Текст книги "Сачлы (Книга 1)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
. Как видно, ответственность за их судьбы влила мужество в исстрадавшуюся душу матери.
Превратиться в бурно пылающий факел действительно не страшно, сгореть, улететь в небеса, к звездам искоркой и угаснуть там, но расстаться с калекой матерью, с братом, с сестрами, требующими ее попечения и заботы, и страшно, и позорно. Жизненный жребий Рухсары непереносимо тяжек, но ее матери было еще хуже, и она не сломилась, не взроптала на свою долю, а продолжала в поте лица нести ношу по ухабистой дороге.
Что бы ни случилось завтра с Рухсарой, но умереть от своей руки она не в силах, нет!..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Таир Демиров задумчиво смотрел на письмо, полученное от Нанагыз для Рухсары. Его мучило раскаяние, что он не удосужился до сих пор узнать, как же устроилась на новом месте в чужом городке девушка? Да, все та же проклятая "текучка" заедает!
Здесь, в Баку, вечерами выпадали свободные часы, и он долго беседовал с Гиясэддиновым о положении в районе и не скрывал от Алеши, что недоволен собою, своим стилем работы. Хлопотни много, разговоров еще больше, а результаты пока плачевные.
В 1930 году в пору всеобщей коллективизации, в горный район прибежали, на конях примчались кулаки из равнинных сел и деревень и быстро подружились с местными уцелевшими богатеями и подкулачниками. Скрывались "лесные братья" в пещерах, в глухих ущельях, в дремучих непроходимых лесах. Они создавали мелкие банды, убивали активистов, поджигали колхозные конюшни и скотные фермы, они похищали овец из колхозных стад. Во всех отрядах было несколько сотен головорезов. Сперва у них было свое, припрятанное еще со времен гражданской войны оружие, а затем появились карабины с иностранным клеймом, привезенные с того берега. Мятеж вспыхнул одновременно во многих аулах и слился в один смрадный костер, бандиты захватили на время даже районный центр, прервали связь с Баку.
С пеной у рта заправилы контрреволюционного мятежа вопили на площадях, на сельских сходках:
– Сегодня большевики согнали в одно стадо ваш скот, коров, овец, а завтра – уже получено распоряжение из Москвы! – сгонят в одно стадо ваших жен, дочерей, сестер и невест! И будут жены – общие, колхозные, и невесты – общие, колхозные! И станут все, мужчины, женщины, спать под одним одеялом, а ширина его пятьдесят аршин!
Кровь стыла в жилах слушателей: и верить не хочется, и не верить боязно.
Моллы в белых высоких чалмах, сеиды, подпоясанные зелеными кушаками, неистовствовали, грозно вещали, приподнимаясь на цыпочки и плюясь:
– Правоверные! Гибнет исламская вера, богохульники топчут Коран грязными сапогами. Отдав аллаху душу без благословения священнослужителей, мусульмане отправятся прямой дорогой в ад!.. А живые испытают тысячу и одно бедствие и позавидуют покойникам и возопят в муках, но уже будет поздно, ибо сами виноваты – от бога отреклись, пошли в большевистские колхозы!..
Атаманы мятежников приказывали:
– Если слуги аллаха не имеют револьверов и винтовок, то берите в руки топоры, секачи, вилы! Идите к нам под знамена священной войны – джахада! А кто в бою падет смертью храбрых, тот станет шехидом и попадет в светлый рай! А оставшиеся живых будут казн – победителями!!
Проникшие в советские учреждения сынки беков, помещиков, торговцев, из предосторожности отсекшие от имени отцов и начало и конец (То есть приставки, свидетельствующие о дворянском происхождении – ред.), поддерживали связи с мятежниками, всячески; вредили, облагали середняков непомерными налогами, крали секретные документы и продавали их агентам на тот берег, распространяли проповеди молл и сеидов.
Советская власть занесла над контрреволюционным охвостьем карающую десницу и приказала частям Красной Армии ударить по мятежникам.
Вся кулацко-бекская армия была уничтожена, обращена во прах. Лишь в камышах Куры и Аракса, лишь в потаенных пещерах схоронился кое-кто из двуногих хищников.
Борьба была беспощадной, и немало коммунистов, комсомольцев, колхозных вожаков встретили смерть на поле брани; имена их всегда будут священными для советского народа; героические образы их – слава Азербайджана.
Два года миновало с той поры, но остатки банд, разрозненные кучки "лесных братьев" все еще прятались по глухим углам, огрызались в бессильной ярости подлыми выстрелами в спины учителей, председателей колхозов, районных работников, похищали комсомолок, утаскивали их в темные чащи, обесчещивали и затем зверски убивали.
Неуловимой оставалась банда Зюльмата. И он, и Кемюроглу с волчьей стаей оруженосцев молниеносно переносились как бы на крыльях из одного конца района в другой, совершали вылазки с поджогом, с убийствами и исчезали бесследно. Неоднократно против них высылали вооруженные отряды красноармейцев, милиции, но "лесные братья" не принимали открытой схватки, забивались в лисьи норы и молча хоронились там, зализывая раны.
Алеша Гиясэддинов был убежден, что кто-то из районного центра своевременно предупреждал бандитов о готовившемся карательном походе, и они, не теряя ни минуты на сборы, ускользали из вот-вот готового сомкнуться кольца.
Кто же был осведомителем?..
– Главная опасность, Алеша, состоит даже не в отдельных террористических актах, как бы они ни были горестны, а в том, что банда Зюльмата держит в постоянном страхе жителей горных аулов, – сказал Демиров. – А банду мы не ликвидируем, пока не уничтожим бездорожья – самого надежного союзника "лесных братьев".
Гиясэддинов согласился с ним.
– Признаться, сейчас душа у меня не на месте. Боюсь, что, во время нашего отсутствия случится какое-нибудь несчастье, дорога – это твое дело, это дело райисполкома, Субханвердизаде. А ведь я то отвечаю непосредственно за порядок и спокойствие в районе, наконец, за безопасность людей.
– Знаешь, Алеша, – гневно сказал Демиров и, охваченный сильнейшим волнением, зашагал по номеру, – если это так, то необходимо требовать помощи от республиканского ГПУ! У тебя никаких своих кадров нету, чтобы справиться с Зюльматом. На милицию, на прокуратуру надежды плохи! Твоя агентура даже не может обнаружить представителя банды в районном центре. Гм... А почему представителя? Может, руководителя всей банды? Вдохновителя ее?.. Какими же путями Зюльмат узнает о ваших замыслах?
Алеша виновато потупился; конечно, он сознавал свою ответственность.
– Да ищем, ловим, следим... трудно это, ох трудно!
– Не было б трудно, так без меня и без тебя бы обошлись, – разумно возразил Демиров.
– Образовался какой-то заколдованный круг, в который мы не можем проникнуть, – сказал Алеша. – Даже такой испытанный работник, как Гачаг, ничего не разнюхал.
– Но почему, почему? – настойчиво спрашивал Демиров. – А если твой Гачаг: – изменник? От нас получает задешево, а Зюльмату продает дорого?
– Мы же его испытывали и проверяли.
– Но в чем же тайна?
– Пожалуй, в том, что Зюльмат сам держит связь с агентом банды в районе, медленно произнес, тщательно выбирая слова, Алеша. – Никто из "лесных братьев" не знает этого притаившегося в каком-то районном учреждении лазутчика! Даже сын Зюльмата, Хейбар, не посвящен отцом в эту тайну.
– Выходит, банда Зюльмата втройне опасна, товарищ Гиясэддинов, возмутился Демиров, переходя на официальный тон. – Если он связан с предателем, находящимся в наших рядах, то, значит, он действует безошибочно!.. Он имеет возможность точно прицелиться в нашего человека!
Алеша опустил голову.
– Зюльмат получает с того берега и деньги и оружие.
– Чтобы догадаться об этом, не надо работать в ГПУ! – насмешливо заметил секретарь райкома.
Гиясэддинов потемнел от обиды, но промолчал. И в самом деле, как он мог оправдаться!..
– Больше всего я боюсь, что в какой-либо перестрелке Зюльмата случайно убьют и тайна будет унесена в могилу. И предатель в нашей среде уцелеет!
– И тогда начнется прежняя канитель, – горько усмехнулся Демиров. – Он найдет в горах новую шайку "лесных братьев", и опять загремят выстрелы, снова польется кровь!
Алеша пожал плечами.
– А сколько раз я тебя предупреждал, что без охраны нельзя выезжать в горные аулы?
– Ну, а я ездил и буду ездить и без конвоя милиционеров и без оружия! запальчиво воскликнул Демиров. – Хорош секретарь райкома партии, въезжающий в аул в сопровождении десятка милиционеров!.. Нет, пусть крестьяне видят, что я безраздельно доверяю им, и, если понадобится, пусть они же и берегут меня!
Гиясэддинов взглянул на часы и быстро поднялся.
– Через полчаса совещание в ГПУ республики. Получаем оружие, патроны, гранаты. На днях прибудет в район отряд пулеметчиков. Как видишь, я не бездействую.
– Да я тебя и не подозревал в лени. – Таир взял со стола какую-то докладную, углубился в чтение.
В дверь постучали, вошел мужчина в плоской кепке, с невыразительным лицом – такого в толпе и не приметишь.
– Машина подана, товарищ Гиясэддинов!
– Иду, иду!..
Оставшись один в номере, Демиров задумался: "Кто же предатель?.. Ведь он сидит рядом со мною на заседаниях, он улыбается мне, он здоровается за руку со мною!.."
Таир рано осиротел. После смерти отца его, Демира-киши, богатые родственники хотели взять к себе мальчика, _решив сделать из него то ли приказчика, то ли дворника. Но мать Таира, Марьям, настояла, переругавшись с родственниками, чтобы мальчик не бросал сельской школы. А едва Таир подрос, мать отвезла его в Баку, к брату своему, работавшему на нефтяных промыслах в Балаханах.
Вспоминая о взволновавшей его встрече с Нанагыз, Демиров снова видел, как дождливым весенним днем мать вела его по грязной дороге в город.
У дяди Поладджана серебряными нитями сверкала бородка, а глаза глядели на мир с присущим кадровым нефтяникам молодым задором. Встретил он семью и племянника радушно, хотя сам ютился с семьею в тесной клетушке барака и перебивался с черствого хлеба на воду.
Через несколько дней после приезда Марьям робко спросила брата – нельзя ли устроить мальчика в школу?
– Что ж, попытаемся, – сказал Поладджан. – У меня есть приятель Мирза-муаллим, вот его и попросим проэкзаменовать Таира. Если сельская школа дала ему хоть какие-то зачатки знаний, то, видимо, можно будет продолжить учебу и здесь... Рад за тебя, сестра, что ты хочешь открыть сыну дверь в светлый мир науки!
– Сама неграмотная, сама слепая, – вздохнула Марьям-ханум. – Вот и жажду, чтобы сын-то стал зрячим.
– Ну, конечно, придется уже и учиться, и работать, – честно предупредил дядя. – Капиталов у меня нет, чтобы племянника содержать.
– Я нефтяником хочу быть, – воскликнул мальчик.
– Вот и молодчина, – улыбнулся в бороду Поладджан.
И однажды они втроем направились в школу, расположенную на окраине поселка Балаханы. Их встретил учитель, серьезный, с пытливыми, чуть-чуть грустными глазами.
– Господин Мирза-муаллим, – снимая папаху и кланяясь, сказал дядя. – Как бы вот этого парня определить в ученье? Сирота! А мальчик любознательный, прилежный. И опять же ваш земляк!
– Ширванец? – Учитель насупился. – Но я же отрекся от земляков-ширванцев! И даже сказал в стихотворении: "Призываю в свидетели аллаха!.." (Строка из стихотворения великого азербайджанского поэта Сабира, в те годы работавшего учителем в школе в Балаханах – ред.) Пусть аллах и свидетельствует, что между мною и ширванцами нет ничего общего.
У Марьям-ханум содрогнулось сердце: видимо, учитель теперь не примет Таира.
Но Поладджан усмехнулся:
– Разные бывают ширванцы, муаллим, – есть религиозные фанатики, изуверы, травившие тебя, преследовавшие поэта, а есть и бедняки, свободолюбивые, честные. Этот мальчик из бедного гнезда!
– Мы из Дэдегюнеша, господин Мирза, – смущаясь, сказала Марьям.
– А! – Учитель на миг прикрыл усталые глаза. – Значит, этот мальчик хочет учиться? Но ведь у меня нет никаких административных прав, я могу лишь походатайствовать перед дирекцией о приеме мальчика. Ведь он к тому же не сын нефтяника!
– Я сам буду нефтяником! – упрямо крикнул Таир. Это желание его пришлось учителю по душе. Мирза улыбнулся растроганно.
– Он мой племянник, – внушительно заметил Поладджан. – А я давний рабочий. Помните, как вы говорили: "Что ты втерся в общество, объясни, не скрывай, рабочий!.." Так вот, я и хочу если не сам, так через племянника втереться в просвещенное общество, муаллим!
Учитель был счастлив встретиться со своим читателем.
– А давно вы в Балаханах?
– Да бритва не касалась еще моих щек, когда я встал в очередь перед воротами промысла.
– Ого! А как живется здесь? Достаточно ли зарабатываете?
– Сказать по правде, господин Мирза, живем впроголодь, – откровенно сказал Поладджан, но голос его прозвучал твердо, не жалобно.
– Видно, жизнь рабочих всюду и везде тяжела, Поладджан, – горько вздохнул учитель.
– Да, пока тяжела, – многозначительно сказал дядя.
– Но перемены близятся! Рассвет не за горами!
– Ах, господин учитель, – торопливо сказала Марьям-ханум, кутаясь в старенькую чадру, как и надлежало по обычаю, – мы бессовестно сели Поладджану-киши на шею, но мы будем работать, будем, уж вы нам верьте! И я стану трудиться, ведь мне не привыкать, и сын тоже пойдет на промысел.
– А я в этом не сомневался, – просто сказал Мирза-муал-лим – Вижу, что вы люди трудолюбивые, надеетесь лишь на руки свои. Ну что ж, приятель, – весело обратился он к Таиру, то впадавшему в отчаяние, то предававшемуся светлым мечтаниям, – решено... Беру тебя в школу!
Марьям-ханум попыталась поцеловать руку благодетеля, но учитель на этот раз рассердился по-настоящему, сверкнул глазами, покраснел и ушел в здание школы.
На следующее утро Таир пришел сюда с учебниками и тетрадками.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Проводив тетушку Нанагыз в вестибюль, Алеша Гиясэддинов поискал глазами женщину с тремя девочками, дожидавшуюся Демирова, но портье сказал ему, что они ушли куда-то в столовую по соседству – проголодались... Сперва девочки хныкали, дергая мать за подол платья, потом заплакали.
– Если она вернется, то немедленно проведите ее в номер к товарищу Демирову, – попросил Алеша.
Ровно в восемь вечера портье постучал в дверь, ввел в комнату высокую седую женщину с худым, обезображенным горестями лицом и трех девочек, жавшихся к материнским коленям.
– Как вы сами просили...
– Благодарю вас, товарищ! – Демиров указал женщине на диван. – Прошу, баджи. Это вы весь день дожидались меня? Напрасно, напрасно!.. Нужно было сразу же подняться сюда.
– Мне нужно видеть секретаря райкома партии Таира Демирова, – стараясь овладеть собою, сказала Лейла.
– Да, я вас слушаю, баджи.
Лейла вывела девочек на балкон, усадила там в соломенные кресла, велела не шуметь, не баловаться, затем проверила, плотно ли закрыл двери в номер ушедший портье, и лишь после этого сказала, запинаясь:
– Меня зовут Лейла.
– Я вас слушаю, Лейла-баджи, – так же серьезно сказал Таир.
– Я жена Гашема Субханвердизаде.
Рука Демирова, лежавшая на столе, вздрогнула, дернулась, словно от электрической искры, он с трудом подавил готовый вот-вот сорваться с уст крик изумления.
– Я вас слушаю, Лейла-баджи, – ровным тоном повторил Демиров. – Если разрешите, я закурю...
Голос Лейлы зазвучал бесстрастно, и со стороны могло показаться, что она рассказывала Демирову не о себе, не о своем горе, а о какой-то другой женщине.
– Я не хочу пока обращаться ни в Центральный Комитет партии, ни в Совет Народных Комиссаров, чтобы не позорить Гашема.
– Что ж, может быть, это и правильно, – заметил Таир, еще не понимавший, о чем пойдет речь, но уже почувствовавший сердцем, что он видит перед собою несчастную. – Однако учтите, баджи, что вклиниться между мужем и женою хуже, чем пролезть между ногтем и мякотью пальца. Так пословица-то учит.
Лейла кивнула без улыбки.
– Я все продумала, я выплакала все слезы. Потому, товарищ Таир, я еще способна говорить более или менее спокойно с вами, с секретарем райкома... Чувство достоинства, гордости останавливало меня, и я терпела. Запомните, вы первый, кому я открываю сердце, полное скорби!
– Но Гашем часто приезжает в Баку по служебным делам, – заметил Демиров. Разве вы не встречались с ним?
– Он скрывается от меня, от детей! – воскликнула Лейла. – Здесь он подружился с каким-то человеком по имени Вели и живет у него.
Демиров насторожился: "А знает Алеша этого самого Вели? Нужно справиться".
– Разными могут быть отношения мужа с женою, – сказал Таир.-Простите, баджи... Но как можно забыть своих единокровных детей?
– Что значат для Гашема его дети! – с горечью усмехнулась Лейла.
– Но деньги-то присылает?
– Раньше присылал, хотя и неаккуратно, а теперь вовсе перестал.
– Почему? – Демиров чувствовал, что его вопрос прозвучал наивно.
– А вы у него спросите, – сказала Лейла.
– Обязательно спрошу, – пообещал Таир. – Мы заставим его приехать сюда за вами, за детьми и взять вас к себе. В горы надо отвезти девочек, чтобы отдохнули. Да и у вас, баджи, утомленный вид.
– Разве я думаю о себе!.. – Слезы брызнули из глаз Лейлы, она порывисто схватила девочек и, не поблагодарив Демирова за внимание, вышла с ними из номера.
Таир в этот момент заметил, что он курил третью папиросу подряд.
Главное дорожно-транспортное управление – Азглавдор-транс – помещалось в двухэтажном ветхом особняке в верхней части города.
Наследство ему досталось неприглядное: не только в горах, но и в низинных районах, по существу, никаких дорог не было. Старые грунтовые дороги, с ухабами, с шаткими мостиками, пригодные для арбы, фаэтона, столь старательно ломали грузовые автомашины, автобусы, что начальник, инженер Султанзаде, впадал в уныние.
Когда он выезжал в командировку, то видел одну и ту же картину: в клубах густой рыжей пыли медленно тянутся арбы, запряженные волами; пронзительно визжат колеса, словно десятки точильщиков ножей запустили на полный мах свои точила. Попадались и караваны лошадей, мулов, осликов с притороченными к седлам вьюками, хурджунами, – так перевозили товары. Погонщики караванов и: возчики на перекрестках затевали перепалки, в пыли висела свирепая брань. Весенние и осенние ливни превращали дороги в узкие канавы, наполненные жидкой грязью, взболтанной тысячами копыт, сотнями колес.
А республика год от года получала все больше автомобилей, уже прибывали партии советских грузовиков, но бездорожье цеплялось за их колеса, глушило моторы, ломало рессоры, и когда Султанзаде подписывал аварийные акты, то чувствовал, что не миновать ему визита к прокурору.
Уже были выпущены первые советские тракторы. Их с нетерпением ждали колхозники, хлопкоробы, механизаторы. А тракторы так прочно увязали в липкой, как клей, грязи, что приходилось их вытаскивать упряжками волов, буйволов под градом насмешек и улюлюканье возчиков и погонщиков.
С издевательским сочувствием они обращались к инженеру:
– Ай-хай, балам, ну скажи на милость, да разве эти машины годятся для наших мест? Ни-ког-да!.. Пустой перевод народных денег.
Малейшая авария превращалась сплетниками и болтунами в ужасную катастрофу.
– Да-а-а, братец, этот афтанабел обогнал меня, обдав пылью, задушив чадом и дымом! А я спокойно погонял быков и надеялся на милосердие всевышнего. На повороте, ну ты знаешь, на том самом, злодей, сын злодея, этот афтанабел уже валялся в канаве. Сколько людей покалечило!.. Мои волосы от страха поднялись дыбом!.. Вот тогда я и понял: арба, конь, вол – детища аллаха, эта машина измышление шайтана. И в самом деле, к чему такая спешка? Зачем торопиться? Завтра тоже день настанет. Поезжай потихонечку да полегонечку в дедовской арбе, и ни один камушек не выпадет из рукояти и ножен твоего кинжала!
Конечно, Султанзаде понимал, что эти разговоры – явление временное, скоротечное. Его расстраивало то, что на строительство дорог, мостов, на возведение подпорных стен, дамб, насыпей, виадуков требовалась уйма денег, цемента, железа, а республика была еще небогата, фонды беспощадно урезались. Вот и получилось – планы обширные, а силенок-то маловато!
Когда инженер приезжал в горы и встречался с Таиром Демировым, они оба сетовали, что бездорожье мешает району убыстрить темпы колхозного, да и культурного строительства, идти вперед семимильными шагами, а ведь народ-то жаждет жить по-новому. И в то же время они знали, подсчитали, что строительство шоссейной дороги по кручам и откосам, через ущелья и провалы обойдется весьма дорого, потребует, – от правительства многомиллионных затрат. Но ведь речь-то шла о будущем целого района с населением в пятьдесят шестьдесят тысяч!..
В перерыве между заседаниями Демиров созвонился с Султанзаде: они договорились о встрече.
И, поджидая секретаря райкома, инженер с досадой почесывал затылок, кряхтел. Он чувствовал, что Демиров подступит с ножом к горлу, потребует и денег, и цемента, и взрывчатки. А что ему ответить?
Султанзаде размышлял, как же пойдет у него разговор с Таиром? Он вызвал к себе главного инженера Аллахкулибекова, чтобы узнать его мнение о проекте горной дороги.
– Зачем толочь воду в ступе? – удивился тот. – И в прошлом году говорил, и теперь повторяю: дело это преждевременное... В глазах Демирова я прослыл плохим человеком давно, – значит, и останусь плохим, но буду стоять за правду!.. Километр горной дороги обходится в десять – двенадцать раз дороже, чем километр шоссе в долинах. Факт? Да, факт. Так скажи, начальник, имеем мы право транжирить и без того скудные ассигнования и фонды? Вот через пятилетку республика разбогатеет – тогда начнем прокладывать дороги.
Слова главного инженера были по-своему разумными: действительно, куда выгоднее козырнуть в отчете сотнями километров новых проложенных дорог в Мугани, чем отчитываться в миллионах, истраченных на какой-то отрезок шоссе в горах.
Но ведь Демиров-то работал, боролся в горах, и он болел за свой район, стремился к его процветанию.
В этот момент в кабинет начальника вошел загорелый Таир со свернутыми в трубку чертежами под мышкой.
При виде его Аллахкулибеков смутился и тотчас же ушел.
– Видишь, с какими чинушами приходится работать, – пожаловался Султанзаде, вставая и здороваясь с секретарем райкома.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Он подружился с Таиром еще в суровые годы гражданской войны, когда Султанзаде и другу его Буниатзаде пришлось прятаться от мусаватистов в домике дядюшки Поладджана, выходившем дверью прямо в нефтяные ямы, в густой, словно лес, мир нефтяных вышек Балаханов. Юноша, почти подросток, Таир бесстрашно поддерживал связь Султанзаде и Буниатзаде с подпольным большевистским комитетом, распространял среди рабочих листовки, таскал в мешке за спиною оружие, прикрытое сверху картошкой.
Поладджан погиб в тридцатом году, в камышах Куры, весенним паводком разлившейся по низине, в схватке с бандитами. Ни Султанзаде, ни Таир до сих пор не ведали, что пулю в сердце дядюшки Поладджана вогнал Зюльмат.
А вот Субханвердизаде знал об этом. И волк, обезумевший от человеческой крови, Зюльмат тоже не забыл, что секретарь райкома Демиров приходится племянником Поладджану, и лелеял надежду еще встретиться с ним лицом к лицу.
Марьям-ханум умерла тоже в тридцатом году, когда Таир учился в Москве.
Эти давние, полные доверия и любви, отношения и помогали, и мешали Султанзаде при деловых встречах с Демировым. Прослыть в его глазах бюрократом ему не хотелось.
– Сейчас подойдут мои работники, – сказал Султанзаде Демирову.
– Да я не тороплюсь, – успокоил тот его. – Все дела в Центральном Комитете и наркоматах закончены. Пора домой!.. Лишь на твоем поле моя соха застряла в крепких корнях.
– Что это значит? – поморщился начальник.
– А то, что соха ровно идет по ухоженному полю, а как попала на вырубку, так сразу и зацепилась за корни!.. Вот и твоя канцелярия – такая же вырубка, где пни не выкорчевывают.
– Значит, ты по-прежнему настаиваешь, что дорогу надо вести с двух направлений одновременно? – сухо спросил Султанзаде.
– А зачем мне менять свою позицию? – удивился Демиров.
– Да ты вчера с Аллахкулибековым встречался?
– Встреча убедила меня в одном: твой главный инженер не знает, как живут горцы в условиях полного бездорожья, как страшатся шоссе "лесные братья" Зюльмата, – сказал Демиров ядовито. – Но ты-то знаешь, ты бывал в нашем районе!
– Мои возможности ограниченны.
– А помощь народа? Вот чего ты не учитываешь со своим другом Аллахкулибековым! Математика математикой, инженерия инженерией, но еще есть неодолимая сила народа!
– "Свой друг"!.. – Султанзаде засопел. – Да разве мы едины?
– А вот сейчас я увижу, в чем твое отличие от Аллахкулибекова, – пригрозил Демиров.
– Хорошо ж ты начинаешь разговор, тактично! – фыркнул начальник.
– Как могу...
В кабинет вошли Аллахкулибеков и автор проекта горных дорог "Чай-йол" и "Даг-йол" Шахин Ахвердизаде, тонкоусый стройный инженер лет двадцати семи.
Главный инженер молча опустился в кресло, закинул ногу на ногу, закурил, видно, хотел показать Демирову свое полнейшее пренебрежение. Было Аллахкулибекову за пятьдесят, он уже погрузнел и неохотно отправлялся в дальние командировки... С Демировым он давно был на ножах и всерьез не принимал ни "Чай-йола", ни "Даг-йола".
Через минуту подошли еще инженеры, экономисты.
– У нас имеются два проекта строительства горных дорог, не так ли? сказал начальник, постучав карандашом по стакану и этим призывая собравшихся к вниманию.
– Собственно, можно говорить об одном"' проекте, – вяло заметил главный инженер. – Суть-то у них одна: сто пятьдесят километров шоссе в горах. Сто пятьдесят километров!..
– Разрешите, – Ахвердизаде вспыхнул, поднялся.
– Да что "разрешите"? – продолжал развязным тоном главный инженер. – Оба проекта, недоработанные, экономически не обоснованные, типичные курсовые работы студента. Нет, я против ничего не имею, то есть против студенческой практики. Приветствую! – насмешливо поправился Аллахкулибеков. – Но ведь мы, товарищи, работаем в государственном учреждении.
– Может быть, мы сначала обсудим, что сможем сделать для района в ближайшие годы? – сказал Султанзаде. – Тем более что действительно над обоими проектами еще надо поработать.
– Нет, давайте начнем с проектов, – неуступчиво сказал Демиров. – Недочеты и даже ошибки в них имеются, не спорю, но ведь так бывает со всеми проектами. Принципиально надо решить вопрос: строим или не строим дорогу? А потом уж договоримся, по какому проекту, в какие сроки.
Он знал, что ему надо держаться сдержанно, иначе возникнут раздоры, поднимется мелочная перепалка и все дело закончится общими словами.
– Нельзя в одной руке удержать два арбуза, – заметил, начальник. – Эдак ты и вовсе останешься без нашей помощи!
– Товарищ секретарь, мы призваны заниматься дорогами общереспубликанского значения. – высокомерно заявил Аллахкулибеков. – А ваша предполагаемая дорога – местного значения.
– Именно она-то и имеет республиканский характер! – резко сказал Демиров. – Будет дорога, и удельный вес горных районов сразу же возрастет в пятилетке.
Взгляды главного инженера и Демирова скрестились, как обнаженные клинки...
– Я не возражаю, – Султанзаде повел плечами, давая понять Таиру, что его несговорчивость принесет плохие результаты.
В это время Аллахкулибеков быстро соображал, как бы окончательно записать в протоколе заседания, что горная дорога всего лишь районного, чуть ли не сельсоветского значения. А если это так, то и пусть ею занимается райисполком.
Шахин Ахвердизаде приколол кнопками к прислоненной к стене доске профилированный проект дороги "Чай-йол" и рассказал собравшимся о своем замысле. Он не скрыл, что река во время ливней несет могучие потоки, а следовательно, придется дополнительно укреплять быки моста и строить заградительную дамбу. Нужно будет перекинуть через ущелья и овраги одиннадцать больших и малых мостов, проложить около тридцати железобетонных водостоков.
– Какова ж стоимость этой дороги? – не выдержал Аллахкулибеков.
Его вопрос был самый опасный и для автора проекта и для Демирова; собственно, потому он его и задал.
– Пятьдесят миллионов.
По кабинету прошел гул; присутствующие специалисты возмущенно перешептывались, качали головой, хмыкали. К таким огромным затратам здесь еще не привыкли...
– А сколько ж селений охватит дорога? – спросил кто-то из сидевших сзади Демирова инженеров.
– Двадцать.
– А сколько всего деревень в районе?
– Около сорока.
– Значит, полрайона?
– Так получается, – сказал Ахвердизаде упавшим голосом: он видел, что эти цифры произвели на собравшихся скверное впечатление.
Аллахкулибеков почувствовал под ногами крепкую почву.
– Раз и навсегда надо похоронить этот фантастический проект, автору выразить благодарность за смелость! – сказал он раздраженно. – Конечно, в третьей пятилетке положение изменится, денег прибавится, – вот тогда и обсудим проект заново!
– Есть же еще проект, – не выдержал Демиров.
– Не пойму, зачем спорить о сделке, которая никогда не состоится, ответил ему главный инженер. – А вы, Шахин (Сокол – ред.), – обратился он к побледневшему Ахвердизаде, – только что вылупившийся из яйца соколенок! Не вам учить нас, стариков!
– Он ввел секретаря райкома в заблуждение, – хихикнул полнощекий инженер, единомышленник Аллахкулибекова.
– Шахин заломил папаху набекрень и гонится за дешевой славой! – поддержал сосед.
– Предлагаю взять оба проекта за основу, серьезно над ними поработать и входить с предложениями в Совнарком, – сказал экономист Мамедов. – Конечно, имея в виду план пятилетки.
– Ну, долгая песня! – вспылил Демиров. – Да мы же обещали вам, что крестьяне станут работать на стройке бесплатно, в порядке субботников. Целыми аулами пойдут! Значит, расходы на рабочую силу сократятся. И камень, гравий, щебенку бесплатно заготовят они же.
– Это гроши!.. – небрежно взмахнул рукой Аллахкулибеков. – Вам, партийному работнику, уместно было бы посоветовать молодому специалисту Ахвердизаде, вчера пришедшему к нам со студенческой скамьи, не сеять бурю в сплоченном коллективе дорожных специалистов.
– Тише, тише! – сказал Султанзаде. – Просите слова для выступлений.
– И не сбивайте репликами с толку молодого специалиста, у которого светлое большое будущее, – с гневом сказал старик с висячими сиво-рыжими от курения усами.
Ахвердизаде так расстроился, что мог расплакаться в любой момент, словно ребенок. Эх, остаться бы в деревне чабаном, играть на тутэке и не знать никаких огорчений... Черт его понес в строительный институт! А как сладко было мечтать бессонными ночами, склонясь над проектом, что побегут в горах по ровному, словно стол, шоссе автомобили, автобусы, поползут тракторы, и канут в прошлое средневековые торговые караваны осликов с хурджунами, и врачи, учителя не будут уже страшиться забиваться в глухие темные аулы, где пока царят невежество, суеверия, религиозный фанатизм. Но Аллахкулибеков постарался тяжелым молотом перебить неокрепшие крылья соколенку!
