Текст книги "Сачлы (Книга 1)"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Беги за бухгалтером, – бросил Кесе председатель и снова налетел на превратившегося в заплеванный придорожный камень Абиша. – Эй-эгей, "элемент", почему залепил свою мерз-кУю пасть воском? Пока не поздно, покайся!

Абиш лишь невнятно мычал, словно онемел.

Бухгалтер Мирза был мудр и нетороплив в своих поступках. Получив пакет, он решил, что либо Абиш и Кеса окончательно рехнулись, либо и раньше были умалишенными. И потому без лишних размышлений спрятал пакет с пятью сургучными печатями в ящик своего письменного стола.

Председателя исполкома Мирза вовсе не боялся и вошел в его дом спокойно, поклонился:

– Салам-алейкум!

В комнате уже был следователь Алияр. Этот прыткий юноша, не в пример Мирзе, держался перед Субханвердизаде подобострастно.

– Где телеграмма? – свирепо выкатил на бухгалтера глаза Гашем, не снимая с плеча Абиша тяжелой, словно чугунной,

руки.

– Это какая телеграмма? Пакет, что ли?.. Да вот! – И вынул из нагрудного кармана френча конверт.

Кеса был готов танцевать от счастья: беда миновала, и он целиком в выигрыше, не под конем, а на коне...

Вдруг Абиш, пьяно усмехнувшись, бросился к бухгалтеру, вырвал пакет и растерзал его в мельчайшие клочья.

– Арестуйте меня! – завывал он, раздирая бумагу. – "Элементу", сыну "элемента" место в тюрьме!..

– Фу, наконец-то ты сказал правду! – Субханвердизаде с облегчением перевел дыхание. – Действительно, твое место, негодяй, в темнице!.. Товарищ следователь, – обратился он зычно, словно находился на площади, к Алияру, приступите к исполнению своих обязанностей!

– Послушайте, – Мирза возмутился: пожалуй, он один из присутствующих не забыл о милосердии, – да его надо отправить сперва к врачу! Вы же его довели до исступления!

– Не твое дело! – огрызнулся Субханвердизаде, и в глазах его сверкнул такой огонек, что у Кесы кровь заледенела в жилах. – Заступаешься за агента бандитов? Может, станешь на суде отрицать, что он только что признался в своих преступлениях?

– Я заступаюсь, товарищ председатель, за больного, – с достоинством ответил Мирза. – И прошу на меня не кричать, я не

пугливого десятка...

– Нет, ты забоишься! – Гашем задохнулся от бешенства прг:

виде такого неповиновения.

Зато Кеса восхищался своим повелителем и чувствовал, что менять этого волка на слабовольного, мягкого характером Мадата еще не следует...

– Ну, я в ваших грязных делах не участвую, – отрезал Мирза. – Надеюсь, что следователь Алияров вспомнит о своем долге,

Выйдя в сад, он с возмущением потряс кулаками: "О бессовестный зверь! Ну, найдется и на тебя меткая пуля".

Конечно, это пожелание относилось не к затравленному Абишу, а к Субханвердизаде.

А в комнате тем временем Гашем, заговорщически подмигнув следователю, сказал, понизив голос:

– Похоже, что этот чертов бухгалтер передает кое-какие сведения в горы... шайкам разбойников!

Тотчас же Кеса заявил, что замечал, как по ночам Мирза отправляется куда-то за город, по направлению к лесу.

Председатель наградил его за это лжесвидетельство благодарным взглядом.

– Значит, ты и составь акт о взломе моего сейфа! Приосанившись, Кеса уверовал, что судьба к нему благосклонна.

– А ты начинай следствие, – велел Гашем Алияру. – Что касается ареста или взятия его на поруки, то я в дела прокуратуры, сам понимаешь, не вмешиваюсь. Закон!..

– Да, закон! – жалобным тоном повторил Алияр, а сам в тайне души почувствовал, что он угодил в сомнительную– историю, выпутаться из которой будет ох как нелегко.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Гашем в мечтах тешился с Рухсарой, оправдывая этим пословицу: "У медведя сто фокусов, и все сто из-за одной спелой груши". Сачлы все-таки согласилась, зажмурившись от страха, осушить до дна рюмку коньяка и захмелела. Но, может, ее опьянила мужественная красота Гашема?

И наконец-то Сачлы очутилась в его объятиях!..

В этот момент заскрипела дверь, но на пороге появилась не прелестная застенчивая девушка, а все тот же Кеса.

– Чего тебе? – рявкнул Гашем.

– "Молния". В собственные руки!

И, склонившись, Кеса подал хозяину бумажку.

– Ну, ведь все лее знают, что ты болен, тяжело болен! – захныкал он. – И все-таки утруждают именно тебя одного работой!.. Как это ужасно...

– Убирайся! – махнул рукою Субханвердизаде.

"Сбор средств государственному займу сорван план вашему району выполнен двадцать процентов примите меры..."

Послание во всех отношениях неприятное. Конечно, можно все грехи свалить на Мадата, но ведь все искусство Субханвердизаде до сих пор и заключалось в умении ослепить глаза начальству. -Значит, придется выкручиваться самому.

Босиком он добежал до телефона, рывком снял трубку.

– Сберкассу! Мешинова!

Однако Мешинова на месте не было.

– Выступает где-то по линии Общества безбожников, – осторожно подсказал за спиною Гашема Кеса. – Совершенно обнаглел и разложился!..

Субханвердизаде несколько раз подряд шумно дунул в трубку.

– Прокурора!

Но и прокурора, и следователя Алияра на работе тоже не оказалось.

– Да где же они?

– В больнице! – шепнул Кеса. – На приеме у ангелоликой Сачлы!.. Клянусь твоим здоровьем, приемная больницы забита людьми, иголке некуда упасть. Весь городок взбесился!.. Служащие утром бегут не в свои учреждения, а прямо в больницу.

Кеса увлекся и мог бы так разглагольствовать бесконечно, но взбешенный Субханвердизаде вытолкал его из комнаты.

Снова предался было думам, но вскоре пришел Мадат. Субханвердизаде предложил ему сесть еле слышным, слабым голосом. Они разговорились.

– К сожалению, у нас все делается в порядке единоначалия, – сказал Мадат. – Вот ты, товарищ, захворал, и фактически в исполкоме некому работать. Уехал Демиров, и я как будто уже не справляюсь с обилием всевозможных дел. Видно, опыта еще нету! – Он опустил голову.

Лежащий ничком на кровати Субханвердизаде пренебрежительно повел носом.

– Гм... Это опять интриги Демирова и татарчонка! Вот погляди, все свалят на тебя, ты, дескать, провалил мобилизацию денежных средств по району! Ну и, конечно, вспомнят те... тифлисские выступления.

– Да никаких выступлений не было! – прокричал хриплым голосом удрученный Мадат. – Вот привязались!

– Я и не говорю, что были выступления, – рассудительно заметил Субханвердизаде. – Если твой гага останется живым, то помни, он не даст тебе упасть! А на эту телеграмму не обращай внимания. Ты еще не привык, а на меня-то такие "молнии" сыпятся непрестанно. В других районах положение с реализацией займа еще хуже!

– Ну, знаешь, это не утешение.

– Выполнение бюджета я беру на себя, – самоотверженно заявил Гашем. – А ты отправляй-ка всех работников в горы, да и сам собирайся по знакомым тропам путешествовать где-нибудь подальше. Прояви себя в аулах, на деле, в колхозе.

Мадат покорно кивнул.

"Редко посаженная репа слаще густоветвистой", – с хитрецой сказал себе Субханвердизаде и продолжал:

– Без тебя я здесь вырву эти мерзопакостные интриги с корнем, со всеми отростками, сожгу на костре, чтоб весь мир увидел, как мы расправляемся с клеветниками! – Подумав, он добавил: – Райком комсомола в полном составе тоже гони в горы!..

Против воли Мадат усмехнулся: у Субханвердизаде – острый ум... Вот этого отрицать нельзя: умница.

– Значит, поезжай и не волнуйся! В обиду не дам.

Мадат ушел, немного приободрившись.

Проводив его недобрым взглядом, Гашем скривил плоские

бесцветные губы: "Похоже, что Демиров хочет сделать тебя, братец, председателем исполкома... Ну, не бывать этому, не бывать!" И зычно протрубил:

– Эй-эгей, Кеса, тащи сюда Худакерема!

Уже проведавший о неприятной телеграмме, председатель районного отделения Общества безбожников Мешинов ступил в комнату робко, заранее придав лицу беспросветно унылое выражение.

Субханвердизаде распекал его за бездеятельность с такой яростью, так оглушительно, что подслушивающий за дверью Кеса беззвучно хихикал в кулак, решив, что теперь-то Гашем окончательно лишит Худакерема доверия.

– Немедленно усилить мобилизацию денежных ресурсов! Любой ценою заставить колхозников подписываться на заем! – отрывисто распоряжался председатель.

Однако далее события развивались совсем не так, как ожидал Кеса. Уже через минуту Субханвердизаде и Худакерем о чем-то шептались, и как ни напрягал слух безбородый на терраске, услышать ничего не удалось...

– Имей в виду, что Заманов собирает на тебя материал, говорит, что будь председатель Общества безбожников на своем месте, то фанатизм и суеверия не могли б так распространиться в нашем районе! – подзуживал Гашем собеседника. А если сберкасса в этом месяце провалит план финансовых накоплений, то твое дело – труба!.. Заманов только и твердит в райкоме, что исключительно по вине Худакерема в горах стало меньше руты (Суеверные люди сушили траву руту и подвешивали пучки над входной Дверью, дабы отвратить дурной глаз от семьи ред.).

– По анкетам в районе свыше трех тысяч безбожников! – сказал Мешинов.

– Э, кому нужны твои анкеты! – цыкнул на него Гашем. – Этот, Заманов в корне отрицает твою плодотворную деятельность. Он считает, что в борьбе с суеверием и религиозным фанатизмом нужно беспощадно применять силу. Дубинкой нужно орудовать!.. Уговорами не поможешь. И кроме того, у Заманова имеются против тебя материалы, – разжигал Субханвердизаде легко воспламеняющегося Худакерема.

– Ха, я чист, как горный снег! – отмахнулся Худакерем.

– Да, для меня, но не для Заманова... Этот интриган говорит, что партбилет Мешинова полон загадок!

– В партбилете красного партизана – загадки? – Худакерем то бледнел, то краснел.

– И партийный стаж будто поставил сам, и партизанское Удостоверение сам состряпал! – колол шилом извивающегося Мешинова Субханвердизаде. – Да ты не бойся, я не позволю, чтоб какие-то вороны ощипали нашего сокола!.. Заманов боится, что ты затмеваешь его своей революционной принципиальностью, вот и подвешивает на шею тебе бубенцы!

Худакерем взмахнул кулаками так, словно бросал вызов всему земному шару.

– Мы проливали кровь, создавали государство, установили диктатуру, а теперь всякие замановы-мамановы!.. Мы громили колчаков и Деникиных, а эти мне замановы нежились в объятиях своих толстых жен!

Субханвердизаде раскатился мелким ядовитым смешком.

– Что было, то прошло!.. Так уж получается, брат. Семеро с ложкой, а один с сошкой. И если мы, красные партизаны, не объединимся, не сохраним единства, то такие карьеристы, как Заманов, нас истребят одного за другим. Но вообще-то ты не тревожься, я заступлюсь, а теперь надо браться за распространение займа. Лозунг: в каждом колхозном доме – облигация!

– Кулаков бы надо заставить в первую очередь подписаться да внести деньги! – предложил Худакерем.

– Ну-у, много ли у нас кулаков-то? Это все выдумки Заманова: кулаки, кулаки... – брезгливо протянул Субханвердизаде. – Говорю: стучись в каждый деревенский дом, бери хозяина за шиворот, вытряхивай ему карманы!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Председатель райпотребсоюза Бесират Нейматуллаев в эти дни наблюдал за перевозкой товара со станции железной дороги в городок. Он всегда лично следил за разгрузкой и погрузкой, неотлучно сопровождал караван в пути, то ругался с возчиками, то угощал их водкой. Друзьям он объяснял так: "Свой глаз алмаз".

И действительно, ни на станции, ни в дороге, ни на базе обычно ничего не пропадало. Благодаря этому Нейматуллаев прослыл рачительным хозяином, "красным купцом".

– Да, да, товарищи, наш кооператив не знает ни усушки, не утруски! победно восклицал на совещаниях Бесират, а когда в зале раздавались дружные рукоплескания, скромно, но с достойным видом раскланивался.

Но внимание Нейматуллаева было поглощено не этими хлопотливыми, но несложными делами, а установлением дружеских отношений с ответственными работниками района.

Если прибывал на работу новый прокурор, или финансист, или инженер, прокладывавший в горах дорогу, то Нейматуллаев незамедлительно посещал приезжего на квартире, грустно озирал пустую комнатку, чемоданы и узлы, сваленные грудой на полу, и горько усмехался.

– Преклоняюсь перед энтузиазмом, товарищ! Ценю ваше бескорыстие! – говорил он, часто мигая, словно собираясь заплакать от умиления. – Но все-таки жить в таком сарае высокопоставленному государственному деятелю непристойно... Ведь к вам супруга скоро приедет с детишками! Нет, нет, я не допущу такого надругательства над лучшими кадрами района.

И если новоприбывший не отличался проницательностью, не чувствовал подвоха, не дорожил своим добрым именем, то уже к вечеру квартира его была чисто вымыта и выскоблена кооперативными уборщицами, заставлена добротной мебелью, шкафы были набиты посудой.

Да, Бесират был ловок, бдителен, умел вовремя закрыть брешь и с наличностью в кассе, и с товарами на базе, и пользовался неограниченным доверием, и благоденствовал, жил припеваючи, да еще кое-что откладывал на черный день.

Жена его Мелек Манзар-ханум усиленно скупала золотые монеты, золотые часы, золотые браслеты и пояса, и все эти сокровища умный Нейматуллаев хранил в сундуке, разумеется, не у себя дома, куда могли нагрянуть с обыском, а у свояченицы-ворожеи, живущей в неприметном домике, обнесенном высокой каменной оградой.

Вернувшись сегодня со станции, Бесират заглянул на минутку в правление, подписал кое-какие срочные бумаги, обошел магазины, амбары, склады, узнал о затянувшейся болезни Субханвердизаде, дал не очень-то скучавшей в его отсутствие Мелек Манзар-ханум указания о неотложных делах...

И, надежно спрятав под пальто отрез дивного шевиота, нахлобучив на глаза папаху, он отправился в гости, невзирая на разбушевавшуюся непогоду. На улице было грязно, скользко. Водосточные трубы выбрасывали ему под ноги пенистые потоки. Густой непроницаемый туман закутал горы. Лишь раскидистые дубы-великаны стояли, не теряя обычного достоинства: тугие капли дождя скатывались по их шатрам, не успевая проникнуть в листву.

Благоразумный Нейматуллаев решил сперва навестить Кесу, дабы выведать свеженькие новости, осведомиться о здравии хозяина: пришло ли долгожданное улучшение или таинственная болезнь все еще не отступает?

Забившись в свою каморку, Кеса под дремотное мурлыканье раскинувшегося на подушке кота упражнялся в умении подписываться, скреплять подписью циркуляры и документы того учреждения, которое ему предстояло в ближайшем будущем возглавить... Мастерство, художественность начальнической подписи, по мнению Кесы, являлось основой служебного авторитета ответственного работника.

То и дело слюнявя кончик коротенького обгрызенного карандаша, Кеса прилежно покрывал листы бумаги каракулями. "Мне нужно придумать подпись заколдованную, чтоб была прочнее любой круглой и даже гербовой печати, твердил себе Кеса. – Зачем начальнику грамота? Пусть бухгалтеры и никчемные секретари, такие, как бедняга Абиш, владеют грамотой, а мне нужна закорючистая подпись, чтобы в ней сам черт не разобрался!"

– Эй, Кеса, сын Кесы! – негромко окликнул его из-за двери Нейматуллаев, сдувая с отвисших усов ртутные капельки дож-Ля. – Отворяй!

Со вздохом оторвавшись от милого сердцу занятия, Кеса отомкнул дверь, впустил вымокшего, залепленного грязью кооператора.

– Калоши принес? – спросил он, не желая тратить время на приветствия.

– Будут тебе и калоши, – сказал Нейматуллаев, снимая и вешая на гвоздик пальто. – Как там-то? – И кивнул на перегородку, за которой в темноте и духоте страждал Гашем.

– Мне обыкновенные калоши не нужны, – деловым тоном заявил Кеса. – Мне нужны калоши открытые, для сапог!

– Да ты что, буржуй?

– От такого слышу! – отрезал Кеса, пачкая себе губы чернильным карандашом, и снова принялся пятнать бумагу извилистыми завитушками.

– Что за несчастье разразилось над нами, братец? – дрожащим голосом спросил Нейматуллаев, оглашая комнату горестными вздохами.

– Болен, болен я, Бесират! Горе мое велико! – тяжело дыша, сказал Субханвердизаде.

"Не приведи аллах, Гашем-гага помрет! Как же это отр-азит-ся на моей судьбе? – с лихорадочной быстротою думал Нейматуллаев. – Каково мне придется в руках Демирова и этого татарчонка? Кажись, они вдвоем начнут выдергивать мне усы волосок за волоском!.. Притом ни один из них не отведал приправленного шафраном плова – изделия моей Мелек Манзарханум!.."

Окутанный покрывалом скорби, Бесират положил на столик у изголовья кровати отрез великолепного шевиота – подарок страждущему, сложил руки на груди и завел проникновенно:

– Ай-ай-ай, мотор из металла и тот перегревается! Ком же это нужно, чтоб ты, братец, рубил топором свое же здоровье? Может, ты хочешь поужинать?

– Ничего мне уже не надо!

– Как можно!.. Да ведь моя Манзар лучше, слаще всех районе готовит не только плов и довгу, но и шорбу из цыпленка с алычой для кислинки!

Действительно, Мелек Манзар-ханум не раз приносила Гашему в фарфоровой миске превкусную шорбу и прочие лакомые яства, и кормила его с ложечки, как дитятю, и оправляла постель...

Но шорба Манзар-ханум была Гашемом уже сполна испробована, и теперь его тянуло к едва-едва распустившемуся бутон к благоуханной розе, – сорвать бы цветок, поднести к своему мясистому носу с раздутыми ноздрями, опьяниться ароматом Сачлы, о дивноликая!

Однако Нейматуллаев настойчиво навязывал братцу и шорбу и Манзар-ханум, полагая, что Гашем в конце концов не отвергнет дара, – "верблюд мечтает о дальнем луге, а пасется там, где ближе...".

Но, зевнув раза два подряд, Гашем-гага наотрез отказался и от шорбы, и от аппетитной ханум.

– Прокурор затевает дело, – как бы случайно обронил он.

– Что, или кошка отгрызла нам язык? Неужто мы бессловесные? – громовым голосом воскликнул Иейматуллаев, побледнев от возмущения.

– Дело не в языке, а в удобном поводе, – сказал Субханвердизаде, сильно закашлявшись. – Не забудь, братец: в чьих руках рукоять меча, тот и будет рубить в схватке!

– Это я понимаю, – с мрачным видом согласился кооператор. – Раскрыв пасти, как акулы, завистники хотят меня проглотить живьем!.. Да и взять ту же Афруз-баджи, супругу выскочки Мадата, – ведь она буквально на ножах с моей Манзар-ханум. Почему, дескать, жена кооператора меняет шелковые платья трижды на день? А могла бы догадаться, что ее Мадат только вчера начал работать, а я, как Фархад (Каменотес Фархад – герой поэмы Низами – ред.), столько лет дроблю ломом скалы в горах!.. Детей у нас нету, не благословил аллах! Куда же мне тратить свои законные премии, как не на украшение любимой женушки? Вот я сегодня привез тысяч на десять самых редких тканей, так неужто должен выложить их Аруз-баджи, а не обеспечить ими руководящие кадры?

На терраске раздались тяжелые твердые шаги.

Солидный житейский опыт заставил разговорившегося Нейматуллаева схватить отрез шевиота со столика.

– Куда спрятать, гага?

– Засунь поглубже под тюфяк, сын кяфира! – сердито прошипел Субханвердизаде. – Заморыш пустоголовый!.. Жаль, что Мелек Манзар со своей черной родинкой досталась такому слюнтяю в удел!

– Тоже скажешь, – подобострастно хихикнул кооператор.

Тем временем в комнате появился прокурор Дагбек Дагба-шев. Он был заметно навеселе. Синие глаза его пылали, на щеках то вспыхивали, то исчезали багровые пятна. Бормоча под нос невнятные ругательства, он стянул забрызганную грязью шинель солдатского образца, бросил ее на стул.

– Уметайся! – шепнул Субханвердизаде.

– А как же дело? – И Нейматуллаев глазами показал на прокурора.

– Беру на себя.

– Значит, братец, я велю Мелек Манзар-ханум сейчас же приняться за стряпню, – ликующим голоском громко сказал кооператор, направляясь к выходу. Сварим для тебя шорбу с кислинкой. Плотно поужинаешь, пропотеешь, вот завтра и вскочишь с койки молодец молодцом!..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Субханвердизаде беседовал с прокурором.

– Где шлялся?

– Гостил у той самой старухи, которая ночью летает в ступе с метлой по поднебесью! – без должной почтительности хохотнул Дагбашев. – Сказал ей: "Бабушка, заклинаю тебя своей судьбой, считай, что я, вытянув ноги, умираю у тебя на глазах!.."

При этих щекочущих любопытство намеках Субханвердизаде жадно чмокнул губами.

– Ну и что-нибудь выгорело?

– Ого, еще как!.. Рыдала, заклинала, что готова служить верно и беспорочно до скончания века, лишь бы я выпустил из тюрьмы ее единственного брата!

– И ты уже выпустил? – заинтересовался Гашем. – Как говорится: "Увидал молла голубцы и забыл про Коран".

– Зачем же мне торопиться? – с удивлением сказал Дагбек. – Сто дней уламывал и упрашивал эту упрямицу... Какой же кяфир, сын кяфира, откажется от красотки Дильбар, не насытившись ее прелестью?

– Измена! – вскричал Субханвердизаде сдавленным голосом. – Злостное использование служебного положения!..

– Хе! – Дагбашев был настроен далеко не уступчиво. – Всегда рамазан один раз в году (Рамазан – один из месяцев мусульманского календаря, время пост;? и воздержания. В данном случае звучит иносказательно: одиннадцать меся цев можно бражничать и распутничать, а в пору рамазана поститься – ред.). Не только старших, но и младших тянет на сладенькое.

– Стыдись! – сурово оборвал его Гашем. – Пользуешься в низменных целях своим положением, а делаешь вид, что стоишь на страже закона! Однако Сейфулла Заманов кое о чем уже догадывается.

У Дагбашева характер был покруче, чем у Гашема.

– Нужны, братец, доказательства! Требуются хотя бы три свидетеля. Без полноценных свидетелей вся эта болтовня – пустой орех... И красотки Дильбар Заманов никогда не доищется. На сто ворон достаточно одного меткого камня из пращи!.. Многие толкуют о распутстве Мелек Манзар-ханум, но я лично ее не осуждаю, ибо не имею доказательств.

Субханвердизаде гневно свел брови.

– Если твои глаза, пьяница, еще способны видеть, то взгляни как-нибудь на разбухшие папки у Заманова, – пригрозил он.

Дагбек с деланным изумлением оглянулся.

– Где же Нейматуллаев? Исчез, как просо в жерновах мельницы! А мне, признаться, захотелось полакомиться шорбой с кислинкой.

– Вот тебя Заманов и Гиясэддинов и смелют, как просо, – с истинным наслаждением пообещал Гашем. – Они тебе, племяннику кулака, привяжут бубенец на шею.

– Я юрист, – бесстрашно возразил Дагбашев. – Стращай этой девяткой (Девятка в баккара бьет все карты; открывший девятку – выигрывает – ред.) других! Никто за предков, а тем более за дядюшек не в ответе.

– Тебе же поручили дело Нейматуллаева, расхитителем его прозвали, хищником, – не унимался Субханвердизаде.

– Закон подобных поступков не допустит! Твой дядя ку-у-улак!.. издевательски пропел он, явно передразнивая Гашема. – А Нейматуллаев кристально чистый кооператор, и я не позволю Мелек Манзар-ханум оросить нежные щечки слезами! Как раз Заманов намекал мне, что в исполкоме творятся безобразия.

– Это он говорил о трех тысячах пособия, какие я вручил тебе, дармоеду, осклабясь, заметил Субханвердизаде.

– Все ответственные кадры получают пособия. Не станет он привязываться к бедняку пролетарию.

Да, такого смельчака было трудно смутить...

– Ты чего разошелся? – гаркнул Гашем. – Окати-ка голову холодной водой, авось поумнеешь!

– Справедливы твои слова, братец, – безропотно согласился Дагбек, твердыми шагами прошел в соседнюю комнату, шумно заплескался там под рукомойником. Вернувшись, он взбил гребешком волосы, потемневшие от воды, носовым платком тщательно вытер лицо и руки.

– Так что же делать? – спросил он.

Обрадовавшись, что привычное чинопочитание восстановлено, Субханвердизаде распорядился:

– Арестуй директора маслозавода. Он – старинный друг Заманова, всегда обедают вместе. Проведи внезапную ревизию. Безусловно, обнаружится нехватка!.. Не может быть, чтоб директор не сдабривал маслицем кушанья, подносимые Заманову. Вот мы и бросим тень на принципиального и неподкупного Заманова, мечтательно заметил он.

– Не годится, – подумав, сказал Дагбек.

– Почему же не годится?

– Потому что это пустяки, и никого они не заденут, не запятнают. – И Дагбашев встал, давая этим понять, что беседа окончена.

– Подожди, – схватил его за полу френча Субханвердизаде. – Куда? Видел нашего "лесного друга"? У Зюльмата был?.. Как, его все еще кормит и ублажает твой дядюшка, почтенный Гаджи Аллахъяр?

– Ну, был. Ну, видел, – нехотя ответил Дагбашев.

– Когда? Где? В котором часу? – Теперь Гашем и Дагбашев словно поменялись ролями.

– Я ехал мимо скалы Ак, пробирался сквозь густой можжевельник... Милиционера Хосрова я оставил в деревне.

– Так, так, – понукал его Субханвердизаде.

– Кругом густой лес, тишина. В ушах звенит... Смотрю, из-за камня торчит дуло винтовки. Признаюсь, испугался, придержал коня... Но протянуть руку к нагану уже поздно. Подумал: в горах "лесных братьев" немало, – кто в суматохе отличит меня от Заманова? Всадят вот сейчас в ребра пулю и унесут мою старенькую серую шинель. Да еще кожу с меня сдерут, набьют ее навозом. Сижу в седле неподвижно, боюсь пошевелиться, вот-вот конец...

– Э, не мямли, ради аллаха, не мямли!

– А со всех сторон в лесу слышатся посвисты, и, конечно, не птичьи... Окружают меня, берут в тиски. Даже небо вдруг почернело от страха за мою судьбу. Но дуло винтовки неожиданно исчезло, из-за кустов вышел Зюльмат, снял меня с седла, обнял и, будто соль с моего лица слизывал, всего покрыл поцелуями. Не мешкая, я отдал ему все полученные от тебя, братец, "зернышки"... – нараспев, словно урок отвечал учителю, рассказывал Дагбашев.

При этих неосторожных словах Субханвердизаде скривился, бросил тревожный взгляд за дверь.

– Зюльмат сказал: "Клянусь хлебом-солью Гаджи Аллахъяра, моя жизнь принадлежит тому человеку". Ну, значит, тебе, братец! – простодушно добавил Дагбашев, хотя объяснений тут не требовалось.

– А как он себя чувствует? Каково настроение?

– Ах, он ужасно изменился, – паясничая, вздохнул Дагбашев. – Усы его пожелтели и отросли до того, что их можно вполне закладывать за уши. Глаза будто провалились в колодец и сверкают оттуда, из мрака, битым зеркальным стеклом! За каждую щеку можно легко впихнуть по куриному яйцу, – так исхудал... От шинели остались одни лохмотья, на ногах чарыки, брючишки тоже в клочьях...

– Дальше, дальше! – И Субханвердизаде в изнеможении

закрыл глаза.

– А дальше он сказал, что скитания в горах довели его до полного отчаяния, что переходить то и дело Араке, захлебываясь в волнах, невозможно, что колхозы-совхозы укрепились и крестьяне от них уже не отстанут. И если ты, братец, к тому же проведешь в горах шоссе, то нашему "лесному другу" придется незамедлительно поднять обе руки вверх и сдаться на милость победителей.

– Да ведь татарин расстреляет и его и нас! – бешено взвыл Субханвердизаде.

– Ах, как правдивы твои слова, братец! – восхитился Даг-бек Дагбашев. – Но не исключена возможность, что Зюльмата-то амнистируют, а тебя поставят к стенке.

Субханвердизаде так привык пугать людей, что не допускал мысли, что и его можно одним небрежно брошенным cловцом привести в смятение.

– На что же надеется этот длинноусый бродяга?

– А он считает, что у советской власти сердце великодушное. Упаду, дескать, в ноги Демирову, попрошу у партии прощения, может, и сжалится... Сказал еще, что в Иране те самые, ну, толстопузые, непрерывно его обманывают, облапошивают, так лучше уж умереть в родном гнезде, чем нищенствовать на чужбине.

– У-у-у, дурак, безмозглый слизняк! – прорычал Гашем в бессильной ярости.

– Ну, так я ему не мог сказать, – пожал плечами Дагбашев; улыбался он наивно, совсем по-детски. – Я лишь напомнил пословицу: "Разводишь пчел, не жалуйся на укусы, – тебе же доведется облизывать пальчики!"

– А он? – продолжал допрос Субханвердизаде, прикидываясь невозмутимым.

– А он сказал, что терпит все напасти исключительно из-за Гашема, что фотографию Гашема-гаги ему показывали в Иране люди, разговаривавшие на английском языке... И он, значит Зюльмат, поклялся во всем слушаться товарища председателя исполкома.

– Что у тебя за отвратительная манера выражаться! – вспылил Субханвердизаде.

– Каков есть, – мерзко хихикнул Дагбек Дагбашев. – Похоже, что наш "лесной друг" сварит в кипящем котле наши головы, сожрет, обглодает их, а голые сухие черепа наденет на свой дорожный посох и поднимет высоко к небу! – плавно закончил Дагбашев.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Серебристый самовар шумел, плевался крутыми струями пара, подбрасывал дребезжащую крышку. Отправившись на базар, Афруз-баджи забыла о нем, не прикрыла конфоркой трубу.

Не обращая внимания на возмущенно бурлящий самовар, Мамиш и Гюлюш, проснувшись, откинули одеяльца и, с удовольствием болтая в воздухе голыми ножками, мирно беседовали.

– Все-таки мой автомобиль куда лучше твоей куклы! – серьезным тоном заявил мальчик.

Гюлюш не согласилась с таким утверждением, схватила со стула голубоглазую, русоволосую, с неправдоподобно красивым, личиком куклу и осыпала ее жаркими поцелуями.

– Твоя машина ржавая, грязная! – обидчиво выкрикивала она. Моя дочка нарядная, красивая, ласковая!.. Брат презрительно шмыгнул носом.

– Поеду на своей машине по улице, всю тебя вместе с куклой запорошу пылью!

– У моей дочки глазки, а твоя машина слепая, – уколола его самолюбие сестра.

Подумав, Мамиш нашелся:

– Нет, у автомобиля фары!

– Ночью же они не светятся, – рассудительно возразила Гюлюш.

Такого неслыханного поругания парнишка не смог стерпеть и с воплем: "Машина железная, а твоя дура – стеклянная!" – спрыгнул с кровати, вырвал из рук оцепеневшей от неожиданности сестры куклу и со всего размаха ударил ее об пол.

Черепки брызнули во все стороны, а на кровать к Гюлюш упали фарфоровые, бессмысленно нежные, связанные, как теперь оказалось, проволокой глазки ее ненаглядной дочки.

Характером Гюлюш выдалась в Афруз-баджи, – не в отца.

Захлебнувшись рыданиями, она разъяренной кошкой слетела с кровати и вцепилась острыми ноготками в щеки брата.

– Му-уу, ма-ма-ааа! – завыл Мамиш, даже не пытаясь сопротивляться.

Сцепившись клубком, брат и сестра выкатились сперва на терраску, потом по ступенькам во двор, не переставая кусать, царапать и колошматить друг друга.

Хотя Афруз-баджи решительно браковала все товары, после препирательства, обмена взаимными "любезностями" с продавщицами, бешеной тяжбы из-за каждого гривенника ей удалось набить зембиль мясом, маслом, сыром, медом.

Кесе к этому времени уже начала изменять обычная выдержка.

– Может, хватит, ханум?

– Как это хватит? А рис?! – возмутилась Афруз-баджи и сорвала все накопившееся раздражение на пригорюнившемся

безбородом.

К счастью, у молчаливого мужчины с повязанной тряпкой головою рис оказался и литым, зерно к зерну, и сходным по цене. Афруз-баджи приобрела сразу пуд, вырвав не без труда у торговца скидку на оптовую закупку, и велела ссыпать рис в захваченную из дома ситцевую торбу.

– Взвали на спину и неси попроворнее! И без того задержалась, дома детишки без присмотра.