Текст книги "Рис"

Автор книги: Су Тун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава IV

Хозяин был первым, кому приоткрылась жестокая правда – Чжи Юнь понесла. За последние годы отец обзавелся не самой пристойной привычкой – входить по прошествии месяца в спальню Чжи Юнь, чтоб тайком заглянуть вглубь ночного горшка. Второй месяц не видя следов свежей крови на грязной бумаге, хозяин с тревогою стал подмечать перемены в сложеньи Чжи Юнь, а однажды увидел, как мертвенно бледною дочь начинает тошнить за столом. «Волны гнева достигли небес». Отобрав у Чжи Юнь плошку с рисом, хозяин хватил ей об п ол:

– Ты, бесстыжая, есть собралась? Если хочешь блевать, так иди и проблюйся!

Чжи Юнь, перепрыгнув рассыпанный п ополу рис, прошмыгнула на двор: «Ва-а-а»... Все жевавшие завтрак на кухне услышали звуки отрыжки и рвотных позывов. У Л ун тоже слышал, хотя и не понял, ни что это значит, ни что этот мелкий конфуз предвещает великие сдвиги в грядущем.

Хозяин с трагической миной увлек Ци Юнь в угол двора:

– Ты не знаешь? Сестрица твоя понесла.

– Я давно ожидала, – Ци Юнь повертела на пальчике кончик косицы. – Дешевка срамила себя дни и ночи.

Хозяин открыл было рот.

– И не надо меня вопрошать. Я что, блудням ее соглядатай? Чай, ты ей во всём потакал, вот и нюхай подарочек. Мало того, что и так в наш лабаз кто ни п опадя пальцами тычет.

– Не знаешь, чей плод? От почтенного Лю, так куда бы не шло. Я боюсь, что покойник Крепыш... – тут хозяин вздохнул. – Так ты знаешь, чей плод или нет?

– Что я смыслю в вонючих делах? – Ци Юнь топнула ножкой. – Её не спросил, что ко мне привязался? Я с ней не блудила, откуда мне знать?

– Так она говорить не желает. Пол н очи с ней бился, ни слова: дешевка бесстыжая! Люди узнают, как я им в глаза смотреть буду?

– Да ты уж давненько, «утратив лицо, смотришь людям в глаза», – окатила Ци Юнь хладным взглядом папашу.

Забросив за плечи косу, Ци Юнь вихрем влетела в торговую залу:

– Быстрее отвешивай: мы закрываемся.

– Как закрываемся? Люди за рисом придут, – озадаченно осведомился У Л ун, наполнявший мешок покупателя.

– Ой, мы тебя не спросили, – Ци Юнь сняла вывеску. – Мы всей семьей на обед к досточтимому Лю. Всё! Закрылся лабаз.

Время шло. Наконец, из гостиной явилось семейство торговцев. Хозяин, напяливший новенький пепельно-серый халат и парадную шляпу, шел первым. За ним выступали две дочки. Ци Юнь вела з аруку или, вернее, тащила Чжи Юнь, отстранявшую вспять свое пухлое тело. Чжи Юнь, может статься, недавно рыдала: глазницы распухли как грецкий орех, а лицо – исключительный день – не покрытое пудрой, казалось болезненно бледным.

У Л ун вышел вслед за семейством на улицу. Что за нелепое шествие! Мрачный хозяин шел медленно и тяжело, на согбенной спине его новый халат испещряли глубокие складки. Ци Юнь, очень часто ступая, тянула сестру, ну а та – что чуднее всего – оступаясь, тащилась за ней, изрыгая проклятья:

– Зачем меня тащишь, тебя отодрать? И отца твоего отодрать, и осьмнадцать колен ваших долбаных предков!

– Чего это с ними? – спросили из кузни.

У Л ун лишь мотнул головой. Возвратившись в лабаз, он окликнул работников:

– Там у хозяев... чего-то стряслось?

– Если б знали, тебе не сказали, – двусмысленно хмыкнул один. – Слишком молод еще, чтоб об этом с тобой толковать.

– Ну и знать не желаю, – У Л ун призадумался. – Рано ли поздно я сам до всего доберусь. От меня не укроешь.

Отгроханный в духе династии Мин [12]12
  Династия Мин правила Китаем с XIV по XVII век.


[Закрыть]особняк досточтимого Лю был оплотом богатства и роскоши средь неказистых жилищ городской бедноты. Утверждали, один только сад обошелся ему в пятьсот л янов [13]13
  Лян – весовая единица для золота и серебра.


[Закрыть]чистейшего золота. Траты неслыханные, и они заставляли гадать об истоках его состояния. Осведомленные люди твердили, что соле– и хлопкоторговля, и даже проделки Портовой Братвы – только ширма, а главный источник богатств должным образом скрыт под завесою тайны. Еще говорили, что будто бы под цветником, что на заднем дворе, есть огромный подвал, полный ружей и опия.

Возле двух каменных львов, охраняющих вход в особняк, две сестры и отец дожидались привратника.

 – Ты не робей, ты вперед нас ступай, – наказала сестрице Ци Юнь, продолжая, однако, держать ее з аруку. – Как господина увидишь, так сразу о главном скажи. Если будешь молчать, я сама ему выложу. Чай не проглотит.

– Да что говорить? – Чжи Юнь суетно вырвала руку. – Как господина увидишь, поймешь: только сами себе неприятностей ищем.

Привратник провел их в гостиную. Возле большого аквариума досточтимый о чем-то беседовал с важною дамой – Второй госпожой. Повернувшись спиною к гостям, господин, измельчая меж пальцев кусочки печенья, кормил им рыбешек. Его собеседница, скорчив брезгливую мину, окинула взглядом семейство:

– Твоя содержанка. И пару хвостов привела.

Сделав вид, что не слышит, Чжи Юнь самовольно уселась на мягкий диван. Но Ци Юнь во мгновение ока вернула любезность:

 – Она что, недавно свалилась в нужн ик? – обернувшись к сестре, вопросила она. – А откуда ж еще во рту столько дерьма?

Досточтимый локтем отпихнул госпожу. Та, сердито сопя, удалилась за ширму. Ци Юнь собрал ась было расхохотаться во вслед. Но она не решилась.

Не отводя глаз от жерла аквариума, досточтимый по-прежнему был поглощен окормлением рыб. Лишь скрошив им последний кусок, господин обернулся к владельцу лабаза, взглянул на Ци Юнь и расплылся в невнятной улыбке.

– Хозяин изволил меня навестить, – досточтимый стряхнул крошки с рук, – чтоб о ценах на рис посудачить?

– Осмелюсь ли делом ничтожным тревожить покой господина...

Хозяин был явно смущен. Избегая смотреть господину в лицо, он уперся глазами в Ци Юнь:

– Пусть Ци Юнь говорит. Тут ведь дело такое, что мне, как отцу, даже рот раскрывать неудобно.

Зардевшись багровым румянцем, Ци Юнь прикусила губу:

– Чжи Юнь как бы... она ждет ребенка. Известно ли то досточтимому Лю?

– Разумеется: сколько я баб повидал, так всегда различал, где брюхатая.

– С этим мы к вам и пришли. Как вы смотрите дело уладить?

– Чего тут улаживать? Раз обрюхатилась, нужно рожать. Даже курица знает, как яйца нести. Неужели, Чжи Юнь не сумеет?

– Она же не замужем. Дело откроется, как ей на людях-то быть? Вы подумать должны, господин, о Чжи Юнь. О семье должны нашей поду...

– Даже думать боюсь, – господин, хохотнув, обернулся к Чжи Юнь. – Пусть Чжи Юнь нам расскажет, чье семя в её животе. Если ясно изложит, легко всё уладим; а нет, я помочь вам ничем не смогу.

Просидевшая весь разговор, развалившись на мягком диване, Чжи Юнь перегнулась вдруг в приступе рвоты. Ци Юнь ненавидящим взглядом уставилась ей в поясницу:

– Ответь же, дешевка! – Ци Юнь приложила сестру кулаком. – Вишь расселась, как будто ее не касается. Перед лицом господина скажи, чей ребенок. Быстрее!

– Сестра твоя врать не умеет, – почтенный, пощелкав изогнутым пальцем по стенке аквариума, подмигнул одним глазом Ци Юнь. – Она, зная мой нрав, мне ни разу солгать не осмелилась. Ну же, скажи нам, Чжи Юнь.

Та с трудом поднял ак ним землистого цвета лицо. На висках мелким жемчугом выступил пот, с губ свисали потёки желудочной слизи. Достав из кармана платок, Чжи Юнь вытерла губы, украдкой взглянула на достопочтенного Лю, отвела тут же взгляд и уперлась глазами в носки своих туфель.

– Не знаю, – послышался тихий, но внятный ответ. – Я не знаю, чье семя.

Хозяин с Ци Юнь обреченно взглянули друг другу в глаза. Вновь раздался причудливый смех господина.

 – Идем же! – сверкая глазницами полными слез, Ци Юнь поволокла отца к двери. – Кого нам винить? Пусть дешевка пожнет, что сама посадила. И быть мне дешевкой, коль влезу опять в её тухлое дело!

На деревянный настил звучно плюхнулся брошенный в спину предмет – под ногами Ци Юнь колотила хвостом красноперая рыбка. Подняв в изумленьи рыбешку, Ци Юнь обернулась. Достойнейший Лю, сунув руку в аквариум, сцапал другую:

– Больше всего в этой жизни мне нравятся рыбки и женщины. К ним у меня подход общий. Вот рыбка, к примеру, меня рассердила, немедленно выброшу прочь.

Господин вскинул руку – под н оги Ци Юнь полетела еще одна скользкая тварь.

– Я сегодня особенно зол, всех к чертям повыбрасываю.

Соскочив наконец-то с дивана, Чжи Юнь, оступаясь, помчалась во двор, обхватила за ствол здоровенную яблоню и принял ась очень громко блевать и еще громче плакать. Ветви, лишенные листьев, тряслись в полоумном, неистовом танце. На крытых верандах, с обеих сторон обрамляющих двор, показались следившие за представлением люди.

– Ну, мужики! Песьеглазые вы мужики!! – неустанно вопила Чжи Юнь, вызывая улыбки у зрителей.

– Мало позору? До дому ступай! – за спиною бранилась сестра.

Обхватив ствол руками, Чжи Юнь продолжала стенать, возводя к небосводу глаза. И в тот горестный миг в её черных зрачках как и прежде сверкал чудный блеск драгоценных каменьев.

– Не слышала, что досточтимый сказал? Он с тобой как с рыбешкой: натешился – выбросил. Думала, лучше других? Ты рыбешка несчастная, больше никто!

Накричавшись, Ци Юнь оглянулась на окна гостиной. Почтенный в обнимку с Второй госпожой поднимался по лестнице в сопровожденьи английской овчарки. Остолбенев на мгновение, Ци Юнь строгим тоном велела отцу:

– Ну, ступай же! Чего здесь торчать?

– Вот так взять и уйти? – на хозяйском лице проступила гримаса отчаянья. – Мы ж не сказали всего. Может, денег нам...

– Ты еще клянчить собрался? – Ци Юнь потащила отца к неохватным железным воротам. – Чего ему скажешь? Знай, нос зажимай, да дерьмище глотай. С кем тягаться надумал? Не знаешь, кто он, а кто мы?

Миновав под лукавыми взглядами слуг щель едва приоткрытых ворот, удручённый отец с постаревшим, скривленным от боли лицом плюнул в глотку гранитного льва. Погруженные в мрачные мысли, Ци Юнь и хозяин тащились вдоль длинной, увенчанной черным карнизом стены, окаймлявшей дворец господина. Где носит дешевку? Дворец уже был далеко позади, когда возле стены наконец показалась зеленая точка. Цип ао [4]4
  Цип ао – длинное, в талию платье со стоячим воротником и широкой правой полой.


[Закрыть]Чжи Юнь? Изумрудная тень доплелась до угла и пропала из виду.

Небо темнело, успели отужинать, а непутевая дочь не вернулась в лабаз. Прислонившись к воротам, хозяин оглядывал улицу Каменщиков. Ни единой души. Все лабазы и лавки закрыты. В окнах, заклеенных белой бумагой, одна за другой загораются тусклые свечи. Ветер, «скобля мостовую», несет по замызганной грязью брусчатке обрывки бумаги и перья. Насколько мог вспомнить хозяин, зима каждый год приносила несчастья: зимою истлела в чахотке жена, зимой из-за трудностей с рисом едва не закрылся лабаз, зимой по ночам колотили в ворота голодные нищие. Этой зимою молва о брюхатой Чжи Юнь разольется по улице Каменщиков.

– Ты ... сходи-ка, сестру поищи,  – отец робко вошел в спальню младшей сестры. – Чжи Юнь бестолочь с детства: боюсь, бестолковое дело затеет.

– Пусть в реку сигает, я плакать не стану, – Ци Юнь повернулась спиною к отцу. – Мне давно на нее наплевать. Не пойду.

– Видно, хочешь, чтоб я самолично поперся? – хозяин уставился в спину Ци Юнь негодующим взглядом. – И чт оя за гр ех в прошлой жизни содеял, что вместо наследника двух бессердечных дешевок сумел настрогать? Проку нет никакого, одни лишь несчастья приносите.

– Сказано же, не пойду, – подобрав зубочистку, Ци Юнь принял ась ковыряться в зубах, засверкавших под тусклою лампой. – У Л ун’а пошлем. Пусть поищет дешевку.

Ци Юнь второй раз прокричала у кузницы имя У Л ун’а. Скрипучая дверь приоткрылась, сверкнула обритая в ноль голова, а затем и все тело без явной охоты протиснулось в щель... Тут Ци Юнь разглядела – У Л ун впопыхах оправляет штаны.

– Что за гадостью там...

Тот неловко хихикнул:

– Не гадость, забава. Они стали меряться, ну и с меня...

– Что с тебя? Чем там мерились?

– Этим... елдой, – поперхнувшись, У Л ун, продолжал уже голосом громким и ясным. – Насильно штаны с меня сняли!

– Да чтоб ты издох! – покраснев, отвернулась Ци Юнь. – Только ешь задарма, да от дела лыт аешь. А эти, что в кузнице – шайка.

– От дела лыт аю? Ночами? – пытаясь согреться, топтался на месте У Л ун. – Вы, барышня, видно, меня в холодину такую хотите куда-то послать?

– Чжи Юнь не вернулась домой. Так найди и верни, – Ци Юнь, обернувшись к У Л ун’у, нахмурила брови. – Чего? Неохота?

– Что, прям в особняк? Мне к воротам приблизиться духу не хватит.

– Она в это пекло не сунется боле. Ищи в другом месте. Глазенками что разморгался? – Ци Юнь в нетерпеньи пихнула У Л ун’а. –  Ступай!

Вжав голову в плечи, объявши промерзшее тело руками, У Л ун нерешительно плелся по улице Каменщиков. Что-то явно стряслось. Размышляя о жизни семейства, он быстро пришел к очень близкому к истине выводу – достопочтенный оставил Чжи Юнь. И вполне ожидаемо: ведь таковы мужики – что легко им дается, легко приедается. Женщины не исключение. Вот он и бросил Чжи Юнь. Взял и вышвырнул вон, несмотря на объемистый зад и высокие груди. Теперь она словно лежащий в пыли у дороги красивый, но драный платок. Не известно еще, кто ее подберет.

Северный ветер бил прямо в лицо, принося с собой стынь родников и колодцев. Кривые, в ухабах и ямах проулки. Кривые столбы фонарей. Яйцевидные тусклые лампы. Снующие вместе и порознь, одетые в пестрый вечерний наряд мужики и бабьё со следами распутства на лицах. У Л ун уже свыкся с душком городской суеты. Сунув г олову в двери борделя под длинной гирляндой больших фонарей, У Л ун не успел оглядеться, как сонная девка схватила его пятерней за обритое темя, промямлив скрипучим мужским голоском:

– Заходи, развлекайся. Недорого.

Красные губы ее приоткрытого рта походили на пару опавших и слипшихся листьев. У Л ун промычав что-то вроде «совсем денег нет», поднырнул под двумя фонарями и, выскочив вон, отбежал на десяток шагов. На душе было гадко.

– Вонючая шлюха!

Он тронул холодной, как талые воды, рукой необычно горячую щеку.

– Вонючие шлюхи, имел я всех вас! – чертыхался У Л ун, ударяя себе по щек ам.

Чертов северный пригород. Столько водилось здесь легкого нрава девиц, сколько дома, в селении Кленов и Ив, не росло на полях всходов риса. Похоже, что шлюхи взрастают из каждой блудливой елды. Ну и пусть. Мне на них наплевать.

В кинотеатре как раз завершился показ, и все зрители плотной толпой разом хлынули через стеклянные двери. У Л ун, оглянувшись, заметил зажатую в давке Чжи Юнь в её броском зеленом цип ао. Под ручку с Чжи Юнь, утиравшей платочком слезу – вероятно, проплакала все представленье – У Л ун разглядел мужичонку. Уже подцепила кого-то, полдня не прошло. Если в зале Чжи Юнь и рыдала, то выйдя на улицу, с томной улыбкой на бледном лице она строила глазки.

– Чжи Юнь! – заорал во весь голос У Л ун, привлекая брезгливые взгляды.

Плевать. Он приставил ладони ко рту, наклонился вперед, набрал в легкие воздуха:

– Старшая барышня!!

Та подвела мужичонку к У Л ун’у:

– Чего разорался? Я только с показа: трагично, слезливо, чувствительно. Т ыже как чёрт здесь орешь.

– Возвращайтесь домой. Я искал вас. Все ноги стоптал.

– Ты искал меня? Я не терялась, – Чжи Юнь, засмеявшись в ладошку, толкнула поклонника. – Топай, давай: домочадцы меня обыскались. Смотри, чтоб мужик мой тебя не побил. Эх, и сильный же он у меня.

– Твой мужик? – мужичонка брезгливо взглянул на нескладные туфли, обвислые, не по размеру штаны, мешковатую куртку У Л ун’а. – Я так и поверил. Мы завтра где встретимся?

– Пшёл! Ты свое получил, – Чжи Юнь, шаркнув подошвой по коже его до слепящего блеска начищенных туфель, опять ухмыльнулась. – У Л ун, не отстанет, побей. Я терпеть не могу приставал.

У Л ун молча уставился прямо в лицо ухажеру. Отпрянув на пару шагов, тот испуганно бросился прочь, чтобы скрыться во тьме прилегавшего к театру проулка. Чжи Юнь колотила в ладоши:

– У Л ун, ты его напугал. Одним взглядом его напугал!

– Может быть. Первый раз меня кто-то боится, – У Л ун с неприязнью взглянул на Чжи Юнь. – Возвращайтесь домой. Меня только за этим послали. Повозку нанять?

– Я пешком доберусь. Провожай!

Они молча шагали бок о бок в одном лишь локте друг от друга. Толпа из театра исчезла в ночном полумраке, и улица вновь погрузилась в безмолвие. Вн емля звучанию собственных грузных шагов, наблюдая, как две непохожие тени сливаются, вновь разделяются, словно неспешно текущие струи, У Л ун ощущал, как какой-то комок, разрастаясь в груди, напирает на сердце и легкие. Вот почему было трудно дышать, из-за этого мысли пришли в беспорядок.

– Я думал, вы плакали. Кто же мог знать, что вы в театре. Еще с мужиком.

– Отодрать его дядю! – Чжи Юнь, стала хлопать рукой по столбам фонарей, чертыхаясь сквозь зубы. – Я псине хотела одной показать, что могу без него развлекаться. Плевать. Мне на всё наплевать.

Воздух был стыл и влажен. Мохнатые перья снежинок, заполонившие мало-помалу ночной небосвод, исчезали, касаясь земли. Миновав освещенный торговый квартал, они вышли на темную улицу Каменщиков. Здесь Чжи Юнь мигом сбавила шаг, заглянула У Л ун’у в глаза и, шагнув в его сторону, мягко задела плечом.

– Я замерзла. Ты слышишь? Замерзла, тебе говорю!

– И мне тоже не жарко.

У Л ун, задрав голову, глянул на белые перья. Ну, надо же, снег. Знать, не часто он здесь…

– Ты меня обними. Так гораздо теплее.

Раскрыв в изумлении рот, он взглянул на кудряшки недавно завитых волос, чуть присыпанных слоем холодных жемчужин. В глазах у Чжи Юнь проступала и мягкость, и страсть.

– Испугался чего? Ведь никто же не видит. Да если б и видели... Я говорю, обнимай!

Помедлив немного, У Л ун протянул непослушную руку, пристроив озябшие пальцы на мягкое место Чжи Юнь. Его губы задвигались, будто бы он собирался промолвить...

– Сюда, – ухватив кисть У Л ун’а, Чжи Юнь подтянула ее к пояснице. – Покрепче прижми. Где силенки оставил?

Лицо обжигал кипяток. Опускавшиеся на надбровные дуги снежинки уже не студили, но лишь освежали чело. Рука плетью обвила ее поясницу, и он ощущал через вату и шелк налит ую упругую плоть. Камень в горле спускался все ниже, под самое брюхо, и что-то взбухало в паху, но нет силы взглянуть. Нет отваги смотреть хоть куда бы то ни было. Крепко обнявшись с Чжи Юнь, У Лун плелся по улице Каменщиков, размышляя о крысе. О крысе, что тащит поживу в укромный тайник.

– Песьеглазая мразь, – процедила, прижавшись к У Л ун’у, Чжи Юнь. – Он не бросил, сама бы ушла. Сил терпеть уже не было.

– Ты меня в это втянула, – к У Л ун’у вернулся дар речи. – Меня дурачком…

– Странно мир наш устроен: мужик, так пожалуйста с бабой, а баба, не смей с мужиком, – Чжи Юнь прыснула смехом. – Мамуля всё это поправит.

У Л ун наконец-то смекнул, что желает Чжи Юнь. Томный блеск ее глаз был изменчив как водная гладь. В уголках ее рта притаилась пьянящая, неуловимая как сновиденье улыбка. Погладив его по руке, Чжи Юнь повлекла ее выше и выше, пока под ладонью У Л ун не почувствовал пышную грудь, и немедленно тело его обернулось колеблемой ветром травинкой. Он еле сумел устоять на ногах.

– Титьки знатные, только ему не нужны, – бормотала Чжи Юнь. – Их тебе отдаю. Мне без разницы ныне.

В диковинной позе У Л ун семенил подле барышни. Тщетно пытаясь потрогать – суставы негнущихся пальцев сковали незримые узы – У Л ун всей ладонью давил вожделенную титьку. Он чувствовал ритм её сердца – спокойный, размеренный. И ощущение это будило в душе неприязнь. Да, я лапаю грудь на весь город известной, привычной к любому беспутству дешевки. Спокойна она. Вот дешевка бесстыжая!

Они еще долго стояли у входа в лабаз. Сумрак улицы Каменщиков и мохнатые хлопья снежинок скрывали их тайные ласки. Облапив Чжи Юнь, обслюнявив ее тепловатый загривок, У Л ун, наконец, провалился в обитель бессмертных: умолкло сопенье, гортань издал анизкий рёв, и дрожащее тело исторгло струю клейкой жижи. В штанах стало склизко и холодно.

Утром весь двор был покрыт тонким снежным ковров, исчезавшим под пятнами темных следов на протоптанных за ночь тропинках. Снег городской не идет ни в какое сравненье со снегом в селении Кленов и Ив. Здешний снег даже рот не откроется снегом назвать: просто иней какой-то. У Л ун оглядел небосвод. В синем небе, подобно грибам, разрастались, хирели, совсем пропадали из виду клуб ысизо-черного дыма: чадила с утра близлежащая мануфактура.

У Л ун взял топор и, усевшись на корточки, стал им кромсать отсыревшие чурки. Топор, проржавевший и очень тупой, то и дело отскакивал.

 – Ай!

Растирая отбитую кисть, он увидел на ней ярко красную струйку. Сколько же раз в эту зиму он ранил ладонь? Каждый раз за работой. У Л ун обслюнявил кровившую рану. Неведомым образом это движенье заставило вспомнить о шее Чжи Юнь. Он взглянул на окно ее спальни. Все ставни закрыты. Дверь ночью зачем заперла? Вдруг в окне промелькнул по-кошачьи влезающий в спальню Крепыш. Появился на миг и пропал. У Л ун помрачнел и со злобой ударил по чурке, как будто тем самым пытаясь стравить распирающий грудь жгучий пар.

Еле слышно хрустя по снежку, Чжи Юнь мягко подкралась к нему со спины и, просунувши туфлю меж ног, придавила мошонку.

– Черт, больно! – У Л ун подскочил, прижимая промежность. – Чего озоруешь? Увидят.

– Боишься? – смеялась в ладошку довольная шуткой Чжи Юнь. – Вчера многовато тебе позволяла. Сегодня узнаешь, насколько мамуля лют а.

 Незастегнутый ворот Чжи Юнь обнажал белоснежную шею, всю в красных подтеках, похожих на яйца жуков.

– Там на шее, – У Л ун одурело смотрел на поросшие желтым пушком, окруженные сеточкой синих сосудов засосы. – Это что, япокусал?

– Ой, глазищи страшенные вылупил. Прямо мамулю сожрет, – не ответив ни да и ни нет, та одною рукой застегнула все пуговки. – В брюхе прескверно. Пойду овощей пожую.

Перепрыгнув поленья, Чжи Юнь поспешила на кухню. «Бим-бам!» – У Л ун выронил ржавый топор. Этим утром все чувства его обострились. Он слышал, как с чана сдвигается крышка. Он слышал, как барышня жадно хрустит овощами. У Л ун опустился на корточки. Перед глазами витали засосы на шее Чжи Юнь. Неужели действительно я? Покачав головой, он махнул топором. Сучковатый чурбан разлетелся на мелкие щепки.

В окне, догрызая сочащийся свежим рассолом кусок, показалась Чжи Юнь. Щуря глазки, она помахала рукой, зазывая У Л ун’а на кухню. Помявшись немного, уверившись, что на дворе никого, он влетел в приоткрытую дверь и уперся раками в края приоткрытого чана.

– Зачем я тебе?

Перед ним колыхалось его отражение. Сердце неистово билось в груди.

– Вкуснотища! За раз могу бочку умять, – дожевав поскорее, Чжи Юнь подступила поближе к У Л ун’у, пристроив ладони ему на штаны. – Дай о них оботру, всяко тряпки почище.

– Всяко меня вы за псину считаете, – тот, приподняв вверх лицо, оглядел закопченную балку. – Вы, стало быть, люди; а я у вас пес.

– Здоровенный такой кобелина, – хихикнув, Чжи Юнь задержала ладонь у него на бедре и, уставившись прямо в глаза, стала мало-помалу вести ее выше. – Кобель! Уж я вижу, чего ты задумал, бесстыжий. Экою песью елду отрастил!

Свесив голову, он неподвижно стоял возле чана. Вцепившись в края, У Л ун остолбенело смотрел, как изящные пальцы Чжи Юнь, словно когти, скребут его плоть. Сквозь заполнивший кухоньку смрад овощей пробивался дух женского тела. В глазах вдруг опять появился раздувшийся лик Крепыша. У Л ун сник, отшатнулся и, вырвавшись из цепкой хватки Чжи Юнь, оттолкнул её в сторону:

– Я не кобель, мне дрова рубить надо.

В дверях он едва не столкнулся с Ци Юнь, дравшей гребнем косицу.

– Тьфу, мерзость! Блевать меня тянет от вас, – сплюнув наземь, Ци Юнь извлекла из расчески застрявшую прядь.

– Я чего? Я совсем ничего, – У Лун невозмутимо прошествовал мимо. – Не веришь, сестру поспрошай.

– Очень надо. И так всё понятно, – Ци Юнь отворила ногой дверь на кухню.  – Дешевка! Давн ишняя язва гниёт, уже новой украсилась. Нет во всем мире дешевле дешевки!

Чжи Юнь, закатав рукава, влезла в чан, напихав полный рот овощей:

– Вкуснотища! И кто в этот год их солил? Я такие всех больше люблю.

У Л ун снова махал топором, когда из полутемного зала во двор заявился хозяин:

– Опять вы шумите.

У Л ун помотал головою:

– Не мы: я с утра за работой, они разругались.

– В отчизне разброд, и в семействе бедлам. Ну и жизнь! Лучше смерть, в самом деле.

Хозяин, взроптав, стал кружить по покрытому снегом двору. Наконец, оглядев прояснившийся купол небес и похлопав ладонями по пояснице, хозяин поплелся в торговую залу, ворча, что покуда не умер, так надо жить дальше. У Л ун понимающе хмыкнул:

– Покуда не умер, так надо с постели вставать и лабаз открывать. Что за жизнь! Тяжелей не придумаешь.