Текст книги "Рис"

Автор книги: Су Тун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XIV

Ци Юнь пригласила в лабаз колдуна: череда страшных бед убедила ее – где-то в доме таится злокозненный дух. Пусть колдун его выгонит.

Утром, дождливым и слякотным в двери лабаза вошел облаченный в да осскую робу колдун. За его чародейством – размахивая деревянным мечом, тот метался, преследуя духа, по дому – следили объятая страхом Ци Юнь и У Л ун, преспокойно цедивший густой горький чай в старом кресле-качалке. Когда же колдун, расстелив на земле лист бумаги, готовился к казни плененного духа, У Л ун вдруг затрясся от хохота.

– Что тут смешного? – одернула мужа Ци Юнь. – Ты же духа вспугнешь!

– Я над вами смеюсь: чушь и небыль за правду считаете. Чай не с вчерашнего дня в этом мире живу. Балаган с казнью духов мне ведом.

Проткнув деревянным мечом желтый лист, чародей с раскрасневшимся самодовольным лицом экстатически выкрикнул:

– Вот она, кровь злого духа!

И тут же осекся. Ци Юнь с озадаченным видом сверлила глазами бумагу. Там не было крови. Одна лишь дыра от меча.

– Этот лист порошком не натерт. Он не будет кровить, – прыснул смехом У Л ун.

На его торжествующем потном лице расплывалась усмешка сыгравшего славную шутку:

– Я, дурень, бумагу твою подменил. Все мне ваши проделки известны. Я в юности тоже подумывал стать колдуном, чтобы деньги без пота сшибать.

– Подменил мне бумагу? – смущенный колдун спрятал в ножны магический меч. – У вас лживые души. Злокозненный дух не изловлен. Он сгубит всю вашу семью!

– Неужели не слышал ты имя «У Л ун»? Безголовых ты можешь дурить, но дурачить меня в моем собственном доме?

У Л ун смежил веки. Его удал ая усмешка исчезла с лица, уступив выраженью усталости и тихой скорби:

– Теперь даже смех причиняет мне боль. Даже пара улыбок меня утомляет. Мне нужно прилечь. Я-то знаю, где прячется дух. Только вам ли его изловить?

Проводив колдуна до ворот, Ци Юнь выплатила надлежащую сумму.

– Похоже, я знаю, где дух, – заявил ей колдун с хитровато-загадочной миной. – В лабазе скрывается дух воплоти. Не проткнуть деревянным мечом.

– Где же он? – поедая глазами по-бабьи накрашенный рот колдуна, Ци Юнь тщилась постичь смысл его изречений.

– Вон там, – снизив голос, колдун указал мечом в сторону спальни. – Качается в кресле.

Ци Юнь еще долго стояла на влажных ступеньках крыльца, провожая глазами легко различимый в толпе силуэт чародея. Ей верилось, тот сказал правду.

На улице Каменщиков горький жребий двух братьев – Ми Ш эн и Чай Ш эн по прошествии лета остались без жен – посчитали небесным возмездием за прегрешенья У Л ун’а. Молва утверждала: он столько содеял в своей жизни зла, что на головы членов семьи должны пасть всевозможные кары.

Соседей всё лето преследовал режущий уши назойливый вой, издаваемый старой гармошкой Ми Ш эн’а. Надежда на то, что губная гармошка умолкнет в осеннюю п ору, осталась пустым упованием. Как-то прохожие стали свидетелями возмутительной сцены: Ми Ш эн, извлекая из дудки нестройные резкие звуки, бежал, волоча искривленную ногу, за дочкой владельца торгующей мебелью лавки. Девица рыдала от страха. В глазах у Ми Ш эн’а сверкал темный пламень немыслимой ярости.

Все утверждали: Ми Ш эн – просто чокнутый бабник. И только учитель, который получше других понимал, что творится в злосчастной семье – как-никак это он составлял для Ци Юнь родословец – оспаривал вздорные сплетни толковыми доводами:

– Ты родную сестру смог бы в десять годков придушить? Ми Шэн с детства на голову слаб. А несчастья, сама обстановка в семье лишь ведут его дух к помрачению. Ныне Ми Ш эн лишь слегка не в себе. Но еще потрясенье, он точно свихнется.

Похоже, Ми Ш эн’у действительно необходима жена в утешенье. Ци Юнь, где могла, вызнавала насчет подходящей невестки, но лишь получила совет обратиться к торговцу людьми, продававшему с баржи, стоявшей у пристани, меченных желтой соломой [46]46
  Меченных желтой соломой – пучок соломы привязывался к выставляемому на продажу товару.


[Закрыть]девиц.

– Не так н изко еще пала честь рода Фэн, – изменившись в лице, отмела предложенье Ци Юнь. – У торговца людьми покупать в дом невестку? Уж лучше Ми Ш эн пусть меня вгонит в гроб!

Хорошо, хоть его младший брат не терзал мать потребностью в новой женитьбе. Чай Ш эн после смерти Най Ф ан возвратился к своим холостяцким привычкам и день ото дня – осень это сезон лотерей – до темна околачивался в переулке Трех Вилок. Хоть этот груз с плеч.

Как-то раз, заскочив за деньгами в лабаз, младший сын огорошил Ци Юнь поразительной вестью. Он видел-де, вместе с отрядом военной полиции в дом лотерей – там японцы приезжего арестовали – вошел Бао Ю.

– Привираешь поди, – не поверила сыну Ци Юнь. – У него чай доходное дело в Шанхае. На кой ему здесь отираться с япошками?

– Врать мне зачем? Он сейчас понадменнее даже, чем был. На боку пистолет, сапоги на ногах – всё японское. Видно, у них переводчиком.

– Что ж ты домой его к нам не позвал? – мать, поверив уже, но еще сомневаясь в правдивости вести, взглянула на сына.

Чай Ш эн протянул ей раскрытую пригоршню:

– Денег бы на лотерею.

Ци Юнь оттолкнула ладонь:

– Денег нет у меня. Духу хватит, спроси у отца.

Ей припомнились милое, бледное, как у покойной сестренки, лицо Бао Ю. В сердце вдруг разгорелась обида:

– Ублюдок он неблагодарный. К нему всей душой, а он, в город приехав, меня повидать не явился. Хоть хлебца бы черствого тетке поднес.

– Я окликнул его: сделал вид, что не знает. Он, вишь, за спиной у японцев «оружием бряцает, грозные взгляды бросает». Раз брата теперь не желает признать, то и тетку, наверное, не пожелает.

Чай Ш эн, ухмыляясь, опять протянул свою пригоршню:

– Что ты о нем беспокоишься? Думаешь, в старости будет кормить и в могилу проводит? Как сляжешь, на сына надежда одна. Вот и выдай мне денег вперед.

– Мне не нужен никто! – взяв метелку, стоявшую возле стены, Ци Юнь двинула ей по протянутой длани. – Состарюсь, уйду в монастырь помирать. Денег надо, спроси у отца. У него они есть.

– У него, пока жив, и монетки не выпросишь. Вот околеет, тогда попрошу, – Чай Ш эн с горькой улыбкой убрал свою руку.

Он понял, никто ему денег не даст. И не надо. Чай Ш эн быстрым шагом направился в спальню:

– Я мебель продам.

Оперш ись на метелку, Ци Юнь ожидала его во дворе, полагая, что сын лишь пугает её. Но Чай Ш эн в самом деле явился из спальни, держа над своей головой здоровенное кресло из красного дерева.

– Пр оклятый Небом семьи разоритель! – визжала Ци Юнь, тщась стащить с его плеч достояние предков.

Но сын – Чай Шэн силой пошел в молодого У Л ун’а – стоял неподвижно.

– Как деньги истрачу, – бесстрастно бубнил из-под кресла Чай Ш эн, – следом брачное ложе продам. Раз жена умерла, мебель мне ни к чему.

Сладить с сыном теперь смог бы только У Л ун. Задыхаясь от злости, Ци Юнь принял ась звать на помощь супруга.

В окне появилось покрытое каплями уксуса тело. Одно плечо дергалось: знать, У Лун что-то расчесывал ниже пупка. Мышцы дряблые, словно комочки земли, трепетали под кожей. Прищурив глаза, он безмолвно взглянул на жену, перевел взгляд на сына, вдруг вымолвив сверх ожидания:

– Пусть продает. Кроме риса в хранилище, мне ничего здесь не надобно. Всё распродайте к чертям. Наплевать.

Ци Юнь, выпустив стул, мешковато осела на землю. Рыдая, она проклинала У Л ун’а, Ми Ш эн’а с Чай Ш эн’ом, семейную жизнь, подтвердившую мудрость «всяк сын повторяет отца». Наконец, подняв камень и встав на колени, Ци Юнь стала бить себя в лоб голышом:

– За что жизнь мне такая, о Небо? Коль мирного дня не желаешь послать, что ж не дашь умереть? Почему не пошлешь мне японскую пулю?

– Подохнуть легко, жить труднее всего, – наблюдал за женой из окна, продолжая чесать свои язвы, У Л ун. – Что ты плачешь? На теле твоем только «нежная плоть и здоровая кожа». Ни язвочки, ни гнойничка. Это я в смрадном гное, кров ии личинках. Елда так болит, что немного еще и отвалится напрочь.

Чай Ш эн под шумок вынес кресло на улицу. Но, вот беда, хитроватый старьевщик никак не хотел дать достойную ц ену. Чай Ш эн приуныл: уж какая теперь лотерея. Всех денег на мелкую ставку на скачках.

Спустя пару дней взвод солдат из японской военной полиции вдруг объявился на улице Каменщиков. Разглядев в их рядах Бао Ю, Ми Шэн бросился в дом за Ци Юнь. Та стремглав побежала к воротам, и вовремя: мимо лабаза как раз проходил Бао Ю. Ци Юнь крикнула вслед. Бао Ю, обернувшись, махнул ей рукой, прокричав что-то вроде: «Я вас повидаю», но шагу не сбавил. Солдаты шли быстро. Стук шпор далеко разносился по вмиг обезлюдевшей улице. То, что племянник шел в ногу с японцами, насторожило Ци Юнь.

– Эк торопятся, – мать повернулась к Ми Ш эн’у. – Чего затевают?

– Убийство, поди. Что еще они могут затеять?

Ци Юнь провожала глазами затянутых в желтую форму солдат:

– Я спросить эту дрянь собиралась, не он ли в бордель Сюэ Ц яо прод ал? Если так, оборву ему уши.

Ми Ш эн, мрачно хмыкнув, подн ял с мостовой полусгнивший огрызок зеленого яблока и запустил его в желтые спины. Снаряд, пролетев половину пути, мягко шлепнулся в грязь.

– Отодрать твою мать! – Ми Шэн в ярости топал ногами. – И бабку твою отодрать!!

Развернувшись – пора возвращаться в лабаз – Ци Юнь чуть не столкнулась с У Л ун’ом. С престранною миной тот тихо стоял у нее за спиной. За ним мялись работники. Все уже знали, что мимо лабаза прошел Бао Ю. Почти все ощущали, его возвращенье грозит семье новыми бедами.

– Сын Крепыша, – пробурчал еле слышно У Л ун и, печально взглянув на жену, вопросил: – Это он? Он и вправду вернулся?

– Вернулся, – кивнула Ци Юнь и поправила: – Сын мой старшей сестры.

– Это сын Крепыша, – опираясь на стену, У Л ун потащился в торговую залу. – С отцом одинаково ходит: чуть плечи склоняя направо. Так ходят убийцы. Не стоит таких задевать.

– Ты задел их обоих. Жалеешь теперь?

– Что жалеть, если сделано дело? – У Л ун, привалившись к стене, набрал в легкие воздух. – Вчера видел сон. Мне привиделся сын Крепыша. И он здесь. Мои сны непременно сбываются.

На потемневшем лице неподвижной гримасой застыла улыбка:

– Я должен ему. Он придет за расплатой.

В полночь собаки на улице Каменщиков вдруг подн яли неистовый лай. Пробудившись от сна, обыватели бросились к окнам. Строй темных теней с легким шорохом – словно шум ветра иль шелест дождя – выходил из лабаза Большого Гуся. Впереди шли солдаты военной полиции. Следом ступал Бао Ю, увлекавший во мрак ночной улицы что-то похожее на полный рисом мешок. К своему изумлению зрители в окнах узнали больного У Л ун’а. Босой, он едва мог ступать по неровной брусчатке. Одни говорили наутро, что слышали, как он стонал. А другие, что видели, как, проходя под мерцавшим во тьме фонарем, тот возвел к небесам свой единственный глаз. Жесткий блеск былых дней, утверждали они, навсегда угас в темном зрачке.

Злополучный лабаз снова был в центре толков. По ч айным шептались: У Л ун был задержан военной полицией за укрывание в доме оружия – в куче зерна нашли восемь винтовок и два пистолета. Никто из судачивших о происшествиях памятной ночи не упоминал Бао Ю. Корни лиха, пришедшего ночью в лабаз, были столь глубоки и запутаны, что далеко выходили за круг представлений охочей до сплетен толпы. Настоящий источник беды был известен, пожалуй, лишь членам семейства.

Лабаз, наконец, отворил свои двери – на час, кстати, позже обычного – и покупатели ринулись внутрь. Первым делом они попытались разведать подробности у двух работников. Те в один голос морочили голову. С вспухшими в еками – с недосыпания или от плача – Ци Юнь неподвижно сидела за стойкой. Расслышав шушуканье в зале, она обвела болтунов ненавидящим взглядом:

– За рисом пришли или глотки чесать?

Распаляясь все больше, она запустила в толпу старой счетной машинкой.

– Болтают, болтают! – кричала Ци Юнь изменившимся з аночь: охрипшим, подсаженным голосом. – К вам в дом несчастье придет, мы посмотрим, как вы поболтаете!

Сколько уже я плетусь, увлекаемый вдаль Бао Ю? У Лун силился сбросить впивавшиеся в онемевшие руки веревки, но тщетно. Нет сил дать отпор навалившемуся столь внезапно бесчестью. Он думал, что очень похож на быка. На больного, негодного к пахоте, еле живого быка, точно также влекомого – он столько раз это видел в селении Кленов и Ив – в жуткий дом мясника.

Штаб японской военной полиции располагался на двух нижних ярусах универмага. У Л ун’а швырнули в подвал – Бао Юи японский солдат раскачали его, взяв за ноги и голову – и изможденное тело, как десятилетья назад при прыжке на железнодорожную насыпь, опять полетело вниз словно вязанка соломы. Белесая лампочка под потолком освещала обшарпанные отсыревшие стены. Кругом следы крови: багряные полосы, пятна раскрывшихся алых цветов... У Лун тронул валявшуюся у железной решетки холщевую т уфлю. Послышался писк, и огромная крыса, испуганно выскочив из темно-серой обувки, исчезла меж прутьев. Наверное, в т уфле есть зернышки риса. У Лун запустил туда пальцы – какая-то жижа. В обувке была только свежая кровь.

На допросе, не в силах понять, что талдычит ему развалившийся в кресле японец, У Л ун ел глазами изящный овал тонких розовых губ Бао Ю. Не сходившее летом с личины его выражение детской наивности ныне бесследно исчезло. Свет лампы выхватывал из темноты жесткий лик смельчака. Он не схож с Крепышом. Не похож на почтенного Лю. В нем нет сходства с Чжи Юнь. Он такой же как я в мои юные годы.

– Смерть полагается за укрыванье оружия в доме. Нам на тебя донесли. Признаешь ли вину?

– Кто донес? – У Лун смежил глаза. – Я хочу это знать.

– Не положено, – рот Бао Юискривился в глумливой усмешке. – Такой человек, на которого б ты никогда не подумал.

Схватив за копну перепутанных липких волос, Бао Юстал в упор изучать испещренное сонмищем язв восковое лицо:

– Так зачем тебе пушки? В меня собирался стрелять? Или, может, в японских солдат?

– Я хотел отвезти их в селение Кленов и Ив. Возвратившись на родину, я бы «умыл свои руки». Но мне и в деревне винтовки нужны, чтоб себя от врагов защищать.

– У тебя очень много врагов. У тебя на руках много крови. Не я, так другой бы явился тебя покарать. Ты же знаешь, убийца когда-нибудь сам станет жертвой убийцы.

– Неправда. Я жертва постыдной болезни. Как мог я предвидеть, что жизнь мою сгубят вонючие шлюхи? – У Л ун, искривившись от боли, мотнул головой. – Ты мне враг? За родителей мстишь?

– За себя. Я не знаю, за что я тебя ненавижу. Но с детства, как только увидел тебя, и до сих самых пор... Не могу объяснить. Ненавижу, и всё. Это ненависть, данная Небом.

– Ты очень похож на меня. Я такой же был в юные годы, – с трудом приподняв онемевшую руку, У Лун прикоснулся к вцепившейся в волосы белой перчатке. – Ты так не тяни, Бао Ю. Я больной, мое тело не терпит страданий.

– Я знаю. И только поэтому я буду мучить тебя.

Бао Юулыбнулся. На пухлых щеках проявились умильные ямочки.

– Здесь применяют различные пытки, – он выпустил волосы, чтоб натянуть поплотнее перчатку. – Есть дыба, есть пытка водой, пытка дымом. А если тебе, как болтают, неведом страх боли, то можно пронзить раскаленною спицей пять пальцев. Когда-нибудь видел шашлык из барашка?

У Л ун’а пытали всю ночь, беспрестанно меняя орудья и вид истязаний. На теле его вскрылись все темно-красные струпья и белые язвы. Кровь с гноем, как капли дождя, окропляли залитый запекшейся кровью других, прежде мучимых жертв скользкий пол. До конца истязаний терзавший его Бао Юне услышал столь чаемых стонов. Быть может, не зря утверждала молва, что У Л ун’у не ведом страх боли. А может, он был слишком немощен, чтобы стонать. Свесив голову, смежив глаза, У Лун будто дремал, погруженный в спокойствие и безмятежность. К рассвету уставший мучитель его, задыхаясь, хватал воздух ртом. Отвязав от скамьи, сбросив тело на каменный пол, Бао Юпровел пальцем под носом У Л ун’а. Он дышит. Полночи немыслимых пыток, а он еще жив. Бао Юи подумать не мог, что У Л ун’а доподлинно «бей не забьешь, сокрушай не сломаешь».

Облитый водой из ведерка У Л ун приоткрыл один глаз, оглядевший лицо Бао Юс неожиданной мягкостью:

– Ты как, закончил? Теперь меня можно отправить домой.

– Я отправлю, когда рассветет.

Проведя кистью в белой перчатке по влажному, в струпьях и язвах лицу, Бао Юне нашел и кусочка целехонькой кожи. Глаза. Один тусклый и мутный, затянутый белою пленкой. В другом, словно в чистой воде родника, отражалось лицо Бао Ю.

– Кто лишил тебя глаза?

– Твой дед. Он был тоже мне враг.

– У него, видно, не было времени, чтоб завершить, – Бао Юподнял с пола железную спицу. – Так я его дело закончу.

Сжав спицу в ладони, он с силой вонзил ее в зрячее око – один раз, другой, третий раз – наконец-то услышав, давно предвкушаемый звук. Нет, не стон. Это был бесконечный пронзительный вой.

Вычищая отхожее место за универмагом, два золотар яобнаружили тело. Сначала они не признали в измазанном спекшейся кровью и свежим дерьмом человеке У Л ун’а, что долгие годы вгонял город в страх. Поразительный ход перемен. А прошло-то всего одно лето. На тачке своей, источающей дух нечистот, очистители выгребных ям подкатили находку к лабазу.

– Случилось чего? – в один голос спросили они у Ци Юнь.

Зажав нос, та безмолвно глазела на мужа.

– Откуда мне знать, – наконец прошептала она. – Ничего я не знаю.

Ци Юнь было бросилась в спальню за чистой одеждой – ей невыносим был густой, омерзительный запах, что шел смердящего тела У Л ун’а – но тот, вдруг очнувшись, схватил ее з аруку:

– Не торопись, – лишь У Л ун двинул ртом, как из правого глаза на щёку его пролил ась струйкой масленой краски густая тягучая кровь. – Про винтовки под кучей зерна... Это ты на меня донесла?

– Никому я тебя не закладывала, – Ци Юнь вырвала руку. – Ты дай, хоть одежду тебе поменяю, а то вид такой, что от страха помрешь.

– Оба глаза мои ныне сгублены вами. А то я бы вмиг разглядел, кто здесь выдал меня.

Его голос был тих и невнятен, но злость, прозорл ивая злость, как и в прежние дни, осеняла чело.

– Я одною ногой в домовине, – У Л ун горько хмыкнул. – Зачем притворяться? Нет смысла бояться меня.

– Никогда я тебя не боялась. Чего на других-то роптать? Ныне жнешь, что посеял.

Сонм мух, налетевших откуда-то с улицы, с мерзким жужжаньем кружился над телом У Л ун’а. Две мухи, усевшись на н оги, уже пировали, воткнув хоботки в белый гной свежих язв. Не успела Ци Юнь отогнать наглых тварей, как новые мухи уже облепили гниющую плоть. Бесполезно. Ци Юнь, сложив веер, брезгливо смотрела на бедра У Л ун’а, покрытые полчищем мух, на торчащую из-под пропитанных кровью, изорванных в клочья трусов в красных струпьях елду, на изъеденный язвами пах... Ей припомнилась частая, без вожделенья и страсти ночная возня первых лет после брака. Ци Юнь чуть не вырвало. Как получилось, что в связке единой прож или они вплоть до нынешних дней? Только черт разберет.

Пока м уж снова был без сознанья, Ци Юнь поднял аото сна сыновей:

– Бао Ю, чтоб он сдох, отца вашего, нелюдь такой, изувечил. Несите быстрее в купальню. Обмою, иначе не примет его Преисподней Владыка.

Ми Ш эн и Чай Ш эн опустили У Л ун’а в лохань, еще полную уксусом после ночного купанья. Ми Ш эн, сморщив нос, стащил майку с отца. Чай Шэн бросил на землю, разрезав портновскими ножницами, смрадный ком окровавленных драных трусов.

– Старый хрыч пару дней не протянет, – усевшись на корточки, хмурый Ми Ш эн окроплял красным уксусом тело папаши.

Чай Ш эн, с отвращеньем взирая на дряблые мускулы, струпья и белые язвы, внезапно хихикнул:

– Вонища! Дерьмо лучше пахнет.

Ци Юнь поднял ас очага металлический чайник, притронулась к стенке и тут же отдернула палец... А, впрочем, У Л ун без сознанья: ему всё равно. Лишь таким кипятком вонь от тела отмоешь.

– Кто плеткою хлещет меня? – пробудившись под жгучими брызгами, тот обхватил свою голову с жалким беспомощным видом.

– Не плеть это: просто вода. Я обмою тебя.

– Я не вижу. Ты что, кипятком обмывать меня вздумала? Плетью и то не так больно, – У Л ун испустил долгий вздох. – И не надо меня обмывать. Я так просто не сдохну. Меня не убить...

– Так чего же ты хочешь?

– Домой, – широко раскрывая глаза, У Лун словно пытался взглянуть в лица членов семьи. – С меня хватит. Я должен вернуться в селение Кленов и Ив.

– Очумел? Даль такая. А если в дороге помрешь?

– Наплевать. Тебе было всегда наплевать: жив ли я, или мертв. Ныне что всполошилась?

Подумав немного, У Л ун наказал:

– Ты сходи на вокзал и скажи, чтоб товарный выгон для меня заказали. Железной дорогой приехал, железной дорогой вернусь.

– Точно спятил. Что «лист опадает к корн ям», мне понятно. Но целый вагон для двоих человек... Да ты знаешь ли сколько он стоит?

– Вагон, – его голос звучал непреклонно. – Мне нужен вагон, полный белого, лучшего риса.

У Лун смутно слышал придавленный смех: то смеялись его сыновья, потешаясь над странным, противным рассудку желаньем. Но в этом желании ключ к возвращенью домой. Ведь вагон пряных зерен – единственное, что стоит между мной и неправдой людей, между мной и нап астями Неба.

Весь вечер ругались друг с другом два брата: никто не желал отправляться с отцом в утомительный, не предвещавший какой-либо выгоды путь.

– Ты не знаешь, у брата кривая нога? – вне себя заорала Ци Юнь на Чай Ш эн’а. – Хромого не совестно за сотни ли [7]7
  Ли – китайская верста.


[Закрыть]посылать?

Чай Ш эн вытянул шею:

– Хромой? Как за бабами бегать, быстрее меня ковыляет. Я что, при разделе имущества больше его получу?

Назревал мордобой, но Ци Юнь нашла выход:

– Монета! Лицом к небу ляжет, поедет Ми Ш эн. Если нет, едешь ты.

Медный грош, подскочив пару раз, подкатился под н оги Чай Ш эн’у.

– Опять не везет! – чертыхнувшись, Чай Ш эн повернулся к отцу, что без признаков жизни лежал на бамбуковом ложе. – Я как-нибудь это снесу. Если только найду его деньги. Где деньги его?!

– Он на них купил землю в селении Кленов и Ив. Ни гроша не осталось.

– Земля тоже деньги. Купил, так должны быть бумаги. Куда он их спрятал?

– В ларец, – мать помялась немного, но всё же сказала сквозь зубы: – Он ларчик под крышею прячет.

Чай Ш эн дотемна искал ларчик У Л ун’а. Забравшись на лестницу, он выбивал молотком кирпичи, но нашел только двух жирных крыс и охапку густой серой пыли. Где чертов ларец? Заподозрив обман, Чай Ш эн спрыгнув с бамбуковой лестницы, в ярости крикнул Ци Юнь:

– Ты, небось, прикарманила ларчик?

– Куда мне? Ты должен бы знать его нрав: никогда мне не верил.

Ци Юнь и сама-то была в замешательстве: ясно же видела, как муж засовывал ларчик под крышу.

– Оставь, он давно перепрятал. Весь дом разломай, ничего не отыщешь. Он прятать умеет. Коль хочешь найти, так спроси у него.

 Злость сменилась отчаяньем, ибо Чай Ш эн понимал, что У Л ун не отдаст ему купчие вплоть до последнего вздоха. А может быть, так и умрет, ничего не отдав. Чай Ш эн вышел во двор, поднял лестницу над головой и швырнул, отводя изводимое жгучей обидою сердце, на землю.

– Что это? – У Л ун, приоткрыв оба глаза, внимал перестуку бамбуковых планок.

На бледном лице его в странном согласии соединились две мины: страдания и замешательства.

– Что? Я не вижу. Что это гремит?

– Это лестница. Лестницу я починяю, – Чай Ш эн из желанья помучить У Л ун’а повлек по земле, то дело пиная ногами, разбитую лестницу. – Шум раздражает? Так уши заткни.

– А я думал, я в поезде. Мне показалось, что рельсы дрожат...

Ночью хлынул с небес первый дождь этой осени. Ливень наполнил журчанием, стуком и гулом всю улицу Каменщиков. Из железной трубы, закрепленной на крыше лабаза Большого Гуся, хлестал мутный поток, обдававший бессчетными брызгами ветхое ложе У Л ун’а. Любимое ложе. Омытые влагою планки его чуть заметно мерцали во мраке.

Ци Юнь, собиравшая сумки в дорогу, открыла тяжелые ставни. Дождь шел то сильнее, то тише, но не прекращался. Видать, до утр абудет лить. Ци Юнь, выставив руку в окно, принял ана ладошку холодные капли. Ей вспомнилось вдруг, как покойница мать говорила: «Род ится злодей, небо плачет дождем. Умирает злодей, небо вновь проясняется».