Текст книги "Сачлы (Книга 1)"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– То-то же!.. – Субханвердизаде сморщился, словно капризный ребенок, у которого отняли любимую игрушку, зарылся головой в пуховой подушке. – Не термометр, а какая-то ерунда! Медицинская техника безнадежно устарела. И здесь все надо обновлять, революционизировать.

Доктор поспешил выразить свое полное согласие. Нахмурившись, председатель сказал что он разуверился в современной медицине и явно предпочитает народные средства: припарки, банки, горчичники.

– Вообще-то вы не правы, – французские источники говорят...

На лбу председателя прорезалась зловещая морщинка.

– Но, конечно, лучше прибегнуть к волшебным, в буквальном смысле слова волшебным средствам народной медицины, – плавно закончил Баладжаев. – Поставим баночки-припарочки! Пришлю сейчас Гюлейшу, – проворная, услужливая. И вас мгновенно же развеселит! Уж это так водится.

Размяв пальцами папироску, Субханвердизаде закурил, выпустил из ноздрей две струи синеватого дыма.

– А кого это тебе недавно прислали из Баку? Доктора, что ли? -небрежно спросил он и вовсе исчез в клубах дыма.

– А-а-а, это вы про Сачлы? Есть такая, есть новый кадр...

Окончила медицинский техникум, – тоже с небрежным видом, будто не догадываясь о помыслах председателя, сказал Баладжаев. – Но вы, Гашем-гага, как будто предпочитали до сих пор местные кадры?

Субханвердизаде не ответил.

– Пусть будет по-вашему! – вздохнул доктор.

Он чувствовал себя петухом, угодившим в кипящий казан и каким-то чудом выскочившим оттуда.

На крыльце он столкнулся с запыхавшимся Кесой – тот, согнувшись, нес тяжелые корзины.

– Как здоровье нашего горячо любимого товарища председателя?

– Плохо его здоровье! – буркнул доктор, не поднимая от стыда глаз. И подумал: "Этого хищника ядом трави – не отравишь! Брюхо-то луженое". Испугавшись, что подлый Кеса способен подслушать его затаенные мысли, Баладжаев ускорил шаги, так, клубочком, и скатился со ступенек.

Затаив дыхание, на цыпочках, Кеса бесшумно вошел в дом, остановился на пороге. Ему было и смешно, и страшно. Ни одному слову Субханвердизаде он до сих пор не верил, во всех его поступках и речах видел сплошное лицемерие. Но если доктор не ошибся и председатель уже приближается к вратам ада? Конечно, Кеса не мог представить, чтобы Субханвердизаде впустили в пресветлый рай!.. А помрет председатель – пришлют нового. Свято место пусто не бывает. А новая метла чисто метет. Грозя пальцем, новый предисполкома скажет Кесе: "Немедленно прекратить эти сигналы! Ты не поп, не молла, не пожарник, – так чего же беспокоишь весь город?" И выбросят Кесу на свалку, как грязное охвостье старого районного руководства...

Его пробрал страх, зубы застучали. Должность была во всех отношениях счастливая, выгодная. Не только рядовые просители, крестьяне, старики, но и высокопоставленные служащие районных учреждений порою хватались за полу Кесы, заискивали, лебезили:

– Мен олюм, когда у "самого" великолепное настроение, то, ради всевышнего, замолви и за меня словечко!

Ну, разумеется, и на подарки не скупились. А с кулаками, увиливающими от налогов, перекрашивающимися в бедняков, Кеса вовсе не церемонился, сам назначал размер мзды...

Искоса, не поворачивая головы, Субханвердизаде посмотрел на преданного слугу, хмыкнул, застонал.

Кеса так и метнулся к кровати, засуетился, запричитал:

– И что за напасти! Какой демон осмелился нагнать на тебя, Гашем-гага, эту гнилую лихорадку? О горе, великое горе! – Он закатил глаза.

– Еле-еле дышу, – пожаловался Субханвердизаде. – Кто-то кинжалом рвет и рубит мои внутренности. Словно отравили! А что ты думаешь, – классовые враги, недобитые кулаки подсыпали в пищу яд! Вот и умираю...

Кеса всхлипнул:

– О, почтенный благодетель!..

– Нужно сообщить туда, наверх, в Баку, что я погиб на боевом посту! простонал председатель.

Кеса воспринял слова, как предсмертное завещание.

"А почему на днях Субханвердизаде отказался от чая, преподнесенного ему Матан-ханум и Абишем? – вдруг вспомнил Кеса, и его сердце сжалось. – Дыма без огня не бывает!.. Значит, у Гашема уже возникли подозрения..."

Вытянув вперед руку, будто ослепнув, Кеса вышел из дома, остановился в сильнейшей задумчивости у забора. Во всем городе он мог бы пересчитать жителей по пальцам – не было ни одного искреннего закадычного друга Субханвердизаде... Злорадствовать еще начнут, ликовать, если скончается! Видно, лишь Кесе выпала доля стоять до последнего часа у смертного ложа.

"Если раскрою это злодеяние, то ведь меня и наградят! – решил Кеса и поспешил в исполком.

Усталый и побледневший, Абиш еще корпел над какими-то бумагами.

Наклонившись к его уху, Кеса шепнул:

– Исключительно между нами, есть одно дельце, срочное, важное!

Абишу и без того мерещились всякие страхи. Выслушав пришельца, он вздрогнул, боязливо оглянулся.

– Да, да, серьезное дело! – подтвердил Кеса. – Нужно послать телеграмму в центр, вызвать комиссию и доктора. Секретарь заволновался:

– Зачем? Какой доктор?.. Разве Баладжаев не доктор? Кому нужен доктор?

Кеса понизил голос, испещренное морщинами лицо его зловеще скривилось.

– Я не доверяю Баладжаеву!..

– Но почему? Ведь он пользовался доверием.

– Вот теперь за это доверие товарищ исполком и станет расплачиваться своей кровью! Отравили! При смерти! – Кеса выразительно щелкнул языком.

По лицу секретаря внезапно пробежала злорадная улыбка, но Абиш тотчас спохватился, принял озабоченный вид.

– Да ты понимаешь, что говоришь? А?..

"Не обвинили бы меня!" – подумал с ужасом секретарь.

Трусливый Абиш боялся теперь не гибели, а, наоборот, воскрешения Субханвердизаде, – взлетит соколом с постели да и начнет терзать подозрениями... Секретарь потянулся было к телефону, но Кеса цепко перехватил его руку.

– Что ты задумал, мой дорогой?

– Надо немедленно сообщить в ГПУ.

– Нельзя. Не годится.

– Почему? Почему, Кеса? – Абиш окончательно растерялся.

– Наш Гашем – это, конечно, исключительно между нами – как будто не в ладах с Гиясэддиновым... Боюсь, что кровь Гашема останется неотомщенной!

– Так ведь Гиясэддинов-то в Баку!

– Его помощники не будут наступать на пятки своему-начальнику.

– А что же говорит сам Субханвердизаде?

– Он простонал: "Баку.;." – Кеса еще раз оглянулся, хотя в комнате никого не было. – Простонал и затих... Исключительно между нами, он уже не в себе: видно, яд сковал его сердце, дотянулся до головы.

"Лишь бы в бреду не упомянул мое имя, да еще с добавлением "элемент", подумал Абиш. – Он-то раскинет руки-ноги, провалится в преисподнюю, а мои ненаглядные детки останутся обездоленными!.. И ведь это я ему недавно подавал чай. При свидетелях! Зерна кардамона в чайник опустил. Тоже при свидетелях! И цвет чая изменился... Вот и получается, что во всем виноват "элемент"..."

– Нужно послать телеграмму в Баку! – повторил Кеса. Абиш достал из ящика стопку бумаги, придвинул чернильницу и вопросительно взглянул на Кесу.

– Чего же писать?

– Пиши, пусть пришлют комиссию и доктора. На самолете!.. Раз-два, и уже здесь. Пиши, что я один раскрыл это преступление... Пиши, что я распутаю до конца узелок, что все враги будут выведены мною на чистую воду!

– Ну, это, безусловно, лишнее! – осмелился возразить секретарь, однако Кеса на него прикрикнул:

– Пиши!.. Пиши, что внутренности Субханвердизаде переворачиваются, в животе жестокие рези. Нужно спешить, пока он в состоянии говорить. Пусть он своими устами отдаст в руки правосудия людей, отравивших его.

– Эта телеграмма будет стоить по меньшей мере пятьдесят рублей, – со вздохом сказал Абиш.

– А что ж тут такого? И двести тысяч не жалко, лишь бы спасти великого созидателя горного рая!

– У меня тридцать пять рублей, – сказал секретарь, желая поскорее избавиться от Кееы, и вытащил из кармана скомканные бумажки.

– У меня нет и тридцати пяти копеек, но такие послания нужно посылать за государственный счет! – Абиш пожал плечами.

– Иди к бухгалтеру, к Мирзе!

Кеса вышел из комнаты, а секретарь исполкома, сжав ладо нями виски, погрузился в беспросветно мрачные размышления. Стакан чая с кардамоном и гвоздикой подал Субханвердизаде все-таки именно он, Абиш...

"Может, председатель нарочно подослал Кесу, чтобы испытать меня? – спросил себя Абиш. – Может быть и такое: кто-то из посетителей подложил в коробочку со специями ядовитые шарики... А Матан? Неужели она в заговоре с врагами?.. Но достаточно Субханвердизаде перед смертью назвать меня "элементом" и ткнуть в мою сторону пальцем, и я погиб. Погиб окончательно и безвозвратно!.."

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После долгих поисков Кесе удалось отыскать бухгалтера Мирзу в кабинете заведующего финотделом, уехавшего по делам в деревню. Отпустив служащих, запершись на ключ, Мирза спокойно работал, зная, что никто его не потревожит. Конечно, он не предполагал, что хитрый Кеса заглянет в окно с балкона... Узрев Мирзу за столом, погруженного в какие-то срочные подсчеты, Кеса удовлетворенно хмыкнул, вбежал в приемную и заколотил кулаками в дверь. Сперва бухгалтер решил отмолчаться, но когда в дверь забарабанили ногою, плюнул: "Мерзавцы, все-таки пронюхали!" – и сердито спросил:

– Пожар, что ли?

– Открой, это я, Кеса, яичный секретарь товарища Субханвердизаде!

– Никакой ты не личный секретарь, а нахал, сын нахала...

– Поторапливайся! – рявкнул Кеса.

Пришлось впустить...

– Что ты тут делаешь? – подозрительно спросил "личный секретарь". Ему показалось страннымчто бухгалтер вторгся в кабинет начальника... Секретари сельсоветов, например, днями жались в темном коридоре, но никогда не смели перешагнуть порог пустующего кабинета Субханвердизаде, хотя и знали, что председатель в командировке... И Кеса счел поступок бухгалтетра непочтительной дерзостью.

– Пожар? Где? – недовольно переспросил Мирза.

Кеса внимательно оглядел комнату, заглянул во всё углы.

– Кабинет – это кабинет, бухгалтер – это бухгалтер, а заведующий финансовым отделом – это заведующий финансовым отделом! – с угрозой сказал он. – Какие это у тебя секретные дела-делишки, что ты сюда спрятался?

– Ладно, ладно, не тяни, занят, мне некогда...

– Если занят, то слушай, – исключительно между нами, – 1 мне нужно "а государственное мероприятие двести пятьдесят рублей, – без околичностей заявил Кеса.

– Зачем?

– На телеграмму в центр.

– Какая же это телеграмма? – Мирза задумался. – Да у меня в этом месяце на почтово-телеграфные расходы не осталось уже ни копейки...

– Случилось ужасное преступление! – пылко воскликнул Кеса.

– Да где телеграмма-то?

– У Абища!

– Ну, пошли к нему.

Бухгалтер аккуратно собрал бумаги в портфель, закрыл кабинет. Работать, конечно, уже не удастся, но надо хоть от Кесы-то избавиться: прилип как смола...

Увидев бледного, со слипшимися от пота волосами, с трясущейся нижней губою Абиша, бухгалтер почему-то вздрогнул, хотя он открыто презирал трусливого секретаря.

– Что это с ним? – обратился Мирза к торжествующе усмехнувшемуся Кесе.

– Знает кошка, чье мясо съела! – загадочно сказал Кеса и, быстро нагнувшись, шепнул Абишу: – Угости стаканчиком чан ку! С твоим кардамоном и твоей гвоздикой! Пусть человек испепелится... У-у-у!

– Где телеграмма? – с тревогой спросил Мирза. – Да что г. тобою? На тебе лица нет!.. Бьешься, как птичка в клетке, Может, позвать Баладжаева?

– Со мною... так... бывает, – сказал Абиш, стараясь не встречаться взглядом с Кесой. – Не надо Баладжаева...

– Верно, верно, с ним такое случается! – подхватил Кеса. – Припадки!.. У него это с детства, врожденное. Ему не хотелось посвящать в тайну бухгалтера.

– Да где ваша телеграмма?

– Ты гони деньги и не рассуждай!.. Вессалам! – прикрикнул Кеса. – Знать телеграмму тебе не положено. Не дорос еще до документов государственного значения!

Мирза усмехнулся.

– Запечатайте, а я сам отправлю. Это предложение Кесе понравилось.

– Немедленно запечатай, накапай горячего красного клея, – так он называл сургуч, – пришлепни сверху медной печатью!..

Абиш покорно выполнил его распоряжение.

Через минуту бухгалтер получил в руки запечатанный, украшенный пятью сургучными клеймами конверт.

Кеса упивался безудержными мечтами: "Прилетит самолет, и дело раскроется, и меня наградят, повысят в должность. Все станут на меня указывать пальцем: вот он, вот герой. Ашуги песни про меня споют!.. В газете статью про меня напечатают!"

Он проворно завертел головою, силясь рассмотреть в тучах самолет.

За этим странным занятием его и застали у водопроводной колонки телефонист Аскер и Худакерем Мещинов.

– Эй, приятель, шею не сверни! – крикнул Аскер. Спохватившись, Кеса приосанился, поманил телефониста себе.

– Исключительно между нами, – отводя его в сторону, к складу потребсоюза, сказал Кеса вполголоса. – Сейчас к нам прилетит эйриплан.

– Мен олюм! Какой аэроплан! Что ты говоришь? – воскликнул удивленный Тель-Аскер, получив от Кесы эту свеженькую новость.

– Да, эйриплан! – кивнул Кеса. – Но не вздумай взять телефоны в руки и растрезвонить об этом по всем линиям. Набери в рот водицы!.. Знаю я тебя готов на любом перекрестке вопить: "Сорока, а сорока, у меня есть орешек!.."

– Но для чего? По какому случаю? – допытывался Аскер. Кеса прикрыл рот ладонью.

– Тшшш! После, после... Иначе я пропаду вместе с отцом и всеми родичами!

Тель-Аскер обиделся. До сих пор между ним и Кесой никаких тайн не было и быть, казалось бы, не могло... Вместе они ошпаривали кипятком, ощипывали и жарили в масле кур и цыплят, щедро получаемых Кесой от благодарных просителей. И, лакомясь сочным мясом, оба взахлеб делились новостями: Кеса их ловко добывал в исполкоме, а Тель-Аскер в телефонной трубке.

Сколько раз Кеса благоразумно шлепал себя по губам и клялся: "Да буду собакой, если расскажу..." Однако достаточно было ему встретить Аскера, как все обещания забывались. Телефонист тоже не оставался перед ним в долгу.

Почему же ныне Кеса туго завязал мешок с тайнами?

– Мен олюм, да ты хоть намекни! – взмолился парень.

– Клянусь твоей жизнью, после, после!.. – И Кеса побежал, как ужаленный в летний зной оводом теленок.

Тотчас к Тель-Аскеру приблизился угнетенный любопытством Мешинов.

– Почему так затянулся твой разговор с безволосым? Мен олюм, о чем вы шептались?

– Да так... Пустяки! Кажется, Кеса вовсе выжил из ума!

– Ты сегодня положишь меня в могилу, – сказал, покраснев от гнева, Мешинов. – Ты же мужчина!.. Иначе я раз и навсегда отвернусь от тебя.

– Но только ни-ни, смотри не проговорись! – строгим тоном сказал Аскер и оглянулся: нет ли поблизости прохожих. – Кеса говорит, что сегодня к нам прилетит самолет.

У Мешинова широко раскрылись глаза.

– Как? Самолет? К нам самолет? Настоящий?

– Клянусь жизнью твоей, клянусь жизнью самого Худуша, злодей Кеса говорил именно так. Может, бредил?.. Мешинов долго чесал затылок.

– Кеса может знать достоверно.

– Вот я тоже думаю, что он может знать точно, – согласился Аскер.

Друзья запрокинули головы и впились глазами в вершины поднебесных гор, в стремительно летящие над ними косматые тучи.

Вернувшись от Субханвердизаде, Баладжаев глубоко задумался. Он уже раскаивался, что пустил вместе с председателем и своего коня на каменистую кручу,.. Н-да, Субханвердизаде был способен спустить Баладжаева вверх тормашками с той самой крутой лестницы, на какую сам же подталкивал. Как видно, надо лишь подобострастно поддакивать: "Слушаюсь... так точно... да, да", уподобиться верблюду, опустившемуся на колени с вытянутой шеей перед хозяином.

– И-ых, Баладжаеву, видно, суждено довольствоваться щедротами своей многопудовой супруги. Протянуть руку к молочному ягненку все равно не удастся.

И, упрекая себя, что взялся за гуж, который ему не дюж, Баладжаев вызвал в кабинет Рухсару и, пряча глаза, попросил ее ровно в десять часов вечера посетить председателя исполкома товарища Субханвердизаде и оказать ему на дому необходимую медицинскую помощь.

Ничего не подозревавшая девушка послушно собрала чемоданчик и пошла.

– Вернуться б тебе невредимой, ай, гызе – прошипела ей вслед, выглядывая из-за занавески своего окна, Гюлейша...

А Рухсара быстро шагала по пустым улицам. Она была взволнована, – ведь впервые ее направили к ответственному работнику района, к самому товарищу Субханвердизаде... Как бы не осрамиться, не оробеть! Нужно держаться солидно, но не заносчиво, оказать высокопоставленному пациенту уважение, но и самой не ударить лицом в грязь.

Городок притих, будто страшился непогоды, нависших тяже лых, как камни, туч. Исчезли во мгле снежные горы, дремучие леса. Только гул ниспадавших с высоких скал водопадов хле стал, словно бичом, темную ночь. Река, рассекавшая западную часть города, выла, клокотала, наполнившись после недавних ливней водами горных потоков.

Рухсара толкнула калитку и остановилась в нерешительности. Селевые грязевые потоки после грозы, сорвавшись с гор, подмыли фундамент электростанции, и городок как бы ослеп, погрузился в беспросветную темноту. На улицах не горели фонари, из окон домов не падали на тротуары, как обычно, широкие полосы золотистого света. Рухсара чувствовала как учащенно бьется ее сердце.

От грядок и клумб в саду поднимались сырые испарения. Рухсара почувствовала легкий озноб и застегнула на все пуговицы шевиотовый жакет. Ей показалось, что в саду, за деревья ми, стоит какой-то мужчина. Сторож? Девушка; боясь оглянуться, поднялась на балкон.

Волнение не покидало ее. Она не могла понять, почему именно ее в ночную пору доктор Баладжаев отправил в чужой дом. Но, конечно, возражать доктору, который все эти дни по-отечески заботился о ней, девушка не посмела...

А Субханвердизаде, услышав на крыльце стук каблучков, насторожился, подобрался всем телом, как барс, готовящийся к прыжку на грациозную горную козочку.

Как же начать облаву на нежную, наивную девицу? Малейшая оплошность может привести к непоправимой ошибке, и тогда порыв Гашема разобьется вдребезги, как стрела, ударившаяся о камень.

"А если у нее есть жених? Ах, ну и пускай! Ведь мы, ответственные деятели, – не истуканы, а тоже грешные люди, как прочие. Прав я или нет? Стоит ли волноваться столь опытному "охотнику"? Как говорится: "Минуло восемьдесят, девяносто, а там – сто лет... Глянь, а тебя и на свете нет", – думал с блудливой улыбочкой Субханвердизаде.

Наступил срок исполнения данного обета. Рухсаре предстоит выпить уготованную ей рюмку коньяку. Услужливый доктор Баладжаев умело и хитро направил козочку к тому месту, где притаился в засаде охотник. Теперь только бы не осрамиться?.. Гашем постарался взять себя в руки, придвинул ближе стоявшую на столике у изголовья кровати лампу, прибавил в ней огонька, повернулся к двери и придал лицу своему кроткое выражение.

Рухсара трижды негромко постучала.

– Войдите, – простонал Субханвердизаде. Медленно открыв дверь, девушка застыла на пороге.

– Добро пожаловать, дочь моя Сачлы! – сказал председатель благостным тоном. -Добро пожаловать в наш дикий горный район! Добро пожаловать в наше скромное жилище!

Девушка покраснела. Ей было неприятно, что председатель исполкома назвал ее "Сачлы". Солидный человек!.. Ему-то не подобало бы повторять это прозвище. Ведь у нее настоящее имя есть – Рухсара. Но почему-то все – и телефонист Тель-Аскер, и зеленоглазая Гюлейша, и толстуха Ханум Баладжаева, и посетители больницы – упорно называют ее "Сачлы"... А теперь и сам председатель тоже!..

С трудом переводя дыхание, девушка шагнула в комнату, поискала глазами, куда бы положить чемоданчик.

– Поставьте сюда, Сачлы-ханум, если это вам удобно, – Субханвердизаде показал на стоявший у изголовья столик.

Перед кроватью был разостлан небольшой коврик, в углу комнаты стоял простой шкаф с одеждой. Над кроватью висел длинный узкий пестрый ковер, а на нем отливали синеватым блеском перекрещенные винтовка и маузер с деревянной кобурой-рукоятью. На случай же всякой неожиданности Субханвердизаде никогда не расставался с наганом: днем носил на поясе под гимнастеркой, на ночь прятал под подушку, предварительно проверив, осмотрев патроны, курок... Когда же председатель отправлялся в командировку в горы, то прицеплял наган к поясу поверх рубахи да еще перекидывал через плечо на ремешке маузер.

Заметив, что Рухсара сразу же обратила внимание на винтовку и маузер, он, облокотись на подушку, сказал благодушно:

– Видите?.. Какое грозное оружие? Если вам, медицинским работникам, для всяких операций требуются блестящие ланцеты, пинцеты, ножи, ножницы, иглы, то нам для кое-каких операций нужны пока что винтовки и револьверы! Обрадовавшись, что Рухсара заинтересованно его слушала, Субханверди-заде пылко продолжал: – С этой винтовкой я много раз поднимался на снеговые вершины и разил меткими пулями врагов! А из этого маузера я скосил столько негодяев, что и не пересчитать!.. Все это нужно было выполнить, чтобы вы, молодые, прекрасные, наслаждались спокойствием. Ха! Бандиты отрезали шелковистые косы таким, как ты, девушкам, которые отказались от чадры, носили коротенькие, до колен, юбки, учились в школах и техникумах! Но мы, солдаты революции, обезвредили этих двуногих шакалов. Да-а-а... Конечно, кое-кто из злодеев еще уцелел, скрывается в густых лесах, прячется в горах и долах. Но им тоже не убежать от нашей карающей руки.

Рухсара молчала.

– Не раз, не два мне говорили друзья: "Довольно тебе, Гашем, скитаться в горах и лесах, рискуя каждый миг жизнью! Перебирайся в Баку, ты не хуже, а лучше нас, стань во главе наркомата..." – заливался на все лады Суб.ханвердизаде. – А я непреклонно отвечал: "Нет, нет и нет! Большевик должен стремиться на самый трудный, самый опасный участок жизни, чтобы бороться, строить, созидать..." Ха! Когда я приехал сюда, Сачлы-ханум, то тут буквально ничего не было. Жалкий поселок. И весь этот город я воздвиг своими руками! Широким взмахом руки он показал за окно, на лежавший в ночи притихший город. Баню построил, провел и сюда и в аулы радио и телефон. В фундамент гостиницы, ну той, у базара, сам заложил первый камень. Дивные леса пропадали, гибли, – я сохранил их и сберег, да еще насадил на сотнях гектаров тысячи новых саженцев... И в этих тенистых рощах теперь ты можешь гулять, веселиться, водить хороводы с подругами, Сачлы-ханум! Я организую поиски в горах золота и серебра. Я нашел целебные источники и создам здесь курорт, даже не республиканского, а мирового значения. Я открыл в аулах школы, детские сады, ясли, библиотеки! – воскликнул Субханвердизаде. – Теперь очередь за развертыванием медицинских учреждений. Мы обязаны наладить в районе образцовую медицинскую помощь трудящимся кадрам. И вы, Сачлы-ханум, правильно поступили, что не убоялись трудностей и приехали в наш далекий район. Вам выпала завидная доля быть нашим медицинским кадром! – самозабвенно говорил председатель, он вообще любил слова "кадр", "кадры" и употреблял их к месту и не к месту.

Под его пристальным жарким взглядом Рухсара смущалась, влажное лицо ее блестело, как усыпанная росою свежая пунцовая роза...

– Так вот, я распорядился проложить в горах отличные дороги. Установится ясная погода, я посажу вас, Сачлы-ханум, и доктора Баладжаева в свою машину, и мы покатим в горы... Там вы залюбуетесь серебристыми реками, падающими с кручи громоподобными водопадами, синим сиянием ледников. Но винтовку я с собою возьму, дабы охранять вас от всяких бед!.. – рассмеялся Гашем. – А заметим в лесу козочку, вот такую же ловкую, упитанную, как вы, хе-хе, так и подстрелим ее мигом! Баллах, да вы стрелять-то умеете? Научу, я вас, ханум, всему научу!..

– Доктор сказал, что вам нужно поставить банки...

Увидев, что обольстить девушку красноречием не удалось, хитрец сразу же придал лицу своему жалобное выражение и закряхтел:

– Да, да, ханум, спина так и разламывается! Пожалуйста, не поленитесь, своими ручками поставьте-ка мне банки. Разлеживаться ведь мне нельзя – работа ждет, я, ханум, буквально горю на работе!..

И лег ничком, уткнувшись носом в подушку, не забыв при этом протяжно застонать.

Рухсара с трудом подавила в себе брезгливость, заставила себя поверить, что перед нею больной, который нуждается в ее помощи... Через минуту волосатая спина Субханвердизаде покрылась банками. Натянув на его плечи одеяло, Рухсара отошла от кровати.

Гашем услышал ее легкие шаги и сказал:

– Присядьте, Сачлы-ханум... Нравится ли вам наш город? Конечно, с Баку не сравнишь, но и в нем есть своя прелесть. А как с комнатой? Удобно устроились?.. Для медицинских кадров мы должны создать наилучшие бытовые условия. Чтобы вы чувствовали себя, как в родном доме! Смотрите, если доктор Баладжаев не заботится, то идите сразу же, днем или ночью, ко мне!

Девушка упорно молчала.

– А нравятся вам наши зеленошумные леса? Наши горы со снежными келагаями (Келагай – головной платок – ред.) на главе? – продолжал ласково, будто не замечая ее молчания, Субханвердизаде.

Перед Рухсарой возникли пленившие ее сердце высокие горы с уходящими в небо белопенными вершинами, и отвесные, полные мрака и прохлады ущелья, и парящие над бездной ширококрылые орлы.

– Наш Азербайджан так прекрасен! – вздохнула она.

Гашем оживился, воскликнул с жаром:

– Да, да, вы правы Сачлы-ханум, наша родина дивно красива! Едва я стану на ноги, окрепну, как мы поедем на охоту в горы. Но, конечно, в таком костюме, сестрица, ехать верхом на лихом скакуне неудобно... Мы справим вам синие шелковые шаровары, высокие красные сапожки. Мы нарядим и украсим вас, Дочь Азербайджана!.. И мы, сестрица, станем охотиться в теснинах на горных туров, на косуль, серн, джейранчиков... И разведем костер у хрустального родника. Шашлык зажарим. Да, да, нанижем сочные куски шашлыка на шампуры, накроем суфру и разольем по бокалам густое, алое, как кровь, семилетнее вино! Поднимем бокалы к солнцу, провозгласив тост в вашу честь, драгоценная Сачлы-ханум! Не так ли?.. А если пить вино еще не научились, то мы все равно заставим выпить, хе-хе, зажмем вам носик и насильно вольем в ваше соловьиное горлышко. Ну, так, как вы даете детям горькое противное лекарство!

Рухсару колотило от стыда, от унижения, но банки снимать было еще рано, значит, уйти нельзя.

– А вы знаете мое имя, Сачлы-ханум Алиева? – ворковал Субханвердизаде. Гашем! Голя... (Голя – Коля – ред.) Голя Субханвердизаде. Я никогда не бываю официальным, замкнутым. С молодыми кадрами я проще простого. Не так ли? И надеюсь, что вы, ханум, тоже станете относиться ко мне, к Голе, просто, без церемоний, по-родственному. Что?..

– Доктор Баладжаев велел мне поставить вам банки на спину и на грудь, сказала Рухсара ледяным тоном,

Субханвердизаде, едва она сняла банки, молниеносно повернулся, лег на спину поудобнее, – руками теперь можно действовать...

– Я искренне, всем сердцем уважаю освобожденных женщин Востока! – без передышки начал он очередное излияние, втихомолку играя шелковистыми, падающими на его плечи косами склонившейся, поглощенной делом Рухсары. – Когда я приезжаю в командировку в Баку, то обязательно иду в театр на "Севиль"... Да, я в восторге от этого замечательного спектакля, но все же, Сачлы-ханум, не могу согласиться с высмеиванием Балаша. Действительно, женщины Востока: – это женщины Востока, но ведь и мы, грешные, тоже – мужчины Востока! Хе-хе!.. Гашем остался довольным своим остроумием и раскатисто засмеялся. – Разве мы имеем право забывать, что мужчина – покровитель, глава и сень семейного гнезда? Разве коммунизм отрицает семью, дом? Нет, нет и еще раз нет!.. Значит, женщина обязана беречь своего покровителя, ухаживать за ним, лелеять и нежить.

Уловив, что Рухсара взглянула на часы и приготовилась снимать банки, Субханвердизаде вдруг вздрогнул всем жилистым телом и застонал.

– Снимите скорее вот эту, эту!.. Больно! Ай!.. Сжальтесь, прошу вас! – И, схватив девушку за обе руки, сильно, рывком притянул к себе, – Ханум! Ради бога...

Растерявшись, чувствуя, что сердце нырнуло куда-то в глубину, Рухсара вырвалась, быстро сняла все банки, сложила их в чемоданчик, туда же швырнула комок ваты, флакон со спиртом. Едва ли она сейчас сознавала, что делала, – все движения были привычно механическими, заученными еще в медицинской школе.

– Вы уходите, ханум? – воскликнул Субханвердизаде с неподдельной жалостью: добыча-то все-таки ускользнула...

– Да.

– Очень хорошо, очень хорошо!.. Вы превосходный медицинский кадр, ценный специалист. Я рад, что вы приехали в наш городок, что я познакомился с вами. Теперь мы избавились от услуг таких невежественных, грубых медицинских кадров, как знакомая вам Гюлейша... – И добавил: – Кстати, а какая у вас зарплата?

– По тарифу! – Рухсара пожала плечами.

– Понимаю отлично, что по тарифу, но я не этим интересуюсь, я хочу знать, сколько же приходится на руки?

– Триста.

– Всего триста! – Субханвердизаде всплеснул руками. – Этого очень мало... И наверно, приходится помогать семье?

– Да, конечно, приходится, – девушка не знала, радоваться ей или горевать от этих настойчивых вопросов. – Сестры-школьницы. Братишка. Мама.

– Разве ваша матушка не работает? – удивился Субханвердизаде.

– Да, не работает.

– Но почему, почему?.. Труд украшает человека. Энгельс писал, что труд, собственно, создал человека. Если есть какие-либо затруднения с работой, я незамедлительно напишу в Баку, чтобы вашу маму устроили на приличную работу.

Рухсара всхлипнула, зажав рот платком.

– Пять месяцев назад маме трамваем отрезало руку. Чадра в колесах запуталась!

– Бедняжка, бедняжка! – с трогательным видом произнес Субханвердизаде и опять попытался ухватить девушку за руки, притянуть к себе, но Рухсара отступила на шаг от кровати. – Но ведь можно же устроить детей в приют, а маму в дом инвалидов.

– Никогда не соглашусь на это! – Голос Рухсары зазвенел непреклонной решимостью.

– Та-ак! – Субханвердизаде покровительственно крякнул. – Я не ошибся в вас, Сачлы-ханум, у вас действительно чистая душа, любвеобильное сердце... Мы увеличим ваш оклад, э-э-э, вдвое, будете получать шестьсот рублей!

– Можно работать в две смены? – радостно спросила девушка и благодарно взглянула на него.

– Ну, зачем же! – мягко произнес Субханвердизаде, бросив из-под ресниц на осчастливленную девушку нежный взгляд. – Конечно, если... э-э-э... потребуются ночные визиты, ну вот как сегодня, то вы же не откажетесь?

– Еще бы! – вырвалось у Рухсары.

– Вот видите!..

"Он совсем не такой, каким показался мне сперва, – подумала растроганная девушка. – Он добрый, с открытым большим сердцем!.. Да, только такому человеку и можно доверить пост председателя!"

И, прошептав: "До свидания!", она вышла из комнаты.

"Будь ты не Сачлы, а Дашдемир (Дашдемир – камень, железо; в данном случае звучит "твердокаменная" – ред.), все равно станешь мягкой овечкой!". Субханвердизаде прищелкнул пальцами.