Текст книги "Рис"

Автор книги: Су Тун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Глава VIII

В тридцатом году [26]26
  В тридцатом году – в 1930 году.


[Закрыть], когда в южных провинциях снова свирепствовал голод, на севере заговорили орудья: опять разразилась война. Толпы беженцев в грязных лохмотьях и сонмы увечных солдат, высыпая из пышущих паром составов, как саранча расползались по городу возле реки. Однажды на улице Каменщиков У Лун встретил двух тощих юнцов, развлекавших прохожих кулачною битвой. От их говорка, от особых бойцовских приемов повеяло явственным духом селения Кленов и Ив. Он стоял посреди обступившей юнцов разношерстной толпы, прижимая к себе пятилетнюю дочь Сяо В ань, обнимая другою рукой восьмилетнего сына Чай Ш эн’а. Бойцы не узнали У Л ун’а. И он не сумел разобрать из каких они вышли семей. Но взирая на их неумелый и плохо поставленный бой, на покрытые синими кровоподтеками лица, он чувствовал, как в очерствевшей душе пробуждается странное теплое чувство. Юнцы, наконец, мягко плюхнулись в грязь, подтолкнув ближе к зрителям битую миску. У Л ун собирался им что-то сказать, но, пошарив в карманах, один за другим побросал в блюдце все медяки, не промолвив ни слова.

– Ты денежек столько бродягам отдал, – Чай Ш эн задрал вверх недовольное личико. – А для меня каждый раз денег жалко.

У Л ун не ответил. Печать многочисленных дум возлежала на смуглом, изрезанном сетью морщинок лице. Возвращаясь в лабаз, он с такой силой влек за собой своих чад, что, споткнувшись о камень, дочурка захныкала:

– Пап, не тащи же так: больно!

В тот вечер торговля закончилась раньше обычного: мать настояла на праздничном ужине в честь дня рожденья Ми Ш эн’а. Одетый в недавно пошитую школьную форму Ми Ш эн – в этот день ему стукнуло десять – поджав одну ногу, уселся за круглый, уставленный блюдами стол и немедля, забравшись в тарелку рукой, взялся что-то жевать. У Лун шлёпнул его по обритому темени.

– Пап, я не ем втихомолку, – Ми Ш эн, спустив ногу со стула, со страхом взглянул на отца. – Это мать попросила попробовать: вдруг соли мало.

– Ты снова мне врешь, – У Л ун ткнул ему в спину. – На крысу похож: вечно жрешь втихаря и никак не нажрешься.

– Отстань от ребенка, – Ци Юнь внесла в залу еще пару блюд.

– На тебя он похож. Ты забыл, каким в юности был? Словно дух околевшего с голоду. Если забыл, я напомню, – Ци Юнь громыхнула тарелками. – Праздник сегодня, он строит ослиную рожу. Как будто тебе все должны. Что-то я не пойму, кто кому больше должен в лабазе?

У Л ун, удалившись в покой, развалился на кресле-качалке. Под телом ритмично поскрипывал ветхий бамбук, перед взором мелькали картины кулачного боя. За долгие годы вдали от родной стороны он порой ощущал одиночество. И каждый раз, пробуждаясь в душе, это чувство влекло за собою сонливость. Прикрыв правый глаз, У Лун снова увидел бескрайние воды потопа. Под черною крышей лабаз, его старое кресло, его постаревшая плоть тихо плыли по мутной воде вместе с сгнившими годы назад колосками созревшего риса. Он видел сонм беженцев горько стенавших у кромки воды...

Из залы донесся отчетливый грохот упавшего блюдца, и через мгновенье послышался деланный плач Сяо В ань. Верно, мать ей дала подзатыльник.

– Вел ишь ей не б аловать, будет нарочно! – Ци Юнь что ни день костерила детей за мельчайший проступок. – Ведь знает же, в праздник бить блюдца к несчастью. Так бьет же назло. Видно, в тетку пошла.

Бросив блюдце на двор, где то вмиг раскололось с пронзительным звоном, Ци Юнь принял ась голосить:

– Есть у Неба глаза? Почему из детей ни один не похож на меня? Почему все в никчемную дрянь уродились? На что мне надеяться?

– Пасть затвори! – со скривленным от злобы лицом в зал ворвался У Л ун. – Рот раскрыла, елдой не заткнешь. Только знает весь день «дрянь» да «дрянь». Надоела, аж тошно.

– А мне? Мне не тошно? Кручусь целый день, он и пальцем не двинет. От рожи твоей мне не тошно? – Ци Юнь, сняв передник, взял ась отрясать с него пыль. – Брови хмурит весь день. Вот лежи у себя и обдумывай чертовы мысли. Чай полное брюхо надумаешь. Ужин тебе ни к чему...

Тут Ци Юнь осеклась. На дворе с пестрой сумкой в руках показалась Чжи Юнь. Заявилась сестренка. Одна. Но, вообще-то, Ци Юнь пригласила её вместе с сыном:

– А где Бао Ю?

– Так его же из дома не выманишь: нрав у него необычный, – с растерянным видом Чжи Юнь озиралась вокруг.

 На лице толстым слоем лежали румяна и пудра. От темно-зеленого платья разило удушливой камфорой.

– Ты, знать, ему не указ? Не мое это дело, но дети так видеть хотят двоюродного брата: один как-никак у них родственник.

Не проронив ни единого слова, Чжи Юнь вошла в залу, уселась за стол и, раскрыв свою сумку, достала поблекший моток красной шерсти. Он тоже пах камфорой.

– Это Ми Ш эн’у, – Чжи Юнь водрузила моток на столешницу. – Ты, будет время, свяжи ему кофту, и будет от тетки подарок.

Скользнув по столешнице взглядом, Ци Юнь опознала еще одну вещь, что, сбежав в особняк, умыкнула с собою Чжи Юнь. Прежде шерсть эта долгие годы хранилась в комоде покойной хозяйки. Ци Юнь не смогла удержаться:

– Спасибо, родная: добро сберегла. Как за всё это времечко моль не сожрала?

Смущенно хихикнув, Чжи Юнь одного за другим притянула к себе малышей, перечмокав их в щечки:

– А где же У Л ун? Отчего нет на празднике папочки?

– А оттого, что издох! – заорала Ци Юнь.

У Л ун нарочито откашлялся в южном покое, но в залу не вышел. И только когда зажгли лампу, отправив на кухню детей за «лапшой долголетья» [27]27
  Лапша долголетия – длинная лапша, поедаемая в честь именинника.


[Закрыть], У Л ун неохотно уселся за стол. Он ни разу не п однял глаз ана Чжи Юнь, впрочем та, с головою уйдя в пересуды с сестрой, также не обращала на бывшего мужа вниманья. За круглым столом, наконец, воцарилось молчанье: с тяжелым сопеньем большая семья поглощала «лапшу долголетья» Ми Ш эн’а. Побитый отцом, тот по-взрослому строил угрюмую мину. Ему десять лет, он ни капли не счастлив. Чай Ш эн с Сяо В ань то и дело плескали отвар из тарелок на стол, Ци Юнь снова и снова его подтирала.

– Недавно видал Бао Ю, – вдруг промямлил, уткнувшись в тарелку, У Л ун. – Он по улице шел: «человек на лицо, поведеньем собака».

Словесные перлы, со всей очевидностью, предназначались Чжи Юнь.

– Не похож он ни сколечко на досточтимого Лю: и походкой Крепыш, и осанкой... Осмелюсь сказать, это сын Крепыша.

Побледнев, поедая глазами блестящие губы У Л ун’а, Чжи Юнь опустила тарелку на стол.

– Ты раскрой мне еще рот набитый дерьмом! – вдруг взревела она, плеснув прямо в лицо ему жирным отваром.

Не в силах понять, от чего разгорелся раздр ай, дети плакали в голос. У Л ун, сохраняя спокойствие, вытер лапшу с подбородка и щек:

– Испугалась? Не трусь: не пойду господину докладывать. Просто напомнить хотел: настоящей подделка не станет. Возьми хоть меня, я поддельный в лабазе. У Л ун настоящий – в селении Кленов и Ив...

– В голове одна дурь у тебя, – прохрипела Чжи Юнь. – Не хочу больше слышать. Я в жизни достаточно горя хлебнула. Попробуешь мне навредить, не спущу.

С неприятным осадком в душе разбредались участники празднества. Дети ушли гонять обруч на улицу. Взяв красный чайник – его так любил помусолить в руках предыдущий владелец лабаза – отправился в кузню У Л ун. С кузнецами он все эти годы поддерживал тесные связи, не знаясь опр ичь неотесанной братии молотобойцев ни с кем на всей улице Каменщиков.

– Можешь не возвращаться! До см ерти торчи в этой чертовой кузне, – вослед раздраженно кричала Ци Юнь.

– Как терпела его эти годы? – вздыхала она, собирая тарелки с залитой отваром столешницы. – Глазом моргнуть не успела, Ми Ш эн’у уже десять лет.

Перед зеркалом, смыв макияж, Чжи Юнь заново пудрила щеки. «Пунцовые губы, морозные зубы» – всё та же красотка. Лишь складки морщинок у краешков глаз выдавали в ней «желтый цветок после праздника» [28]28
  Желтый цветок после праздника – цветы, оставшиеся после Праздника Хризантем. Т.е. вещь, пережившая своё время.


[Закрыть].

– Сколько мне лет? – Чжи Юнь ткнула накрашенным ногтем в свое отражение. – Вправду не помню. Поди, уже тридцать.

– Шестнадцать тебе, – потешалась Ци Юнь. – За троих мужиков еще выскочишь.

– Скучно. Быть бабой так скучно.

Чжи Юнь поплелась за сестрою на кухню и там заговорщицким тоном поведала ей, что в саду по ночам-де является призрак. Сама она с ним не встречалась, но слышала – слуги толкуют... Ци Юнь, отмывая посуду, не слишком внимательно слушала сбивчивый лепет сестрицы, покуда Чжи Юнь с побелевшим от страха лицом не поведала главное.

– Все говорят, этот призрак – Крепыш. Так не может быть, правда? Почтенный его в реку к рыбам отправил.

– А видел ли кто его труп? Вдруг, не умер тогда. Знать, теперь будет мстить. Ваш конец уже близок.

– Навряд ли, – Чжи Юнь покачала в ответ головой. – Хозяйство под корень ему отхватили. Тогда бы не умер, потом жить не смог. Без едлы ни один жить не сможет. Чай знаю я их, мужиков.

– Значит, призрак его. А не всё ли равно? – не скрывая злорадства, бурчала сквозь зубы Ци Юнь. – Ведь всю жизнь досточтимый бесчинствовал. Вот и расплата. Раз призрак явился, так будет несчастье. Такое несчастье, что «сгинет семья, домочадцы погибнут». Почто остальные мякиною сыты, а этот «дары гор и моря» [29]29
  Дары гор и моря – изысканные явства.


[Закрыть]...

– Змеюка! – Чжи Юнь навела на сестру ненавидящий взгляд. – Досточтимого Лю ты семейство поносишь, а нас с Бао Юне касается? Сгинет семья, мы с семьею погибнем. И ваша торговля заглохнет.

– Ты хочешь сказать, досточтимый – опора лабаза? – Ци Юнь, ядовито осклабившись, загромыхала тарелками. – Кучи дерьма он опора. Ему на тебя наплевать, а на нас и подавно. За «темною податью» хоть бы однажды Братву не прислал. Он не ведает, чья мы семья?

Не найдя, что ответить, Чжи Юнь потоптавшись на кухоньке, вышла на внутренний двор, оглядев потемневшее небо. Ей вспомнилась юность, прошедшая в этих стен ах, и на сердце вдруг стало тоскливо и муторно. Не попрощавшись с сестрой, Чжи Юнь, взяв свою сумку, направилась к выходу. Сколько она, став Шестою женой досточтимого, не навещала лабаз, каждый раз уходила отсюда не в духе. Возможно, давнишняя ненависть так въелась в души сестер, что ее не отмыть и не счистить.

Ступив за ворота, Чжи Юнь, разглядев, что из ветхих дверей старой кузни выходит У Л ун, отвернулась и сделала пару шагов, беззаботно болтая своей пестрой сумкой, как вдруг со спины долетел его крик:

– Берегись!

– Разорался чего? – обернувшись, Чжи Юнь окатила У Л ун’а насмешливым взглядом. – Кого мне бояться?

У Л ун, привалившись к стене, кривил губы в невнятной усмешке:

– Злых д ухов, кого же еще? Берегись Крепыша.

– Ты и есть мерзкий дух! – огрызнулась Чжи Юнь.

Она сбавила шаг, размышляя о том, как У Л ун смог пронюхать про призрак. Незримая, полная роскоши жизнь за стен ами дворца досточтимого Лю столь разнилась с убогими буднями улицы Каменщиков, что среди населявших её обывателей вечно ходили досужие сплетни. Одна эта мысль наполняла тщеславием сердце Чжи Юнь, и походка её с каждым новым шажком становилась бойчей и изящней. Протекшие годы внесли измененья в ряды окаймляющих улицу лавок, и их молодые работники, пялясь вослед семенившей по грязной, едва освещенной брусчатке красотке, не знали ни кто эта дама, ни что за скандальные слухи ее окружают.

Покрытый годами копившейся пылью пок ой служил д етям излюбленным местом для пряток. Когда-то здесь жили их бабка и дед – над громоздким, из черного дерева шкафом висели два снимка. Давно пожелтевшие, в простеньких рамках они с высоты наблюдали за внуками. Те не застали хозяев лабаза в живых, и почившие предки казались им чем-то далеким и ненастоящим, а часто и вовсе пугающим.

Прячась однажды от брата с сестрой под кроватью покойного деда, Ми Ш эн, дабы втиснуться глубже, уперся ладонью в покрытую плесенью стену, как вдр уг на пол с гр охотом выпал кирпич. Любопытный Ми Ш эн сунул руку в дыру и извлек из стены небольшую шкатулку и тонкую книжицу.

Выбравшись из-под кровати, Ми Ш эн первым делом открыл деревянную крышку. В потемках сырого покоя сверкнул яркий блеск золотых украшений. Ми Ш эн, позвав брата с сестрой, показал им шкатулку:

– Вы знаете, что это? Золото! В прятки не будем играть: лучше золото в лавку снесем, на конфеты сменяем.

– На сколько конфет это можно сменять? – потянулся к шкатулке Чай Ш эн.

– Да на целый мешок, – Ми Шэн сунул шкатулку за пазуху. – Вам половину отдам. Только мамке ни слова. И в лавку мы скрытно пойдем, чтобы мамка с отцом не узнали.

– А это чего? – Сяо В ань зашуршала книжонкой. – Здесь что-то написано.

Глянув на книжку, Ми Ш эн отобрал у сестры ворох сшитых страниц и забросил его под кровать:

– Это книга. Её ни на что не сменяешь.

Вся троица, втайне от папы и мамы, отправилась в лавку. Ми Ш эн, встав на цыпочки, грохнул о стойку шкатулкой.

– Там золота много, – сказал он хозяйке. – Я знаю, что золото – те же монеты. Дадите нам много конфет, и поладим.

Хозяйка открыла шкатулку и чуть не упала. Придя понемногу в себя, она бросилась к дв ери, закрыла её на засов и, вернувшись к своим малолетним гостям, зашептала:

– Коль взрослым не скажете, я преогромный кулек вам отсыплю. Вы мне обещаете?

– Я никому не скажу, – отвечал ей сгорающий от нетерпенья Ми Ш эн. – И они не посмеют. А скажут, их в доску прибью. Где конфеты?

Окинув детей недоверчивым взглядом, хозяйка не слишком уверенно вынесла из-за прилавка кулек леденцов и вручила Ми Ш эн’у.

Несколько дней дети ели конфеты с утра и до н очи. Набивший конфетами сумку Ми Ш эн угощал, если был в настроении, школьных приятелей, но еще чаще менял леденцы на рогатки, коробки из-под сигарет и стеклянные шарики. Мать и отец, день-деньской пропадая за стойкой торгового зала, не замечали престранного пира, пока Сяо В ань не разбила еще одну чашку. Ци Юнь зашлась в крике.

– Ты, мама, меня всё ругаешь, – захныкала дочь. – Почему не ругаешь Ми Ш эн’а? Он золото в доме украл, на конфеты сменял...

Ци Юнь сл овно ударило громом. Она первым делом помчалась в лавчонку. Прохожие – в утренний час их немало толкалось на улице – слышали, как надрываясь в неистовом плаче, Ци Юнь изрыгала проклятья за дверью. Зеваки, протиснувшись внутрь, наконец, уяснили из свары «ты слово, а я тебе два» суть скандального дела. Семья из лабаза Большого Гуся снова стала посмешищем. Бам. Хозяйка лавчонки швырнула чего-то на стойку. Прикрыв от зевак своим телом шкатулку, Ци Юнь принял ась проверять содержимое.

– Серьги! – Ци Юнь крепко стиснула зубы. – Попробуй сережки зажать, в гроб живьем затолкаю.

Ми Ш эн, возвратившись из школы, почуял неладное, но не успел убежать. Обмотав его тощее тельце веревкой, У Л ун, перекинув конец через балку, подвесил Ми Ш эн’а в гостиной. Вращаясь под кровлей с болезненной миной, тот видел лицо одержимого жутким убийственным гневом отца, длинный шест в его сильных руках, боязливо скрывающихся за отцовской спиной Сяо В ань и Чай Ш эн’а.

– Кто выдал? – Ми Ш эн вдруг забился под крышею. – Кто рассказал?!

Сяо В ань, подскочив от испуга, помчалась к Ци Юнь и прижалась к ней телом.

– Не я, – опустил лицо долу Чай Ш эн. – Я вообще ни при чем.

Мать недвижно сидела на кресле, и даже в едва освещенном углу было видно, как мелко дрожат ее бледные губы. Нетерпеливо поднявшись, Ци Юнь, оттолкнув Сяо В ань, со скривленным от злобы лицом закричала У Л ун’у:

– Лупи его! Д осмерти бей! Мне такой сын не нужен.

Сверкнув, полированный шест с тихим свистом ударил в висящее тело. Ми Ш эн поначалу сносил нестерпимую боль, беспрерывно твердя: «Я тебя придушу, Сяо В ань», но затем провалился в беспамятство. Он еще слышал глухие удары шеста, но и те, «ускользая сыпучим песком», постепенно оставили слух. Его часто лупили, но как в этот день – никогда.

Он очнулся в постели. С распухшими веками красных заплаканных глаз мать латала подметки под тусклою лампой. Ци Юнь тут же бросилась к сыну, обняв его голову.

– Чт ож ты такой бестолковый? – она захлебнулась в рыданьях. – Ведь золото это – «судьбы нашей корень». А ты поменял на конфеты.

Ми Ш эн тоже плакал. Он вырвался из обнимающих рук, отвернулся и через дыру в занавеске стал злобно таращить глаза на стоявшую подле кроватку. В ней спали Чай Ш эн с Сяо В ань.

– Поклял ась, что не выдаст, и выдала. Я её точно убью.

Ему было десять, и жажда отмщенья была так сильна – в этом он походил на отца – что отныне все помыслы, все устремленья Ми Ш эн’а сошлись на сестре.

Сяо В ань, грациозно болтая косичкою, прыгала через скакалку на заднем дворе.

– Будешь прыгать, Ми Ш эн? – прошло несколько дней, и она позабыла о том, что случилось.

Ми Ш эн покачал головой. Стоя возле амбара, он мрачно взирал на сопливое личико:

– Прыгать сегодня не будем. Мы будем на рисовой куче играть.

Сяо В ань поскакала к хранилищу и лишь у самых ворот разглядела в глазах у Ми Ш эн’а жестокие искры. Такие же как у отца.

– Драться будешь?

– Не буду, – тот снова мотнул головой. – Мы там в прятки сыграем.

Ми Ш эн затащил Сяо В ань на вершину сверкающей кучи и с силой вдавил лицом в рис.

– Спрячься здесь, а Чай Ш эн тебя будет искать, – говорил, задыхаясь, Ми Ш эн. – Будешь тихо лежать, и никто не найдет. Мамка с папой, и те не отыщут.

Послушно зарывшись в зерно, так что сверху осталась одна голова с перевитою красною нитью косичкой, сестра прошептала:

– Пусть ищет быстрее: дышать тяжело.

– Не пойдет, – старший брат подтащил к ней наполненный рисом мешок. – Голова на виду. Так Чай Ш эн тебя сможет увидеть.

Накрыв Сяо В ань, белоснежный поток поглотил во мгновение ока головку с косицей. Дрожа, осыпаясь, сверкающий холмик ходил ходуном – Сяо В ань еще билась под ним – но затем, будто бы отвердев, он застыл, и мертвецкая, странная тишь воцарилась в амбаре.

Ми Ш эн хорошо понимал, что навлек на себя тьму несчастий, но в сердце давно был готов ко всему. Он закрыл дверь в амбар, подхватил свою школьную сумку и бросился прочь из лабаза. Промчавшись сквозь залу, Ми Ш эн разглядел, как отец вместе с парой работников взвешивал рис для затянутых в форму солдат. Мать, усевшись за стойкой, вязала крючком шерстяную бордовую кофту. Он знал, она вяжет ему. Ему так не хотелось носить эту кофточку.

В полдень У Л ун и работник пришли за товаром в амбар. После нескольких взмахов железной лопаты над кучей зерна показалась обвитая красною нитью косичка. Рис с шорохом сыпался вниз, и вдруг сверху к подножью сверкающей кучи скатилось согбенное тельце со страшным, синюшно-пурпурным лицом. Подхватив Сяо В ань, У Лун с унул ей палец под ноздри – дыхания не было. Окоченевшая ручка сжимала скакалку.

Нежданное бедствие чуть не лишило рассудка Ци Юнь. Она прежде с трудом сохраняла присутствие духа, а ныне душевные силы её в один миг «превратились в куски черепицы». Без всхлипов и стонов, сжимая в руках ледяное недвижное тельце, Ци Юнь дожидалась Ми Ш эн’а у в хода лабаз. Сновавшие мимо прохожие – слухи о смерти ребенка еще не успели разлиться по улице Каменщиков – полагали, что мать просто греет свое захворавшее чадо на солнце.

Ми Ш эн, убежав неизвестно куда, не вернулся в лабаз. День на третий У Л ун, положив Сяо В ань в наспех сбитый из тоненьких д осочек гроб, приколачивал крышку.

– Я видел Ми Ш эн’а, – сказал вдруг работник. – На пристани. Он мандарины гнилые с земли подбирал. Я окликнул его, так он бросился прочь и швырнул в меня камень.

– Найди и верни! – зарыдала Ци Юнь, барабаня по хлипкому гробу. – Пусть вместе здесь спят, и Чай Ш эн’а сюда положи. Я устала от них, ни один мне нужен.

– Устала, сама полезай, – У Л ун выплюнул гвоздь изо рта. – Я для вс ех вас могу домовину сварганить.

У Л ун нашел сына в порту крепко спящим в бочонке из-под керосина. На черном от грязи замасленном личике даже во сне проступали смятенье и страх.

– Ты и вправду похож на меня, – У Л ун стиснул Ми Ш эн’а в объятьях. – Но рисом родную сестру придушить... Как в столь малых лет ах до убийства додумался?

На переломе ноги настояла Ци Юнь. У Лун снова подвесил Ми Ш эн’а под крышей гостиной, а та голосила:

– Прибей его! Ногу сломай!! Пусть запомнит урок.

У Л ун взвесил в руках «серебром отливающий» шест:

– Это ты искалечить его заставляешь. Коль злость затаит, пусть тебе будет мстить.

Ци Юнь вздрогнула и, отвернувшись, сквозь слезы промямлила:

– Бей! Бей, пока я не вижу.

Она сжала уши руками, но всё же расслышала хруст переломанной кости и полный страдания крик. Эти звуки потом еще долго ей снились.

Ми Ш эн пролежал целый месяц с постели. Когда же он начал ходить, за походкой его – он едва делал шаг и терял равновесие – с тяжестью в сердце следили все члены семьи. Колченогий. Ми Ш эн соответствовал новому прозвищу.

Тетка его навестила лабаз, но помимо избитых, затасканных слов в утешенье, не знала, о чем говорить. Внемля ш уму торгового зала, Чжи Юнь и Ци Юнь, восседали на креслах в гостиной. Им нечего было друг другу сказать. Чжи Юнь было вспомнила свежее личико, черные, с влажным мерцающим блеском глаза Сяо В ань, но уже через миг её мысль обратилась к одетому в черное призраку. Как-то под утро, почуяв движенье за окнами спальни, Чжи Юнь приоткрыла окно и увидела тень в глубине цветника.

– Я сама его видела. Духа... – Чжи Юнь распахнула от страха глаза. – Это точно Крепыш. Он при жизни такой был: идет с важным видом и также качает плечами.

Не слыша сестры, «опьяненная собственным горем» Ци Юнь поедала глазами её ярко красные губы.

– Они говорят, что не дух это, а человек. Что Крепыш жаждет мести. Но я им не верю. Ему досточтимый елду отхватил, как он мог не издохнуть...

– Ну хватит! – Ци Юнь перебила сестру. – Надоела до чертиков. Слушать тебя не желаю.

– А может какой-то святой воскресил Крепыша? – размышляла Чжи Юнь, нервно гладя зеленый браслет на запястье. – Они все бояться, и даже достойнейший Лю. Он когда спать ложится, шесть слуг сторожат у постели. А я не боюсь. С Крепышом-то я ладила. Он хоть кому будет мстить, но не мне.

– Тебе в п ервую голову! – зло закричала Ци Юнь. – Ты всей нашей семьи корень зла. Неужели я, если б не ты, до такого дошла, что и жить невозможно, и смерть не берет. Мне бы плакать, да слезы все вытекли…

Из года в г од и из месяца в месяц Чжи Юнь притерпелась к обычным нападкам сестры, но Ци Юнь в этот раз умудрилась хватить через край. Для Чжи Юнь «корень зла» оказался последнею каплей. Взмахнув рукавом, она ринулась прочь:

– Да ноги моей больше не будет в вонючем лабазе! Что, «дырку для выпуска пара» нашла? Не сестра ты мне боле. Отстань от меня! «Ты вода из реки, я вода из колодца».

Чжи Юнь, раздуваясь от злости, вбежала в торговую залу.

– Куда так спешишь? – преградил путь У Л ун. – Может с нами на ужин останешься?

Непринужденным движением рук он обжал ее груди.

– Скотина! – Чжи Юнь наградила его оплеухой. – И в этакий день рад мамулю уесть. Да какой из тебя человек?

Чжи Юнь сн ова ушла из лабаза в расстроенных чувствах, на этот раз вправду исполнив невольный зарок: в отчий дом под поросшей травой черепицей она не вернулась. В особняке досточтимого Л юЧжи Юнь д олгие годы влачила незримое сонму знававших её обывателей существование: в пышных покоях дворца её молодость и красота одиноко кружились обрывками драной бумаги. На улице Каменщиков Чжи Юнь зв али Шестой госпожой, но не знали насколько постыдно её настоящее, сколь ненадежно и призрачно будущее. Лишь Ци Юнь одной было известно, что всяк во дворце презирает Чжи Юнь. Даже сын Бао Юне желал называть её мамой.

Через несколько дней оглушительный взрыв всполошил обитателей города. Средь полун очной тиши еще долго был слышен сухой резкий треск и глухие разрывы. Набросив одежду, мужчины спешили на улицу и застывали там, глядя на север. Ночной небосвод был чуть розовым в той стороне, и на нем можно было заметить большой, не спеша поднимавшийся столб синеватого дыма. В воздухе пахло каленым железом и серой. Горит особняк досточтимого Лю?

Весть о взрыве «без ног разбежалась» по улице Каменщиков.

– Кто-то склад подпалил, что с оружием под цветником, – утверждал очевидец. – Пол сада в золу, и людей очень много сгорело. А те, что остались, уехали тут же на станцию. В грузовике.

– Выжил кто? – из толпы подал голос У Л ун.

– Господин волоска не лишился: залез в грузовик и давай подгонять. Бао Ютоже выжил. Чжи Юнь... – очевидец, работник кожевни, был явно наслышан о связях дворца и лабаза, – Чжи Юнь я не видел. Наверное, взрывом убило.

– А склад кто поджог?

– Говорят, что Крепыш... – очевидец замялся. – Но он уже мертв десять лет. Может призрак его... Вроде призраки скл адов с оружием не поджигают.

Нахмуривши брови, кожевник задумался:

– Не понимаю я. Странное дело.

У Л ун и Ци Юнь добрал ись до развалин дворца, когда трупы погибших уже схоронили на пустоши в общей могиле. Недавно являвший собой воплощенье богатства и власти дворец представлял собой ныне лишь скопище рухнувших стен и сгоревших до углей деревьев. Бесцельно бродя средь руин, Ци Юнь вдруг разглядела зеленую искорку меж кирпичами. Склонившись, она не смогла сдержать крик. С побледневшим лицом Ци Юнь вынула из-под камней опаленный пожаром браслет. По щекам покатились невольные слезы.

– Я знала, Чжи Юнь плохо кончит, – Ци Юнь оттирала с браслета приставшую гарь, – но настолько ужасно... За что?

У Лун пн ул по железной, из огнутой жаром трубе. Может, ствол от ружья?

– Мы все пл охо закончим. Чего разревелась? – шагнув вслед гремящей железке, У Л ун обернулся к Ци Юнь. – Все мы сдохем когда-нибудь. Ей повезло, что так рано ушла.

Ци Юнь б ыло надела зеленый браслет, но сочтя, что носить его – только накликать несчастье, снял аи вложила в карман.

– Знаешь, кт оэто сделал? – откуда-то издалека вдруг послышался голос У Л ун’а.

– Крепыш. Говорят, он живой.

– Ну, а если скажу, это я. Ты поверишь?

Ци Юнь изумленно взглянула на мужа. Играясь с железкой, У Л ун, поджав ноги, сидел на одной на весь внутренний двор пощажённой пожаром скамейке. Престранною миной своей он слегка походил на привравшее л ишку дитя, но куда больше на непритворного татя.

– Я верю, – Ци Юнь, наконец, прервал азатяжное молчанье. – Ты в мире во всем самый злобный мужик.

Убираясь в родительском пыльном покое, Ци Юнь извлекла из-под ложа отца родословную книгу. Страницы её пострадали от сырости – пятна подтеков и кр апины плесени были повсюду. Листая книжонку – значки имен предков мелькали пред взором, подобно бегущим от света букашкам – Ци Юнь, наконец, натолкнулась на имя отца. Он обыло в книге последним. Похоже, при жизни отец не желал продолжать родословец. Ци Юнь созерцала пустые страницы, и «сердце ее, как вода, наполняла печаль». Увлеченная мыслями о пополненьи фамильного древа, Ци Юнь разложила на солнце сырые листы.

В лабаз приглашен был учитель, явившейся вскоре с чернильницей, кисточкой и дорогой сюаньч энской бумагой. Ци Юнь, накормив его супом из лотоса и красных ягод жуж убы, глазела, как тот растирает в старинной чернильнице тушь.

– Пятьдесят три колена, – учитель, зевнув, пробежал родословец глазами. – А следом в роду есть мужчины?

Ци Юнь призадумалась:

– Вслед за отцом напиши «Фэн У Л ун».

Разглядев на бумаге три новых значка, Ци Юнь буркнула, злясь на себя:

– Пусть красуется, тварь, раз меня невозможно вписать. Хоть какой-никакой, а мужик.

Пятьдесят пятым коленом записаны были Ми Ш эн и Чай Ш эн. Учитель, едва начертав «Фэн Ми Ш эн», неосознанно сделал приписку: «Хромой, искалечен своим же отцом». Хорошо, что У Л ун не умеет читать. Впрочем, гнева У Л ун’а учитель не слишком боялся. Он было сказал о приписке Ци Юнь, но осекся, услышав за окнами быструю поступь. У Л ун, прижимая к себе две пустые корзины, исчез за вратами хранилища.

– В зале товара полно, – Ци Юнь вышла во двор и направилась вслед за У Л ун’ом. – Куда еще тащишь?

– Сменился главарь у Портовой Братвы, – не взглянув на Ци Юнь, тот плетеным совком насып ал рис в корзину. – Сказал, что возьмут. Нужно только дань [30]30
  Дань ~ 60 килограмм.


[Закрыть]риса внести.

– Рис не тронь! Сам хоть в горы подайся, в разбойники – мне наплевать. Но мой рис не зам ай!

Не ответив, У Лун поспешил со двора, унося на шесте две корзины, наполненных рисом.

– Не дам, разоритель! – Ци Юнь, изрыгая проклятия, бросилась следом, вцепившись в одну. – Тебе мало семью объедать, так на сторону тащишь? Не дам!

– Ты меня не удержишь, – У Л ун, сняв корзины с шеста, устремил на Ци Юнь исторгавшие злобные искры глазницы. – Я что задумал, то сделаю. Не удержать.

Размахнувшись, он с силой ударил шестом по обнявшим корзину рукам. Под истошные вопли Ци Юнь, У Лун, чуть приседая под тяжкою ношею, вынес зерно из лабаза.

Учитель, следивший за стычкою возле окна, вновь уселся за стол и, раскрыв родословец, поставил большой вопросительный знак под строкой «Фэн У Л ун», приписав чуть правее: «Подельник Портовой Братвы».