Текст книги "Ошибка Либермана"

Автор книги: Стюарт Мелвин Камински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

4

Либерман остановился перед своим домом около трех ночи и припарковался у пожарного крана, на единственном свободном месте. Таково преимущество работы полицейским. У Либермана был гараж за домом, но он был полон всякого хлама, который Эйб планировал выбросить, раздать благотворительным организациям или задвинуть в угол, прежде чем наступит зима.

Он поднялся по трем ступенькам, коснулся мезузы [20]20
  Футляр на притолоке двери со стихами из Торы.


[Закрыть]на двери, вставил в замок ключ и повернул его, стараясь как можно меньше шуметь. Составление отчета заняло больше времени, чем он рассчитывал. Чтобы прикрыть себя и Хэнрагана, потребовалось много чего – правда, без грубой лжи. Там было несколько моментов, прицепившись к которым Хьюз мог уличить их, но Либерман превзошел себя: он составил длиннющий – на шести страницах – отчет в надежде, что Хьюз бегло просмотрит, а внимательно читать не станет. Надежда была слабая, но такая возможность существовала, и Либерман не хотел ее упускать.

Он тихо закрыл за собой дверь. Барри и Мелисса спали в гостиной. Мелисса – на раскладушке, Барри – в красном спальном мешке на полу. Была суббота. Барри утром не надо идти в летнюю школу, а Мелиссе – в дневной лагерь. Лайза, с ее всегдашним научным подходом, выбрала удачный день недели, чтобы уйти от мужа.

Либерман снял туфли, сунул их под мышку и направился мимо столовой к спальне. Он решил не чистить зубы и не бриться – разденется в темноте и…

– Папа?

Лайза сидела за столом в кухне и шепотом позвала его, когда он проходил мимо. Либерман остановился. На кухне горел только ночник. Эйб вошел в кухню, закрыл дверь, включил свет и посмотрел на дочь.

На Лайзе был розовый халат с воротником, отделанным рюшем. Темные волосы забраны в узел на затылке. Перед ней стояли стакан молока и тарелка с песочным печеньем. Она макала печенье в молоко, как всегда делала в детстве.

Либерман поставил туфли на пол у двери, подошел к холодильнику, вынул коробку с синтетическими сливками, взял стакан, сел за стол напротив дочери и потянулся за печеньем.

– Мама спит, – сообщила Лайза.

– Хотелось бы надеяться, – сказал он, прожевывая кусок размоченного в сливках печенья.

– У тебя убийство?

– Да.

– Хочешь рассказать мне об этом?

– Нет, – ответил он. – Давай поговорим о тебе.

И в течение следующего часа они шептались о неоправдавшихся мечтах Лайзы, ее разбитых иллюзиях, разочарованиях, воспоминаниях и страхах перед будущим. Либерман ел печенье, практически ничего не говорил, кивал в нужных местах и внимательно слушал. В монологе дочери были несообразности. Либерман научился замечать их в показаниях людей. Звучали протесты, возможно чуть-чуть слишком искренние, чуть-чуть слишком эмоциональные. Отчасти интуитивно, но преимущественно из опыта он знал: указывать на слабые места в показаниях подозреваемой нет смысла, иначе ты рискуешь оттолкнуть ее. Нередко пойти на отчуждение было правильным шагом, но только не с его дочерью, поэтому он слушал, мысленно брал на заметку, боролся со сном, старался добиться, чтобы воспоминание об Эстральде в черном мешке с молнией не преследовало его, и находил утешение в сложной и запутанной истории семейной жизни Лайзы. Он знал причину. То, что произошло с Эстральдой Вальдес, было хаосом. Убийство было хаосом. А семейные ссоры, даже развод – это часть нормального мира. Слова Лайзы стали формулой, как восхваления Бога в пятницу вечером.

Когда к четырем утра она утомилась, Либерман сказал, что они поговорят позже, но не завтра. Завтра уже наступило, оно длилось уже четыре часа. Он поцеловал дочь в лоб и пошел спать, а она вымыла стаканы и убрала оставшееся печенье.

Бесс пошевелилась, когда Либерман снял кобуру с пистолетом, повесил ее на ночник, который жена оставила включенным для него, а пистолет положил в ящик около кровати. Он запер ящик, повесил ключ на крючок в изголовье кровати, разделся и надел пижаму, приготовленную Бесс. Потом лег в постель. Кондиционер успокаивающе жужжал. Его недавно отремонтировали, хотя мастер не обещал, что он проработает до следующего года.

Либерман выключил ночник и какое-то время просто лежал. Он сощурил глаза, чтобы лучше разглядеть подсвеченные красные цифры на часах, стоявших на туалетном столике. У него оставалось около трех часов на сон, и он был уверен, что не заснет. Но он ошибся.

Ему приснился сон. Правда, по обыкновению открыв глаза в семь утра, он его уже не помнил, но определенно знал: сон был, причем плохой.

Либерман встал с постели, поцеловал Бесс и пошел в ванную. Там он принял душ и побрился, затем надел чистую рубашку и галстук, выбрал синие брюки и любимый серый пиджак. Глянув в зеркало, он увидел крайне утомленного человека, который словно только-только вернулся с похорон.

Лайза спала в своей прежней комнате. Дверь была закрыта. Либерман направился к выходу с туфлями в руках. Потом остановился, чтобы обуться.

– Дедушка, – раздался голос Барри.

– Как дела, пират? – прошептал Либерман.

– Не надо шептать, – сказал Барри. – Мелисса только притворяется, что спит.

– Я не притворяюсь, – возразила Мелисса, глаза у которой были плотно закрыты.

– Ты на работу? – спросил Барри.

– На ежегодный медосмотр, а потом на работу, – ответил Либерман, глядя на внука, который сидел на полу. Барри был очень похож на отца, а значит, ни в малейшей степени не напоминал еврея. Волосы у него золотистые, как кукуруза, и прямые. Ростом он почти догнал отца и уже превзошел деда. Либерман подумал, что Барри похож на Спенсера Трейси в молодости.

– Ты знаешь, что произошло? – спросил Барри. – Между мамой и папой?

– Не всё, – ответил Либерман.

– Они говорят о разводе, – произнесла Мелисса все еще с закрытыми глазами. Девочка была так похожа на Лайзу, что у Либермана защемило сердце.

– Ну мы еще посмотрим, – сказал он.

– Ты не передумал идти на игру в понедельник? – спросил Барри.

– Не передумал, – ответил Либерман.

– А я пойду? – спросила Мелисса.

– Ты же бейсбол не любишь, – простонал Барри.

– Я люблю бейсбол, – заявила Мелисса. – Майкла Джордана.

– Он баскетболист, дура, – сказал Барри.

– Если мама разрешит, то пойдешь, – пообещал Либерман.

Барри снова застонал.

– Она станет проситься домой на третьей подаче, – вздохнул он.

– Не буду, – сказала Мелисса. – Я обещаю. У них там продают хот-доги.

– Что ты сейчас расследуешь, дедушка? – спросил Барри. Сестра ему надоела.

– Убийство, – ответил Либерман.

– Расскажешь мне потом? – спросил Барри.

– И мне тоже. – Глаза Мелисса так и не открыла. – А когда вернешься, принесешь бублики и сливочный сыр от дяди Мэйша?

– Это воскресная еда, глупая, – сказал Барри.

– Я не глупая, – возразила Мелисса. – Я буду спать. Разбуди меня, когда начнется «Порки» [21]21
  «У Порки» – кинокомедия о подростках, снятая в 1982 г., с двумя продолжениями («У Порки-2», 1983 г. и «Месть Порки», 1985 г.). Порки – имя владельца ночного клуба.


[Закрыть].

– Ну, я пошел, – сказал Либерман. – Бублики и сыр принесу.

Солнечное и теплое раннее утро обещало влажный и жаркий августовский день, характерный для Чикаго.

Либерман посмотрел на часы. Можно не спешить. Вместо того чтобы двинуться по Петерсон-стрит на восток, от центра, он поехал на юг по Калифорния-стрит, миновал двадцать кварталов, повернул на запад и направился к Кедзи. Там свернул к югу в поисках дома 4851, где надеялся застать Фрэнсиса Дюпри. Таксист, посадивший в свою машину женщину, выдававшую себя за Эстральду Вальдес, жил в Олбани-парк, прежнем районе Либермана. Первая забегаловка Мэйша на десять мест находилась в нескольких кварталах отсюда. Отец до их рождения владел маленьким ателье мужской одежды на Лоуренс-стрит, тоже в этом районе. Синагога Мир Шавот первоначально находилась в четырех кварталах от мастерской по обтяжке мебели, перед которой Либерман припарковал сейчас свою машину.

Теперь в этом районе жили преимущественно выходцы из Юго-Восточной Азии, несколько бедных евреев из России, горстка гаитян, выходцев с Ямайки и даже кажунов, как Дюпри. Местный совет Олбани-парк возглавлял независимый депутат Лестер Сакс, которого четыре раза переизбирали значительным большинством голосов в этом районе, где явка избирателей была чуть ли не самой низкой в городе. Городские власти полагали бессмысленными какие-либо переговоры с Саксом, не имеющим опоры в верхах, а потому Кедзи-авеню летом в последнюю очередь подметали, а зимой – очищали от снега. О переулках и говорить не стоит.

Дом номер 4851 Либерман отыскал между киоском, торгующим хот-догами, из которого несло вчерашним жареным луком, и лавкой букиниста, где в витрине стояли книги на иностранных языках. Фамилия Дюпри была написана карандашом на одном из почтовых ящиков сразу же за входной дверью. Пятеро других жильцов, квартиры которых находились над магазинами, написали свои фамилии самыми разными способами: от угловатых заглавных букв, нарисованных цветным мелком, до арабской вязи.

Либерман нажал на кнопку. Ему показалось, что он услышал отдаленный звонок. Ответа не последовало. Он повторил попытку – где-то открылась дверь и послышались шаги: по лестнице спускался человек. Либерман подошел к внутренней двери подъезда и посмотрел через грязное стекло. Тощий босой человек в серо-черном халате появился на ступеньках.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Фрэнсис Дюпри?

– Ну?

Либерман показал свой жетон.

– Входите, – сказал Дюпри. – Эта чертова дверь не запирается.

Либерман стал подниматься по ступенькам вслед за Дюпри. Тот двигался медленно, потом закашлялся и вошел в открытую дверь квартиры на втором этаже. Либерман последовал за ним. Дюпри закрыл дверь, задвинул засов и накинул цепочку.

– Что скажете? – спросил Дюпри, оглядывая свою комнату.

Либерман посмотрел на Дюпри и подумал, что тому около пятидесяти, возможно, чуть меньше. Жизнь его здорово побила. Кожа нечистая, глаза слезятся, волосы желтые с проседью, – видимо, когда-то он их красил, но потом перестал. Комната вполне опрятная, мебель разномастная, дешевая – если такую увезет с собой очередной жилец, ее можно будет заменить за несколько долларов.

На столе маленький телевизор, в углу неубранная постель. Один предмет в комнате показался Либерману неожиданным: на столике с хромированными ножками и треснувшей столешницей из белого пластика лежала скрипка, поблескивая лаком.

– Играете? – спросил Либерман.

– Когда-то играл в любительском оркестре, – ответил Дюпри, тщетно пытаясь пригладить волосы. – Зарабатывать не удавалось, но получал удовольствие, знаете ли. А потом со мной случилось вот что. – Он поднял левую руку, на которой отсутствовали мизинец и безымянный палец. – Так что приличную вещь не осилить, – добавил Дюпри. – Играю немного для себя. Только я что-то разболтался, а у вас ведь есть вопросы. Хотите что-нибудь узнать о пассажирке, которую я подвозил прошлой ночью, верно? Мне диспетчер звонил. Сказал, что-то там непонятное происходит. Может, сядете? Пива хотите?

– Нет, спасибо. Прошлой ночью убили женщину, – сказал Либерман.

– Это как-то связано с моей пассажиркой? – спросил Дюпри. Он тронул скрипку и сел на кухонный столик. Колени у него были в шишках, а на лодыжках проступали следы укусов. Либерману приходилось и раньше видеть укусы блох.

– Где вы забрали ее сумки? – спросил Либерман. – На каком этаже?

– Точно не помню, – ответил таксист, глядя на свои ступни и шевеля пальцами ног. – Вроде бы на шестом. Она вынесла их из квартиры до того, как я подошел к двери. Сказала, что спешит. Я довез ее до угла Лоуренс и Бродвея. Она рассчиталась, дала чаевые и не сказала ни одного лишнего слова.

– Говорила с акцентом?

– Нет, она говорила… знаете, вроде как вы, – ответил Дюпри. – Мне иногда кажется, что у меня артрит пальцев на ногах из-за моей работы. Жму на педали, и ноги потеют.

– Вряд ли у вас артрит оттого, что ноги потеют, – заметил Либерман. – Но от машины, пожалуй, возможно… У меня то же самое с коленями – оттого, что хожу много.

– Вы так считаете? – спросил Дюпри, словно ожидая подтверждения от специалиста.

– Именно так, – сказал Либерман. – А вы смогли бы узнать эту женщину, если бы увидели ее снова?

– Право, не знаю, может, и смог бы, – ответил Дюпри, пожав плечами. – На ней была большая шляпа, вот такая. – Он показал размер полей. – И темные очки. Красивая, наверно. От нее очень хорошо пахло. Духи я бы узнал.

– Спасибо, – сказал Либерман. – Мы, возможно, обратимся к вам снова.

Дюпри опять прикоснулся к скрипке.

– Я буду здесь или в машине, – сообщил он. – Больше мне и быть-то негде.

Либерман убрал записную книжку и вышел на Кедзи. Он посмотрел на часы и сел в машину.

Кабинет доктора Эрнста Хартмана находился вдали от центра, на Брин-Мор, рядом с остановкой надземки. В ожидании приема или результатов анализов пациенты могли развлекаться, созерцая происходящее поблизости. Поезда, громыхая, проносились перед самыми окнами, и какая-нибудь наблюдательная женщина, страдающая простудой, или господин с пороком сердца могли при случае увидеть на платформе какого-нибудь дерзкого грабителя в черном или, скорее, шустрого карманника.

Кабинет у Хартмана был небольшой и старый, в нем пахло подгнившим деревом. Припарковаться рядом было проблемой даже для полицейского, и в приемной стояло всего четыре стула. Другие кабинеты Хартмана находились в «Фулбрайт билдинг» на Уэкер-драйв и в «Карлсон билдинг» в Эванстоне напротив библиотеки. Что касается кабинета на Брин-Мор, то он предназначался главным образом для полицейских и грел душу доктора мыслью, что он не чужд благотворительности. Либерман опоздал на пять минут, сдал анализы, что заняло еще пятнадцать минут, после чего Хартман предложил ему сесть.

– Результаты, – сказал Хартман, входя в находившуюся рядом со смотровой маленькую комнату, где сидел Либерман, проглядывая статью о принцессе Ди в старом номере журнала «Пипл».

Поезд надземки с грохотом прибыл на станцию. Либерман посмотрел на сидевшего за столом напротив него Хартмана, который в свои сорок лет явно набрал лишний вес. Редкие волосы доктора были зачесаны на лоб, как у карикатурного Наполеона, на его лице всегда играла ободряющая улыбка – даже когда он сообщал пациенту о неоперабельной опухоли или неизлечимой болезни. Поверх костюма Хартман носил голубой халат. Он походил не столько на врача, сколько на актера, который собирается сняться в рекламе средства от изжоги.

Позади стола, за которым сидел доктор, висел экран, к которому он сейчас прикреплял рентгеновские снимки самых сокровенных внутренних органов Либермана. Покончив с этим, Хартман сел на вращающееся кресло и стал изучать их.

– М-да, – сказал доктор. – Смотрите, вон там.

Либерман посмотрел в указанном направлении.

– Что там?

– Колени, оба колена. Суставы поражены артритом. Белое вещество между костями – это соединительная ткань. Вот здесь. Она износилась.

– Я знаю, – сказал Либерман. – Вы мне говорили это в прошлом году.

– В этом году стало немного хуже. Не сильно, но хуже. Колени болят?

– Когда много хожу, – ответил Либерман.

– Приходится много ходить?

– Бывает.

– Весьма неблагоприятно для таких коленей, – заметил доктор, глядя на Либермана. – В волейбол, баскетбол не играете? Трусцой не бегаете? Чем-нибудь в этом роде занимаетесь?

– Нет.

– Это правильно. Но я не исключаю, что вам понадобится операция, – предупредил Хартман, снова поворачиваясь к рентгеновским снимкам.

– Когда?

– Кто знает, – ответил врач. – Когда начнутся боли, когда это будет мешать вам ходить. Через десять лет, возможно, двадцать. А может быть, никогда, если ситуация не станет уж очень скверной и если вы не будете давать коленям чрезмерные нагрузки.

– Что еще скажете?

– За давлением вы следите, – сказал Хартман, глядя на листок с результатами обследования. – «Тенормин» принимаете каждое утро?

– Каждое утро, – подтвердил Либерман.

– Фермент печени… У вас по-прежнему положительная реакция на гепатит. Печень немного увеличена.

– Все это у меня уже тридцать лет.

– Возможно, так и останется до конца жизни, – сказал Хартман. – Вы не можете сдавать кровь как донор.

– Но мне переливать кровь можно?

– А вы в этом нуждаетесь?

– Что там еще?

– Посмотрим, – сказал доктор. – Вырост на кости мизинца левой руки. Это видно на снимке. Вам следовало заняться этим, когда вы его заполучили.

– Это случилось в 1969 году, – сообщил Либерман. – Я сломал палец, преследуя женщину, которую звали…

– Я ничего не буду предпринимать по этому поводу, поскольку вас, по-видимому, не беспокоит, что палец не сгибается, – проговорил врач, глядя на снимок.

– Продолжайте.

– Сердце в порядке. Легкие в порядке. Вы как-то тренируетесь?

– Нет.

– Я тоже, – признался Хартман. – А надо бы. Я имею в виду – мне. Обмен веществ. У вас растет маленький животик, но вес хороший. Верхний отдел позвоночника все еще беспокоит?

– Когда становится холодно.

– Аллергия прежняя, – сказал доктор, глядя в конец памятки. – Непереносимость молока.

– Я его больше не пью, – солгал Либерман.

– Ну, вот так, – подытожил Хартман, поднимаясь. – Учитывая климат, ваши возраст и профессию, можно сказать, что вы здоровы. Мой вам совет: когда достигнете пенсионного возраста, продайте все имущество и перебирайтесь во Флориду. Я слышал, что в Форт-Майерсе дома по-прежнему дешевые. Сам я собираюсь поступить именно так.

– Я подумаю об этом, – пообещал Либерман, тоже вставая. – Можно задать вопрос?

– Задавайте. У меня осталось только несколько благотворительных осмотров.

– Хэнраган уже приходил к вам? – спросил Либерман.

Хартман снял рентгеновские снимки со светящегося экрана и выключил его.

– Хэнраган, – сказал доктор, поворачиваясь к пациенту. – Хэнраган. Да, приходил.

– Он мой напарник.

– Да-да, помню. Я посоветовал ему следить за печенью, за весом и за душевным состоянием. Предложил ему сесть на диету, отказаться от алкоголя и записаться на прием к психологу полицейского управления. Я также подчеркнул, что в этом году он решает сам, как ему поступить, но, если он моим советам не последует и доживет до будущего года, я напишу ему такую рекомендацию официально. Вы это хотели узнать?

– Именно это.

Визит к Хартману занял меньше времени, чем рассчитывал Либерман. Поскольку у него еще оставалось время, Либерман проехал около десяти кварталов на юг до Уилсона, а затем свернул от озера на улицу-тупик в Рейвенс-вуде, где находился дом Хэнрагана. На улице играли дети. Либерман поднялся по ступенькам и постучал в дверь. За каждое третье слово, слетавшее с губ этих детей – им и десяти еще не было, – полвека назад мама Либермана их бы нещадно выпорола.

Хэнраган открыл дверь, только когда Либерман постучал во второй раз. Свежевыбритый, в чистой рубашке и галстуке, Билл недавно вышел из душа. Его состояние выдавали только розовое лицо и налитые кровью глаза.

– Входи, – сказал он, отступая от двери. – Я напою тебя кофе.

Либерман вошел. Он был в этом доме лет пять назад, не меньше, когда там еще жила Морин. Дом, как и Хэнраган, удивил его – незахламленный, чистый. Они перешли в кухню, где кипел кофейник.

– У тебя уютно, – сказал Либерман. Он взял чашку с горячим кофе и заметил, что сушилка для посуды пуста.

– Абрахам, – произнес Хэнраган, – я знаю, что у тебя на уме. Ты ожидал увидеть меня с похмелья, а вместо дома – вонючую помойку или что-то вроде жилища полицейского из телесериала.

– Хороший кофе, – заметил Либерман. На столешнице не было ни пятнышка.

– Я поддерживаю в доме порядок, – сказал Хэнраган, оглядывая кухню, и отхлебнул кофе. – Стираю белье, меняю его, чищу ковры. Миссис Бойер приходит каждые две недели. Это моя терапия, Ребе. Мне кажется: а вдруг в один прекрасный вечер в дверь постучит Морин, а у меня тут кастрюля тушеного мяса, которое я сам приготовил… Я стал неплохим поваром… Ну ты представляешь себе эту картину.

– Да, – подтвердил Либерман.

– Если я позволю, чтобы здесь все пришло в упадок, то вот-вот и сам опущусь. – Хэнраган допил кофе, подошел к раковине, вымыл чашку жидкостью «Пальмолив», прополоскал ее и убрал в посудомоечную машину.

– Я прямо от Хартмана, – сказал Либерман, тоже допив кофе. – По его мнению, если не считать больных коленей, давления, скрюченной спины, негнущегося пальца и слабого желудка, я сгожусь еще на один год.

– Никогда в этом не сомневался, – заметил Хэнраган, улыбнулся и взял у Либермана пустую чашку.

– Он сказал, что тебе следует показаться психиатру.

– Я в них не верю, – проговорил Хэнраган. – А если верю, то меньше, чем в Бога моих предков. Давай сменим тему.

– Новая тема – это прошлая ночь. Что ты чувствуешь?

– Ответственность. И не хочу потерять это чувство. Я не нашел нашего друга Бродягу Жюля. Искал примерно до трех ночи. Пришел домой и лег спать трезвым. Я устал, но готов работать.

– А со мной дочь разговаривала до пятого часа, – сказал Либерман. – Я устал и не знаю, насколько готов работать, но я на ходу. Пошли.

Они сели каждый в свою машину и приехали к участку на Кларк-стрит в десять без малого. Воскресенье выдалось беспокойным. Выстроилась целая очередь жалобщиков. В помещении для инструктажа было полно латино-американцев из ближайших улиц. Они сидели молча – то ли от испуга, то ли от ярости.

У Мела Хобсона был такой вид, будто он сейчас взорвется. Последний раз такой срыв произошел зимой, когда он чуть не оторвал ухо уличному грабителю по имени Джонас, который не захотел отвечать на вопросы для протокола. Аллен Бутс и Джоанна Мишковски беседовали в углу с напуганной чернокожей девушкой, а та не сводила глаз с не менее испуганного чернокожего парня, который был прикован наручниками к скамейке у противоположной стены.

– Сообщения о звонках на вашем столе, – сказала Конни Пэриш, прикрывая ладонью трубку. – И предварительный отчет о вскрытии.

– Хороша прическа, – отреагировал Либерман. – Просто класс.

Одетая в безупречно сшитую форму, Конни улыбнулась, коснулась крашеных соломенных волос и вернулась к своим делам. Либерман разговаривал по телефону, стоявшему на его столе, и одновременно читал отчет о вскрытии тела Эстральды Вальдес, когда вошел Хэнраган. Эйб помахал ему рукой.

– Хорошо, – услышал Хэнраган, направляясь к напарнику. – Я тебя слышу, Сол. Ты прав… Я не знаю… Кто знает? Ты хоть представляешь, где он может быть?.. Я постараюсь. Возможно, мне понадобятся твои показания… У Мэйша все отлично. Его сын, мой племянник Джо, помнишь? Адвокат, баллотируется на олдермена. Почему разыгрываю? Оставайся на связи… Бесс обрадуется… Меня может не быть дома, но газон ты увидишь… Ну пока, приглядывай за зятем.

Либерман повесил трубку и посмотрел на свои записи. Он рассказал Хэнрагану все, что узнал, и дал ему отчет о вскрытии. Затем они вместе вышли в коридор и поднялись и кабинет Хьюза. Хэнраган постучал. Либерман открыл дверь, и Хьюз посмотрел на них, оторвавшись от отчета, который читал. Комната походила скорее на кабинет бухгалтера или члена комитета по опеке, чем капитана полиции. Мебель темного дерева, пожертвованная благодарными предприятиями и конторами района, выглядела мрачной. Полки были заполнены томами инструкций, книгами по юриспруденции, справочными изданиями. Одну стену занимало венецианское окно, выходившее на стоянку автомобилей, благодаря чему Хьюз мог видеть, как приезжают и уезжают его подчиненные. На остальных трех стенах, выкрашенных в белый цвет, висело по одной фотографии. На снимке за спиной Хьюза хозяин кабинета стоял рядом с ныне покойным мэром Вашингтоном, который обнимал его левой рукой за плечи, а правой стискивал ладонь капитана. На фотографии, висевшей на ближайшей к коридору стене, Хьюз был запечатлен в вечернем костюме в обществе сенатора Теда Кеннеди на заседании по сбору средств для Демократической партии.

Фотография на стене напротив стола Хьюза изображала первую полосу чикагской «Сан таймс» за 16 марта 1969 года с крупным снимком Хьюза и бросавшимся в глаза заголовком: ПОЛИЦЕЙСКИЙ В ОДИНОЧКУ ОДОЛЕЛ БАНДУ. В ПЕРЕСТРЕЛКЕ ДВОЕ УБИТЫ, ШЕСТЕРО РАНЕНЫ.

Это производило впечатление. Так и было задумано. Либерман и Хэнраган опустились на стулья напротив Хьюза.

– Я прочел, – сказал Хьюз, положив отчет на чистый стол и постучав по бумаге пальцем. – Здесь нет ничего существенного. Где находится упомянутый вами Жюль Ван Бибер? Он уже задержан?

– Нет, – ответил Либерман. – Но мы только что получили сообщение от сотрудника службы ландшафтного благоустройства, который заявил, что сегодня утром нашел человека, соответствующего описанию Ван Бибера, в своем грузовике, который стоял под окнами жертвы. Он держал в руках настольную лампу и сообщил, что упал с балкона. Он рассказал довольно странную историю.

– Вы хотите сказать, что Ван Бибер упал с балкона Вальдес и остался цел и невредим? – спросил Хьюз.

– Упал или спрыгнул, – уточнил Либерман. – Приземлился на мешки с травой и листьями.

– Ну, мне доводилось слышать и более странные истории, – заметил Хьюз, глядя на Хэнрагана, который неловко поежился. – Так арестуйте его, и дело с концом. Не велика трудность изловить бездомного психа.

– Как все это восприняла ваша жена, капитан? – поинтересовался Либерман.

– С моей женой все прекрасно. Она по-прежнему хочет переехать. Отловите парня поскорее, и мы еще сможем продать квартиру, – сказал Хьюз. – Действуйте быстро, вытяните из него признание, и этот дерьмовый отчет получит мое благословение без рекомендации о расследовании дисциплинарной комиссией. «Быстро» означает «сегодня». Мы понимаем друг друга?

– Да, – ответил Либерман. – У нас есть предварительный отчет о вскрытии. Восемь глубоких ран в брюшной полости. Лезвие ножа тонкое, длина около пятнадцати сантиметров длиной. Орудия убийства в квартире не нашли. Тони и ребята, собиравшие улики, говорят, что там не было ни денег, ни банковской книжки, ни записной книжки с адресами.

– Я видел их отчеты, – сообщил Хьюз. – Помните, что я сказал прошлой ночью? Это дело – ваше. Найдите Ван Бибера, спросите, что он сделал с ножом, или что там у него было, и арестуйте его. А у меня полно своей работы.

Хьюз поднял телефонную трубку и посмотрел на двух детективов. Те встали и пошли к двери.

– Похоже, он не слишком нас любит, – заметил Хэнраган, когда они вышли из кабинета начальника.

– Он так ведет себя и с правыми, и с виноватыми, – отозвался Либерман. – Мне надо позвонить, а потом отыщем Бродягу Жюля.

Либерман позвонил Мэйшу и попросил его приготовить дюжину свежих бубликов, копченую лососину и корытце сливочного сыра с чесноком.

– Лайза с детьми поживут у нас некоторое время, – сказал Либерман.

– Вот как дело обернулось, – заметил Мэйш.

– Кто знает, как оно пойдет дальше, – сказал Либерман.

– А мне Тодди нравится, – признался Мэйш. – Я не всегда понимаю, что он там болтает, но парень он славный. Мне по душе.

– Мне тоже, – согласился Либерман. – Может, не все еще потеряно.

– Даже не знаю, смог бы я теперь взять детей к себе, – сказал Мэйш.

– У меня что, есть выбор? – спросил Либерман.

– Тут Розен хочет с тобой поговорить, – сказал Мэйш.

– Я должен… – начал Либерман, но Гершл уже взял трубку.

– Присутствующая здесь компания старых хрычей хочет знать, когда ты снова приведешь свою подружку, – произнес Розен, и в трубке раздался смех. – Она тут кое-кого взбодрила.

– Она больше не придет, – ответил Либерман. – Вам придется удовольствоваться Герт Блумбах.

– Видать по всему, ты хочешь оставить милашку для себя, – сказал Гершл, явно играя на публику.

– Она мертва, Герши.

– Ты шутишь. – Розен внезапно протрезвел.

– Очень хотел бы, чтоб так и было. Позови-ка Мэйша.

В трубке снова раздался голос Мэйша:

– Что ты ему сказал?

– Дай старым хрычам кусок шоколадного творожного пудинга и запиши на мой счет. Я зайду позже рассчитаться и забрать заказ.