Текст книги "Рис"

Автор книги: Су Тун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава IX

Войдя в зрелый возраст, У Л ун наконец-то стал местною шишкой, и старый лабаз на замызганной улице Каменщиков перестал для него быть родным очагом. Воплотив на чужой стороне грезы нищих юнцов из селения Кленов и Ив, У Лун вместе с подручными ночи и дни проводил в кабаках и притонах. Вина он не пил, отдавая свое предпочтенье зеленому, до чрезвычайности горькому чаю. Зато любил шлюх. При У Л ун’е всегда был наполненный рисом мешочек, чтоб в нужный момент с силою втиснуть горсть зерен в продажное лоно. О мерзкой страстишке прознали со временем все наводнявшие южный квартал потаскухи. И пусть они тайно судачили о обездоленной юности, о «заставлявших встать волосы дыбом» деяньях У Л ун’а – происхождение невыносимой для женского тела привычки для них оставалось загадкой.

В борделях У Л ун под визг флейт и дрожание струн иногда вспоминал, как его вывел в люди дань [30]30
  Дань ~ 60 килограмм.


[Закрыть]риса.

– Для мести есть столько путей, – он отхлебывал чай, и в словах его слышались мрачные нотки. – Порою не нужно ножа и ружья. Порой нет нужды убивать человека. Прикинься лишь духом, и месть свершена.

У Л ун обводил потаскух исторгающим искры единственным глазом.

– Вы слышали про досточтимого Лю? Как его ночной призрак изгнал? – вопрошал он, задрав подбородок молоденькой шлюхи резной рукояткою маузера. – Знаешь, кт оэто был? Это я. Я, У Л ун.

Раз промозглым и ветреным утром У Л ун вместе с парой портовых громил миновал заведенье зубного врача и внезапно застыл, привлеченный покрытым эмалью лотком за витриной. В лотке возлежали стальные щипцы и сверкавшие золотом зубы. У Л ун’у пришла на ум странная мысль.

– Надо зубы сменить, – заявил он подручным, откинув завесу у входа.

– Достойнейший Лун! – врач расплылся в улыбке. – Что, зубы болят?

– Не болят, – У Лун, плюхнувшись в кресло, крутнулся один раз, другой и ткнул пальцем в витрину. – Я зубы хочу поменять. Мои вынь, эти вставь.

– Но они… все здоровые, – глянув в распахнутый рот, врач пришел в изумленье. – Зачем же достойнейший Лун хочет вырвать «здоровых зубов полный рот»?

– Потому что хочу золотые, – У Л ун, утомленный его болтовней, завертелся на кресле. – Меняй, и быстрее. Боишься, что денег не хватит? Тогда за работу!

– Как... все зубы рвать? – врач кружил возле кресла, пытаясь понять по лицу, что доподлинно хочет его пациент.

Тон ответа был решительным:

– Все вырывай!

– Но на золото прямо сейчас заменить невозможно. Как старые вырву, полмесяца ждать. Это самое малое.

– Долго, – У Л ун призадумался и с нетерпением хлопнул в ладоши. – Пять дней тебе дам. Начинай!

– Нестерпимая боль, – озадаченный врач разбирал инструменты.

– Могу обезболить, но вряд ли поможет. Смотрите, – он взял со стола молоточек. – Вот этим я выбью все зубы. Один за другим. Я боюсь, досточтимый не выдержит.

– Ты, мать твою, плохо знаешь У Л ун’а, – сомкнув правый глаз, тот с насмешливо стиснутым ртом растянулся на кресле. – За всю свою жизнь я какой только боли не ведал. Ни звука не выдавлю. Если хоть пикну, получишь вдвойне. Без обмана. У Л ун держит слово.

Пара подручных – дантист провозился с зубами изрядное время – скучали за дверью. Внутри не смолкали глухие удары и звон инструментов – врач выбивал каждый зуб молотком и стальною стамеской – но ни единого стона они не услышали.

Рот наполняла кровавая жижа. Душа и всё тело парили над морем страданий. Оно покрывало селение Кленов и Ив: уносило волной жалкий колос созревшего риса, толпился у кромки воды жалкий люд – потерявшие весь урожай безнадежно стенавшие односельчане. Он видел себя – босоногого, с трепаным свертком на тощей спине обреченно месившего грязь беспросветной дороги бездомных. Снова и снова я вижу лишь мертвую плоть незнакомцев: труп мужика, околевшего возле железной дороги; синюшное тельце ребенка, лежащее в куче зерна. Почему я не вижу своих домочадцев, родных и детей? Я не знаю.

Мутная капля нечаянно выкатилась из-под сомкнутых век. У Л ун попытался ее оттереть, но запястья его были стянуты.

– Больно? Я говорил, будет больно, – прервал свое дело встревоженный врач.

У Лун т олько мотнул головой и, сглотнув полный рот вязкой жижи, насилу исторг из сведенного горла невнятное:

– Жалко.

Уже через несколько дней У Л ун, стоя у зеркала, нежно поглаживал новые зубы. Его желтоватое, цвета топленого воска лицо на глазах наливалось здоровым румянцем.

– Теперь я доволен, – сказал он зубному врачу. – Когда-то среди деревенских полей я мечтал о таких вот зубах.

На улице снова накрапывал дождь. Двое крепких подручных раскрыли клеенчатый зонт, приподняв его над головою У Л ун’а.

– Смекнёте, зачем я здоровые зубы сменил? – врач велел ему не открывать больше рта, но У Л ун’у хотелось болтать. – Никогда не любил «слепить людям глаза». Так скаж ите, зачем же я деньги на зубы истратил?

Державшие зонтик громилы растерянно переглянулись – для них побужденья У Л ун’а всегда оставались загадкой – и предпочли промолчать.

– Очень просто: я прежде был бедным, меня человеком никто не считал. Но теперь, лишь открою свой рот с золотыми зубами, и всем будет ясно: У Л ун – человек!

Их нагнал зубной врач, протянувший У Л ун’у бумажный кулек:

– Я обязан отдать. Настоящие зубы. В них семя и кровь Ваших предков.

У Л ун, раскрыв сверток, увидел в нем пригоршню белых, в кровавых подтеках зубов. И это мои настоящие зубы? Что в них настоящего? Взяв один зуб, У Л ун долго смотрел на него и вдруг выбросил в сторону. Прочь! Эти зубы жевали мякину и отруби, лютой зимою стучали от холода.

– Все убирайтесь к чертям! – У Лун, вскрикнув как малый ребенок, швырнул сверток в мусорный бак.

В этот день на раскисшей от сырости улице было немного прохожих. Никто не заметил блестящие, странного вида вещицы, рассыпанные на размокшей земле. Это зубы У Л ун’а белели меж мусорным баком и сточной канавой.

То моросящий, то вновь проливной, дождь стихал и опять лил стеною. Сквозь влажную дымку, сквозь «сети дождя» пробивались, кропя теплой россыпью солнечных зайчиков камни брусчатки, лучи никогда не тонувшего в тучах светила. Отмытая вешним дождем мостовая мерцала холодным агатовым блеском.

Ми Ш эн’у был в тягость дождливый сезон. «Буйно росший» под ст енами мох, будто бы поднимался по левой, увечной ноге, покрывая угрюмое сердце. Хромая, Ми Ш эн вошел с улицы в залу, поплелся на внутренний двор...

– Вот зараза! – в гостиной играли в мацз ян [9]09
  Мацз ян – игра в кости.


[Закрыть], и Ци Юнь как всегда «обвиняла людей и роптала на Небо».

– Да что же за кости мне п од руку лезут? – сегодня Ци Юнь проклинала свою неудачу. – За что ни возьмусь, лишь расстройство. От Неба такая судьба. Ну вас к черту с дурацким мацз яном.

– Ми Ш эн, денег дай! – закричала ему из гостиной супруга.

В мацз ян Сюэ Ц яо играть не умела и делала ставки на пару с Ци Юнь:

– Я совсем проигралась.

Она, как успел убедиться Ми Ш эн за два года их брака, была говорлива, ловка и умна. К этим качествам юной жены он питал отвращенье: их брак был взаимным просчетом. Два года назад Сюэ Ц яо явилась в лабаз с преогромной корзиною белых магнолий. Печальные глазки на розовом кругленьком личике тронули сердце Ми Ш эн’а. Тогда он увидел в ней только застенчивую продавщицу цветов.

– Ты напомнила мне Сяо В ань, – Ми Шэн, выбрав магнолии, бросил цветы на прилавок. – Ей было пять лет, её брат придушил.

Отдавая монетку, он взял Сюэ Ц яо за р уку. Она не смогла постичь смысл его слов, но по теплому блеску в глазах догадалась о редкой возможности стать молодою невесткой в богатой, торгующей рисом семье.

– Проигралась, завязывай. Тошно от вашей игры, – Ми Шэн, встав под карнизом, смотрел, как в затянутом дымкою небе сплетаются лучики солнца и струйки дождя. На душе было муторно.

– Что это хмурый такой? – Сюэ Ц яо стремительно вышла во двор. – Проиграла немножко, уже недоволен? Я с мамой на пару, чтоб маму порадовать...

– Очень нужна ты с дочерней любовью. Обрадуй её. Ей всегда все должны, и никто никогда не расплатится, – он безучастно взглянул на жену. – А меня не желаешь порадовать? В мерзкий дождливый денёк чай могла бы в постели со мной поваляться.

Та делано прыснула и, ущипнувши Ми Ш эн’а за ухо, вернулась к столу. Там ее с нетерпением ждали.

– Ты деньги нашла? – по столу колотила костяшкой Най Ф ан, молодая супруга Чай Ш эн’а.

– Нет денег у мужа. Я может... со стойки возьму? – Сюэ Ц яо уперлась в Ци Юнь испытующим взглядом.

– Со стойки нельзя, – та состроила кислую мину. – Давно всем твержу, что обычай в лабазе... Тебе ли не знать?

Сюэ Ц яо сердито уселась за стол:

– Тогда в долг играть буду.

Опять загремели костяшки.

– Мужик твой от Неба прижимист. Медяк между пальцев не выскребешь, – не унималась Ци Юнь. – Два сынка, хоть один бы толковый. Ми Ш эн, крохобор, ради дела гроша не истратит. Чай Ш эн, лоботряс, на забавы готов всё спустить. Вот оставь им лабаз, через день пойдет прахом.

Ми Ш эн, чертыхнувшись, смахнул с подоконника старый горшок. Игроки тут же смолкли, и возле окна кроме стука костяшек о стол ничего больше не было слышно. Ми Ш эн, свесив голову, поковылял в свою спальню. Обидные, злые слова отдавались в ушах. Он «взрослел и мужал» под томительный стон материнских упреков. И дело не в том, что в свои десять лет он убил Сяо В ань. Ми Шэн верил, что дело в семье. В ее темной душе. Это дом «достигающей неба вражды».

За столом машинально гремели костяшками. Дух неприязни сгущался в гостиной.

– А смысл играть в долг? – наконец отпихнула костяшки Най Ф ан. – Денег нет, не играй.

– А здесь главное деньги? – слегка покраснев, Сюэ Ц яо окинула взглядом собравшихся. – Мы же семья. Что за счеты?

– Вы слышали, а? – фыркнув носом, вскочила со стула Най Ф ан. – Даже «братьям долг ведом». Люблю прямоту. Я терпеть не могу мутноватых уловок.

С позеленевшим лицом Сюэ Ц яо полезла в карман, извлекла кошелек и швырнула купюрой в Най Ф ан.

– Ради мелочи столько окольных словес? Я играла, чтоб вас позабавить, – взглянув на Ци Юнь, Сюэ Ц яо направилась прочь из гостиной. – И денег лишилась, и в душу нагадили. Тошно!

Вбежав в свой покой, Сюэ Ц яо шарахнула дверью. Дыханье тяжелое, рот перекошен: вот-вот заревет.

– Кто тебя разозлил, на том злость и срывай. Дверью неча долбать, – развалившись на ложе, Ми Ш эн дул в губную гармошку.

– Нахалка! Таких поискать, – Сюэ Ц яо, усевшись с ним рядом, нарочно кричала в окно, чтобы всем на дворе было слышно. – Папаша, торговец гробами, на мертвых деньг усколотил, так ей можно людей оскорблять?!

– Разругались? – Ми Ш эн, выбивая слюну, колотил по ладони гармоникой. – Вот и прекрасно. Теперь, наконец, все довольны.

Ми Ш эн что есть мочи стать дуть в свой орг ан, извлекая из старой гармоники звуки настолько противные слуху, что их не мог вынести даже он сам.

 – Прекрати! От тебя уже уши болят.

Сюэ Ц яо едва не исторгла гармошку из сжатого рта, но Ми Ш эн, ускользнув от её цепких  рук, стал наигрывать прямо в окно.

– Очумел? Ты не знаешь, я шума боюсь? – подбежала к окну чуть живая от злости Ци Юнь. – Задудеть меня д осмерти вздумал?

– По правде, я сам не люблю эту дудку, – Ми Ш эн, наконец, отложил свой орг ан. – Но в лабазе так тошно. Хотя бы один живой звук.

У Л ун навещал раз в неделю лабаз, чтоб придирчивым взглядом окинуть торговую залу, вздремнуть на сверкающей куче в амбаре и съесть с домочадцами ужин. Его аппетит убывал вместе с силою рук, но до риса У Л ун оставался по-прежнему жаден. Насытившись, он, ковыряясь в зубах, по привычке заглядывал в миски родных.

– Что отец твой в тарелку мне пялится? – тихо спросила Чай Ш эн’а Най Ф ан через день после свадьбы.

Чай Ш эн не успел ей ответить.

– Всю миску подчисть, – зашипел на невестку зеленый от злости У Л ун. – Чтоб до зернышка...

Та, растерявшись, не знала смеяться ей или рыдать. Най Фан выросла в доме богатого гробовщика и была избалована легкой, ничем не стесняемой жизнью. Едва объявившись в лабазе, Най Ф ан от всего воротила свой нос, презирая всех новых родных, в том числе и супруга.

Чай Ш эн после свадьбы не думал менять своих праздных привычек. Схватив наудачу попавшийся п од руку домик сверчка, он ни свет ни заря уже мчался в проулок Сверчковых Сражений уверенный, что в этот раз, он и вправду сжимает под мышкою самого лютого в мире бойца. По ночам обитатели глиняных домиков – красных и желтых, различных размеров и форм – громоздившихся под брачным ложем Чай Ш эн’а с Най Ф ан, оглашали покой хаотичными трелями. Первое время Най Ф ан находила их пенье забавным. Но вскоре ночные концерты терпеть уже не было сил. Встав средь ночи, Най Ф ан принял ась открывать за жилищем жилище, и вскоре прыгучие твари скакали по всей комнатушке. Най Ф ан, распаляясь, схватилась за тапку. Когда благоверный проснулся от мерных ударов, весь пол был усеян останками мертвых сверчков. Чай Ш эн чуть не свалился с кровати.

– Прибить тебя мало! – вопил ошалевший супруг, со всей мочи дубася Най Ф ан кулаками.

Най Ф ан, «опасаясь потери опухшего, в синих разводах лица», не решилась явиться в родительский дом.

– Твой сынок человек или, может, скотина? – она попеняла Ци Юнь на свои синяки. – Из-за пары сверчков так меня разукрасить.

– Промой свою пасть! – раздраженная дерзкою речью Ци Юнь не взглянула на раны невестки. – Знать, было за что. Я ему не судья. Твой мужик, с ним сама разбирайся.

Най Ф ан, «попав носом в золу», чертыхаясь, отправилась в спальню:

– Его защищаете? Будете молча смотреть, как меня будут бить? Мы посмотрим, кого кто добьет в вашем драном лабазе.

С тех пор что ни день Най Ф ан лаялась с мужем, и прямо на ложе ночною порой иногда разгорались побоища. Тихо ругаясь, внимала их воплям заткнувшая уши Ци Юнь. Не желая встревать, пропускали их выкрики мимо ушей Сюэ Ц яо с Ми Ш эн’ом. Когда же в лабаз, наконец,  заявился У Л ун, Най Ф ан, преградив свёкру путь, предъявила ему, как неделю назад предъявляла Ци Юнь, свое страшное, в кровоподтеках лицо. Глянув м ельком на ссадины и синяки, тот брезгливо поморщился.

– Целыми днями вне дома кручусь, чтобы вас приодеть, чтобы вас накормить. А ты п уком вонючим меня донимаешь? – У Л ун отпихнул её прочь. – Нет мне дела до ваших пиписькиных дрязг.

Среди ночи лабаз огласили истошные крики Най Ф ан, поминавшей одну за другою все язвы семейства. С засовом в руках за ней бегал по комнате голый Чай Ш эн. Най Фан спряталась от разъяренном мужа под ложем и там продолжала орать:

– Твоя тетка – дешевая шлюха. Отец одноглазый «людей косит как коноплю». Хромой братец сестру придушил. Все уроды!

Тут скрипнула дверь.

– Ну-ка вытащи бабу свою, – на пороге стоял потемневший от злости У Л ун.

Чай Ш эн выволок из-под кровати Най Ф ан. Та, увидев У Л ун’а, сжимавшего наполовину завернутый в тряпку предмет, онемела от ужаса. Прямо в лицо ей смотрел полированный ствол настоящего маузера.

– Ты права. Для меня человека убить, что травинку скосить. Пусть и с глазом одним, но я стреляю метко.

У Л ун перевел ствол на тусклую лампу. Раздался хлопок. Повалил едкий дым. Разлетелись осколки стекла.

– Снова б удешь охальничать, срам твой собакам скормлю, – задрав ногу в сверкавшей во тьме белоснежного шелка штанине, У Л ун дал Чай Ш эн’у пинка. – Отдери свою бабу. Чем жестче пропрёшь, тем покладистей будет. Все бабы дешевки.

Най Ф ан, чуть живая от страха, беззвучно осела на п ол.

– Испугалась? – Чай Ш эн подхватил жену п од руки и перенес на кровать. – Меня можешь ругать-поносить, но не трогай отца. Всем известно, он «злобен душою, рукою тяжел». Разозлишь его, ладно бы ты, даже я могу пулю отведать.

Най Ф ан, словно рыба на суше, хватала ртом воздух:

– Скоты! Что один, что другой.

Отвернувшись к стене, она сжала свой палец зубами. Под ухом храпел погрузившийся в дрему Чай Ш эн. За окном раздавался то близко, то вновь далеко перестук колотушки. Родители, выдав её в этот чертов лабаз – размышляла Най Ф ан – допустили просчет недостойный прощения: вс яее ж изнь с этих пор превратилась в один беспросветный кошмар.

Вверх по реке поднимались груженные солью, промышленным маслом и хлопком суда. Меж шпанг оутов, в темных углах зачастую таилось оружие, порох и опиум – груз для Портовой Братвы. Вместе с грузом суда доставляли известия. Как-то У Л ун, надзиравший в порту за разгрузкой товара, услышал:

– В Шанхае на скачках убит Лю Пи Цз и. Семь раз в сп ину ножом. В луже крови издох. Фотографии тела на первых страницах газет. Шум и гам по всей Набережной [31]31
  Набережная – деловой центр Шанхая.


[Закрыть].

– Посмотрите, почтеннейший Лун, – ему дали газету. – Вам больше не нужно его опасаться.

Бесстрастно взглянув на нечеткий засвеченный снимок, У Л ун бросил в реку листки:

– Я газеты терпеть не могу: от них краской воняет.

У Л ун еще долго стоял у реки, вспоминая, как годы назад он впервые ступил на полночную пристань. Ватагу портовых громил, что тогда измывались над ним, разметало по свету. Но он не забыл этих лиц. Не забыл, как под звуки их пьяной отрыжки терпел униженья, как ради кусочка соленой свинины назвал всех и каждого папой; и сердце его наполнялось неистовым, буйным страданием. Вытянув в стороны руки, он снова и снова взбегал и спускался по трапу, покуда душевная боль не прошла. У Л ун спрыгнул на пристань и вдруг разглядел правым глазом юнца, крепко спавшего подле тюков с привезенным товаром. У Л ун подошел и подергал его за бородку, сжав редкие волосы меж двух монет. Юный грузчик очнулся от сна.

– Назовешь меня папой, – У Л ун был сама доброта, – и монеты твои. Назовешь, сможешь несколько дней не работать.

Юнец, удивленно взглянув на У Л ун’а, немного помялся и робко сказал ему: «Папа».

У Л ун с искаженным невнятной гримасой лицом, бросил деньги на землю:

– Ты вправду назвал, – и внезапно, подавшись вперед, наступил на протянутую за монетами руку. – Держи, бесхребетная тварь!

Подхватив с земли шест, У Л ун стал колотить им темени грузчика:

– Я ненавижу вас, грязных дешевок. Вы ради гроша, ради мяса куска, даже черта отцом назовете.

Братва на причале безмолвно следила за дикою сценой. За годы они уже свыклись с внезапными вспышками гнева, считая их за проявления странного нрава У Л ун’а, но их излияния на подвернувшихся п од руку самых случайных людей продолжали вселять в души страх. У Л ун выронил шест. Между пальцев руки, прикрывающей темя юнца, пробивались кровавые струйки. У Л ун заглянул своей жертве в лицо.

– Я читаю в глазах твоих ненависть. Это похвально. Когда-то я был еще большей дешевкой. И, знаешь, как я стал другим? Через ненависть. Вот что ты должен копить, чтобы стать человеком. Ты можешь забыть свою мать и отца, но не смей забывать свою ненависть.

Со стороны старой фабрики вдруг долетели тревожные трели свистков. Когда стражи порядка примчались на пристань, У Л ун, его люди, запретные грузы уже растворились в ночной темноте. Лишь едва различимый душок злодеяний витал над безлюдным причалом. Обычное дело. Несметные споры преступности, произрастая в грязи городских переулков, давали в порту урожай каждодневных разбоев, насилий, убийств. Этой ночью опять на земле была свежая кровь. Возле груды тюков одинокий юнец, обтирая обрывком бумаги залитое красною жижей лицо, одурело глазел на приб ывший наряд и в ответ на любые вопросы твердил лишь невнятное: «Я ненавижу».

Глава X

У входа в лабаз письмоносец выкрикивал имя Ци Юнь. Получив первый раз в своей жизни письмо, та вручила его – долгий срок не касаясь ни книг, ни газет, Ци Юнь тщетно пыталась хоть что-то понять – для прочтения старшему сыну.

– Моя дорогая... на днях... Бао Ю, – тот небрежно скользнул по листочку глазами. – Племянник приедет тебя навестить.

Обомлев на мгновенье, Ци Юнь издала тяжкий вздох и взял ась пересчитывать что-то на пальцах.

– Бедняжка. Лет двадцать уже, как мертва его мать, а он помнит о тетке, – Ци Юнь поднял ана Ми Ш эн’а набухшие влагой глаза. – Помнишь чай двоюродного брата? Что статью своей, что умом в сотню раз вас обоих был лучше. А сколько надежд подавал...

– Да уж как мне не помнить, – язвительно глянув на мать, Ми Ш эн смял белоснежный листок и вложил ей в ладонь. – Братец этот на мне как на лошади ездил. И веткой по заду хлестал.

Дня через три утонченного вида, одетый в заморский костюм молодой человек появился на улице Каменщиков. Привлекая внимание домохозяек изящной, ничем не стесненной походкой, он неторопливо вошел в дверь лабаза Большего Гуся.

– Сын Чжи Юнь, – сорвал ось с языка у глазевшей вослед незнакомцу владелицы мелочной лавки. – Никак сын Чжи Юнь воротился.

Когда возвратились «попавшие в небо» Ми Ш эн и Чай Ш эн – их послали встречать Бао Юна железнодорожный вокзал – на дворе уже били домашнюю птицу.

– А он уже здесь, – торжествующее бросила им обдиравшая перья и пух Сюэ Ц яо. – Какие неловкие. Только отправь вас встречать человека...

– И где человек? – сдвинул брови Ми Ш эн.

– Вместе с мамой в гостиной. Ступайте быстрее!

– Быстрее? – Ми Ш эн, с отвращеньем взглянув на жену, похромал в свой покой. – Буду я перед ним унижаться.

Чай Ш эн, войдя в двери гостиной, увидел изящно одетого гостя и мать, восседавших бок о бок в старинных, из красного дерева креслах. Во время дежурных приветствий холодный блеск глаз и раскованный вид Бао Ю, дав понять о его превосходстве, немного смутили Чай Ш эн’а. Пристроившись рядом, он вз ялся расспрашивать гостя о ставках в Шанхае:

– Брат любит бои? Я бы смог подобрать ему самого лютого в мире сверчка.

– Прежде в игры играл, – усмехнувшись, ответил ему Бао Юна приятном для слуха пекинском наречьи. – Теперь только дело: недвижимость или поставки угл я.

– Ни на что не годн ытвои братья, – взроптала на чад мигом павшая духом Ци Юнь. – Младший занят бирюльками дни напролет. Старший вовсе ничем, только знает брюзжать. Рано ль поздно в руках их погибнет лабаз.

– Оттого что отец их по-прежнему всем заправляет, – сверкнули рассудочным блеском глаза Бао Ю. – Ничего братья сделать не смогут, пусть даже того захотят.

Гость извлек из кармана коробку с сигарами и положил одну в рот:

– Я до см ерти отца был таким. Ныне всё по-другому. Тьма дел настоящих да старые счеты: не знаю порою, как всё в голове уместить.

С теплым чувством Ци Юнь наблюдала за гостем. Лицо Бао Юутопало в табачном дыму: очертанья его, безмятежные, мягкие, как лунный свет, чуть мерцали сквозь голубоватую дымку. Не скажешь по облику, что в нем есть семя лабаза. Припомнив, как в жуткую полночь его непутевая мать «обрела погребение в огненном море», Ци Юнь не смогла сдержать слез:

– Воздаяние гибель отца твоего. Смерть же матери просто несчастье. Она так страдала в стен ах дома Лю, а сгорела, костей не нашли.

Ци Юнь хлюпнула носом:

– Всего прегрешений, что тело свое мужикам отдавала. А те взяли жизнь.

Бао Юлишь пожал удивленно плечами:

– Лица ее даже не помню. Вы знаете, нянька вскормила меня. Да и с матерью видеться не разрешали. Не помню.

– Чему удивляться? Всяк может забыть свои корни.

Ци Юнь встала с кресла и вскоре вернулась из внутренней комнаты с маленьким свертком.

– Нашла на пожарище в день ее смерти, – Ци Юнь, развернув красный шелк, поднесла Бао  Юизумрудный браслет. – Это всё что осталось от мамы твоей. Я тебе отдаю. Ты невесте подаришь.

Взяв с шелка браслет, Бао Юосмотрел на свету украшенье и тут же вернул его тетке:

– Неважная вещь. Просто камень зеленый. К тому же без пары цена ему грош.

– Грош, не грош: он от мамы остался, – взглянув исподлобья на гостя, Ци Юнь прикоснулась к покрытому въевшейся сажей браслету.

И сердце её вдруг наполнила боль. По щекам покатились невольные слезы.

 – Бедняжка. Бедняжка Чжи Юнь, – вспомнив, кстати, свою бестолковую жизнь, Ци Юнь в голос заплакала.

– Ну если так, я, пожалуй, возьму, – Бао Ю, усмехнувшись, отправил в карман безделушку. – Теряюсь, когда при мне плачут. Не надо.

– Я плачу не только по маме твоей. По себе. Отчего так судьба к нам жестока? В каком прегрешеньи повинен род Фэн?

Бао Юи Чай Ш эн вместе вышли на внутренний двор.

– Не сердись, – сказал гостю Чай Ш эн. – Нрав такой у нее: то смеется, то злится. В любое мгновение может заплакать.

– Я знаю, – ответил ему Бао Ю. – Я всё знаю про ваше семейство.

На кухне готовили снедь Сюэ Ц яо с Най Ф ан. Из окна южной спальни неслись неприятные звуки.

– Ми Ш эн на гармошке играет?

Чай Ш эн покивал головой:

– Странный он. Заниматься ничем не желает. Лишь днями дудит в свою дудку.

Поддев птичьи перья ногой, Бао Юпонимающе вытянул рот в чуть заметной усмешке:

– Я знаю. Он рисом сестру придушил.

К ужину стол был уставлен вином и закуской. Но прежде Ци Юнь воскурила в честь духов почивших родных благовонные свечи. На круглой подстилке один за другим преклонили колена все члены семьи.

– Бао Ю! – Ци Юнь благочестиво обрызгала стену вином. – Поклонись духам деда и матери. Да отведут от тебя все нап асти.

– На самом-то деле, – смутился племянник, – я здесь посторонний. Обычно я чествую предков отца, но коль скоро так тетя желает...

Достав из кармана платок, Бао Юразложил его на тростниковой подстилке и, встав на одно лишь колено, отвесил поклон алтарю. Посчитав его позу смешной, Сюэ Ц яо хихикнула.

– Дура, – Ци Юнь наградила её строгим взглядом. – Над чем потешаешься?

В это мгновенье в дверях показался У Л ун. Не успел он войти, как в гостиной повисло такое безмолвие, что стало слышно, как тлеют в подсвечнике красные свечи. Измерив глазами вскочившего н аноги гостя, У Л ун оглушительно высморкал нос:

– Объявился... Я знал, что когда-нибудь явишься. Я же терпеть не могу эту дрянь...

У Л ун сгреб со стола поминальную утварь, подсвечник, надписанные именами покойных дощечки и, сбросив на п ол, заявил обалдевшей Ци Юнь:

 – От живых тебе помощи нет, так какой толк от мертвых?

Усевшись за стол, он обвел все семейство единственным глазом:

– Ну, вы, кто ни есть, налегай на еду. Это вещь настоящая.

Мигом прикончив две миски вареного риса, У Л ун, обгрызая свиное ребро, показал Бао Юдно блестящего блюдца:

– Моё отношение к пище. Ты понял, как я сколотил состояние?

Гость лишь скользнул по тарелке насмешливым взглядом:

– Наслышан. Но как бы то ни было, только способный сумеет чего-то достичь. Уважаю способных.

У Л ун понимающе крякнул, поставил тарелку на стол и обтер жирный рот рукавами:

– Я в юности недоедал и всегда говорил себе: стану богатым, за раз съем свинью, пол коровы и риса две дюжины мисок. Теперь я богат. А на что я способен? Две миски вареного риса? Свиное ребро? Это сильно меня огорчает.

Гость выронил палочки и, позабыв о приличиях, долго смеялся, схватившись рукой за живот. Наконец, Бао Юразглядел, что на лицах других едоков нет и тени улыбки. У Л ун был особенно мрачен. Один его глаз застилала белесая мгла, во втором разгорались зловещие искорки. Переведя разговор на иную стезю, Бао Ю, оживленно болтая ногой под столом, вдруг наткнулся на чье-то бедро. Он отвел свою ногу. Опять чья-то ляжка. Отбил приставучую ногу коленом. Один раз, другой. Но она лишь тесней прижималась к нему. Бао Юкраем глаза заметил полоску румянца на бледном лице Сюэ Ц яо. Она отводила глаза, но в них явно читалось желанье «еще не раскрывшего венчик цветка».

Остановив на дворе Бао Ю, У Лун, смерив его от макушки до пят неприязненным взглядом, уперся глазами в ширинку заморского кроя штанов.

– Ты не вырос в почтенного Лю, – процедил наконец-то У Л ун, ковыряясь в зубах зубочисткой. – Крепыш ты обличьем. Чем старше, тем больше похож на него.

– На кого? Никогда это имя не слышал.

– Не слышал про шутку почтенного Лю? Как елду Крепыша мне в подарок на свадьбу прислал? – У Лун вз ялся рассматривать выуженный меж зубов лоскуток желтоватого мяса. – Большой был шутник. С Крепышом и того веселей обошелся. Скормил тело рыбам, елду же собаки сожрали.

– Так этот Крепыш уже мертв? – равнодушно спросил Бао Ю. – К мертвым я безразличен. Меня, как и дядю, всегда занимали живые.

Проснувшись ни свет ни заря от несносной гнилой духоты – запах тленья в дождливый сезон источают тяжелые перегородки, рассованное по комодам тряпьё… – Сюэ Ц яо, примерив одно за другим свои летние платья, оделась в пурпурное, без рукавов, в крупный белый цветочек цип ао [4]4
  Цип ао – длинное, в талию платье со стоячим воротником и широкой правой полой.


[Закрыть]. Собрав свои волосы в пук на затылке, она поместила в него орхидею, но, глянувши в зеркальце, пук распустила и, сев на кровать, принял ась с резким свистом расчесывать длинные локоны.

– Хватит чесаться! – кривая нога показалась из-под одеяла. – Не знаешь, что зубы мои от противного писка болят?

Перекатив, как полено, иссохшую плоть, Ми Шэн перевернулся на сп ину:

– С утра и до н очи свои лохмы чешешь. Меня разбудила...

– С утра и до н очи ко мне придираешься. Пукну нечаянно, сразу орать.

Сюэ Ц яо с трагической миною засеменила к окну, продолжая елозить расческой по прядям. Она собиралась стянуть свои волосы шелковой ленточкой, как институтка. Ей страсть как хотелось избавиться от надоевшей прически.

– А то не понятно мне, ради кого красотищу наводишь, – взяв в толк побужденья жены, разъяренный Ми Ш эн подскочил на кровати. – Дешевка! А ну лохмы в пук. И не смей распускать. Чтобы было, как раньше... Ты слышишь меня?

В волосах Сюэ Ц яо застряла расческа. Округлые плечи её с золотистою бархатной кожей вдруг стали дрожать.

– Что, нельзя? Ничего мне нельзя, – Сюэ Ц яо уперлась глазами в зажавшую гребень ладонь. – На прическу и ту дозволенья просить. Я тебе деревянная кукла?

– Не слышишь...

Ми Ш эн слез с кровати, схватил за плечо Сюэ Ц яо и бросил в окно грубо вырванный гребень.

– Вот так: в самый раз для дешевки, – взлохматив ей пряди, он грубо свалял их в уродливый ком на затылке. –  Не смей свои лохмы чесать. Будешь так соблазнять недоноска.

У входа на кухню с невзрачной копною всклокоченных черных волос Сюэ Ц яо трепала пучки сельдерея. Как небо в дождливый сезон, было застлано сердце её грозовыми тяжелыми тучами. Чтоб ты загнулся, урод колченогий!

– Зачем же расческу в окошко бросать?

Лишь теперь Сюэ Ц яо заметила, что перед ней, может статься изрядное время, недвижно стоит Бао Ю. Протянув Сюэ Ц яо расческу, он, только она потянулась за гребнем, отвел свою руку, чтоб несколько раз провести гребешком по своим волосам:

– Она нравится мне.

Сюэ Ц яо, потупившись, вновь принял ась за работу.

– Коль нравиться, можешь забрать.

Баю Ю, усмехнувшись, отправил расческу в карман.

– Никогда ничего я у женщин не брал просто так, – он извлек из кармана зеленый браслет, водрузив на пучок сельдерея. – Дарю. Только им ни единого слова. Уеду, тогда надевай.

Оглянувшись вокруг, Сюэ Ц яо с полоской румянца на бледных щеках поскорее накрыла подарок пучком свежей зелени:

– Я понимаю. С какого рожна им докладывать?

Вспыхнув над улицей Каменщиков, солнце вмиг иссушило последние капли дождя, сделав воздух горячим и липким. Из зала послышалась первая брань покупателей.