Текст книги "Триглав, Триглав"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Послушать тебя – ты святой! А не свои ли мысли сейчас пересказываешь, а? Когда укрывал девушку, почему не зажмурился, а?
– Нельзя было! – засмеялся Гусейн. – Ну вот, братцы, с тех пор, как заговорят о селедке, я невольно вспоминаю этот случай.
Видя, что Даглы Асад обиделся, Сергей сказал примирительно:
– Ну, что было, то прошло.
– В молодости чего не бывает, – поддакнул кто-то.
– Ну, ладно, не сердись, – Гусейн опустил руку на плечо Асада. – Ведь не грех иной раз и посмеяться...
– Смеялся бы над собой, – пробурчал Даглы Асад.
– Смех смехом, а соли-то нет... – Аслан встал.
– А будет соль, мы еще чего-нибудь захотим, – заметил Гусейн. И только тогда стало ясно, для чего рассказал он историю о селедке.
– Нет, сейчас нам только соли не хватает.
– Ты этим озабочен? – спросил Даглы Асад и ударил себя кулаком в грудь. – Да пусть только будет жив-здоров твой дядя, и завтра же у нас будет мешок соли. Я прорвусь сквозь заслоны и сделаю, что сказал, не будь я Даглы Асад!
Аслан улыбнулся:
– Спасибо, дядюшка Даглы Асад. Однако без соли мы еще сколько-нибудь потерпим, а вот без боеприпасов нам не прожить. Если ты можешь прорваться сквозь вражеские заслоны, мы попросим тебя доставить нам ручные гранаты... А как ты на это смотришь? – Аслан подмигнул товарищам. – Завтра вам с Мезлумом придется заняться этим. Понимаете задачу?
– Да, – сразу посерьезнев, сказал Даглы Асад.
– Есть, товарищ командир, – ответил Мезлум. Он понял, что ему доверяют. А доверие было для него всего дороже.
Войдя в соприкосновение с противником, бригада Августа Эгона вынуждена была вести затяжные бои в невыгодных для себя условиях. Некоторые базы снабжения остались в тылу, до других, наоборот, бригада не успела добраться, и они либо оказались на территории противника, либо были отрезаны им от главных сил бригады.
Даглы Асад и Мезлум отсутствовали почти двое суток. Им удалось пройти в глухое горное село и взять спрятанные там боеприпасы.
Возвращались они под раскаты орудий. В тяжелых чувалах, навьюченных на мулов, везли ручные гранаты кустарного изготовления, напоминавшие другие гранат – сочные, воспетые поэтами плоды юга. Все же эти железные шарики, начиненные взрывчаткой, ценились дороже – их было мало, а нужда в них была особенная.
Даглы Асад и Мезлум вели мулов по еле заметной тропе. У них была, надежда прорваться к своим беспрепятственно.
И вдруг послышались шаги. Пришлось остановиться. Но навстречу вышла молоденькая, худощавая девушка, партизанская связная.
– Не ходите дальше! – сказала она. – Впереди фашисты!
– Как это они сюда забрались? – удивился Мезлум.
– Разведка у них хорошо работает. Пройдут, мерзавцы, и ударят неожиданно.
– Что же делать?
– Не знаю.
Девушка, видя их колебания, посоветовала:
– Спрячьтесь, подождите до ночи.
– Это невозможно.
– Лучше все-таки переждать.
– Переждать, конечно, было бы разумнее всего. Но ждать – значит не выполнить в срок задание.
– А другого пути в лагерь нет? – спросил Мезлум.
– В том-то и беда, что нет. Все тропы перехвачены.
На тропе появился парень с мулом на поводу. Девушка смело направилась навстречу парню, о чем-то переговорила с ним, а затем вернулась.
– Сам бог послал нам его. У него мешки с мукой. Возьмите их тоже; мешки с гранатами затолкайте в мешки с мукой. И если вас задержат, скажите, что купили муку в ближайшем селе и везете в соседнее.
– Но как же...
– Да бог с ней, с мукой, – ответил парень. – Возьмите ее, пусть она вам сослужит двойную службу. Мы как-нибудь перебьемся. Проводить вас?
– Спасибо. А провожать не надо, дойдем сами.
– Ладно, – сказала девушка, помогая им перегружать муку и маскировать опасный груз. – Что вас провожать? Вы похожи на итальянцев, никто и не заподозрит, что вы чужие...
Все же она проводила их довольно далеко... Простившись с ней, бойцы пошли дальше. Тяжело нагруженные мулы тащились медленно.
Вопреки предупреждению девушки, Даглы Асад и Мезлум миновали небольшое горное село, не встретив ни одного фашиста, и снова вошли в лес.
– Впереди цветник, что ли? – спросил Мезлум. Когда они уходили на задание, он почему-то не чувствовал такого густого аромата роз, который наплывал на них из лесу. Пройдя лесом метров сто, они остановились пораженные: большая поляна была сплошь покрыта сиренью и розами. Кусты стояли аккуратными рядами, словно высаженные опытной рукой садовника.
– А-а, именно про это место и рассказывал мне один словен, – заговорил Асад. – Знаешь, здесь, если верить ему, никто и не трудился. Это одно из чудес природы, – продолжал он, гордясь своей осведомленностью. – Существует предание, в которое многие верят. Говорят, здесь когда-то шумели кровавые битвы. Много патриотов пало, защищая родной край. И на месте, где они похоронены, выросли кусты роз, образовался настоящий цветник. Люди считают это место священным. Если бы мы возвращались по той же тропинке, по которой ушли, мы бы этого так и не увидели...
Оба, как зачарованные, смотрели на поляну, залитую морем цветов. Воздух, словно благоухающий мед, наполнял легкие.
– Вот уж поистине: дыши – не надышишься!
Никогда за последние годы Мезлуму так не хотелось жить, никогда жизнь не казалась ему такой прекрасной, как в эти минуты. И впервые после прихода в партизанский отряд он подумал о том, придется ли ему еще когда-нибудь взять в руки любимую скрипку и сыграть на ней. Сможет ли он тронуть своей игрой партизан? Но о скрипке рано еще думать: он дал обещание не брать ее в руки, пока не проявит себя в бою. Лишь бы только избежать увечья. Ведь без пальцев, скажем, он уже не музыкант...
– Настоящий рай, – продолжал восхищаться Даглы Асад.
Эти слова Асада вывели Мезлума из задумчивости.
– Верно. Только бы нам поскорее миновать этот рай.
– И доставить гранаты... – добавил Асад. Неожиданно послышалась немецкая речь. Бойцы переглянулись, постояли, прислушиваясь.
– Лучше самому увидеть, чем ждать, пока тебя увидят, – сказал Даглы Асад. Он полез на ближайшее дерево. И что же он увидел? По другую сторону поляны, за цветником, окапывались фашисты. Всюду, куда ни глянь, мелькали лопаты и кирки.
Положение казалось безвыходным. Теперь уже нельзя обмануть фашистов, сказать: везем муку. Куда, спросят, и откуда? Впереди нет сел, нет даже одинокого домишка... А если ощупают чувалы? Тут и говорить будет не о чем.
Выдал их мул. Он так звонко, утробно заорал, что эхо его рева разнеслось далеко по окрестностям.
– Тьфу, будь ты проклят! – Асад огрел мула кнутом вдоль спины. – Ах ты, паршивый ишак! Куда мы теперь?
И действительно, надо было немедленно принимать решение.
– Мезлум, гони в лес! Сначала назад, потом прими в сторону... А я задержу немцев.
– Мулов поведешь ты. Я...
– Нет, ты!
– Нет, ты!
– Что, отличиться решил?
– Нет... Просто мне с этими животными не справиться одному... сознался Мезлум.
– Вот интеллигент несчастный! – Асад даже выругался с досады.
– Ругаться потом будем, а сейчас торопись, Даглы!
Асад понял, что спорить бесполезно, да и некогда, и погнал мулов по краю цветника в лес.
А фашисты уже бежали на крик.
Мезлум залег под кустом сирени, выстрелил по переднему. Фашисты на минуту остановились; голоса их стихли. Не сразу Мезлум понял, что они пошли в обход.
Вскоре Мезлум был окружен.
– Хенде хох!*
______________
* Хенде хох! – Руки вверх! (нем.)
Однажды Мезлум подчинился этой команде. С тех пор он многое видел; он был пленником и узнал, что фашисты представляют собой. Во всяком случае, ни тени страха перед ними не было у него на душе.
– Нет, гады, больше вы не увидите нас с поднятыми руками!
Он подождал, пока враги подойдут поближе, и спокойно швырнул гранату. Взрывом их разметало в разные стороны. Еще троих он уложил выстрелами из пистолета. Он целился в четвертого, когда что-то сильно, горячо толкнуло его в грудь. Он попытался подняться, но голова закружилась, лес как будто взлетел в небо, а небо опрокинулось на землю. Нечем стало дышать, и он потерял сознание.
Позиционная война противна самому духу партизанской борьбы. Партизаны стремились взять инициативу в свои руки и перейти к активным маневренным действиям.
Наконец им удалось нащупать слабое звено в системе немецкой обороны.
Ненастной дождливой ночью повел Анатолий Мирко весь свой батальон лесом, на Цркно.
Перед поселком он разделил бойцов на две группы: одна должна была окружить и уничтожить вражеский батальон, другая – разоружить штаб. Руководство первой операцией поручили Аслану, захват и разоружение штаба взял на себя Анатолий.
Группы продвигались медленно, осторожно. На опушке леса Аслан остановился.
Комбат пошел со своей группой через парк.
Его бойцы имели при себе только пистолеты и гранаты; автоматы и винтовки были переданы в группу Аслана.
После полуночи снова припустил дождь.
Аслан ждал, когда истечет условленное время.
Высокие сосны защищали партизан от дождя. Было сыро, холодно и тревожно. А когда проходила тревога, властно клонило ко сну. Ожидание было томительно.
Под началом Аслана были почти все его друзья. В предстоящем бою не мог участвовать один Мезлум. Вчера Даглы Асад, прорвавшись к своим, с помощью товарищей отбил его у немцев. В бессознательном состоянии Мезлума доставили в партизанский госпиталь, где врач определил, что рана в грудь не опасна, а ногу Мезлуму придется ампутировать.
Это мнение поддержали другие врачи – одним словом, Мезлума Даглы Асад оставил на операционном столе...
Немцы безмятежно спали – партизаны, по их представлениям, были еще далеко.
Около половины третьего кочегар санатория выбежал из подвала и помчался на второй этаж. Задыхаясь, он завопил:
– Господа, в котельной пожар!
Начальник штаба кинулся к телефону, чтобы вызвать, пожарников. Но еще мгновение – и на пороге показался Анатолий, а за ним группа партизан, заполнивших весь коридор.
– Руки вверх! – рявкнул комбат. Зазвенели стекла. Потом на мгновение воцарилась гробовая тишина.
Офицеры штаба подняли руки.
За окном глухо хлопнул одиночный выстрел. И сразу же тишину ночи сменили крики, вопли, звон разбитого стекла, беспорядочная винтовочная стрельба.
Мирко приказал запереть офицеров в чулан, выставил у дверей стражу и велел обыскать здание. Партизаны растеклись по комнатам; в одной они выволокли немца из-под кровати, в другой – из-за дверей...
– Скорее, друзья, скорее, – торопил Анатолий бойцов. – Вниз! К Аслану!
Внизу сложилась неблагоприятная обстановка. Когда партизаны под командованием Аслана вышли из укрытий и стали окружать павильон, в котором спали солдаты, часовой, услышав какой-то шорох, насторожился. Партизаны тоже затаились. Наконец часовой, решив, видимо, что принял шум дождя и шелест деревьев за что-то другое, успокоился. В этот момент Аслан подкрался к нему сзади, свалил с ног, вырвал из рук винтовку, но оступился и грохнулся на каменные ступеньки крыльца. Раздался тот неожиданный, случайный выстрел, который и услышали бойцы первой группы. Из окон и дверей павильона посыпались солдаты – раздетые, но с оружием.
Партизаны встретили их автоматным и винтовочным огнем.
Завязался бой. Фашисты не думали ни о штабе, ни об офицерах – каждый спасал свою шкуру. Они дрались ожесточенно. Видя, что так им не пробить партизанского кольца, они инстинктивно сбились в большую группу и кинулись на прорыв.
Партизаны еще не успели сориентироваться в неожиданно изменившейся обстановке и перегруппироваться для ответного удара. Маленькая группа бойцов, принявших на себя натиск превосходящих численностью фашистов, дрогнула, кольцо разорвалось, и фашисты с ревом помчались к штабу. Тут их встретили бойцы под командованием Анатолия, успевшие ликвидировать штаб. Ярость их была так велика и противники так близко сошлись друг с другом, что стрелять не пришло никому на ум. Начался жестокий рукопашный бой – "прей у прей"*, – бой, в котором побеждают бесстрашие, ловкость и сила; бой, искусство которого словены переняли от русских и усовершенствовали на свой лад. Партизаны при всяком удобном случае прибегали к "прей у прей". Редко какая стычка обходилась без рукопашной. "Это самое верное дело", – говорили старые патриоты. Вражеские солдаты, которым удалось уцелеть после "прей у прей", испытывали трепет и ужас при одном воспоминании о штыковом бое. Чувство священной мести, переполнявшее сердца партизан, придавало им сил. За разрушенные и сожженные дома, за казненных, замученных пытками, за опозоренных и оплеванных – "прей у прей"! За вопли осиротевших детей – "прей у прей"! За поруганную родину – "прей у прей"!
______________
* Прей у прей – грудь о грудь (словенск.).
Сила, впервые участвуя в бою, все боялся куда-то не успеть, что-то упустить, больше всего он опасался, как бы его не заподозрили в трусости. Лихорадочно метался он от одной кучки дерущихся к другой, но как-то получалось, что более ловкие и умелые товарищи оттесняли его от центра схватки, он оказывался зажатым среди своих же и только мешал им. Он чуть не плакал от обиды, он презирал себя, он еще не знал, что из-за своей суетливости мог погибнуть не один раз...
Аслан, Даглы Асад, два брата-близнеца Гусейн и Гасан, Сергей, Лазарь и Цибуля отбивались от врагов.
Откуда-то сбоку раздался словенский боевой клич:
– Аля им вера тебя!*
______________
* Аля им вера тебя! – Слава тебе! (словенск.)
Аслан тотчас откликнулся; руки у него вновь налились мощью; ловким ударом приклада он сбил с ног подскочившего немца – и опять все закружилось, завихрилось; только слышались звуки ударов, крики, стоны. Аслан волчком вертелся в гуще схватки, нанося удары прикладом. Чуть в стороне худощавый Яков Александрович отбивался от двоих немцев. Не повезло Даглы Асаду – он оказался на земле, под здоровенным немцем; еще миг – и не стало бы Асада, но тут Сила понял, что наконец-то пришел и его час: одним прыжком подскочил, ударил немца прикладом по голове. В то же мгновение и у него искры посыпались из глаз, розовым туманом затянуло все вокруг... Все же Сила поднялся. И вовремя: выставив вперед автомат, на него шел немец с перекошенным от злобы лицом. Обессилевший Даглы Асад не смог перехватить немца, и Сила встретил фашиста сам: удачно отведя его удар, он подпустил противника вплотную и взмахнул автоматом, обрушив тяжелый приклад на голову противника, свалил его и принялся колотить, как безумный.
– Сила, хватит! Остановись! Эй, парень! Он же давно умер, – кричали ему партизаны, а Сила все еще колошматил поверженного врага.
Наконец он выдохся, поднял голову. Рядом, держась за горло и через силу улыбаясь, стоял Даглы Асад.
– Спасибо тебе, брат, – сказал он.
– Не за что! – ответил Сила.
Первый бой преобразил парня. Исчезли неуверенность, бесполезная суетливость движений, Сила почувствовал себя бойцом, боевой азарт понес его, как на крыльях.
А бой распался на несколько очагов. В стороне, на краю обрыва, один на один с фашистом бился Чуг. Противник уже одолевал его. Вовремя появился Сергей – он схватил ловкого, увертливого фашиста, поднял как пушинку и швырнул под обрыв. И все-таки немцы прижали Чуга и Сергея к самой кромке обрыва. Не подоспей на помощь Аслан – трудно бы им пришлось.
В самый разгар боя в поселке прогремел орудийный выстрел. Как потом узнали, это Цибуля открыл огонь из захваченной пушки. Огонь был довольно меткий, и он много способствовал благополучному исходу боя.
Не многим фашистам удалось спастись от партизанских штыков. Часть попала в плен. Не обошлось без потерь и у партизан. Были убитые, были раненые – Анита, словно заколдованная от опасности, перевязывала их прямо на поле боя.
Уже забрезжило утро, когда смолкли последние выстрелы. Партизаны принялись грузить на машины и подводы захваченные у немцев боеприпасы. Сила, забыв про усталость, помогал старшине подсчитывать трофеи, проверял пленных.
От пленных партизаны узнали, что с вечера в Цркно оставался фон Берг, и Сила (да и не один он) искал полковника. Среди пленных полковника не оказалось, не было его и среди убитых и раненых. Никто не знал, куда он мог деться. Один офицер, захваченный в плен в самом начале боя (он был в одном исподнем и дрожал от холода и от страха), настойчиво твердил:
– Полковник где-то здесь! Я видел, как он убегал вон туда, к оврагу. Далеко убежать он не мог!
– А ты почему не побежал за ним? – спросил Анатолий.
– Я? Не хотел... Я – плен... Я – итальянец. Полковник очень меня обижал...
Взяв с собой пленного офицера, Анатолий Мирно побежал к оврагу: нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из фашистов скрылся, тем более нельзя проморгать фон Берга; ведь в ту ночь в окрестности Триеста были посланы кроме партизан Анатолия другие подразделения, их действия были основательной подготовкой к общему наступлению на город, а если полковник улизнул, он поднимет тревогу.
Долго и бесполезно искали фон Берга.
– Сущий дьявол! Сквозь землю провалился, что ли? – говорил обескураженный итальянец.
Комбат с огорчением подумал о том, что фон Бергу удалось-таки скрыться.
Давно уже рассвело. Дотошный старшина и Сила между тем все еще продолжали подсчет трофеев. Среди захваченных партизанами машин Сила обнаружил советскую машину – ту самую "эмку", на которой он доехал до села Подгорное. Он обрадовался так, словно встретил старого друга, и побежал разыскивать Аслана.
– Ах, дорогой, – говорил он Аслану, – это у нас самый ценный трофей.
Аслан молча взялся за руль; сделав несколько кругов по площади, сказал старшине:
– Вот тебе транспорт, злодей этакий. Машина лучше новой, потянет порядочный груз. На, пользуйся нашей добротой!
Неулыбчивый старшина усмехался, весьма довольный.
Сила раздобыл фашистскую шинель и содрал с нее погоны. Теперь на нем, как и на других партизанах, все было трофейное: подбитые гвоздями ботинки, пилотка, шинель. "Что сказала бы Зора, увидев меня в таком виде? – думал он. – Эх, где-то она теперь? Получила ли мое письмо? Если получила, то как отнеслась к моему признанию?"
Самым сокровенным желанием парня было увидеть Зору, рассказать ей о своем первом бое, услышать ее родной, звонкий голос. Все-таки десять дней прошло, как они расстались, а столько пережито за это время – будто уже минула вечность!
БУДЕТ МАЙ
Удивительно, что, едва кончится бой, приходится думать о вещах будничных, ничтожных по сравнению с тем, что только что было... Каждое мгновение решалась чья-то участь, обрывались жизни; иногда неизбежная, казалось бы, смерть проходила стороной, даруя жизнь обреченному, а через какой-нибудь час люди думали о том, как поесть, где отдохнуть. И вот сейчас, не успев остыть после боя, Аслан искал помещение, чтобы разместить своих бойцов. Большой кирпичный дом на окраине показался ему для этой цели подходящим. Его обитатели ушли или спрятались давно: на кухонном столе стояли грязные тарелки, валялся засохший заплесневелый хлеб, вокруг вазы с гнилыми яблоками вились мухи.
Аслан не заметил, когда на пороге появился усталый, но аккуратно одетый мужчина средних лет. Слегка испуганный, он тем не менее очень вежливо поздоровался и сразу, словно подбадривая себя, заговорил:
– Синьор, располагайтесь тут как дома... Правда, здесь не прибрано... Я как раз собирался отметить день рождения, когда все началось... Извините, пришлось все бросить, и вот такое запустение...
Неслышно ступая, вошла заплаканная пожилая женщина.
– Синьор, фашисты нас ограбили, и мы не можем достойно...
Аслан хотел было сказать им, что не ждёт от них ничего – ему только нужно, чтобы бойцы могли где-то отдохнуть.
Но сказать об этом он не успел: на окраине поселка вспыхнула стрельба, и он выбежал на улицу...
В середине дня партизаны получили возможность отдохнуть, но о помещении уже не мечтали; устроились на земле кому как было удобней.
Аслан, чрезвычайно довольный своими бойцами (не ударили лицом в грязь, показали, как надо драться), присел на пень, чтобы записать впечатления дня. В последнее время он заносил в свой дневник все события, которые казались ему значительными. Он не знал еще, что каждое событие тех дней было значительно, и сухие строчки его походного дневника повествовали только о самом главном. Многое хотелось ему сказать о товарищах, но не хватало ярких слов; он писал о людях интересных, о делах отчаянных, а перечитывал дневник – и ругался; люди получались бледными, их поступки и дела обычными. Тем не менее он не отступал от задуманного и, как умел, записывал все, что видел. Дневниковые записи перемежались с мудрыми народными пословицами, каждую из которых можно было отнести и к друзьям, и к нему самому. "Жизнь – лучший учитель... Много знает не тот, кто много прожил, а тот, кто много видел..." Да, жизнь кое-чему научила его. Он многое испытал, многих-многих проверил на зуб... Здесь, на чужбине, настоящие люди раскрывают перед товарищем и торбу, и душу... Здесь видишь истинное лицо всякого; здесь вскрываются все язвы; познается явное и тайное; здесь сразу видна разница между громкими словами и делами...
Жизнь требовательна к людям. Но уж если она кого-то даст тебе в товарищи, предварительно испытав, то таким человеком надо дорожить.
И Аслан часто говорил друзьям, что не следует забывать друг друга и после войны. И все соглашались с этим, только Цибуля скептически улыбался.
– Молоды вы еще, а потому простодушны и мечтательны. Когда-то и я был таким. Помню, в самый разгар первой мировой войны я говорил примерно то же, что и вы теперь, и верил в то, что говорю. А потом как нахлынули свои дела и заботы, как закрутила, завертела нас жизнь, так мы и позабыли о своих обещаниях. Не помню, чтобы я кому-нибудь написал письмо или мне написал кто-то. Так и у вас будет, поверьте мне...
– Не знаю, как кто, а я привык выполнять обещания. Совсем другие в наше время люди, папаша, и я верю: если останемся живы – не потеряем друг друга, не забудем. Были друзьями в трудные дни и останемся ими на всю жизнь! говорил Аслан.
– Ну что ж, дай бог... – отвечал Цибуля.
– Дай бог... Да при чем тут бог? – горячился Даглы Асад. – От нас же это зависит! Мы на чужбине сдружились и побратались, и ничто не помешает нам дружить после войны! Да и как же без дружбы жить! Понять не могу!
– Правильно, Даглы Асад!
– Помню, отец мой – он был очень религиозный человек – рассказывал нам о езидах*, как они издевались над пророками. Так, бывало, рассказывал, что сам плакал, – заговорил Гусейн. – Если доведется вернуться, скажу ему: "Что там твои езиды, отец? Куда им до фашистов!" Попробуй забудь все, что они творили! А не забудешь этого, не забудешь и товарищей...
______________
* Езиды – по магометанскому верованию, убийцы пророков, Последователей Магомета.
– Да что это вы заладили: не забудем, не забудем? О чем тут спорить и толковать? Заведем-ка лучше другую пластинку! – предложил Даглы Асад. Разве уж нам нечего будет вспомнить, кроме наших бедствий? Нечего рассказать? Вот клянусь, Аслан, не утерпеть мне, расскажу я после возвращения домой и о твоих делах, о твоем героизме. Пусть знают все, что мы не сидели сложа руки и согнув шею!
– Положим, так. Но рассказывать-то зачем?
– Не хочешь? Ну тогда об одной девушке расскажу, – засмеялся Асад.
– Расскажи. За любовь, брат, не осудит никто...
– Не осудят, если нет на родине нареченной, – подхватил Даглы Асад. – А если была? Скажи правду, была?
– Может, и была, а может, и нет. Ты дай только вернуться на родину, а потом говори что угодно!
– Промолчу... если пригласишь нас на свадьбу!
– Будь спокоен... Но особенно не угрожай...
– Ладно, – примирительно махнул рукой Даглы Асад. – Вспомнил я о свадьбе и, знаешь, о чем подумал? Исполнил бы кто-нибудь нам арию Нигяр*, а? Попросить бы Мезлума? А?
______________
* Ария Нигяр из оперы Уз. Гаджибекова "Кёр-оглы".
– Не стоит. Ему не до игры...
– Почему же, в свое время он обещал... Госпиталь рядом, и Мезлум уже ходит...
– Едва ли он сейчас в состоянии играть...
– Ей-богу, чувствует он себя хорошо! Если хотите, поговорю с ним. Э, да посмотрите-ка, он как будто услышал нас и явился собственной персоной!
Действительно, к друзьям шел, опираясь на костыль, Мезлум. Он был худ и бледен (примерно таким он явился к партизанам), но в глазах его уже не было беспокойства.
Поздоровавшись, он сказал:
– Сходил бы кто за скрипкой...
– И как ты угадал, о чем мы говорили? – удивлялись друзья. За скрипкой они отправили Гусейна, а сами окружили скрипача, участливо справляясь о его здоровье.
Мезлум растроганно отвечал им.
Что касается их желания, то оно совпало с его желанием, ибо он чувствовал, что настал тот счастливый миг, когда он вновь приобрел право обратиться к сердцам друзей через посредство музыки. Он даже не спросил, что надо играть, а, прислонившись к стволу дерева и отложив костыль, взял скрипку, смычок, подождал, пока успокоится сердце и пройдет дрожь в руках, и заиграл...
Заиграв, он, казалось, забыл обо всем на свете, ничего вокруг не видел и не слышал. Голос Нигяр звучал в его душе, он передавал его проникновенное звучание скрипке, а скрипка несла его людям. Никогда еще не играл он так вдохновенно, так, что даже птицы в удивлении смолкли, а друзья забыли, что они на чужбине, и Адриатическое море показалось им Каспием, а Триглав Шахдагом*.
______________
* Шахдаг – гора на Кавказе, в пределах Азербайджана.
Скрипка пела словно человеческим голосом:
Как легкий дым, как сны,
Проходят дни весны.
Рыдай, Нигяр, рыдай, Нигяр.
Как в клетке дни текут твои,
Без ясных зорь, без роз любви.
За гранью мрачных туч
Услышь, любимый мой,
Что ныне солнца луч
Темней мне мглы ночной.
Мечтала: будет май
И рядом будешь ты.
Но пуст отцовский край,
Напрасны все мечты.
Рыдай, Нигяр, рыдай,
Рыдай, Нигяр, рыдай.
Мезлум остановился, глубоко вздохнул. Трепетному голосу Нигяр ответил голос ее возлюбленного, ее героя – Кёр-оглы. Голос постучался в сердце Мезлума – был этот голос волшебным голосом Бюль-Бюля:*
______________
* Бюль-Бюль (Мамедов) – народный артист СССР, певец, лучший исполнитель партии Кёр-оглы в одноименной опере.
Тебе предан я безраздельно,
Везде предо мной образ твой!
Зову – пусть бесцельно,
Люблю – беспредельно,
Но враг ненавистный, злой
Меня разлучил с тобой.
Один, без тебя, все грущу я,
Врагом сам себе в жизни стал.
Свою молодую подругу родную
Не раз я с тоскою звал.
Но никто здесь не поет мне,
Все вокруг спит в тишине, в тишине.
Но не брошу друзей, цель я знаю свою,
Верен буду мечте своей!
Пусть умру, путь пробью,
Вражью силу раздавим мы!
Друзья молча слушали. Они сидели на берегу моря. Около них лежали автоматы и карабины, сумки с патронами, пропыленные пилотки, шапки и кепи... Над ними свистели пули, но они не слышали их свиста, а слышали скрипку, и скрипка говорила им многое, очень многое об их собственной судьбе.
Мезлум перестал играть, посмотрел на товарищей и по их лицам понял, что он прощен...
...Да, было на днях такое дело. Такой спор. Такой разговор и такая игра на скрипке. И не грех записать это в дневник. Когда-то еще удастся взять в руки карандаш?
И Аслан склонился над блокнотом, совсем не думая о том, что где-то, в ста шагах, притаился противник...
ЧТО ПОСЕЕШЬ, ТО И ПОЖНЕШЬ
К утру прекратилась перестрелка. И почти тотчас прибежал связной от Анатолия, передал приказ продвигаться дальше. В результате упорных боев Випавская долина была очищена от врага, его гарнизоны в этом районе разгромлены, дорога на Триест – открыта. Рукой было подать до пригорода Триеста – Опчины.
Выйдя в назначенный пункт, партизаны в ожидании нового приказа лежали на солнце, наслаждаясь тишиной и беззаботным пением птиц, вернувшихся на свои места. Война еще продолжалась, но птицам не было до этого никакого дела.
Аслан сидел на бугре, слушал и не слышал птиц, видел и не видел окрестности. Внизу плавно колыхалось бирюзовое Адриатическое море. Глядя вниз, Аслан вспоминал бурный Каспий, сады и виноградники Апшерона. Вспоминал старую мать, друзей... Затем отгонял от себя воспоминания обо всем дорогом, что оставалось далеко-далеко. Ведь все равно никак не подашь весточку матери с другого конца света. Но она стоит перед ним как наяву. Отчего это? Может быть, сердце чует близкую встречу? Если ему суждено вернуться, он вернется, словно воскресший из мертвых... И никто из людей, не испытавших того, что испытал он, не в силах будет понять, как он счастлив...
Да, пожалуй, он расскажет обо всем, что ему пришлось пережить. Он будет дорогим гостем в каждом доме. Мать приготовит ему вкусный обед. Каждый день он станет ходить на работу. Каждый день будет видеть родные лица, будет слушать музыку, чарующие русские и итальянские песни, песни словен и хорват, песни родного народа, которые он никогда не забывал и пел в чужом краю...
Вдали от родины он больше прежнего полюбил все, что связано с ней. Давно ли удалось показать партизанам оперетту "Аршин мал алан", а вот послушай – мелодии и отрывки из "Аршин мал алана" звучат уже повсюду, несутся из села в село, прокладывая дорогу к сердцам людей. На улицах дети распевают арию Аскера, смуглые прекрасные девушки дивными голосами, каждая на свой лад, поют песни Гюльчохры...
Когда это слышишь и видишь, на глазах выступают слезы и чувствуешь себя отнюдь не чужестранцем здесь.
Если ты, советский человек, помогаешь местному населению в борьбе с фашизмом, разве ты – чужой? Если ты несешь идеи коммунизма, сеешь семена дружбы между народами, знакомишь людей с обычаями, традициями и музыкой народов, населяющих твою страну, разве ты не сыновний долг исполняешь перед родиной? Ты даришь что-то людям и сам берешь от них многое, неведомое тебе до сих пор... Каждым шагом своим ты доказываешь, что люди могут жить в мире и дружбе, что война – не то дело, к которому призвано человечество. Как знать, может, еще до победы ты поймешь, что после войны немцы будут искать не ссоры, а дружбы, – есть же здоровые силы в германском народе... А главное, после стольких страданий, достигнув цели, ты будешь счастлив...
Аслан закрыл глаза. И вдруг песня сама собой возникла в его груди и слетела с губ. Он запел – сначала вполголоса, потом во всю мощь легких. "Уджа даглар башинда" – "На вершинах высоких гор" – так называлась песня. Он пел ее, и ему становилось легче и радостнее. Будь под рукой звонкий тар*, он пел бы и пел... Но тара нет. Ну что ж, потерпим... Когда-нибудь услышим и звуки тара...
______________
* Тар – азербайджанский народный музыкальный инструмент.
Сверху посыпались камни: кто-то спускался с горы.
Аслан очнулся и приказал остановиться мечтам. "Сперва освободим Триест, а там посмотрим", – подумал он и встал.
К нему, широко улыбаясь, шел Сила.
– Анатолий зовет. Наверное, опять предстоит новое дело.
– Ну что ж, дружище, идем!
