Текст книги "Из одного котелка"
Автор книги: Станислав Мыслиньский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
НА ОТДЫХЕ
Ночь окутывала станицу.
На небе виднелась Большая Медведица, а рядом, вокруг нее, – рой звезд. Месяц, который ежеминутно выныривал из-за мелких облаков, освещал стены хат, солому на крышах. Ветки деревьев отбрасывали широкие тени. Воздух был пропитан запахом весны.
Наш 968-й артиллерийский полк отвели от Голубой линии на короткий отдых. Отдельные батареи разместились в уцелевших соседних станицах. Мы отдыхали уже пятый день – заслуженная передышка после стольких месяцев пребывания на фронте. Наконец-то мы жили в домах, среди людей и запаха весенних цветов, а фронт и бои остались, казалось, где-то далеко.
Нас встретили здесь, как родных: слезами радости, сердечными объятиями и всем, чем хата богата, хотя немного в этих домах осталось. Фашисты грабили все, что под руку попадалось, и вывозили в Германию русское добро. Пустые хлева, пустые амбары и кладовки, хлеба нет, а до нового урожая еще далеко. А весна только вступила в свои права на этой богатой кубанской земле. Но чего-чего, а гостеприимства здешним людям не занимать.
– А ну, ребята, поможем матерям и сестрам, – в первый же день нашего отдыха кратко распорядился капитан Сапёрский.
Повторять нам эти слова не было необходимости.
У артиллеристов, известно, руки сильные. Сколько ящиков со снарядами перенесено, сколько стальных гостинцев послано в стволы пушек, а сколько километров прошли эти орудия по бездорожью, по снегу при помощи этих же рук. Так что мускулы были крепкие. И сейчас их сила пригодилась, ну а желания было хоть отбавляй. Да и как не помочь этим одиноким женщинам, которым война принесла столько горя и бед! С радостью каждый из нас взял в руки пилу и молоток, топор и лопату, встал за плуг или боронил поле. В охотку шла работа, с которой каждого разлучила война и по которой все мы так тосковали…
А что по вечерам?
Даже на фронте выпадают минуты человеческого счастья, особенно если хочешь забыться, не думать о том, что пережито и что еще ожидает тебя завтра, послезавтра… И в такие вечера солдатская песня – верный товарищ как в радости, так и в печали. Далеко-далеко плывут голоса бойцов и, сливаясь с ними, девичьи голоса. Они звучат долго. Выгоревшие солдатские гимнастерки окружены белыми кофточками и цветастыми платочками девушек.
Я часто вспоминаю несколько таких вечеров: веселый говор, запах деревенских цветов и весенней травы, улыбки и девичий шепот… Мысленно возвращаюсь к тем дням, которые в моей памяти в череде фронтовых лет сверкают, как алмазы, и такими останутся навсегда. Возможно, военные кошмары несколько сглаживаются в воспоминаниях, а то самое хорошее, с чем связаны самые трогательные человеческие чувства, не только не забывается, а бережно лелеется, обретая с годами все новые, волнующие черты…
Далеко неслась раздольная песня, одна из самых красивых думок великого Тараса Шевченко.
И, как по заказу, месяц показался из-за облаков и сквозь ветки деревьев серебром обсыпал девичьи косы и прильнул к их раскрытым в песне губам. А песня неслась далеко, куда-то за станицу, в мирные уже поля, и там таяла во влажной земле и ночном тумане. Но вот еще песня. И сегодня мне кажется, что я слышу ее ритм:
Распрягайте, хлопцы, коней,
Да ложитесь почивать…
Да и как забыть те счастливые минуты в моей солдатской жизни, о которых мечталось в холодных землянках, в часы дежурств, среди воя снарядов и грохота бомб, в бесконечные дни и ночи, во время изнурительных переходов, в минуты жаркого боя… И вот стали явью эти вечера из моих снов – среди вишневых садов, девичьих улыбок, а над головой было чистое небо… Сколько было бы их, таких вечеров, если бы не война?!
– Ждали, как вас ждали! – слышу я шепот ярких, полных, как вишни, губ. – Высматривали вас днями и ночами… Раскат грома – а думалось, что вы… И сейчас – ожидания, а письма только теперь приходят, и то не от всех…
Месяц медленно плывет над крышами хат. Ночной весенний туман бродит в садах меж деревьев. Неугомонный Коля Усиченко все играет на гармошке, задушевные мелодии так и хватают за сердце. Подпеваем. Поет с нами и командир батареи. Песни льются средь ветвей и улетают куда-то в затерявшуюся в ночи степь.
Дайте в руки мне гармонь
Золотые планки!
Парень девушку домой
Провожал с гулянки…
Таким было мое солдатское счастье в те короткие ночные часы. Но как быстро бежит время! Послезавтра нам предстоит отъезд на фронт… Как хотелось, чтобы пришли по-настоящему спокойные вечера и ночи! Но конца моим фронтовым скитаниям еще не было видно. Очень далеко еще до родного дома среди полей с колосящейся пшеницей, рожью, ячменем, цветущей гречихой, полевыми маками и васильками… Там когда-то мальчишкой я поднимал плугом пласты чернозема, тяжелые, лоснящиеся, как будто отшлифованные, холодные под босыми ногами. А потом брал в руки лукошко, полное зерна. Зерно падало в землю вместе с каплями пота… Далеко теперь эти поля и луга, деревенские огороды, местечки и города, смутно рисующиеся в неясном завтрашнем дне…
– Опять задумался? Затужил? По Польше?..
– Да, по родине. Четыре года уже…
– Дождешься. Наверняка дождешься, как и мы дождались.
Верю всем сердцем. А тебе за твои слова – большое спасибо…
Глубокая ночь окутала хаты, станицу, а где-то по-прежнему лилась кровь, полыхали багровые языки пламени, взрывами бомб освещалось небо, стонала земля. И наше счастье было недолговечно среди горя и слез…
Невидимые с земли самолеты пролетали высоко-высоко. Урчание их моторов напоминало нам о нашем долге. На запад проторенным уже небесным путем летели наши эскадрильи. Счастливого возвращения!..
На востоке уже покрывался первым румянцем горизонт.
СНАЙПЕР
Слет отличных стрелков нашей дивизии проходил на опушке леса, у одинокого, наполовину разрушенного сарая. Изрешеченные пулями стены стояли на фоне полосы созревающей ржи, каким-то чудом уцелевшей.
Вокруг развалин и на краю недалекого леса чернело несколько глубоких воронок. Возможно, однажды в этом сарае нашел укрытие какой-нибудь взвод, пренебрегший законами маскировки, чем привлек к себе внимание противника. А может, фашистский летчик поохотился на работавших в поле женщин?..
Стояло чудесное утро. Высоко в небе невидимый жаворонок рассыпал свои радостные трели, а где-то за западным горизонтом глухо гудела артиллерийская канонада. Вдоль Голубой линии продолжались бои.
Гитлеровцы упорно обороняли эту линию, которая являлась серьезным препятствием для наших войск в дальнейшем наступлении и окончательном освобождении от противника западных районов Кубани и Таманского полуострова.
Правда, начавшиеся 29 апреля 1943 года ожесточенные бои в направлении станицы Крымская увенчались взятием этого ключевого опорного пункта в системе гитлеровской обороны. Войска 56-й армии под командованием генерала А. А. Гречко встретили яростное сопротивление гитлеровцев. Наша батарея огнем поддерживала наступающую пехоту. (С 11 февраля 395-я дивизия была выведена из состава 18-й армии и передана 56-й армии.) В станицу Крымская мы въехали со вторым эшелоном пехоты. Это было 4 мая. Хорошо помню тот безоблачный, погожий день и свист снарядов, который под этим голубым небом переполошил жаворонков…
Успешное наступление 56-й армии южнее и севернее Крымской создало для врага серьезную угрозу окружения его группировки, находившейся в этом районе. Это вынудило немецкое командование отвести отсюда свои войска.
Яростные бои продолжались до 26 мая, когда после мощной артиллерийской и авиационной подготовки началось новое наступление. Наша батарея – одна из многих на этом участке фронта – обрушила на врага сотни снарядов. Грохот орудий сливался в адское рычание…
Я находился тогда в своем родном втором расчете, где заменял заряжающего Грицко Панасюка, который несколько дней назад получил ранение во время артиллерийского обстрела нашей батареи и теперь лежал в санбате. Артиллерийская подготовка продолжалась около часа. Снарядов не жалели. Соленый пот заливал глаза, я не слышал никаких команд, только сдавленные крики командира расчета сержанта Сорокина и заместителя командира батареи старшего лейтенанта Пономаренко. Быстро, очень быстро пустели ящики со снарядами, укрытые в специально выкопанных около каждого орудия нишах. Эти запасы пополнялись в течение нескольких последних ночей.
– Прекратить огонь! – послышалась наконец команда.
Стволы пушек еще дымились, а над нами дрожал воздух. До сих пор я никогда не видел столько самолетов с красными звездами. Они летели ровным строем. Да, прекрасное это было зрелище!.. Внезапно вся эта крылатая туча стала падать вниз, затем засверкали огни разрывов, а спустя мгновение раздался мощный грохот бомб… Бомбардировщики довершили дело, начатое артиллерией.
А потом мы стали поддерживать огнем атаку нашей пехоты. В течение шести часов труднейшего боя наши войска продвинулись до пяти километров в глубину этой дьявольски укрепленной обороны противника, захватив первую и вторую позиции.
Но враг располагал на этом участке особенно сильной авиацией, большими танковыми соединениями и свежими резервами. Гитлеровцы перешли в контратаку…
«До 7 июня на земле и в воздухе продолжались упорные бои. Но все попытки прорвать оборону противника не имели успеха. Вступивший в командование фронтом генерал-полковник И. Е. Петров решил прекратить эти безрезультатные атаки, закрепиться на достигнутых рубежах и подготовиться к решающим боям по прорыву Голубой линии врага и уничтожению его на Таманском полуострове. Ставка утвердила это решение и приказала: «Впредь до особых указаний Ставки от активных наступательных действий на участках 37, 56 и 18-й армий следует воздержаться. На всем фронте перейти к прочной обороне на занимаемых рубежах, пополнить войска, привести их в порядок и иметь резервы. Разрешается вести частные активные действия на отдельных участках, только для улучшения своего оборонительного положения. Особое внимание обратить на безусловное удержание за собой плацдарма в районе Мысхако»[43]43
А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 383–384.
[Закрыть].
Интенсивность и напряжение боев несколько ослабли, что сразу же почувствовалось. Но неправильно было бы думать, что, укрепляясь на завоеванных позициях, паши войска просто засели в окопах. Мы не оставляли противника в покое, беспрестанно тревожа его и нанося ему потери огневыми налетами артиллерии. В этот период по-прежнему велико было значение каждого вида оружия, начиная от ствола орудия до автомата и снайперской винтовки.
О снайперах не забывали и в нашей дивизии.
В начале мая были организованы курсы снайперов для лучших стрелков, отобранных в батальонах и артиллерийских батареях. Занятия продолжались несколько дней. Из нашей батареи на них были вызваны шесть человек. Меня, как комсорга, пригласили на торжественное окончание этой учебы.
Стоявшие в строю около ста снайперов внимательно слушали командира курсов капитана Медведева:
– Советская снайперская винтовка – это лучшее в мире огнестрельное оружие с оптическим прицелом. Я рад, товарищи, что передаю это прекрасное оружие в ваши надежные руки…
Каждому курсанту была в торжественной обстановке вручена снайперская винтовка. По выражению лиц, по глазам ребят видно было, что они взволнованы.
Винтовки были и впрямь чудесные. Да и как могло быть иначе? Марка тульских оружейных заводов известна во всем мире издавна. А трехлинейная винтовка Мосина, усовершенствованная советскими конструкторами, почти не имела себе равных. Сконструированный совместными усилиями оружейников и оптиков великолепный оптический прицел давал возможность с максимальной точностью поражать цель.
– Мечта, а не винтовка, – говорили мы, рассматривая ее со всех сторон.
– Прекрасное оружие, – восхищались офицеры, сержанты.
– Но и получить его нелегко, – добавил кто-то. – А жаль, не раз пригодилось бы…
Это правда. Чтобы получить снайперскую винтовку, необходимо было окончить специальные курсы.
Всем курсантам вручили снайперские книжки. С этой поры в них должны были заноситься все успехи, достигнутые огромным самопожертвованием, расчетливостью, терпением и, что тут скрывать, немалым риском для жизни.
Вместе с книжками каждому вручили по полевому биноклю.
– При помощи чудес оптики фашистские укрепления и окопы к вам приблизятся. Но не забывайте, товарищи, что враг хитер и коварен. Не предоставляйте ему возможности, которой бы он мог воспользоваться, не попадайтесь на его уловки, о которых вам здесь говорили… Советский снайпер – человек внимательный, выдержанный и прежде всего терпеливый. Никогда не забывайте суворовского принципа: «Делай то, что враг считает невозможным, чего он никогда не ожидает», – давал последние напутствия командир курсов.
А курсанты, теперь уже дипломированные снайперы, не могли дождаться того часа, когда выйдут на «охоту». Каждый из них имел свои счеты с теми, кто сейчас укрывался за укреплениями Голубой линии.
Прошло несколько недель. И вот вторая встреча со снайперами, на которую я опять был приглашен.
«Уничтожая врага, ты приближаешь день освобождения Родины» – приветствовали нас слова лозунга, вывешенного над дверями барака, где проходила эта встреча.
Собрание открыл майор Задорожный, политработник дивизии. Это был пожилой мужчина без левой руки. Руку он потерял в одном из боев.
В этой тишине, изредка нарушаемой далеким глухим гулом орудий или взрывами бомб, офицер подвел итоги действий снайперов отдельных подразделений дивизии.
– Снайпер сержант Андрюшкин уничтожил девятнадцать фашистов, в том числе одного офицера; снайпер младший сержант Мурашвили – шестнадцать фашистов; снайпер… – перечислял майор, заглядывая в свой полевой блокнот.
Вначале я слушал внимательно, но через некоторое время звания, фамилии, цифры почти перестали доходить до моего сознания. Несколько бессонных ночей на передовой давали о себе знать. К тому же воздух после ночной грозы был душный, и сильно парило. Усталость постепенно смыкала мои глаза.
– …Вот обычная снайперская винтовка, – вывел меня вдруг из оцепенения голос манора. – От ее пуль погибло пять фашистов. – Я снова слушал внимательно. Офицер поднял вверх винтовку и, улыбаясь как-то особенно тепло, закончил: —А вот и снайпер, младший сержант Мураловский Володя.
С бревна поднялся щуплый, с загорелым лицом боец. Несмелая улыбка застыла в уголках его тонких губ, а голубые, как небо над нашими головами, глаза блуждали где-то по краю недалекого леса. Глядя на это почти детское лицо с озорно вздернутым носом, трудно было поверить, что паренек этот – грозный истребитель фашистских вояк.
– Снайпер Мураловский уничтожил уже несколько фашистов, но не это основное, – говорил майор. – Важно то, что этот шестнадцатилетний боец находится среди пас и сражается наряду со взрослыми мужчинами. Так мстит он врагу за растоптанное детство… Счет за все беды и несчастья, который мы предъявляем врагу, огромен, – продолжал майор. – Не только на советской земле стонут иод гнетом фашистов народы. Нас ожидают и за границами Советского Союза и верят, что мы придем с помощью…
Но, как я узнал позднее, беды и несчастья Володи Мураловского начались еще задолго до войны. В первомайское утро 1936 года во Львове арестовали его отца, который вместе с такими же, как и он, рабочими требовал хлеба и работы. Напрасно в семье ожидали его возвращения. Годом позже умерла Володина мать. Беззащитный десятилетний мальчишка остался один. Таких, как он, заброшенных, голодных и оборванных, много было в те годы на улицах города.
Когда пришла Красная Армия, Володю поместили в детский дом, окружили заботой, дали возможность учиться. Так изменилась жизнь многих подобных ему мальчишек и девчонок.
К сожалению, это продолжалось недолго. Война прервала учебу и детство, так недавно обретенное.
Вагоны катились по рельсам все дальше и дальше на восток. В глубь советской земли увозили детей, чтобы укрыть их от преступной вражеской руки. Но Володя убежал из эшелона. Прибившись к одной из частей Красной Армии, он дошел с ней до предгорий Кавказа, а затем сюда, на кубанскую землю. Так я встретил этого юного поляка. Стоит ли говорить, какая это была радость! Мы обнялись крепко, по-братски.
Обеденный перерыв длился долго. Времени для разговоров было достаточно. Говорили и о наших солдатских делах. Представилась возможность ознакомиться и с записями в снайперских книжках, хотя, сразу замечу, они были большей частью лаконичны. По всему было видно, что большинство авторов гораздо лучше владели винтовкой, чем пером. Но за сухими, краткими словами стояли поистине геройские дела. Куда интереснее было слушать самих снайперов.
– Само собой, на ничейную полосу по грибы или по ягоды не ходят, – слушали мы в перерыве рассказ сержанта Андрюшкина. – Ни того, ни другого там не найдешь, потому что на этих кочках с гнилым мохом ничего не вырастет. Но чуть подальше, на сухом месте, в окопах сидят фашисты… Два дня, от зари до поздней ночи, выжидал, но фриц теперь стал хитрый и трусливый. Наконец на третий день смотрю: блестит что-то… Приготовился, а когда другой раз блеснуло, я его на мушку и взял. Однако вовремя догадался, что это только приманка. Но меня, старого рыбака, на чем попало не проведешь, думаю. Подожди, я тебе тоже покажу… И поднимаю вверх на длинной палке зеркальце. Один раз, второй, и тут зеркальце – вдребезги. Ну, думаю, рыбка схватила приманку, а через несколько секунд фашистский снайпер снова увидел блеск. И выстрелил. Но это уж был его последний в жизни выстрел. А часа через два, когда я отдохнул немножко, еще один фриц попался на мою удочку… Зеркалец, правда, жалко, да что делать, выпросил у старшины еще несколько… Но такая штука с приманкой не всегда получается, надо быть осторожным…
Слушавшие весело рассмеялись.
А в итоге этого события в книжечке Андрюшкина появилась следующая запись, сделанная рукой заместителя командира батареи Пономаренко: «20.06.43 сержант Иван Андрюшкин, находясь в нейтральной полосе, ликвидировал двух гитлеровских снайперов».
На самом же деле все произошло далеко не так спокойно и даже буднично, как это могло показаться со слов самого рассказчика или из записи в его книжке.
Я-то хорошо это понимал, поэтому попросил сержанта, чтобы тот поподробнее описал овражек, откуда он стрелял и в котором укрывался почти три дня… А дни в июне, как известно, длинные, особенно когда остаешься один на один с тучами безжалостных комаров, в духоте испарений, исходящих от мха, под палящими лучами солнца и… под огнем неприятельских снайперов. Мы со своей огневой позиции хорошо видели, как через минуту после удачного выстрела нашего снайпера земля вокруг него была сплошь взрыхлена пулеметными очередями. А после следующего выстрела?..
– То, что случается потом, все знают… Привычное дело, и… лучше об этом не думать, – несколько смущенно и даже как бы оправдываясь говорил Андрюшкин. Но с того времени, как наш «охотник» вышел на фашистов, ребятам-пехотинцам дышать стало гораздо легче. Фашистские стрелки, оставшиеся еще на этом участке, не могли уже спокойно и свободно хозяйничать, как прежде. А сколько крови может попортить один снайпер, хорошо знали наши бойцы, день и ночь сидевшие в окопах на передовой. Что такое отличный стрелок, теперь уже почувствовал противник.
Гораздо разговорчивее был другой наш снайпер, сержант Ваня Грицюк из третьей батареи. Это был украинец из-под Житомира, сорока с липшим лет, полный, со всегда улыбающимся, круглым, загорелым лицом. Окруженный плотным кольцом слушателей, он рассказывал свою очередную историю «охоты».
– Хитренький он был, да и стрелял тоже метко, бисов сын… Пехота наша от него страдала, а ему что? Маскировался он добре. Так получаю задание у тот район… Поговорил с разведчиками, командирами, солдатами. Якась хитра штука. Тут, брат, тоби не забава, говорят. А то я сам не знаю, шо не на забаве, а на фронте… Итак, ридненькие мои, провел я несколько дней на передовой, а потом выдвинулся уже в нейтральную полосу. Сам один ничого не смогу, думаю, когда познакомился с этим бисовым сыном. Тут треба шо-то таке выдумать. Тут треба наверняка, соколы вы мои.
– Слушай, ты, ридненький, покороче, а то перерыв закончится! – весело крикнул кто-то из задних рядов слушателей.
– А ты, ридненький, слухай внимательно и на вус мотай, бо для тебе теж может придатися, – отпарировал снайпер. – Так я и придумав. Угадайте, шо я придумав? Ну, соколы вы мои?
– Наверно, фрицу курицу показал, как она яйцо несет, а он забылся и рожу свою высунул…
– Ха, ха! – покатывались все вокруг.
– Так угадал, угадал, ридненький. Показал я ему и вправду то, шо он, бисов сын, любит… Но на этот сеанс мы пошли уж вдвоем, с Володей Мураловским. И зараз, с самого утра, как только солнышко поднялось, фашист и побачил. Ну, угадайте, что…
– Кончай, болтун. Кончай, а то ужина не дам! – потеряв, видно, терпение, сердито закричал пухлый, маленький, в белом колпаке на голове повар батареи.
– Дашь, дашь, ридненький, дашь, ще и подякуешь, як все съем. – Грицюк был в отличном настроении. – Так никто не знает, шо увидел их снайпер? Придется сказать. Д увидел он русского снайпера, который полз среди кочек мха.
Воцарилась тишина.
– Бисов сын, – после короткой паузы продолжал сержант, – не поверил, видно, своим глазам и… решил удостовериться в бинокль. А тут солнышко – а оно еще стояло наискосок, с востока, – и отразилось от стеклышек. Ох как отразилось!.. Так я этого только и ждал, ридненькие. И на мушку. Но проворен был, чертяка, – ему секунда понадобилась, чтобы убедиться: то и правда, какой-то Иван ползет. И выстрелил…
– Как, в Володю выстрелил? – не выдержали нервы у кого-то из бойцов.
– Ой, молод ты, ридненький, молод еще… И выстрелил, – спокойно тянул Грицюк, – но ничего из этого не вышло, и я снова поймал его на мушку. «Тяни», – приказываю Володе. И он снова потянул макет снайпера. У меня аж дыхание перехватило. И тогда фашист свой прицел поправил…
– А товарищ сержант тут его пулей и приправил, – подвел итог Володя Мураловский.
– Ой-ой-ой, ну и хитрецы! – Общий смех был наградой рассказчикам.
– А шо там, ридненький, дашь хорошего нам повечерять? – обратился Грицюк к повару, тоже смеющемуся.
– Украинский борщ та пироги с капустой и грибами, – в тон ему ответил повар.
– Молодцы, ребята, молодцы! Я знал, что в хорошие руки отдаю эти винтовки, – раздался голос. Это был капитан Медведев. Снайперы окружили его плотным кольцом.
С Владимиром Мураловским позднее я встречался дважды. На прикладе его снайперской винтовки появлялось все больше зарубок – счет убитым фашистам. Выгоревшую, чуть просторную для него гимнастерку уже украшали орден Славы и несколько медалей.
Помню, как вместе считали мы километры, отделявшие нас от Польши. В начале сентября, во время дивизионного слета комсомольцев, мы пожелали себе встретиться следующий раз уже на берегах Черного моря.
И это желание исполнилось.
Только встреча была не такой, как мы ее себе представляли. В середине октября 1943 года, когда наши войска вышли на берега Керченского пролива, а на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного вражеского солдата, кроме взятых в плен, просматривая дивизионные многотиражки, я увидел в одной из них портрет в черной рамке. На меня смотрело мальчишеское лицо Володи…
Не суждено ему было вернуться в свой родной город.
