Текст книги "Ошибка Либермана"

Автор книги: Стюарт Мелвин Камински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

6

Капитан Хьюз сидел в комнате для допросов, слушал магнитофон и пил кофе из белой чашки с портретом Бетховена. Его розовый с голубым галстук был повязан свободно, оставляя место для расстегнутой верхней пуговицы на рубашке. Капитан сосредоточенно хмурился. Дверь в кабинет была закрыта, и Хьюз приказал Фейтлеру, утреннему дежурному с неправильным прикусом и прозвищем Псих, чтобы никто его не беспокоил. Никто. Точка. Никто, как было известно Фейтлеру, означало: никто, кроме мэра, начальника полиции и жены Хьюза. Либерман сидел в конце стола и делал заметки на обратной стороне счета Газовой компании Северного Иллинойса. Хэнраган включал и выключал магнитофон.

Это был маленький кассетник, конфискованный в квартире наркоторговца Мюррейхофа. Его надлежало хранить в помещении для улик, но работающих магнитофонов в участке не осталось – один украли, другой был в ремонте.

Либерман.…прошлой ночью.

Жюль Ван Бибер.Прошлой ночью?

Хэнраган.Вспомни – женщина и лампа.

Жюль.Эх, жизнь такая.

Хэнраган.Какая?

Жюль.Разве вспомнишь… Там вроде был парень.

Либерман.Парень?

Жюль.Ну да, парень. Дал мне бутылку. Нет, сказал, где ее найти…

Хэнраган.Ты сможешь узнать этого парня, если увидишь его или услышишь его голос?

Жюль.Большой. Он был большой. (Долгая пауза.)Она мне сказала… Она сказала, что это находится под домом в доме ее матери. Так она сказала. Красивая дамочка. Я встречал ее раньше на улице. На полу она лежала совсем плохая…

Либерман.Ты убил ее, Жюль?

Жюль.Морин?

Хэнраган.Красивую дамочку.

Жюль.Убил? Вряд ли. А может, и так. Я взял бутылку и лампу, я ж вам говорил. И полетел. Нет, упал. Вы не расскажете моей жене?

Либерман.Морин. Она…

Жюль.…в Мичигане. Грубиян Иззи дал мне за лампу два доллара.

– Выключи магнитофон, – сказал Хьюз, вздохнув. Он рассматривал свою чашку с портретом Бетховена. Бетховен хмурился.

Хэнраган выключил магнитофон.

– Мы заводим на него дело? – спросил Либерман.

Хьюз посмотрел на детектива и покачал головой.

– Это полная хрень, да вы и сами знаете, – вздохнул Хьюз. – Вам, возможно, удастся повесить на него это дело, если судьей на предварительном слушании будет Дрют или Шенберг и ваш Жюль признает себя виновным. Кто государственный защитник?

– Государственный защитник в этом деле Шеридан, – ответил Либерман.

– Он не взбрыкнет? – спросил Хьюз, вставая и глядя на Хэнрагана, который перематывал пленку.

Либерман пожал плечами и заметил:

– Он в долгу перед нами. Мы в долгу перед ним. Кто знает, как повернется.

– Я знаю, – сказал Хьюз. – Этот жалкий недоумок даже не правомочен признавать или не признавать свою вину. Даже Дрют на такое не поведется. Не сможет забыть, совесть замучит. Вальдес могла этого Жюля придушить как котенка. У бедняги нет ни сил, ни смелости, чтобы пырнуть кого-нибудь ножом хоть раз, не говоря уж о восьми. Ладно, как насчет оружия? Как насчет… Тьфу ты. – Хьюз уныло покачал головой. – Мне сегодня три убийства расхлебывать. У моей жены есть теория. Хотите услышать, какая у моей жены теория в отношении этого дела?

– Конечно, – отозвался Хэнраган.

– Ни хрена вы не хотите, но я вам все равно скажу. Жена думает, что Эстральду пришил сутенер или какой-нибудь слетевший с катушек парень, которого она привела.

– По-моему, ваша жена права, – сказал Либерман, убирая в карман ручку и конверт.

– Хотите узнать, что еще она думает? – спросил Хьюз с еще большим напором. – Она думает, что нам надо уехать из этого дома. У нее в запасе еще одна теория. Там, по ее мнению, живет женоубийца. Поэтому она уехала и останется у своей матери, пока я не докажу ей, что мы этого убийцу поймали. Она считает, что сутенер или клиент проститутки там и живет… Как по-вашему, есть в этом смысл?

– Возможно, – проговорил Либерман. – Правда, швейцар не смог узнать никого, кто мог…

– По-вашему, есть смысл в ее словах? – повторил Хьюз.

– Вообще-то в этот дом не так трудно попасть, – сказал Либерман. – Кто-то впустил нашего Жюля. Знаете, что мы говорим на идише?

– Нет, – ответил Хьюз. – Откуда, черт возьми, мне знать? Да я и не хочу этого знать. Газеты видели? «Сан таймс»? На восьмой странице. Не так уж много, но об этом пишут. По телевидению вроде ничего. Я, по крайней мере, не видел и не слышал. А вы?

Хэнраган и Либерман отрицательно покачали головами.

– Приведите бродягу сюда, – потребовал Хьюз.

Хэнраган встал и вышел из комнаты для допросов.

– Здесь как будто пахнет мочой, – сказал Хьюз.

– Так и есть, – отозвался Либерман. – Новотный допрашивал здесь одного парня…

– Эйб, – прервал его Хьюз. Он посмотрел на дверь и снова перевел взгляд на Либермана. – Твой напарник в дерьме. Он крепко поддает. Можешь не отвечать. Ты помнишь Дайсана?

– Помню ли я Дайсана?

– У него убили напарника, – прошептал Хьюз. – Ты знаешь, как трудно уволить полицейского? Ясное дело, знаешь. Но я думаю об этом, Эйб. Я всерьез об этом думаю. Поддержишь меня, если до этого дойдет?

Открывшаяся дверь спасла Либермана от необходимости отвечать.

Вошел Жюль Ван Бибер, за которым следовал Хэнраган. Жюля привели в порядок, помыли, побрили и дали ему чистую одежду. Нестор Бриггс – у него отец парикмахер – даже подстриг ему волосы. Жюль выглядел новым человеком, но в умственном отношении этот новый человек был не намного лучше прежнего.

– Ван Бибер, – сказал Хьюз.

– Шуберт, – отозвался Жюль.

– Твоя фамилия Шуберт? – спросил Хьюз.

– Нет, на вашей чашке Франц Шуберт, – сообщил Бродяга Жюль, показывая на кофейную чашку Хьюза.

Хьюз смотрел на него с отвращением.

– Он часто так себя ведет, – сказал Либерман.

Жюль смотрел на капитана, пытаясь сфокусировать взгляд.

– Ты слышишь меня, Ван Бибер? – спросил Хьюз.

– Я слышу вас, – ответил Жюль, прислоняясь к стене и закрывая глаза. – Сейчас день. Дни у меня не шибко длинные.

– Я видел тебя возле своего дома, – сказал Хьюз. – Посмотри на меня, приятель.

Ван Бибер открыл глаза и посмотрел на капитана.

– Ты убил ее, Жюль? – спросил Хьюз, двигаясь в обход стола к Бродяге, который упал бы на пол, не удержи Хэнраган его за воротник.

– Да, – ответил Ван Бибер. – Свою жену. Она меня раздражала, и я ее ударил. В задней комнате магазина открыток. Не знаю когда. Ее звали Элси или Кейт. Нет, Морин. Кейт – это моя сестра. А Элси – корова Бордена.

– Ты убил свою жену? – спросил Либерман.

Ван Бибер отрицательно покачал головой.

– Ты говорил, будто не хочешь, чтобы мы рассказали твоей жене? – спросил Хэнраган.

– Жизнь сбивает меня с толку, – ответил Ван Бибер, пытаясь покачать головой.

– Она всех нас сбивает с толку, – сказал Либерман, – но не все мы убиваем жен. Жюль, подумай. Ты действительно убил свою жену?

Бродяга Жюль рассмеялся:

– Так вот почему меня арестовали. Разве вы не знаете… Где моя лампа? Нет, я помню – Иззи, два доллара.

– Уведите его, – приказал Хьюз.

Хэнраган открыл дверь левой рукой, продолжая правой крепко держать Жюля за воротник. Когда они вышли, Хьюз спросил:

– Думаешь, этот сукин сын и правда убил свою жену?

– Кто знает? – ответил Либерман. – Я проверю.

Хьюз улыбнулся, сжал кулак и потряс им.

– Хорошо, – произнес он, – если он сделал это один раз, мы и это дело на него повесим при желании.

– Я не… – начал Эйб.

– Либерман, – прервал его Хьюз. – Я сейчас в хорошем настроении. Оно не сохранится надолго, но ты же не хочешь, чтобы оно улетучилось уж очень быстро. Утром, когда ты сладко спал, я проверил список ваших дел. На вас двоих висят нераскрытый грабеж круглосуточного магазина, вторжение в дом, умышленное нападение и еще два убийства, одно – связанное с деятельностью банды, другое – с насилием в семье. Вам этого мало? Так у меня есть для вас список подлиннее, и кое-какие пункты в нем вам совсем не понравятся.

– Я проверю историю с женой Жюля, – пообещал Либерман, и Хьюз вышел из комнаты.

Либерман подошел к забранному решеткой окну и посмотрел на Кларк-стрит. На другой стороне улицы за тонкими деревьями, которые росли перед полицейским участком, находилась спортивная площадка, где четверо подростков играли в баскетбол. Они были без рубашек. Когда Либерман учился в школе, их баскетбольная команда поставила рекорд – выиграла сто игр подряд. Команда еврейских детей, большинство из которых не отличались высоким ростом, поставила рекорд, равного которому не было. В эту команду входил и Мэйш Либерман. Он почти не забрасывал мячи, но был членом команды, и фотография, где он был снят с десятью другими игроками, висит на стене в его закусочной. Эйб ходил на все игры, в которых принимал участие его старший брат.

Дверь позади Либермана открылась, но он не обернулся.

– Я велел Нестору оформить его как свидетеля и возможного подозреваемого, – сказал Хэнраган. – Шеридан уехал на уик-энд.

Билл встал рядом с Либерманом у окна и стал смотреть на игру.

– Ты собираешься проверять в Управлении полиции Мичигана? Или только Холланда, – спросил Либерман.

– Худой парнишка неплохо играет, – заметил Хэнраган.

– Теперь не играют командой, – вздохнул Либерман, отворачиваясь от окна. – Играют один на один. Давай позвоним в полицию Мичигана, прежде чем Жюль признает себя виновным во всех нераскрытых убийствах от Калифорния-сити до Праги.

Комната для инструктажа была пуста, когда Либерман подошел к своему столу. К телефону была прикреплена записка от Нестора Бриггса. Какой-то человек звонил Либерману четыре раза. Ни фамилии, ни номера телефона не оставил. Сообщил, что звонит по поводу вчерашнего случая и хочет повидать Либермана по поводу того, что произошло «с ней». Двое рабочих разбирали воздухозаборник кондиционера и обсуждали шансы «Кабс» в решающем матче. У Либермана имелись кое-какие соображения на этот счет, но он не стал ими делиться, а позвонил домой.

– У нас здесь невесело, – сообщила Бесс. – Я таскаю за собой детей, слушаю жалобы Лайзы.

– Ты это любишь, – заметил Эйб. – В тебе нуждаются.

– Давай обойдемся без психоанализа.

– Это часть моей работы – сказал он. – Я собираюсь зайти к Мэйшу, захватить кое-что для завтрака, поэтому можешь не останавливаться у «Бейгл бойз» или у кошерного магазина.

– Во сколько ты приедешь?

– Когда смогу. Как Лайза?

– Ноет, размышляет, пьет кофе. Сам знаешь.

– А ты наливай ей кофе и слушай ее жалобы. Я приду на помощь и облегчу тебе жизнь, как только очищу этот город от преступников. Думаю, покончу с этим к семи. Как дети?

– Забросила их в библиотеку. Там снова показывают «Кролика Роджера». Дети больше не читают в библиотеках книги, Либерман. Они смотрят кино.

– Могло быть хуже.

– Могло быть хуже, – согласилась она. – Звонил рабби Васс. Заседание комитета по реконструкции сегодня в восемь.

– Он раввин, – заметил Либерман. – Ему нельзя звонить в шабес [26]26
  Шабес (шабат) наступает в пятницу после захода солнца.


[Закрыть].

– От его имени звонил Леван. Какая разница?

– Бог наблюдает. У Бога есть чувство юмора.

– Приходи домой, когда сможешь. Я готовлю грудинку.

Либерман повесил трубку и посмотрел на рабочих и на Хэнрагана, который говорил по телефону за своим столом на противоположной стороне комнаты. Они были напарниками. Им следовало сидеть рядом, но чехарда с дежурствами и сменами разрушила красивый план, составленный Центральным управлением, когда открылось это здание. Управление никогда не советовалось с рядовыми полицейскими, когда рисовало свои планы и схемы.

– Нашел! – крикнул Хэнраган через всю комнату.

Либерман и рабочие, чинившие кондиционер, посмотрели на него.

– Будь я проклят, если на Ван Бибере не висит нераскрытое преступление, – сказал Хэнраган. – Его жена стала жертвой убийства, удар тупым предметом, семьдесят девятый год. Нашего Жюля не нашли. Он – главный подозреваемый. Штат Мичиган потребует его выдачи.

Рабочие внимательно слушали и перешептывались.

– Почему ты не улыбаешься, Отец Мэрфи? – спросил Либерман. – Мы можем сказать Хьюзу, что дело закончено. Подать Бродягу Жюля в подарочной упаковке.

– Жюль не убивал Вальдес, Ребе, – сказал Хэнраган.

– Не убивал, Мэрфи, – согласился Либерман.

– Я вернусь в ее квартиру, – сказал Хэнраган.

– Я найду боксера, – пообещал Либерман.

Прежде чем уйти, Либерман попросил сержанта Нестора Бриггса узнать имя и телефон человека, который хотел поговорить с ним о вчерашнем случае, если тот снова позвонит.

– Понял, – ответил Бриггс.

Бриггс был примерно того же возраста, что Либерман, грузный, некогда с накаченной грудью – позже, правда, основной вес Бриггса переместился ниже. На лбу сержанта было неприятное багровое родимое пятно, поменьше, чем у Горбачева, формой таинственным образом напоминавшее голову Боба Хоупа в профиль. У Нестора и прозвище было «Боб». Он жил один в квартире в паре кварталов от полицейского участка, работал за двоих и никогда не требовал денег за сверхурочные. Одинокое житье ему не нравилось. У зануды Бриггса не было друзей, но он помнил все и всех и потому служил одним из главных источников информации.

Спортивный клуб «Эмпайр» находился на Чикаго-авеню, достаточно далеко к западу, чтобы на него не распространялась атмосфера дешевого блеска Раш-стрит, и достаточно далеко к востоку, чтобы оказаться за пределами района, где после наступления темноты на улицу выходили только бродяги. Либерман бывал здесь раньше. Он уже проходил через двойные деревянные двери с изображением рукопожатия в боксерских перчатках над ними. Обнаженные кисти на картинке позволяли видеть, что одна рука черная, а другая белая.

Либерман проходил в эти двери, когда отец взял его в «Эмпайр» посмотреть, как тренируется Генри Армстронг.

– Это, – прошептал Гарри Либерман на ухо сыну, – лучший боец, который когда-либо жил на земле. – Конечно, Гарри Либерман сказал это на идише, что смутило его сына. Гарри немного говорил по-английски, и этого было достаточно, когда какой-нибудь гой, осматривавший достопримечательности в еврейском квартале, забредал в его магазин, чтобы купить хот-дог, газировку, пакетик чипсов или просто поглазеть по сторонам. Эйб не любил работать в магазине по воскресеньям. Ему нравились будничные вечера, постоянные посетители из местных жителей, нравился запах жареного лука, горячих булочек и сосисок, но он терпеть не мог пристальных взглядов покупателей и того, как они показывали пальцами на отцовскую ермолку, когда Гарри суетился вокруг гриля в воскресенье.

Эйб Либерман с ранних лет старался выглядеть сдержанным. Он часто смотрел на себя в зеркало, когда мыл руки за занавеской, отделявшей его, Мэйша и их отца от клиентов, покупавших за тридцать центов билет поближе к рингу в еврейском квартале и получавших вдобавок хот-дог, картошку и напиток. Перед зеркалом Эйб отрабатывал выражение приятной скуки. Это выражение он довел до совершенства, не расставался с ним, сделал своим.

Глянув на себя в большое зеркало на площадке у парадной двери в клуб, он увидел лицо далеко не молодого человека, который, казалось, знает жизнь гораздо лучше, чем Эйб Либерман.

Он открыл дверь, почувствовал запах пота и услышал трещотку легкой груши и звуки размеренных ударов по тяжелой. Крупные красные буквы на белом фоне взывали: «НЕ КУРИТЬ!», но Либерман знал, что в мире бокса завсегдатаи могли курить толстые сигары, где им заблагорассудится.

На втором ринге в темном углу клуба чернокожий тяжеловес в шортах и майке вел бой с тенью. На первом ринге, у ряда высоких, от пола до потолка, окон, седой старик в серой фуфайке колотил черенком метлы молодого парня в красном тренировочном костюме, боксерских перчатках и шлеме. Задача молодого человека состояла в том, чтобы руками отводить удары от лица. Он с ней прекрасно справлялся.

– Старик Макконнел насмотрелся «Карате-пацана» [27]27
  «Карате-пацан» («Karate Kid») – кинофильм режиссера Джона Авилдсена (1984 г.).


[Закрыть], – раздался голос рядом с Либерманом.

Либерман обернулся – это был Белый. Свой Белый есть почти в каждом боксерском клубе и гимнастическом зале. Этот обретался в «Эмпайр» с тех пор, как мэр Чермак получил пулю в 1930-е годы. Белый должен иметь плоский нос, невнятную речь и плохую память. Предполагается, что люди относятся к нему с юмором, но этот был не обычным Белым. Он появлялся на ринге с единственной целью – сказать старине Стерджу, как уложить противника. Этот Белый был философом, о котором десять лет назад писал чикагский журнал «Трибюн», бывшим адвокатом, который обожал бокс и, когда похоронил жену, продал свой дом и купил «Эмпайр». Белый знал о боксе все. Знал всех левшей в среднем весе, начиная с ирландца Джимми Моргана. Знал десять лучших боксеров по данным журнала «Ринг» на конец года во всех весовых категориях начиная с 1934 года – года своего рождения. Посмотрев, как боксирует спортсмен на тренировке, он мог сказать, ждет его на ринге победа или поражение. Но самое главное заключается в том, что Белый, который, возможно, сам наградил себя этим прозвищем, обеспечивал честность всех боев и чистоту своего клуба.

– Да это Либерман, – сказал Белый, глядя на Эйба. – Когда я тебя видел в последний раз, ты вел…

– Дело мерзавца, занимавшегося распространением героина, тренера-почасовика Санни Уоршама, – отозвался Либерман.

– Полутяж, – сказал Белый. – Тренер, паршивый тренер. В давние времена спарринговал с Леоном Спинксом. Отбывает пятилетний срок в Джолиете.

На Белом были джинсы, белая рубашка, шелковый галстук. Улыбнувшись, он протянул полицейскому руку. Либерман пожал ее.

– Рад тебя видеть, – сказал Белый. – Ты выбрал неудачное время. Нет хороших ребят.

– Мне нужен Силк. Я звонил примерно час назад, и мне сказали, что он здесь.

– В гардеробной, – подтвердил Белый. – Но и приди ты раньше, ничего стоящего бы не увидел. Эскамильо приберегает это для зрителей.

В клубе «Эмпайр» были и раздевалка, и гардеробная. Они ничем не отличались друг от друга, но гардеробная предназначалась для боксеров, которые считались первоклассными в данный момент, были таковыми в прошлом или имели реальные шансы войти в эту категорию в будущем.

– Каков он? – спросил Либерман.

Белый пожал плечами. Потом ответил:

– Умничает. – Парень на первом ринге застонал, получив удар черенком метлы в живот. – Слишком расчетливый. Гонится за внешним эффектом. Знает, что жизнь на ринге коротка, и ищет способы, как заработать вне бокса. Никакого безрассудства. Талантлив в полной мере. Прекрасно тренируется, но… Что ты собираешься делать?

– Когда и с кем он дерется? – спросил Либерман, наблюдая, как молодой латиноамериканец очень маленького роста с усиками колотит по тяжелой груше.

– Через три недели с самим Стикни Уэллесом на турнире сильнейших. Наш Эскамильо будет греметь какое-то время, но в долгосрочной перспективе… Забудь об этом.

– Спасибо, Белый, – сказал Либерман и направился к гардеробной.

– Есть у нас один в весе пера, на него стоит посмотреть, – крикнул Белый ему вслед. – Еврейский мальчишка, веришь ли? Из России. Яков Битт. Не слишком популярная весовая категория, но этот парень… За ним уже шесть нокаутов и только одно поражение. Он будет на разогреве перед матчем Силк – Уэллес.

Либерман помахал Белому и вошел в гардеробную, где увидел Эскамильо Силка в аккуратно отглаженных брюках, желтой рубашке с коротким рукавом и без единой складочки и в желто-серо-коричневом галстуке. Силк расчесывал волосы перед зеркалом над раковиной. С тех пор как Либерман побывал здесь в последний раз, пол застлали ковром. Либерману это не понравилось. «Эмпайр» превращался в одно из тех мест, которые рекламируют на телевидении.

– Настоящий шелк, – сказал Эскамильо, глядя на отражение Либермана в зеркале. – Ничего кричащего.

Он положил расческу в карман и повернулся к Либерману с безупречной белозубой улыбкой. Силк был примерно такого же роста и веса, как Эйб, однако распределялся вес иначе. Силк был подтянутым и мускулистым.

– Шелк, – повторил Силк, проводя большим пальцем по галстуку. – Фирменная вещь. Понимаете?

– Я видел первые четыре раунда твоего боя с Таем Тернером, – сказал Либерман.

– Да? – протянул Силк, проверяя складки на брюках. – Четыре раунда?

– Я был с парнем, который ушел, – сообщил Либерман, разглядывая комнату.

– Почему он ушел? – спросил Силк. – В пятом раунде я…

– Этого я не знаю, – ответил Либерман. – Он мне не сказал. Я следил за ним в связи с делом о наркотиках.

Улыбка не покинула лицо Эскамильо Силка, но она потускнела с двухсот пятидесяти до пятидесяти ватт.

– Я думал, вы – агент из И-эс-пи-эн [28]28
  И-эс-пи-эн (ESPN) – один из спортивных каналов кабельного телевидения, аббревиатура от Entertainment and Sports Programming Network.


[Закрыть], – заметил Силк. – Я его жду.

– Эстральда Вальдес мертва, – сообщил Либерман.

– Знаю, – сказал Силк. – Мне Белый сказал. Он прочел в газетах.

– Когда ты видел ее в последний раз? – спросил Либерман.

– Когда я?.. Стойте. Мне что, нужен адвокат? Вы хотите меня привлечь?

– Еще как, – ответил Либерман. – Я собираюсь запереть дверь и выбить из тебя признание. Так когда ты видел ее в последний раз?

– Какой сегодня день?

– Суббота.

– В прошлый понедельник, – ответил Силк. – Хотите сесть?

– Нет. Я хочу тебя слушать.

– В прошлый понедельник, – повторил Силк. – Я пригласил ее на обед в «Эскарго». Знаете «Эскарго»?

– Слышал.

– Обед с людьми Опры [29]29
  Имеется в виду Опра Уинфри, известная американская телеведущая, актриса, продюсер, общественный деятель, ведущая ток-шоу «Шоу Опры Уинфри».


[Закрыть]. Разговор шел о том, чтобы пригласить меня в шоу о красивых спортсменах и женщинах. Я и подумал, что Эстральда будет хорошо смотреться на этом обеде. Создаст настроение.

Силк рассмеялся.

– Может нам стоит продолжить разговор в другой раз, – заметил Либерман. – Я вижу, ты прямо-таки убит известием о смерти Эстральды.

– Вот что, приятель, – сказал Силк, поднимая вверх правую руку ладонью вперед, словно хотел соприкоснуться боксерскими перчатками с Либерманом перед началом боя. – Мне жаль, что кто-то ее укокошил. Она была дамочка что надо. Хорошая кожа. Любила свою работу. Хорошо смотрелась там, куда я ее водил. Но мы не говорили о квартирке в Оук-парке и сынишке по имени Карлос-младший.

– Карлос-младший? – переспросил Либерман.

– Мое настоящее имя Карлос, – сообщил Силк, засовывая большие пальцы за пояс. Либерман понял. Эскамильо, или Карлос, позировал. Он старался выглядеть, как мужчина на рекламе в «Джентльмен куотерли».

– Эскамильо – это тореадор из «Кармен», – объяснил Силк. – Все газеты знают, что мое настоящее имя Карлос Менденарес.

– Ценнейшая информация, – сказал Либерман. – Эстральда говорила тебе, что ее что-то тревожит? Какой-то клиент?

– Нет, – ответил Силк. – Говорила, что хочет вернуться в Техас, говорила… Да, звонила своей сестре и сказала ей что-то о каком-то Фрэнке. У меня хорошая память. Я над ней работаю. Прочел книгу этого, как его…

– Где эта сестра?

– Понятия не имею. – Силк ухмыльнулся, но эта ухмылка ему шла. – Она не сказала.

– Где живет мать Эстральды?

– Мать? Откуда мне знать, что у нее есть мать? – сказал Силк, придвинулся к Либерману и прошептал: – И кого это волнует?

– Меня, – заявил Либерман.

– Постойте-ка, – сказал Силк. – Она говорила, что ее сестру зовут Гваделупе, а парня, который написал книгу о памяти, зовут Лоррейн Лукас, что-то вроде этого. Теперь я могу уйти?

– Нет. Где ты был в пятницу вечером? Скажем, с десяти и дальше, за полночь?

– Так я и знал. – Силк заложил руки за голову, будто собирался сесть на пол для сеанса психотерапии. – Вы ищете козла отмщения.

– Козла отпущения, – поправил Либерман.

Силк вынул из кармана миниатюрную записную книжку в белом переплете и маленькую ручку. Записывая слова, он шевелил губами: «Козел отпущения».

– Спасибо, – поблагодарил Силк, убирая ручку и записную книжку. – Я родился в Хуаресе. Слышите акцент?

– Нет. Ты красноречив.

– Красноречив?

– Хорошо говоришь. Продолжай, а слово «красноречивый» запишешь в свою книжку, когда останешься один. Вечер пятницы. С десяти до полуночи.

– Был дома с женой и детьми, – ответил Силк. – Спросите у них. Спросите у тещи и ее хахаля. Они там тоже были. Мы смотрели видео. Фильм Вуди Аллена.

– Жаль, что Эстральда не могла так же проводить время, – сказал Либерман.

Силк потряс головой:

– Я не выставляю это напоказ. У меня есть имидж. Понимаете, о чем я? Я не могу быть папашей с детьми, который приходит домой и со своей женушкой смотрит по телевизору фильм с Клинтом Иствудом. Когда ты известен, тебя замечают.

– Мой зять называет это тавтологией, – сообщил Либерман. – Я произнесу это слово для тебя по буквам. Посмотри его в словаре. И не забудь про другое – «красноречивый». А сейчас можешь идти.

– Да я уже опоздал, – сказал Силк, направляясь к двери гардеробной.

– Мы еще поговорим, – пообещал Либерман с едва заметной улыбкой.

– А как вам показались те четыре раунда с Тернером?

– Ты был романтичен, – ответил Либерман.

– Спасибо, – поблагодарил Силк, оглядываясь в поисках зеркала и найдя его на стене у двери. – Надеюсь, вы найдете парня, который пришил Эстральду. Классная была телка.

С этим панегириком на устах Силк вышел. Он не слышал, что Либерман ответил: «Знаю».

Либерман пришел в «Ти энд Эл» к четырем. Была суббота. Темное небо грозило дождем, но пока не выпало ни капли. Часть старых хрычей, считающая себя атеистами, уже собралась в кабинке, где ранее сидели Либерман, Хэнраган и Эстральда Вальдес. Большинству же хрычей пришлось остаться дома или пойти в синагогу. Эл Блумбах, брат Герт, устроил собрание атеистов вместе с Морри Столцером и Хауи Чэнем. Хауи, строго говоря, не был атеистом, но какой бы религии он ни придерживался, она не предполагала служб по субботам.

В другой кабинке сидели двое мужчин и женщина. Они говорили по-русски. Русские стали селиться в этом районе, что само по себе не вызывало возражений, но они обманули ожидания старожилов. Акцент вновь прибывших наталкивал на мысль, что они говорят на идише. Но на самом деле никто из них идиша не знал. Поскольку они были евреями, старожилы считали их религиозными. Однако таких оказалось немного. Приток евреев из России начался лет восемь назад, но старожилы так к этому и не привыкли. Что касается Либермана, то, по его мнению, для района стало благом, что в нем поселились русские. Большинство из них получили хорошее образование. Преступников среди них было мало. Они стремились слиться со старожилами, разбогатеть или хотя бы приобрести дом в Гленвью.

Мэйш разговаривал с поваром Мануэлем, седым мужчиной маленького роста, который научился готовить еврейские блюда, когда работал помощником официанта в ресторане «Бейгл» и проявил похвальную наблюдательность. Мэйш увидел брата и кивнул ему:

– Кофе?

– Почему бы нет? – ответил Либерман, в свою очередь кивнув сидевшему в кабинке Элу Блумбаху. Он устроился в конце стойки рядом с кассой неподалеку от русских. Прогремел гром. Либерман повернулся посмотреть, не начался ли дождь. И хотя с неба не лилось, создавалось впечатление, что сейчас не день, а глубокая ночь.

Мэйш принес кофе и большой бумажный пакет, который положил на стойку рядом с чашкой.

– Отварная говядина, лососина, сливочный сыр, бублики с чесноком, луком и кунжутом и три копчушки, – сказал он.

– Сколько? – спросил Либерман.

– Ты выиграл пятидесятый приз Издательской расчетной палаты, – сказал Мэйш, вытирая руки о фартук. – Заказ навынос от закусочной «Ти энд Эл». Скажи Лайзе, что это от дяди Мэйша. Возвысь меня в ее глазах за несколько долларов.

– Будет сделано, – пообещал Либерман, отхлебнув кофе.

– Хочешь, включу радио? Наши играют с «Джайентс». Начал игру Сатклифф. Она вряд ли закончилась.

– Я бы хотел, – сказал Либерман, – но мне надо домой.

В прошлом году Либерман взял внука Барри на игру с участием «Кабс». Бесплатные пропуска ему дал старый приятель, который работал в офисе клуба «Кабс». Игру против «Мец» начинал Рик Сатклифф. Барри и Эйб сидели в первом ряду на стороне третьей базы, где Сатклифф разогревался. На Барри была шапка с надписью «Кабс» и перчатка игрока внутреннего поля. Сатклифф подошел к Барри и бросил ему мяч. С этого момента Барри считал, что Рик Сатклифф, который, между прочим, прошел дистанцию и выиграл со счетом 3:2, свободен от любых прегрешений.

Русские в кабинке над чем-то засмеялись. Либерман пил кофе и смотрел на них. Запах, исходивший от лежавшего рядом бумажного пакета, пробуждал воспоминания.

– Жаль эту женщину, – заметил Мэйш. – Заметь, я сказал «женщину». Я становлюсь современным, не то что старые хрычи. Ведь не сказал же я «девушку». Не поздно учиться и в шестьдесят шесть. Йетта все время мне это твердит.

– Тебе не шестьдесят шесть, Мэйш, – возразил Либерман, допивая кофе. – Тебе шестнадцать, мне десять, и Вилли Брохеску собирается отлупить меня по дороге домой из школы за фабрикой Куппенхеймера. А ты бежишь за ним, вспотев после баскетбола, и прыгаешь ему на спину. Вышиб из него дух, засадил по роже учебником по математике.

– Ученой книгой, – сказал Мэйш, глядя в пространство.

– Словно вчера все было. Ты сломал ему нос и руку. И тебя на месяц исключили из школы.

– Славный был месяц, – сказал Мэйш. – Хочешь напомнить мне добрые старые времена, Аврум? Не так уж они были хороши. Тесная квартирка, полная людей и крыс. Польские мальчишки, ждущие на другой стороне Девятнадцатой улицы. Черные ребята на Кроуфорд-стрит так и смотрят, не перейдешь ли ты на их сторону. Чуть ли не картой приходилось пользоваться, чтобы безопасно добираться до Института еврейского народа на Дуглас-стрит. Эти добрые старые времена, слава Богу, прошли.

– Мэйш, – позвал Эл Блумбах, – налей-ка еще кофе.

Мэйш кивнул. Тучи еще сгустились, рокотал гром.

– Как у Йетты с почкой? – спросил Либерман.

– Пока работает, – ответил Мэйш, направляясь к кофейнику.

– Завтра зайду, – пообещал Либерман. Он встал и взял свой пакет.

Мэйш кивнул и двинулся с кофейником к кабинке, где сидели атеисты.

Дождь хлынул, когда Либерман вышел на улицу. Перед «Кореан девон телевижн – Ремонт видеомагнитофонов» и магазином «Доллар», владельцем которых был Ким, расправили свои складки навесы. Братья Писток заносили в помещение лотки с фруктами, и кто-то наблюдал в дверной проем, как Эйб Либерман медленно идет к своему «бьюику» и садится в него. Либерман поправил зеркало заднего обзора, чтобы увидеть этого наблюдателя в дверях между «Игрушками со скидкой» и «Миром животных», но кто бы это ни был, он остался далеко позади, укрывшись за игорным салоном «Нинтендо» и грязным окном. И тот же человек раньше стоял у полицейского участка на Кларк-стрит, когда Либерман выходил оттуда.

Эйб включил дворники и выехал на улицу. Облака взрывались дождем, как воздушные шары, полные воды. Мужчина, стоявший в дверном проеме, побежал к стоявшей неподалеку машине. Либерман мог быстро повернуть налево и еще раз налево, в переулок рядом с парикмахерской, чтобы избавиться от «хвоста», но это не имело смысла. Человек знал, где Либерман работает и где живет. Это мог быть тот же мужчина, что четыре раза звонил Либерману по поводу «того, что произошло с ней вчера». Не исключались и другие варианты. Этот мог быть любой из десятков людей, которых Либерман упрятал в тюрьму или за которыми следил за четверть века.