина. И Аслан, забыв о том, где он, посоветовал:
– Ты пожалуйся на этого изверга!
– Кому? – удивился шофер.
Только тогда Аслан спохватился.
– Да, жестокий у тебя хозяин. Я бы не стал у него работать.
– Не стал бы?! – с горькой усмешкой переспросил шофер. – Если бы не мои малютки, я, может, тоже не стал бы. Давным-давно был бы в горах...
Этот шофер был одним из тех, кто помогал Аслану. А потом, в горах, Аслан встречал столько разных людей, мужчин и женщин, юношей и молоденьких девушек! Веселые и хмурые, разговорчивые и молчаливые, упрямые и покладистые, самолюбивые и робкие – все они собрались там с одной благородной целью: поскорее очистить от врагов родной край. И рядом с этими людьми -вырвавшиеся из плена советские люди. Их активное участие в партизанском движении, в свою очередь, воодушевляло местных жителей. "Смерть фашизму, свободу народам!" – гремело в горах. И катились под откос вражеские поезда и машины, падали, обретали вечный покой скошенные пулеметным и автоматным огнем оккупанты...
Разные люди шли в партизаны. Разные люди шли и в отряд Августа Эгона. Шли люди чистой души и высоких помыслов. А вместе с ними, как ни огорчительно, попадались и темные, загадочные личности, которых неизвестно что привело в партизанские леса. На разных этапах партизанской борьбы вели они себя по-разному, и не поймешь, чего больше они приносили: пользы или вреда.
Таким странным человеком был в отряде Мрва. На вид ему дашь лет сорок, а то и сорок пять, хотя он был гораздо моложе. Из-за близорукости Мрва носил очки; он слегка сутулился и внешне мало походил на военных – по крайней мере, какими привыкли их представлять. В королевской армии Мрва служил в чине лейтенанта. Нельзя было не заметить, что он прекрасно знал технику, топографию, однако никто не помнил, чтобы знания эти он с толком применял. Мрва никогда не терял головы, никогда не рвался вперед, хотя и не плелся в хвосте. Никогда не проявлял инициативы. Поручат – сделает, и как будто неплохо, не поручат – молчит. Молчаливость, пожалуй, была самой характерной его чертой. Мрва был суров и замкнут. Но иногда этого молчальника вдруг прорывало, и он позволял себе высказывать мысли, которые настораживали и удивляли. То он пренебрежительно отзывался об итальянцах, то вдруг принимался с пристрастием допрашивать Аслана и других бывших военнопленных об их послевоенных планах, многозначительно предостерегая от иллюзий, которые те якобы питали относительно своей дальнейшей судьбы.
– Я знаю, ты храбрый боец, – говорил он Аслану. – Но ты был в плену, значит, доверия тебе никогда не будет... Вряд ли тебя встретят на родине с распростертыми объятиями. Боюсь, как бы из теплого солнечного края тебя не отправили в самый морозный.
Аслан горячился:
– Тебе-то что? Родина – это мать. Захочет – приласкает, захочет поругает... Но, скажу тебе по секрету, я не боюсь ответить своему народу, как оказался в плену, где был и что делал. Мне глаза опускать не придется. И где мне жить – все равно. В любом краю моей родины я – на родине. Ты подумай лучше о себе, Мрва. Вот у нас, азербайджанцев, есть пословица: "Если бы плешивый нашел средство для волос, он испробовал бы его на себе". Понял? Поищи такое средство, Мрва, а мои заботы оставь при мне. Думал ли ты, например, о том, что тебя здесь не любят? Не уважают? И почему?
Мрва усмехнулся: он в уважении, мол, вовсе не нуждается.
События так быстро следовали одно за другим, что Аслан забыл об этом разговоре; лишь некоторое время спустя Мрва встал на его пути и многое из его речей и неприметных поступков прояснилось...
В те дни партизаны активизировали свои действия. На долю Аслана и его друзей выпала трудная задача: устанавливать связи с военнопленными ближайших лагерей, устраивать побеги. Кроме того, Аслан и его товарищи участвовали в разного рода диверсиях.
Аслан смело ходил по Триесту. Внешность он изменил, и усы делали его лицо совершенно неузнаваемым. Во всяком случае, он не выделялся своим видом среди местных жителей, поэтому уверенно держался в любой обстановке.
Его постоянным спутником стал Чуг. Парень не без основания считал, что обязан Аслану жизнью, и пошел бы за ним в огонь и в воду. Бывало, что он ходил и в одиночку.
И вот однажды, возвратившись с задания, он спросил Аслана:
– Скажи, ты хотел бы получить от кого-нибудь письмо?
– От кого? – покраснев, взволнованно переспросил Аслан. – Конечно, хотел бы...
– Подожди. Ты знаешь прачку? Она работает в лагере военнопленных. Так вот, она там уже осмотрелась, освоилась и сообщает, что узнала человека... Его зовут Яков. Он говорит, что знает тебя... Яков. Да, Якуб, как ты говоришь. Отчество я не мог запомнить... Прачка с ним много раз беседовала и даже показала его мне, когда пленных выводили на работу. Маленький седой мужчина. Он тебе знаком?
– Яков Александрович? Якуб-муэллим?* Говори!
______________
* Муэллим – учитель.
– Что говорить? Тут все написано, – и, вынув из кармана письмо, Чуг протянул его Аслану.
"Здравствуй, дорогой друг! Я узнал, что ты нас ищешь. Спасибо тебе. Когда до меня долетела весть о том, что ты жив и здоров, я, поверь, даже заплакал от радости. Узнаю настоящего человека... Да пойдет тебе впрок молоко, которым тебя вскормила мать! Счастлив и я, что у меня был такой ученик! Если бы ты знал, как мы ждали встречи с кем-нибудь, кто уже на воле! Здесь со мной Аббас и двое братьев-близнецов, ты их знаешь. Они шлют тебе привет. Мы готовы, удобный момент наступил. Я, правда, болен и постарел раньше времени, но чувствую в себе столько сил, что, кажется, все могу... Словены, работающие здесь, нам помогут. Имеется и план побега... Так что, возможно, скоро нам доведется сражаться плечом к плечу..."
Аслан спрятал письмо на груди. Значит, настает счастливое время – в чужом краю встречаются друзья, собираются под родное красное знамя бойцы...
Чувство радости охватило Аслана, жажда деятельности не давала ему ни минуты покоя.
Через несколько дней, под вечер, Аслан и Чуг отправились в поселок Святой Якоб. Добрались вполне благополучно. Поблизости от лагеря находился небольшой ресторанчик, облюбованный полицейскими и охраной лагеря. Аслан с Чугом вошли, заказали себе еду и вино.
У буфета, под аккомпанемент аккордеона, пела пошлые песенки красивая, броская итальянка.
Увидев вошедших, она подошла к ним и, подмигнув, спросила:
– Что вам спеть, красавчики?
– "Лили Марлен", – ответил Чуг, расплываясь в улыбке.
Несколько офицеров и полицейских дружно поддержали заказ.
Певица, не скупясь, подарила каждому томный взгляд. Но на Аслана и Чуга она больше даже не взглянула, а когда кончила петь, покачивая бедрами, направилась к офицерам.
– Браво, браво! – кричали со всех сторон; офицер, который оказался ближе всех, предложил певице место рядом с собой.
– Красавица, что для вас заказать?
– Пить, пить, пить! – ответила певица, громко смеясь.
– Да здравствует вино! – подхватил офицер. Официантка принесла несколько бутылок красного.
Разливать стала певица, и офицеры наперебой тянулись к ней с бокалами. Шум, смех, звон бокалов, обрывки песен выплеснулись через окна на тихую окраинную улицу. Фашисты пили много; вскоре они так упились, что едва ли узнавали друг друга. Тогда итальянка выразительно посмотрела на Аслана и Чуга.
Те сразу же поднялись. Время! Через десять минут военнопленные соберутся у выхода из лагеря. Пятеро итальянцев из охраны, а также охранники-словены сами вызвались содействовать успеху операции и бежать вместе с пленными в партизанский отряд. Оставалось убрать трех несговорчивых часовых.
Население местечка спало глубоким сном. Неугомонный северный ветер завывал в проводах. Электрические лампы, освещавшие окрестности лагеря, раскачивались на ветру, и свет от них метался по земле. Продрогшие часовые шагали вдоль ограды, с нетерпением ожидая рассвета, мечтали о теплой постели.
Вдруг погас свет, и не успели часовые рта раскрыть, как на них навалились со всех сторон партизаны. Затем лагерные ворота широко распахнулись, послышался крик; "Товарищи, вы свободны! За мной!" – и толпа пленных, ожидавшая этой минуты, кинулась к воротам, закипела в них и наконец вырвалась на волю. Впереди бежал Яков Александрович. Аслан махнул ему рукой, и бывший учитель, стараясь не упустить из виду бывшего ученика, тяжело семеня, трудно дыша от волнения, побежал во главе толпы прочь от лагеря.
Они уже подбегали к лесу, когда в лагере началась суматоха. Послышалась стрельба. Вновь загорелся свет. Луч прожектора заметался по опушке леса.
Военнопленные ушли от погони.
Уже на горе, когда объявили привал, Аслан и Яков Александрович, отыскав друг друга, обнялись и расцеловались.
– Аслан! Спасибо тебе!
– За что, Яков Александрович? Наш долг – помогать друг другу. Ух и рад же я, что все хорошо обошлось! Но впереди... серьезные испытания ожидают нас, Яков Александрович. Скажите, пожалуйста, сколько с вами людей?
– Когда готовились к побегу, было девяносто человек. Пятеро умерли накануне. Сейчас нескольких ранили, человек десять, вероятно, отстали...
– Раненых и отставших мы найдем...
Измученных, обессиленных беглецов первым делом партизаны хорошенько накормили. Каждый получил по стакану вина, вдоволь было хлеба и мяса. Одним словом, после лагерной жизни это было настоящее пиршество.
Необычно яркое взошло в то утро солнце, словно приветствовало людей, снова обретших свободу. И сколько же друзей по несчастью нашел в то утро Аслан!
Первым попался ему на глаза Лазарь.
– Биби-оглы!
– Дайи-оглы!*1– приветствовали они друг друга,
______________
* Биби-оглы, дайи-оглы – дословно: сын тети, сын дяди {двоюродные братья).
– Значит, жив? – сказал Аслан. – Ты теперь Лазарь или все еще Аббас?
– Пока Аббас.
– Поздравляю тебя: с этой минуты можешь любому открыто назвать свое имя. Но только помни, – улыбнулся Аслан, – мы и впредь останемся биби-оглы и дайи-оглы.
Многие из бывших пленных только сейчас узнали, в чем дело, и искренне удивились.
– Вот это да! Не подумаешь даже... И когда говорит, разве отличишь его от азербайджанца?
– Видишь, знает человек другой язык, и это ему помогло!
Лазарь страшно похудел. От него остались, как говорят, кожа да кости, и лицо пожелтело, как -айва, но он бодрился: теперь уж ничто не страшно.
Среди освобожденных встретил Аслан и братьев-близнецов.
– Ну, вот, снова мы вместе!
Братья были больны; одного из них сильно лихорадило – пришлось сразу же отправить в медпункт. – Это один из тех ребят, о которых я говорил, напомнил Аслан Аните. – Ухаживай за ним получше.
– Раскидали нас кого куда, – говорил Лазарь партизанам. – Сергея и Цибулю, я слышал, отправили в штрафную команду, а оттуда вырваться трудно.
– Как сказать... Они люди ловкие, изворотливые, выживут, даже если попадут под мельничное колесо.
– Твоими устами бы мед пить...
– А что слышно об Ашоте?
– Говорят, он уже в партизанах.
– В нашем отряде его нет.
– Может, где-нибудь около Гориции, у итальянцев? Там тоже есть наши...
– А о Мезлуме совсем ничего не известно?
– Говорят, играет в ресторане.
– По-прежнему в лакеях ходит, шкуру свою бережет? Ох, этот Мезлум! Наш общий позор.
Разводя людей по палаткам, Аслан ласково говорил им:
– Отдыхайте, друзья, дышите чистым воздухом гор. Пусть станет у вас легко на сердце. Давно вы не видели такой красоты. Давно не спали спокойно... – он вспомнил все, что пришлось перенести самому, и уже тише, почти про себя, произнес: – Спите, дорогие мои, спите, как дома, набирайтесь сил, дышите воздухом свободы – это самый лучший на свете бальзам!
Август, очень довольный операцией по освобождению военнопленных, объявил благодарность Аслану, Чугу и всем остальным участникам.
– В нашем отряде столько уже советских граждан, что из них можно составить самостоятельное подразделение.
– Да, – подтвердил Аслан. – Я встретил сегодня многих своих товарищей. Если бы нам удалось найти и остальных...
– Друг мой, может быть, они уже давно партизанят? – улыбнулся Август. Я слышал, много советских граждан сражается в составе других партизанских бригад.
– Увидеть бы их.
– Увидитесь вы с ними не раньше, чем освободим Триест. Там и встретитесь со своими друзьями... Да, – спохватившись, заговорил комбриг снова, – чуть было не забыл: на днях у товарищей итальянцев встретил я одного парня. Звать его... Нет, не вспомнить... Хорошо, что я записал... Ашот, да, Ашот. Знаком он тебе?
От радости глаза у Аслана засверкали.
– Ашот! Ну как не знаком? Если он тот, кого я имею в виду, так это друг моего детства!
И, боясь поверить, спросил комбрига, каков этот Ашот собой. Когда Август обрисовал внешность Ашота и добавил, что связной, наверное, принесет Аслану письмо от старого друга, сомнений уже не осталось.
– Спасибо вам, товарищ комбриг.
– Я-то тут ни при чем, – улыбнулся Август. – Я только могу приветствовать, что вы собираетесь вместе...
Наверное, радость, как и беда, не ходит в одиночку. Несколькими днями позже Аслана вызвали к комбату. Когда Аслан явился в штаб батальона, Анатолий Мирко, комбат, густо дымил папиросой, вопросительно поглядывая на стоявшего перед ним человека в лохмотьях.
При слабом свете свечи Аслан с трудом рассмотрел смуглое исхудавшее лицо. Нетрудно было догадаться, что человек этот, безусловно, бежал из какого-нибудь лагеря.
– Расспроси-ка его, – сказал Анатолий.
– Я горец из Хизинского района, – торопливо ответил незнакомец на вопрос Аслана.
– Это хорошо, что ты горец. Нравится тебе здесь?
– Я горы люблю. За это мне и прозвище дали: Даглы Асад – Горец Асад.
– Неплохое прозвище. Если не возражаешь, и мы будем называть тебя так.
Потом Даглы Асад рассказал о побеге.
– В лагере Святой Якоб мы познакомились с одной женщиной, вернее, она с нами первая заговорила... Когда убежала большая группа военнопленных, некоторое время охрана была так усилена и режим стал такой, что о побеге и думать нельзя было. Потом все улеглось, и по совету этой женщины, прачки, мы пробили в стене лаз. Через него и выбрались. Последним шел наш вожак, но, к сожалению, именно он-то и не смог выбраться из пролома – слишком уж крупный парень, а лаз сделали маленький, не рассчитали. Ну, он стал расширять его, а тут часовой заметил, открыл стрельбу. Схватили парня живым-здоровым, а завтра, наверно, на рассвете повезут на расстрел. Там таких долго не держат...
Аслан передал комбату рассказ Даглы Асада. Комбат бросил папиросу, поднялся и в волнении заходил по палатке.
– Где ваши товарищи? – обратился он к Даглы Асаду.
– Их задержали в лесу ваши часовые.
Анатолий позвал Чуга.
– Приведите сюда задержанных. Мы должны спасти человека, которому угрожает смерть.
Спасти человека! Аслан с благодарностью взглянул на Анатолия. Судьба советского человека волнует словена. Это хорошо. Но как спасти?
– Дайте и нам оружие, – сказал Даглы Асад. – Мы хотим принять участие в этом деле.
– А стрелять не разучился? – спросил Анатолий.
– Если вы нам доверяете... Да разве можно разучиться стрелять? обиженно проговорил Даглы Асад. – Среди нас есть хорошие снайперы!
Безмятежная и равнодушная ко всему, что творилось на земле, ярко светила луна.
Отряд Анатолия Мирко – пятнадцать бойцов – двигался по густому лесу. Прохладный воздух бодрил. Легкий ветерок овевал лица участников ночной операции. Тихо шелестела, словно шептала доброе напутствие, листва деревьев.
Вскоре Анатолий остановил отряд, отозвал Аслана в сторону.
– Оставайтесь пока здесь. Люди пусть отдыхают, но будут наготове.
И ушел, взяв с собой одного человека.
В ожидании ушедших Аслан и Лазарь тихо беседовали с Даглы Асадом.
До войны Даглы Асад был экскаваторщиком. Приходилось работать в довольно пустынных, безрадостных местах. Но всякий раз, ломая полуразрушенные дома и постройки, Асад чувствовал облегчение. "Значит, я один из тех, кто разрушает старый мир", – с наивной гордостью думал он о себе. А когда дошла очередь и до родного селения, Асаду грустновато стало рушить старые стены.
Вот полусгнивший пень – все, что осталось от белой шелковицы... На мгновение она представилась ему – высокая, молодая, раскинувшая шатер ветвей на весь двор. Внизу расстелено большое полотно. И он, Асад, слегка трясет ствол, и с веток сыплются щедрым дождем белые душистые ягоды.
Асад отогнал видение. Всему свое время. Дерево умерло, пень мешал. И, как ни обидно, надо было вырвать его, словно больной зуб. Потом на этом месте зацветет новая жизнь, вокруг зашумят виноградники, сотни тутовых деревьев выбросят вверх свои ветви, в пышной зелени запоют птицы... Так думал тогда Асад и об этих думах вспоминал сейчас, на привале.
Он вспоминал о том, как началась для него война и как он стал танкистом. Он неплохо сражался, и враги, должно быть, помнят его...
Тяжелораненым попал Асад в плен.
– Сегодня мне исполняется двадцать пять, – под конец разговора признался он.
Товарищи молчали, словно не сразу поняли, что он сказал. И лишь спустя мгновение наперебой стали поздравлять. И только что возвратившийся комбат, узнав, в чем дело, предложил всем выпить по этому поводу и достал флягу.
– Только по глотку, не больше, – предупредил он.
Даглы Асад со слезами на глазах глядел на товарищей.
– Дорогие мои, еще вчера, в лагере, где мы были обречены на страдания и смерть, я не мог и представить себе, что этой ночью буду вместе с вами. Это – как дивный сон... Сейчас я самый счастливый человек на свете. После этого, если суждено погибнуть, не страшно, не жаль.
