Текст книги "Страна воров на дороге в светлое будущее"

Автор книги: Станислав Говорухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Показания свидетелей

Отец Никон.

– Вы, батюшка, были до конца?

– Нас вывели в полшестого вечера.

– Не отнимут теперь у вас приход?

– Ой, да кто там, кроме меня, дурака, будет службы служить в моем нищем приходе?

– А от церковного вашего начальства не попадет?

– Я остался в Белом Доме с разрешения и благословения Патриарха.

– Что вас больше всего потрясло, батюшка, в эти дни?

Отец Никон задумался:

– Я видел там столько прекрасных русских людей! Вы знаете, я даже крестил двух девочек…

– Крестили?

– Да. Двух работниц с кухни. Решили девочки окреститься… Мы уж понимали – штурм будет…

– Скажите, батюшка, вы хоть одну винтовку видели в Белом Доме?

– Винтовка-то вам зачем?

Я объяснил отцу Никону, что в средствах массовой информации распространили сообщение: снайпер из Белого Дома убил 9-летнего мальчика.

– Нет, винтовки в Белом Доме я не видел. Ни у кого. Винтовку от автомата я бы отличил. Вот с СЭВа и гостиницы «Мир» действительно с 8 утра начали стрелять снайперы. Но правительственные.

– А у депутатов в руках вы видели оружие?

– Нет, не видел. Может быть, у кого-нибудь из депутатов-военных… не знаю.

– Что еще добавите, батюшка?

– Они – клятвоотступники. Пусть Конституция плохая. Но Ельцин клялся на этой, плохой Конституции. Почему же он не попросил, чтобы ему принесли хорошую, американскую?..

Ирина Викторовна, депутат.

– В руках у кого-нибудь из депутатов было оружие?

– Нет, нет, что вы! Некоторые просили выдать им, но Руслан, я сама слышала, кричал: «Наше оружие – Конституция!».

– Ирина Викторовна, вы знаете, что в «Известиях» опубликован рассказ журналиста Терехова? Как он по приказу Руцкого пошел с белым флагом, а внизу какие-то люди отняли у него флаг, уложили на пол и не дали выйти.

– Не верю. Мы, женщины-депутаты, сидели в зале Совета Национальностей (он не простреливался). Мы даже пели. И тут Руслан объявил, что Терехов, пошедший парламентером, погиб. Мы почтили его память.

(Темную историю с Тереховым я выяснял подробно. Время его похода, сообщенное им самим, свидетельства очевидцев убеждают: Терехова внизу могли остановить только десантники. Цоколь и первый этаж были заняты десантниками и «Альфой». Еще одна «утка»!)

– Ирина Викторовна, сколько было людей в Белом Доме?

– Думаю, около двух тысяч. Более двухсот депутатов, сотрудники и сотрудницы аппарата, из каждой комиссии и Комитета были люди, бухгалтерия, работницы кухни, продавцы, уборщицы, мальчики-комсомольцы с Украины и других городов, защитники Белого Дома…

– Почему же не ушли женщины?

– Нас гнали, но ни одна не ушла. Я, например, думала, поддержит общественность, там ведь тоже есть женщины… и мы сможем вести переговоры в более достойном положении…

– Теперь вы знаете, как эта «общественность» вас поддержала?

– Да, рассказывали.

– Когда все кончилось, что вы чувствовали?

– Омерзение. Поверьте, страха не было, только – омерзение…

Ирина Неклюдова, 23 года, сотрудница Комитета.

– Вы были до конца, Ира? Почему не ушли?

– Ну, мне казалось, что это как бы… последний островок Свободы… Боролись ведь не за должности, тем более я…

Спросил у Ирины про снайперскую винтовку.

– Нет, нет. В Доме не могло быть. Да никто бы и не высунулся, когда начали стрелять. Неделю назад, когда маршировал отряд казаков, у одного, что шел впереди, было ружье. Но в Доме – нет, не могло быть.

– Были ли в Доме дети?

– Три или четыре ребенка… По крайней мере, я видела троих или четверых. И очень много мальчишек от 14 до 16 лет.

– У них было оружие?

– Нет. Да, вот еще, когда нас выводили, я даже двух бабулек видела – лет по 65.

– Самое сильное впечатление?

– Мы ведь не знали про пожар. Когда нас вывели на улицу, мы увидели, что весь Дом горит. Это было ужасно! Гекачеписты до такого не додумались. Я и в позапрошлом августе была в этом Доме. Есть с чем сравнивать.

Господин Х. Фамилию просил не называть.

– Всю ночь крутили шарманку – ездил автомобиль с громкоговорителем, уговаривали выйти, обещали хорошие зарплаты и трудоустройство… Те, кто был на войне, смеялись – точно так же вели себя на фронте немцы: «Рус, сдавайся!» Реакция, конечно, была обратная. У всех – у уборщиц, у охраны.

Вообще как бы наблюдался взлет национального самосознания. С 1945 года ничего подобного не испытывали в России.

Я наблюдал около 20 телефонных звонков по радиотелефону. Можно было поговорить минуту-две. Никто не пожаловался. А люди не были дома по пять, по шесть суток. Представляю, что творилось на другом конце провода.

Чувства смятения у кого-либо – от секретарш до депутатов – я не наблюдал. Все ощущали, что исполняют свой долг, защищают Конституцию…

Ночью к Руцкому пробился какой-то военный. Сказал, что есть приказ о ракетно-бомбовом ударе. Но нет ни одной части, которая бы согласилась его исполнить.

Тамара Александровна, депутат.

– Как вы думаете, кто я по профессии? Коневод. Вот такая у меня редкая для женщины профессия. У нас под Железноводском потрясающий, известный на весь мир конный завод. Приезжайте!

– Обязательно. Я очень люблю лошадей.

– Еще бы. Они лучше, чем люди, правда?

– Что вы делали, как вели себя до и во время штурма?

– В ночь перед штурмом мы уговаривали женщин и детей уйти. Ни в какую! Знаете, там было так много удивительных людей! Особенно женщины вели себя замечательно, помогали друг другу.

– Вы сказали: дети. Что это были за дети?

– Комсомольцы. У них был съезд и слет… Целый отряд приехал сюда. Жили в палатках. Когда пошли дожди, их пустили в здание. Потом уж выгнать их не смогли.

– У них было оружие?

– Что вы!

– Мог ли снайпер стрелять из Белого Дома?

– Да ладно вам! Кто бы смог поднять голову хотя бы на уровень подоконника? Передвигались ползком. Вообще в Доме была масса безоружных людей. Они просили оружие, им не дали.

– Кого вы считаете главным виновником?

– Я была в Европарламенте, там такой порядок – на каждого оператора, который показал депутата в недостойном виде, налагается крупный штраф… А нас как показывали, помните? Специально разжигали ненависть к нам.

– Какое самое сильное впечатление?

– Дайте подумать… Жизнь у меня была нелегкая. Я родилась в бомбоубежище, в Москве в 1941 году. В том августе была здесь, в Белом Доме. Второй путч пережила. Но тогда… Сейчас все было страшнее. Я, пожалуй, отвечу на ваш вопрос – о самом сильном впечатлении. Меня окрестили 3 октября. Я ведь была некрещеная. Крестил меня священник Алексей Злобин, отец Алексий. Вот это была незабываемая минута…

Таня Кузнецова.

– Ночью мы с девочками решили: утром пойдем домой, у нас дома дети, мы не имеем права оставлять их сиротами. Но уже рано утром началась стрельба, подъехали бронетранспортеры, стреляли во все, что двигалось…

– Таня! Огонь из пушек и всех видов стрелкового оружия велся в основном по верхним этажам, начиная с третьего. Говорят, там не было людей?

– Вы что? Там-то и были. Мы сидели в зале Совета Национальностей. Одна девочка мне говорит: «Пойдем, я знаю безопасное место». Мы, дрожа от страха, поднялись на седьмой этаж.

Там, в тесном закутке, прижавшись друг к другу, сидели женщины – работницы кухни. В темноте. Боже! Там было так страшно! Я говорю: «Пойдем, пойдем отсюда!». Не знаю, остался ли там кто-нибудь в живых…

По опросам свидетелей, на верхних, выше третьего, этажах людей было больше, чем на нижних. Те, кто находились выше тринадцатого этажа и уцелели после обстрела, должны были просто сгореть в огне. Тринадцатый этаж был объят пламенем.

Маленькое отступление.

4 октября, стоя на мосту перед горящим парламентом, я принял решение выйти из Союза кинематографистов. Сразу вслед за этим решением почувствовал страшное облегчение – будто очистился.

Кто-то их моих бывших коллег одобрил решение, большинство, разумеется – нет.

Представители этого большинства теперь спрашивают меня:

– Зачем ты это сделал?

Я отвечаю вопросом:

– Вы знаете, что в здании парламента в момент, когда по нему шарашили из пушек, было много женщин и детей?

– А как они туда попали?!

И столько злости в этом вопросе! Подтекст: раз они сами туда полезли, хрен ли их жалеть? К тому же публика, зомбированная средствами информации, убеждена в официальной версии – женщины и дети стали заложниками депутатов.

– Хорошо, – говорю я, – предположим, все женщины и дети сидели в здании под дулами пистолетов Хасбулатова и Руцкого. Даже усугубим обстоятельство: все женщины – проститутки, а все дети и подростки – малолетние преступники. Я спрашиваю: в этом случае можно было шарашить по парламенту из пушек?

Поверьте, ни один из моих собеседников ни дама, ни джентльмен, не сказал:

– Нет! Нет, и в этом случае нельзя было стрелять по зданию!

Молчат, глазки злые… В лучшем случае следует вопрос:

– Так ты что же – за Хасбулатова?

Легко сейчас, издалека, клеймить сталинско-брежневскую интеллигенцию, которая орала: «Смерть Каменеву и Зиновьеву! Собакам собачья смерть!», «Позор Солженицыну», «Пастернак – иуда!».

Ведь та же самая ситуация. Ну, конечно, все по-другому, но в принципе – то же. И что мы наблюдаем?

Ни капли сострадания.

Какая там «милость к падшим»! О погибших говорят в самых оскорбительных тонах.

А об оставшихся в живых: смерть собакам!

Радиоперехваты.

Эти диктофонные записи сделаны офицером МВД в ночь перед штурмом. Он их принес в редакцию «Комсомольской правды». Она опубликовала их. Есть честные люди и в милиции, и в среде журналистов.

Вот несколько разрозненных фраз – о чем переговаривалась милиция в ночь перед штурмом.

– Запомните, никого живым не брать!..

– «Черных» тоже в плен не брать…

– Хорош орать, спать пора…

– Спать будем после победы над Белым Домом…

– Банкет уже заказан…

– Руцкой катафалк заказал себе…

– Похорон не будет, и музыки не будет…

– А саван Хасбулатову заказали?

– Само собой, все оплачено.

– Хасбулатову не есть утреннего плова…

– Вы там спите, а мы обсуждаем, что делать с узурпаторами Руцким и Хасбулатовым.

– Руцкого вешать.

– Как в Турции: в дерьмо и ятаганом по голове…

– Так то в Турции, там тепло.

– А Москва сегодня тоже теплая, тем более, мы тоже уже…

Сергей Андреевич, депутат.

– Я лежал на полу на третьем этаже и краем глаза смотрел в окно. Около семи утра пошла первая волна. Белый Дом отстреливался. Никто из нападавших не упал. Во второй волне уже шла какая-то кадровая часть, хорошо организованная; действовала четко и слаженно… Огонь был настолько плотный, что высунуться уже было невозможно. Вскоре они были в цоколе и на первом этаже. Второй этаж долгое время оставался нейтральным.

Но вот что я видел своими глазами. В семь утра, еще до плотного огня, подъехали бэтээры. На них почему-то сидели гражданские люди. Парнишка от баррикады подошел к ним, о чем-то поговорил. Пошел обратно. Прошел метров тридцать, и тут они ему выстрелили в спину. Потом расстреляли еще пятерых на баррикаде…

Нас выводила «Альфа». Это было часа за полтора до сумерек. Долго ждали автобуса. Потом альфовцы сказали, что автобусы заблокированы. Нас повели пешком. Завели в какой-то двор. Там стояли омоновцы. Цепочкой. Били всех подряд. Передавали по конвейеру. Одного полковника, защитника Белого Дома, ударили прикладом в лицо. Бросили в «конвейер». Он упал. Били ногами…

Мы вошли во двор. Он сквозной. Хотели прорваться. Оглянулись – за нами идет Бабурин. Пошатываясь. Вдруг его догоняют два омоновца: «Бабурин, стой!». Повели его назад. Мы услышали два выстрела. Решили, что Сергея Николаевича убили. (Потом Бабурин в коротком телеинтервью расскажет: да, его хотели расстрелять, поставили к стенке. Что-то его спасло, он не сказал…)

…Мы увидели какую-то дверь – вход в подвал. Сидели в подвале. Помощник Бабурина плакал: «Что я скажу Сережиной жене?». Потом мы услышали голос адмирала Чеботаревского: «Сейчас будут ловить тех, кто разбежался по двору». Мы вылезли из укрытия, стали расходиться по одному…

На стадион я не попал. Бог спас. Те, кто там был, рассказывают, что был типичный пиночетовский вариант – с пытками и избиениями. В отделении милиции, куда их сначала привели, поставили всех на колени и были ногами в лицо.

Вчера я весь день давал интервью иностранным корреспондентам. Обзвонил знакомых депутатов – тех, кого били. Прошу: «Расскажите правду!». Никто не согласился. Мы думали, он умер – страх, молчавший в нас годами. А он ожил. Реанимировался за несколько часов…

Очевидцев много. Все говорят одно и то же. Я не слышал ни одного противоречивого показания.

Подытожим.

Никаких снайперов в Белом Доме не было. 9-летнего мальчика хоронили его убийцы. Равно как и большинство остальных убитых. Редкое зрелище: убийцы с почетом отправляют в последний путь тех, кого они убили.

У депутатов в руках было одно оружие – Конституция.

Карательная акция проведена с беспримерной жестокостью, на которую способны только трусы. Известно, что трус со страха может пойти на любую подлость.

Погибли главным образом дети и юноши. У них бесстрашные и отзывчивые на любую несправедливость сердца.

Армию позвала «на подвиги» творческая интеллигенция. Далеко не все ее представители, конечно. Низкий поклон тем, у кого хватило совести хотя бы промолчать.

Такое Россия запомнит навсегда.

Только что объявили по телевидению окончательную цифру погибших в Белом Доме – 49 человек!

А остальных – куда? Сотни человек (точнее, около тысячи!) в яму с хлоркой? Впоследствии юным следопытам будет над чем поломать голову. «Обнаружено еще одно массовое захоронение…»

Прочел информацию в «Известиях»:

«Во многом тональность бесед в Токио (с Президентом России) будет определяться итоговым числом жертв московских событий – чем выше окажется эта трагическая цифра, тем сильнее будет стремление японской стороны дистанцироваться от Бориса Ельцина».

Ответ на каждую нашу загадку надо искать там – за рубежом.

Примечание.

Только что газеты сообщили: казанский предприниматель Сергей Шашурин, помогавший Белому Дому, арестован по делу о фальшивых авизо. Однажды в Находке, в Управлении МБ, я видел документы о фальшивых авизо. Мелькнула фамилия – Шашурин. Спросил у оператора:

– Не тот ли Шашурин, о котором была передача по телевидению?

– Тот самый.

То есть о фальшивых авизо знали. Но мер не принимали. Зачем? Тогда надо всех предпринимателей арестовывать. На кой же этот класс создавали? Нет, пусть пока сидит на «крючке».

Стоило Шашурину не проявить преданности Власти, как тут же на него завели дело. Мы уже говорили: на каждого, буквально на каждого заведено свое «Дело о мазуте», каждый сидит на «крючке».

Криминальная страна!

Фашизм. Что это такое?

Существует научное определение понятия «фашизм». Каким бы оно точным ни было, для нас, советских людей, перенесших все ужасы фашизма, видевших воочию, что это такое, оно все равно будет неполным. Потому что не сможет передать нашего эмоционального отношения к фашистскому порядку.

Помимо всего прочего для нас фашизм – это еще и такое состояние общества, когда вся грязь со дна поднимается и выплывает на поверхность, когда все мерзкое, что есть в человеке, вырывается наружу, приводя в трепет и содрогание сердца людей.

Сейчас, когда я вношу исправления и дополнения в книжку (на дворе уже 19 октября), средства информации все реже называют то, что произошло, «бунтом красно-коричневых». Нашли определение посильнее.

Это понятно. Далеко не весь парламент состоял из коммунистов, пускай даже бывших. (Вот правительство все состоит из них!) Далеко не все защитники Белого Дома симпатизировали коммунистическим идеям – были там и такие, кто просто ненавидел коммунистов; были там и убежденные демократы – из тех, кто за демократию на деле, а не на словах.

Но есть одно отягчающее обстоятельство. Белый Дом, помимо других защитников, оборонял и малочисленный отряд юнцов под руководством Баркашова. Кто такой Баркашов, я не знаю. Думаю, большинство читателей – тоже. Я не так уж далек от политики, но с программой «Русского национального единства» не знаком. Большинство читателей – тоже. Это сейчас нам объяснили: фашисты. Пусть так. Фашизм – это плохо. Но баркашовцев было сколько? Два, три десятка? Сколько? Ответьте!

Молчат.

А сколько было защитников Белого Дома? Тех, у кого было в руках оружие. Тех, у кого – не было, кто считал своим оружием Закон и Конституцию. Тех, кто просто присутствовал, считая, что они на стороне справедливости.

Таких были тысячи!

И тем не менее – фашистский мятеж!

Вот какое нашли определение. Всех под одну гребенку. Так проще. Так эффективнее. Так легче обдурить народ.

Нас пугают: а вы знаете, что было бы, если бы они победили?

Не знаю. Не знаю – что было бы, вижу – что есть.

У нас с вами разные методы. Вы мне пытаетесь объяснить, что БЫЛО БЫ, если бы победили «красные» или, не дай Бог, баркашовцы (как они могли победить, взять власть в стране – ума не приложу).

А я вам пытаюсь рассказать о том, что УЖЕ ЕСТЬ. И притом имеет прямое отношение к фашизму.

А посему прошу читателя выслушать рассказ, а если точнее, свидетельские показания Олега Румянцева.

Те, кто иногда заглядывает в телевизор, должны его знать – Олега Румянцева. Симпатичный молодой человек с бородкой, в очках. Мягкий, интеллигентный, деликатный; ни разу не взорвался, не сказал никому ни единого грубого слова. Депутат, председатель Конституционного комитета или комиссии (я не очень в этом разбираюсь) – словом, три года работал над новой конституцией страны, его проект так и назывался на официальном языке – румянцевский. В прошлом – научный работник, у него необычная профессия – страновед. Никогда не был членом партии, убежденный демократ.

После ужаса 4 октября я долго его не мог найти, обзвонил всех знакомых. Пропал. А хотелось поговорить именно с ним, с человеком, которому я доверяю. Объявился его помощник:

– Олег Германович сильно избит, отлеживается.

Через несколько дней позвонил сам Румянцев, договорились о встрече. Я приехал к нему в Крылатское, он упаковывал книги. Приказано в три дня убраться из квартиры.

Свидетельские показания Румянцева Олега Германовича

– Я выходил одним из последних. Офицеры из «Альфы» предложили мне: «Иди к Руцкому, скажи – не надо больше крови».

Я побежал к Руцкому. С ним были два его брата, личный телохранитель Володя, еще несколько человек. Оружие на боевом взводе, в глазах – готовность умереть.

– Скажи, Олег, как вел себя Руцкой? Вот в эти последние минуты? Скажи честно!

– Ну… Мне кажется, что это были минуты… Минуты мужества.

Небольшое отступление.

Так же говорили и про Хасбулатова. Я опрашивал многих, например девушек из пресс-центра, они его наблюдали постоянно. Все в один голос: вел себя мужественно, ни на минуту не потерял самообладания… Есть этому и косвенные доказательства. Прошло две недели после событий. До сих пор никакой информации из Лефортова. Судя по августу 1991-го, должны были бы показать на следующий день – маленьких, жалких, сломленных. Не показали ни одного кадра. Выводы?

A. Показывать нельзя, потому что узники могут сказать что-то не выгодное властям. Значит, пока не сломлены.

Б. Идет «обработка». Когда она будет закончена – покажут.

B. Узники ведут себя мужественно.

Опросив свидетелей, я получил ответ и на мучивший меня вопрос: почему Руцкой не застрелился?

Абсолютно правильно поступил. Застрелиться было бы трусостью. То, что он знает (а знает он много), рано или поздно понадобится стране. Что бы ни случилось – обязательно понадобится.

Не уйдя из жизни, он обрек себя на пытки. Под пытками я подразумеваю не побои в камере. Это он вынесет. Тот, кто побывал в плену у душманов, – вынесет.

Настоящие пытки – это унижения, которым подвергнут его газетные и телевизионные шавки.

Продолжим.

– …Я снова спустился вниз и вернулся к Руцкому вместе с полковником из «Альфы». Если не ошибаюсь, полковником Проценко. Он вел себя очень прилично.

Руцкой обнял братьев. Мне сказал: «Беги завтра на Совет Федерации, скажи им правду. Умоляю, скажи всю правду. Они тебя будут слушать». Да, и еще: «Позвони жене, вот телефон. Расскажи, как все было».

В дверях показался Коржаков, начальник личной охраны Президента: «Руцкой, на выход!».

Я вернулся в зал Совета Национальностей – забыл там сумку с важными бумагами. В сумке рылся вооруженный человек. Боже мой, какое счастье, что он забрал маленький газовый пистолет! Если бы потом у меня его нашли, точно бы убили.

Потом мы долго стояли на улице у главного входа, под гербом. Здесь дежурили два маленьких автобуса, но нас туда не сажали. Люди из «Альфы» что-то выясняли, поглядывая на нас. Один из офицеров сказал: «Жаль ребят, я бы их лучше отвез».

Раздалась команда: «Пошли вперед!». Мы двинулись направо, в сторону ближайшего дома.

Теперь я знаю, зачем им была нужна легенда о снайперах из Белого Дома. Чтобы оправдать мясорубку, которую они устроили во дворах и подъездах.

Мы подошли к дому, альфовцы отстали от нас. Из подъезда выскочил омоновец (или милиционер) с автоматом и заорал: «Ложись, сука!». Меня втолкнули в подъезд. Пьяная харя схватила меня за бороду: «Иди сюда, жидовская морда!». Трижды ударил меня лицом о колено. Потом меня обшмонали. Денег не было, забрали маленькое радио «Сони». Несколько раз ударили по корпусу, по почкам. Подъезд был сквозной, меня вытолкнули к выходу. Какой-то офицер (по-моему, это был офицер) шепнул мне: «Во дворе стреляют, бегите вон к тому подъезду!». Мы побежали к этому подъезду. Со мной рядом был художник, мы познакомились, когда выходили из Белого Дома. Помню, он говорил мне: «Олег Германович, если останемся живы, я должен написать ваш портрет».

Вбегаем мы с этим художником в подъезд, а там та же картина, тот же ад, только другой круг. Омоновцы бьют двух почему-то раздетых до пояса мальчишек. Совсем мальчишки, лет по семнадцать, не больше, – защитники Белого Дома. Одного так ударили автоматом по ребрам, что хруст костей был слышен.

Меня хватают и бьют несколько раз по яйцам. Я потом неделю кровью мочился, а в это время Починок объявил прессе, что я к нему за материальной помощью обратился. (С.Г. – Александр Починок – один из тех депутатов, кто первым убежал из Белого Дома, услышав, что перебежчикам обеспечены тепленькие местечки. Починок сразу получил пост заместителя министра финансов. Сейчас, кажется, собирается баллотироваться в новый парламент).

Прикладами нас вытолкали на улицу, во двор. Во дворе действительно стреляли. Не понятно в кого, но слышны были одиночные выстрелы. И тут мой художник побежал. Петляя, как заяц, побежал вглубь двора. Опять раздались выстрелы в той стороне, куда он побежал. У меня тоже было желание побежать. Но я подавил его, подумал – убьют.

Передо мной возник омоновец. Передернул затвор. Представь ситуацию: пьяный человек с автоматом, глаза, в которых нет ничего человеческого, у ног его, чуть сбоку, лежит чей-то труп. «Все, сука, прощайся с жизнью!» – сказал он, подходя ко мне. Два раза плюнул мне в лицо. Заорал: «Поворачивайся!». Я повернулся к нему спиной. «На колени!» И – очередь над головой…

Я лежал, не было сил встать. Видел краем глаза: из «моего» подъезда вышел депутат Шашвиашвили; его сбили с ног и стали пинать сапогами. Вышел депутат Фахрутдинов. Как будто с заседания – с портфелем, в галстуке. К нему подскочили омоновцы. Фахрутдинов важно: «Я – депутат независимой республики Татарстан!» – «Ах, ты татарва!..». И со всей силы – прикладом в голову… (Фахрутдинов сейчас в больнице, в очень тяжелом состоянии.)

Пока били Фахрутдинова, я встал. И побежал – будь что будет. Вбежал в подъезд, стал звонить во все квартиры подряд. Никто не пускает. В квартирах – люди; слышен лай собак, но никто не пускает.

– Олег, а что отвечали, интересно?

– По-разному. Я: «Пустите! Нас перестреляют, я – депутат Румянцев!». А мне: «И х… с тобой!», «Так вам и надо!», «У меня дети…».

Я перебежал в другой подъезд. Там, на ступеньках, сидели Сажи Умалатова, избитый Шашвиашвили, депутат Саенко и еще какая-то женщина пожилая. Сидим. Входит молодчик. Коротко стриженый, в кроссовках. Пахнет от него водкой и кровью. Посмотрел на нас и ушел.

«Ребята, это наводчик!» – «Уходим».

Мы разделились. Я пошел с этой пожилой женщиной, взяв ее под руку. Шашвиашвили, Саенко и Умалатова образовали другую группу. Что ты улыбаешься?

– Как в фильмах про подполье…

– Да, фашизм. Настоящий, стопроцентный. Ну, дальше… Идем мы с этой женщиной, а уже темно… И вдруг я вижу – в глубине двора стоит банда. Такие же, как тот парень, наводчик, – стриженые, в кроссовках…

– «Бультерьеры».

– Кто?

Я объяснил Олегу, кто такие «бультерьеры». Бойцы мафии. Боевые отряды криминальных структур.

– Вот тут я физически почувствовал – это смерть. Раздался голос из темноты: «Стой! Иди сюда, падла!». Смешок. И опять голос: «Ползи!».

Мы, не сговариваясь, бросились в кусты. Выстрел. Влетели в подъезд, вбежали на второй этаж, позвонили в первую дверь. Она сразу открылась. На пороге – женщина. «Я – депутат Румянцев». – «Мы вас знаем. Входите».

Однокомнатная квартира, семья из трех человек. У них я и отлеживался несколько дней…

А теперь я хочу спросить у тех, кто пугает нас фашизмом. Если это – не фашизм, то фашизм – это что такое?