Текст книги "Сачлы (Книга 1)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
– Попом заделался!
– Что это за петух, у которого нет ни одной курицы!
"Завидуют, – объяснял такие наговоры Кеса. – Если кошка не дотянулась до мяса, то обязательно заворчит: "Протухло!.." Мои враги готовы лопнуть от зависти, глядя, как я возвысился. Из деревенской грязи да прямо в князи!.. Для такой блистательной карьеры нужен ум, ум и еще раз ум!"
Шлепая калошами, Кеса спустился со второго этажа во двор, наполнил ведро водою и, вернувшись, попытался хоть с опозданием навести в комнате и коридоре чистоту. От натуги у него на шее выступили жилы, нижняя – верблюжья – губа отвисла, он тяжело дышал. Обрызгав водою пол, Кеса вынул из-за шкафа, обшарпанный веник. Когда в косых лучах падавшего через окно солнца заплясали, зарезвились разноцветные пылинки, Абиш с ужасом замахал руками и зашипел:
– Убирайся!
Кеса не заставил его повторяться, спрятал веник, унес ведро, а затем, вытерев мокрые руки о засаленные брюки, осведомился:
– А наш почтенный руководитель?
– Здесь, здесь...
Приложив ухо к замочной скважине, Кеса прислушался, тронул дверь, но она оказалась закрытой. Голос Субханвердизаде приглушенно гудел – он разговаривал по телефону, – но, к сожалению, ни одного слова нельзя было разобрать.
А Кеса любил время от времени наведываться в кабинет председателя, подбирал с пола упавшие бумажки и аккуратно укладывал их на столе, подливая чернила в массивную чернильницу, чинил тут же в стороне карандаши и бормотал как бы себе под нос:
– Да ты совсем утомился! Даже голова исполина не выдержит такой нагрузки. Э, если б все служащие так старались, то на тебя одного не приходилось бы столько работы. Клянусь, в районе болеют душой за дело двое: наверху – ты, внизу – я!.. А Демиров – это, конечно, между нами – только распоряжается, а сам пальцем не шевельнет.
Субханвердизаде обычно не отзывался, но и не прерывал льстеца.
На беду, сегодня дверь была закрыта.
Выйдя на балкон, Кеса предался горделивым размышлениям. Ему очень хотелось, чтобы председатель вдруг разбушевался, начал кричать, к примеру, на Абиша, – тогда Кеса осторожно вполз бы в кабинет и посоветовал Субханвердизаде не портить себе кровь, – пригодится еще для иных великих свершений... Но куда лучше поджарить на керосинке яичницу, поставить тарелку на стол и сказать, будто ничего не случилось, заботливым тоном:
– Подкрепись, на тебе ведь лица нет, переутомился!
Тут-то Субханвердизаде и оценит своего наипервейшего помощника...
Что и говорить, курьеры всех районных учреждений уже признали Кесу своим старейшиной. Постоянно с ним советуются. Он и только он учит, как писать заявления, выхлопотать премии, какие вопросы поднимать на заседаниях месткома. Близок день, когда они назовут Кесу аксакалом, хотя на его подбородке нельзя разглядеть даже куриного пуха...
Неожиданно щелкнул дверной замок, Субханвердизаде зычно позвал:
– Эй, кто там!
Не успел Абиш встать, как Кеса вихрем промчался с балкона через комнату секретаря и, отдуваясь, предстал перед ликом своего благодетеля.
– Где ты пропадаешь, общипанная лиса? – с гневом обрушился на него председатель.
Фуражка была надвинута на самые глаза Субханвердизаде, шинель, несмотря на жару, застегнута на все крючки.
Только что высоко взлетевший в неудержимых мечтаниях, Кеса почувствовал, что по его извилистому хребту заструился холодный пот... Как бы ни был сердит председатель, но все же он не должен столь оскорбительно говорить с верным оруженосцем. Тяжко слышать подобные слова из уст человека, которого Кеса денно и нощно прославляет на всех перекрестках, за каждой застольной беседой. Но и возражать Субханвердизаде не приходится...
– В какой преисподней ты околачивался? – со свирепой настойчивостью спросил председатель.
– Ходил в деревню за сотовым медом, – еле слышно прошептал Кеса. – Для тебя! Хотел тебя попотчевать!.. Вот, – и он покорно схватил с подоконника узелок. – В реку свалился, чуть не утонул. А все для тебя, почтеннейший! Ведь медицина теперь признает мед чудодейственным лекарством. У меня все сердце за тебя изболелось. Ишь как глаза ввалились!.. Наверно, трудился всю ночь, очей не сомкнул из-за работы. Ну, можно ли так перенапрягать силы, ай-ай!
На Субханвердизаде эти умасливания не произвели ни малейшего впечатления.
– Мед? Еще зурну притащишь? – топнув сапогом, крикнул он. – Недоставало, чтоб ты загремел на базаре, разбудив даже спящих: "Кормлю колхозным медом председателя исполкома..." Да еще выдумал притащить прямо сюда, в служебный кабинет. У меня минутки нет, чтобы расписаться в получении зарплаты, а он такие фокусы затеял! Смотри, придавлю мельничным жерновом! Растопчу, как лягушку!
Схватив дрожащего Кесу за плечо, Субханвердизаде втащил его в кабинет.
– Почему я последним в районе узнаю об отъезде Демиро-ва? – Кеса тоненько пискнул. – Еще вчера ты, шакал, сын шакала, должен был пронюхать об этом!.. Что-о-о, ищешь лестницу, чтобы взобраться мне на плечи?
Аксакал – старейшина, старец, окруженный почетом и уважением-буквально белобородый.
И, оттолкнув Кесу с такой силой, что тот стукнулся 6 стенку, Субханвердизаде вышел стремительными шагами из кабинета.
– Я в райком партии! – Приостановившись, не оглядываясь, он буркнул: – Мед отнеси на квартиру.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Увидев, что председатель уходит, Абиш с коротким стоном схватил со стола бумаги и полетел вдогонку.
– Товарищ Гашем, важнейшие срочные документы горой выросли, ради бога, подпишите!
– Хэ, Абиш-эфенди (Эфенди – господин, сударь; в данном случае звучит издевательски – ред.), отложи-ка, потерпи, – небрежно отмахнулся Субханвердизаде.
– Но, товарищ председатель, вы же сами вчера сказали, что хоть сегодня-то мы управимся со всеми делами! Боюсь, уедете куда-нибудь. Всего пять – десять минут!
– Послушай, заклинаю тебя, эфенди, дражайшим прахом твоего отца, уладь это без меня.
Чувствуя подвох в этих словах, секретарь отрицательно качнул головою:
– Вы же запретили мне принимать самостоятельные решения.
– И правильно сделал, что запретил. Если тебе подарили сукно на пальто, не заикайся о подкладке!.. – Субханвердизаде хмыкнул. – Или садись в мое кресло, а мне позволь думать о насущных нуждах района.
Абиш так и затрясся.
– А тут еще из райкома звонят... Не придумаю, каким прахом посыпать мне несчастную главу свою! – с усталым видом сказал он. – Ну, подпишите хотя бы самые срочные бумаги.
– Вижу, что кто-то науськивает тебя на мое достоинство, – подозрительно протянул Субханвердизаде, и остренькие его глаза так и укололи Абиша. – Ты... "элемент", смотри, худо будет!
Когда он ушел, секретарь в отчаянии положил голову на скрещенные руки.
Вернулся Субханвердизаде через полчаса и, отрывисто распорядившись: "Чаю!", прошмыгнул в свой кабинет, занялся таинственными переговорами по телефону с какими-то неизвестными лицами.
Абиш оживился: все-таки хоть какое-то подобие деятельности. Тель-Аскер поспешно соединил его с чайханой, и вскоре дородная Матан принесла жестяной чайник кипятку. Она захватила с собой и заварку в деревянном ящичке, дабы самой похлопотать, повертеться около Субханвердизаде, напомнить ему и кокетливым взглядом, и игривым жестом о блаженных временах... Почему председатель так неожиданно охладел к ней? Матан терзалась подозрениями.
В распахнутую дверь Субханвердизаде видел Матан, но к себе не позвал. И, закусывая губы от злости, красавица поплелась вниз по лестнице, громыхая пустым чайником.
Закутав полотенцем чайник, чтобы заварка как следует попрела, Абиш тщательно протер стакан, блюдце, выложил из банки на розетку кизилового варенья.
Субханвердизаде, сняв шинель и фуражку, курил, рассеянно поглядывал в окно.
– Кеса?
– Сию минуту! – Секретарь поставил стакан с чаем, сахарницу, варенье на круглый столик, накрытый скатеркой, и, выбежав в коридор, закричал: Кеса-а-а! К товарищу председателю!
Через несколько минут явился Кеса, в кабинет он вошел боязливо, бочком.
– Чем занимаешься, ах ты, вор!.. Где шлялся? Кеса обиженно надулся и не проронил ни слова.
– Ну, давай помиримся, поп, – продолжал председатель беспечным тоном. Проспал сегодня утренний трезвон, а? Под боком у какой-нибудь толстухи валялся! – И протянул ему свой стакан чаю.
– Я на тебя не обижаюсь, – с неохотой ответил Кеса. – Обижаюсь на свою судьбу, на злосчастье свое!
– Пей!
– Двери мечети открыты для всех, но собаке полагается быть стыдливой, уклончиво сказал Кеса. – Как я могу прикоснуться губами к твоему стакану?
– За какими надобностями поехал Таир в Баку? – быстро спросил Субханвердизаде, понизив голос.
– Пока ничего не узнал... – Кеса виновато завздыхал.
– Вон отсюда, сын жабы! – рявкнул председатель, вырвав из его рук стакан, расплескав чай по скатерти. – Дармоед!.. Обнаглел? Живо собью спесь! – Вонзив палец в кнопку звонка, Субханвердизаде держал ее так до тех пор, пока в кабинет не влетел трясущийся Абиш.
– Что прикажете?
– Пей! – И показал на чай.
От неожиданности тот захлопал глазами.
– Пей, сын чуждого элемента!
Одним духом секретарь осушил стакан.
Тем временем Кеса ускользнул из кабинета, проклиная день, когда поступил на службу в исполком.
– Слушай, ты в хороших отношениях с управделами райкома, – сказал Субханвердизаде, – надо выведать у него причину срочного отъезда Таира... Почему в Центральном Комитете вспомнили о нашем захолустье? Что гласит телеграмма? Или по телефону вызвали?
Говорил он безучастно, будто о пустяках шла речь, но Абиш понял, что поручение важное. Не хотелось, ох не хотелось ему браться за это дело, но едва Субханвердизаде повел бровью, как у секретаря улетучилось все мужество.
– Слушаю, – вяло промолвил Абиш. – Там посетители. Не дают мне покоя. Может, начнем впускать по одному?
– Гони всех в шею! – последовал непреклонный ответ.
Секретарь с беспомощным видом поднял глаза к потолку, но спорить с начальником опять-таки не решился.
Едва он сказал внизу посетителям, что приема сегодня не будет, как на крыльце, в коридоре, прихожей загудели возмущенные голоса.
– Сколько ж дней здесь томиться?
– Почему меня, бедняка, занесли в список жирных?
– Все терпение лопнуло!
– А богачи по-прежнему блаженствуют! – взвизгнула какая-то женщина.
Субханвердизаде распахнул дверь и оглушительно рявкнул:
– Что тут за кулацкое восстание? Не мешайте заниматься государственными делами! Товарищ секретарь исполкома, распорядитесь!
Но на этот раз ему не удалось усмирить недовольных. По лестнице загремели сапоги и, отталкивая женщин, стариков, вбежал на второй этаж, ворвался в кабинет широкоплечий мужчина в рваном заплатанном пиджаке.
– Смилуйся, хозяин! – заныл он. – Совсем жизни нет... В кулаки записали! Это я – то кулак? Семья двенадцать душ, мал мала меньше. Да ты меня, хозяин, знаешь! И Кеса-ага тоже обещал...
– Тш-шш, – зашипел Субханвердизаде, словно ему отдавили в толпе ногу. Немедленно прекратить!..
– Да я ж Курбан-киши; помнишь, у меня весною ночевал? – не унимался проситель.
– За-мол-чи! – раздельно отчеканил председатель и, покосившись на приоткрытую дверь, сказал потише: – Любое дело можно провернуть без крика. Не понимаешь, что ли? – И он кивнул за окно на видневшуюся в зелени тополей свежепокрашенную крышу одноэтажного домика райкома партии.
– Давай заявление и справку от сельсовета. Председатель написал в уголке заявления несколько слов.
– Покажешь в райфинотделе. Убирайся! Да скажи там, что даже кровавые слезы не разжалобят сегодня моего железного сердца. Пусть не ждут, – не до них. Налоговая политика по отношению к кулакам будет проводиться и впредь беспощадно!
Курбан-киши рассыпался в благодарностях.
Продолжительный звонок снова призвал Абиша к выполнению его нелегких обязанностей. Разбитый, измученный, он пошел в кабинет.
Субханвердизаде, приблизив к глазам какую-то бумагу, читал, шевеля губами:
– Бухгалтера!
– Слушаю.
Бухгалтера так бухгалтера... Абиша томила дума, что вече * ром придется унижаться перед управляющим делами райкома. Да и скажет ли хоть слово? Как будто не полагается доверенному лицу разглашать партийные тайны... Нет, пора, давно пора уносить отсюда ноги, исподволь искать какую-либо работку поспокойнее.
Главный бухгалтер, худощавый, долговязый, в сапогах с высокими, до блеска начищенными голенищами, держался с достоинством, вошел к председателю без доклада, лишь спросил, уже открыв дверь:
– Можно?
– Прошу, прошу, Мирза-эфенди, – засуетился Субханвердизаде. – Садитесь. Не хотите ли чайку?
– Нам некогда чаевничать-то, люди занятые, – пробасил Мирза; было заметно, что он не хотел отказываться от официальных взаимоотношений с председателем.
Тот растопырил пятерню и показал ее бухгалтеру:
– Требуется пять тысяч, Мирза. Всего-навсего!
– А можно спросить, из какого фонда и для каких надобностей?
– Из моего фонда. Из спецфонда, Мирза. Из незримого для посторонних фонда. – И Субханвердизаде хрипло закашлялся: видимо, это означало добродушный смешок.
Мирза с минуту думал.
– Завтра во второй половине дня.
– Не завтра, а сегодня. Через час! Во что бы то ни стало! – В голосе председателя прозвучало раздражение.
– Банк уже закрыт для кассовых операций. Сегодня ничего сделать невозможно.
– Возьми у Найматуллаева из магазинной выручки, – настаивал Субханвердизаде.
– Незаконно.
– Кто издает законы, Мирза-эфенди, советская власть или главный бухгалтер?
Мирза невозмутимо пожал плечами.
– Законы для всех одинаковые. И для меня – скромного бухгалтера. И для тебя, товарищ исполком. В Москве пишут законы, в Баку. У нас своих законов нету.
Субханвердизаде не привык к таким разговорам, вспылил.
– Абиш, Абиш! – грозовые раскаты председательского баса не сулили ничего веселого. – Беги к Нейматуллаеву и возьми у него взаймы для исполкома пять тысяч. Всего-навсего. До завтра!
Абиш замялся, затоптался на месте, как стреноженный конь. И ослушаться Субханвердизаде он был не в силах, и в присутствии бухгалтера соглашаться на столь дерзновенный поступок тоже не мог.
– Магазинная выручка по закону поступает в банк, – напомнил Мирза твердо.
"Ну ладно, уедет Таир, я уж с тобою расправлюсь", – подумал Субханвердизаде.
И, рассмеявшись, крикнул:
– Вся выручка и пойдет в банк! За исключением пяти тысяч. Всего-навсего! Устремив на побледневшего Абиша повелительный взгляд, добавил: – Иди!
Секретарь вышел.
Тщеславие Субханвердизаде, как видно, было удовлетворено покорностью Абиша. Помолчав, он сказал:
– Деньги предназначены товарищам Демирову и Гиясздди-нову. Спецфонд, райисполкома создан для оказания помощи руководящим работникам.
– Все равно незаконно, – Мирза с досадой поморщился. – Советский закон меч: он сразит любого отступника!
– Значит,Мирза-эфенди, мы, большевики, идем против советских законов? вкрадчиво спросил Субханвердизаде. – Так... Запомним. Твой отец случайно не был бакинским кочи? (Кочи – разбойник, хулиган; нефтепромышленники до революции вербовали из бакинских кочи шайки своих прислужников – ред.) Не он ли избивал при царизме революционеров?
– Не занимайся демагогией, товарищ Гашем! – Бухгалтер с достоинством выпрямился. – Меня не запугаешь. Советский-то закон меня и защитит. А кто мой отец, Алеша Гиясэддинов знает.
– Эх, старая крыса! – Субханвердизаде зло усмехнулся. – Мне угрожать вздумал? Из-за пяти тысяч? Всего-навсего... Когда паршивой козе приходит срок подыхать, она трется о посох чабана. Не слышал такой пословицы?.. Значит, открыто идешь против райкома партии и VIIV?..
У Мирзы задрожали губы.
– Я верен законам рабоче-крестьянского государства, – упрямо сказал он. Не только пяти тысяч, но и пяти копеек незаконно не дам никому... Разрешите быть свободным?
– Иди, иди, да заблаговременно подбери тенистое местечко на кладбище! расхохотался Субханвердизаде. – Подожди, – остановил он направлявшегося к дверям Мирзу. – Все ведь шучу, характер у меня такой... шутливый! Проверить хотел степень твоей политической бдительности. Спасибо! Советские финансы находятся в надежных руках.
Но, едва дверь захлопнулась, Субханвердизаде заметался по кабинету, как волк в клетке.
– Заживо сдеру с тебя шкуру, законник! – поклялся он, сжимая кулаки так, что ногти впились в кожу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пегая кляча была привязана к телеграфному столбу. Седло на ней было потертое, порыжевшее от дождей и жгучего горного солнца; у тощего коврового хурджуна, притороченного к седлу, был тоже неприглядный вид.
На этом ветхом скакуне обычно отправлялся в объезд дальних аулов председатель Контрольной партийной комиссии – ее называли "КК" – Сейфулла Заманов.
Сейчас он стоял у открытого окна и разговаривал с инспектором, давал последние указания, а на дворе хлопотал Аскер: то подтягивал подпругу, то звенел уздечкой. Пышные кудри парня, на расчесывание и укладывание коих он тратил уйму времени и трудов, растрепались. Он непрерывно бросал выразительные взгляды на Заманова.
"Чего приперся сюда этот телефонист?" – подумал старик и, высунувшись из окна, попросил:
– Э, Тель-Аскер, оставь моего арабского иноходца в покое. Юноша оглянулся по сторонам и, убедившись, что на дворе и на улице свидетелей не было, негромко сказал:
– Как отцу родному...
– Ну, заходи, заходи, – не удивившись, пригласил Заманов: он привык к таким неожиданностям.
Пригнувшись, Аскер нырнул в темную прикожую, как в омут. Он давно собирался побеседовать по душам с Сейфуллой-киши, которого уважал и любил всемерно, да всегда беспечность мешала: то просидит весь свободный от смены день в чайхане с приятелями, то отправится на танцы...
– Как отцу родному, – повторил он, войдя в тесный кабинетик Заманова.
Тот жестом попросил инспектора уйти, бросил на подоконник мятую кепку.
– Говори.
– Этот злодей, сын злодея змею заколдует, заставит выползти из гнезда! запальчиво начал Аскер, от возбуждения не договаривая слова.
– Да ты о ком это?
– Как о ком? – удивился парень. – Конечно, о Субханвердизаде!
– Говори, говори! – И Заманов откинулся на спинку скрипучего стула, закрыл утомленные глаза; веки у него были припухшие, коричневые.
– Один солидный человек мне намекнул, что председатель освобождает кулаков от налогового обложения... Очень серьезный и близкий Субханвердизаде человек!
– Факты, выкладывай факты, – потребовал Заманов, не открывая глаз, но веки его задрожали.
Аскер растерялся. Намеки болтливого Кесы были до того ясны, что парень сразу поверил. Какие же еще факты нужны старику? Ведь Аскер пришел к нему с чистой душою, действительно как к родному отцу. Пусть сама "КК" и ведет следствие. У Аскера отец был бедняк, всю жизнь батрачил на деревенских богатеев. Как же можно их теперь освобождать от налогов? Тут что-то неладное...
– Со стороны многое кажется странным, – медленно произнес Заманов, постукивая карандашом по краю стола. И стол-то у него в кабинете был тоже старенький, колченогий, застеленный газетами. – В исполкоме, вероятно, есть точные цифры доходности того или иного крестьянского двора. Вероятно... повторил он осторожно. – Вот исполком и принимает решение. Весь исполком, а не один председатель. А что, Кеса разве похваляется, что его слова достаточно, чтобы снизить налоги?
– А, конечно, – унылым тоном сказал обескураженный Аскер; непокорные кудри его упали на лоб. – Впрямую-то не говорит, но так получается!
– Понятно, понятно. Вот что, сынок, – и Заманов положил на ладонь Аскера легонькую свою руку с взбухшими фиолетового цвета жилами. – Сплетнями мне заниматься недосуг. Важнее дела есть. А вот за то, что пришел ко мне, спасибо. Ценю! И впредь заходи без церемоний. А почему в колхоз "Красный Октябрь" телефонная линия все еще не доведена? – быстро спросил старик.
– Да буря все столбы поломала.
– Гм, буря! А не "двуногие волки"? Аскер вздрогнул.
– Вот ты об этом бы узнал, – продолжал Заманов уже серьезно, доверительно. – Это тебя, комсомольца телефониста, непосредственно касается. А налогами уж мы как-нибудь займемся! Хорошо? Сходишь в горы?
Боевое поручение преобразило юношу: глаза засверкали решимостью, все тело напряглось, будто перед прыжком.
– Сейфулла-киши, для тебя...
– Ну-ну... – растроганно улыбнулся Заманов. – Заходи почаще. Да в чайхане поменьше околачивайся! К добру это не приведет. Ведь сам понимаешь!..
"Славный парнишка, – подумал он, попрощавшись с Аскером, проводив его -до дверей. – Конечно, в голове-то у него еще ветерок, и на всевозможные благоглупости способен... Но возмужает, закалится. Поумнеет!"
Заманов давно ощущал какое-то неблагополучие в районе и пристально вглядывался в окружавших его людей, пытаясь угадать: кто же сеятель зла, кто заводит интриги, склоки, распускает сплетни? И откуда взялась эта теория, что в горном районе немыслимо уничтожить "двуногих волков"? Не горы же рожают бандитов. Но если действительно кулаки из дальних аулов ускользают от налогового обложения, а бедняки стонут и расплачиваются за кулаков последним достоянием, то живучесть бандитов вполне объяснима.
Закрыв шкаф с делами, спрятав ключ, старик прошел в кабинет секретаря райкома.
Таир Демиров готовился к отъезду, копался в каких-то бумагах; вид у него был недовольный, замученный.
– Н-да, неутешительные итоги, – сказал он, поздоровавшись с Замановым, протягивая ему сводку, с подписью, Субханвердизаде. – Отстаем по сельскому хозяйству, серьезно отстаем!... Когда вертишься изо дня в день по заседаниям, то как-то этого не замечаешь. А вот принесли сводку... ;
Сейфулла промолчал.
– Только Наркомфин доволен: налоги поступают аккуратно, – горько усмехнулся Таир.
– Хотел бы я знать, кто платит эти налоги: кулаки или бедняки? – понизив голос, сказал Заманов.
Демиров с недоумением посмотрел на старика.
– Был у меня только что Тель-Аскер... – И Заманов рассказал секретарю райкома о беседе с телефонистом.
На осунувшемся лице Таира появилось мрачное выражение, он тяжело, прерывисто задышал.
– А тебе надо обязательно ехать?
– Вызов Центрального Комитета, – пожал плечами Демиров. – А вот ты-то зачем уезжаешь? Именно сейчас?
– Обещал. Люди ждут. Не могу же я обмануть, – объяснил Заманов.
– Ну, отложим разговор до моего возвращения, – предложил секретарь. Постараюсь прилететь на крыльях! Ничего за несколько дней не случится.
– Будем надеяться, – без особого воодушевления сказал Заманов. – Мой скакун уже оседлан. Еду! Они обнялись.
У инженера был щеголеватый вид: бархатный пиджачок с наружными карманами, шелковая кремового цвета рубашка, пестрый, тоже шелковый галстук, низкая серая папаха; он непрерывно поправлял тоненькие, в ниточку, усики, гладил ладонью клинообразную бородку.
Развернув на столе Демирова листы синей бумаги, он с изысканной вежливостью водил пальцем по чертежу.
– Обратите внимание, товарищ секретарь, высота-то какая! Дворец!.. У ханов не было таких хором. А это – квартира директора школы: три комнаты, веранда.
Таир слушал со скучающим видом.
– Сколько ж еще лет вы будете строить эту школу?
– К осени обязательно закончим! – горячо воскликнул инженер и для пущей убедительности поднял обе, руки вверх, будто давал клятву господу богу.
– Ну, а остальные две? – ворчливо спросил Демиров. Инженер брезгливо пожевал губами, замычал:
– Да видите ли, товарищ...
– Вижу, вижу, – остановил его Таир. – Два года возитесь со школой в районном центре. Потому такой и чистенький!. Не без удовольствия он заметил, что инженер покраснел, смутился. – А в горных селениях дети занимаются в сырых старых домишках. Без печей, без окон, с прогнившими полами!.. За двенадцать лет построено всего три школы. И, заметьте, в долине, не в горах. Это ли не преступление!
– Но ассигнования, уважаемый товарищ, ведь урезают же все кредиты.
– Бросьте, бросьте, – раздраженно сказал Демиров, – это зависит от нас и только от нас... Давали району огромные деньги. Их растранжирили неизвестно куда! И сейчас правительство поможет горцам, – была бы гарантия, что деньги истратят с умом., – Прошу учесть, что в горные аулы лист кровельного железа не провезешь. Не на руках же нести!
– А! Вот мы и подошли к самому серьезному вопросу. – сказал Таир с непонятной инженеру радостью. – Действительно, нашему району прежде всего нужны дороги. Без дорог мы горцев к социализму не приведем!
– Но я работаю в системе Наркомпроса, – поспешил оправдаться инженер.
Стройный, легкий в движениях, Таир быстро шагал по комнате.
– Это и плохо, крайне плохо! Нужен свой районный инженер-строитель. А вы не остались бы в районе года на два, на три? – бросил он вопросительный взгляд на окончательно смутившегося инженера.
"Мужик-то как будто смекалистый, энергичный, – подумал Демиров. – И честный! Вот что главное – честный".
– Это зависит от вышестоящих инстанций, – уклонился инженер от определенного ответа.
– Гм, было бы ваше согласие, а нарком-го разрешит. Какие сомнения! сказал Таир. – Поди, страшно расставаться с бакинской квартирой?
– Я подумаю, подумаю...
– Вот и отлично. – Демиров повеселел.
В кабинет вошел с переброшенным через руку мятым плащом Гиясэддинов, высокий, почти на голову выше Таира; лицо у него; было обветренное, кирпичного цвета, – загорел в горах; глаза – проницательные, с хитрецой,
– Пора, товарищ Демиров, пора, – сказал он укоризненно. – Собирались-то утром выехать.
– Да вот дела... – Таир показал на чертежи.
– Надо засветло перевалить горы, – продолжал Алеша, здороваясь с инженером. – Не приведи бог – туман. Придется заночевать где-нибудь.
– Ну что ж, заночуем...
– А "двуногие волки"? – вырвалось у инженера.
– Как-нибудь проскочим, – улыбнулся Гиясэддинов.
– Послушай, Алеша, а кто станет без нас заниматься здесь дорожным строительством? – укладывая бумаги в портфель, спросил секретарь.
– Как кто? Субханвердизаде. Демиров поморщился.
– Поехали! – И Таир резко тряхнул головою, словно пытался отогнать неприятные размышления. – Так вы подумайте над моим предложением, – напомнил он инженеру.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Заманов погонял скакуна, но тот не обращал на понукания всадника ни малейшего внимания, только щурился да отфыркивался, – путь дальний, торопиться нет надобности, овсом все равно ведь не попотчуют...
Вскоре Сейфулла бросил поводья. "Как-нибудь доберусь... Коняга, и верно, ленивая, но надежная: ночью не оступится с тропы".
Настроение у старика было отвратительное. Послала его сюда, в горный район, бакинская заводская ячейка с наказом бороться против бюрократизма, вымести метлой из учреждений всяческий мусор. А пришлось браться за винтовку, с тридцатого года врукопашную сходиться с бандитами, кулаками, заброшенными через границу диверсантами. Два годя прошло, а шайка Зюльмата по-прежнему бесчинствует в лесах, уходит от погони, скрывается в ущельях.
Таир Демиров всего полтора месяца в районе. И жалко его, и порой досада берет, что многого не замечает, а кое от чего и открещивается обеими руками.
Тем временем Субханвердизаде занесся, хозяином себя почуял. Скользкий человек, умный, дьявольски изворотливый!.. То и дело кляузничает в райкоме, что Контрольная комиссия, "КК", по каждой жалобе затевает дело якобы против исполкома. А что ж, Зама.нову не обращать внимания на жалобы? Жалоба – это горе советского труженика, беда его, слезы... Конечно, и кляузы попадаются, наветы, но нельзя же из-за них вообще отказаться от просителей...
Каждое заявление, письмо приходится процеживать сквозь дуршлаг, как говорится, чтобы отличить правду от кривды. И заниматься этим надлежит именно Заманову. Пусть Субханвердизаде всюду толкует: дескать, Сейфулла малограмотный. Старику начхать на такие сплетни!.. На партийных курсах в Бузовнах Заманов твердо усвоил ленинские заветы: опора на бедняков, прочный союз с середняками, беспощадная борьба против кулаков. Почему же председатель исполкома, когда Заманов освобождает середняка от непомерных налогов, буйствует: "Ты идешь на уступки кулаку?" Не сам ли Субханвердизаде обнимается с кулаками и подкулачниками, дабы сплотить вокруг себя единомышленников, возвыситься в глазах народа? Старик Заманов убежден, что председатель привык строить козни, выживать из района честных, принципиальных коммунистов, провожая их с музыкой – барабанной дробью на пустом ржавом ведре!
Пора бы райкому партии, самому Демирову собрать актив и сообща откровенно, душевно поговорить о деятельности исполкома. На людях-то все виднее... Как говорил Мирза Алекпер Сабир: давайте сбросим одежды, и пусть тот, у кого исподнее грязное, устыдится.
На партийном активе, пожалуй, туго придется и прихвостням Субханвердизаде – этим "элементам" вроде Дагбашева, Ба-ладжаева, Нейматуллаева.
Если вдуматься, то Сейфулле легче легкого уехать из района в Баку, вернуться на родной завод. Ни супруги, ни детей у Заманова нет, странствовать сподручно... Но старик Заманов верен партии и до скончания своего века станет бороться там, куда его пошлет партия.
С прокладкой горного шоссе тоже творится что-то неладное. Крепко держится Субханвердизаде за двухколесную арбу, за караванные тропы!.. Ну, старик Заманов вот сейчас потолкует с крестьянами, выспросит: нужна ли им горная дорога, с автобусами, грузовиками. Нужна, – значит, сам и поведет их на стройку!
Субханвердизаде, нетерпеливо потирая руки, глаз не спускал с наручных часов: каждая минута казалась нескончаемой, как вечность... Но стрелка словно прилипла к циферблату, и Гашем неистово метался по кабинету.
Наконец вернулся Абиш, усталый, запыхавшийся до того, что слова не смог вымолвить, взмокшие волосы рассыпались по лбу. Раздраженный томительным ожиданием Субханвердизаде строго погрозил ему пальцем:
– Где ты валандался? Торопишься под топор, как осенний петушок?!
– Нейматуллаев был по вызову у товарища Гиясэддинова, – отдуваясь, сказал Абиш. – Потому я задержался.
В груди Субханвердизаде похолодело, но он спросил с глубоко безразличным видом:
– У Алеши? Что это понадобилось ГПУ от председателя райпотребсоюза?
– Откуда мне знать! – Абиш пожал плечами.
– Ив самом деле, откуда тебе, слизняку, знать! – пренебрежительно ухмыльнулся Субханвердизаде. – Принес?
Вместо ответа Абиш высыпал на стол из газетного кулька ворох грязных, пропахших хлопковым маслом и бараньим жиром денег: десятирублевки, пятирублевки были перевязаны суровыми нитками, расползлись по красному сукну аккуратными пачечками.
– Фу, грязь! – скривился председатель. – И что за подлец Нейматуллаев, новенькими-то не мог.разжиться?
Абиш хотел сказать, что и за такие-то деньги надо бы благодарить, но из предосторожности промолчал.
Не отрывая жадного взгляда от денег, Субханвердизаде схватил телефонную трубку, но ни Таир, ни Гиясэддинов из служебных кабинетов не отозвались. Неужели опоздал?.. Гашёму не терпелось подружиться с новым секретарем райкома партии, с Алешей Гиясэддиновым, а затем убрать с дороги Сейфуллу Заманова. Что-то слишком пристально начал старик Заманов вглядываться в жизнь и деяния Субханвердизаде. Ничего хорошего это не предвещало. Но без согласия Демирова и Алеши, конечно, с Замановым не совладать: орешек крепкий, зубы сломаешь...
