Текст книги "Из одного котелка"
Автор книги: Станислав Мыслиньский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
НA БЕРЕГУ МОРЯ
Я стоял на берегу моря и смотрел в синюю даль горизонта, где пенились в вечном танце бушующие гребни волн. Темно-зеленая вода шумела монотонным бесконечным гулом.
Море!
Как жаждал я его увидеть! И наконец…
Еще в Польше мечтал увидеть когда-нибудь крутые Крымские горы, сохранившие память о земляке-скитальце – великом поэте-пророке Адаме Мицкевиче.
Я знал, что Адам Мицкевич, бродя по светло-коричневому хребту Медведь-горы, восхищался отдаленными вершинами Демерджи и Чатырдага… И, глядя вниз, в далекую долину у моря, любовался красотой Алушты…
Нескончаемая голубизна морских вод напоминала поэту вьющуюся ленту голубого Немана, затерявшегося в литовских пущах.
Я просто не мог поверить, что нахожусь так недалеко от тех мест, где родились эти прекрасные стихи. Я был одним из тех, кто дошел сюда. Передо мной земля моей юношеской мечты. Достаточно только преодолеть эту преграду из морских волн – и очутишься среди голых высоких скал Керчи, откуда до Крыма уже совсем недалеко.
Крымская земля…
Я читал об этой волшебной земле, которая восстанавливает здоровье и силы, которая славится зелеными садами и золотистыми черноморскими пляжами, которая богата сокровищами культуры разных времен и многих народов. Земля эта, растоптанная сейчас сапогом захватчика и зверски терзаемая, ждала избавления и свободы – ждала своих сыновей, солдат Красной Армии.
Где-то далеко справа, острым и изогнутым клином врезаясь в пролив, растянулась коса Чушка. Спустя много лет начальник Объединенного штаба Вооруженных Сил Варшавского Договора генерал армии С. М. Штеменко, вспоминая те времена, писал: «Когда-то, еще в мирное время, мне не раз доводилось наблюдать, как вот этим же путем колхозники Кубани транспортировали на лодках неправдоподобно огромные арбузы. Гребцы медленно, будто бы даже лениво, опускали и поднимали весла. Ритмично постукивали уключины. Ярко сияло солнце. Все дышало покоем и благополучием. Хотелось самому лечь на дно лодки и без конца смотреть в ласковую голубизну неба. Не то было теперь»[55]55
С. М. Штеменко. Генеральный штаб в годы войны. М., Воениздат, 1968, стр. 207–208.
[Закрыть].
Действительно, там, где когда-то проходил этот водный путь, еще не было покоя и мира. Вода и земля взлетали теперь от взрывов снарядов. Враг систематически обстреливал пролив, а его самолеты охотились за нашими судами и кораблями, заходили в глубь территории освобожденной уже таманской земли.
И не за горами была уже зима, которая в том году на Керченском полуострове обещала быть очень суровой. Уже теперь по ночам над проливом постоянно поднимался густой, как молоко, туман, который только на рассвете лениво уплывал вдаль.
Я не знал, что в скором времени эта коса станет трамплином для Отдельной Приморской армии, которая захватит на другом берегу небольшой плацдарм. После почти семи месяцев ожесточенных боев, в 1944 году, эти войска будут торжествовать, полностью освободив Крым…
А пока…
Небо над нами чернело от густой тучи дыма после ожесточенных сражений. Мы получили передышку. Недалеко у пристани стояли полузатопленные суда. Врагу не удалось уйти от возмездия. На берегу валялись трупы гитлеровцев, некоторые из них были выброшены на берег морскими волнами.
Но фашисты продолжали оказывать упорное сопротивление.
Всюду виднелись доты, дзоты, глубокие зигзагообразные траншеи. Мощные прибрежные укрепления были разрушены снарядами нашей артиллерии, бомбами. В глубоких воронках блестела вода. Консервные банки, немецкие автоматы, гранаты – все это валялось у нас под ногами. Поперек траншей еще лежали пешеходные мостки, а перед траншеями шла бесконечная, длинная шеренга надолб, обвитых колючей проволокой.
– И это им не помогло…
– Все побросали, чтобы легче было унести ноги…
– Мало кому это удалось…
– Чего заслужили, того и дождались, – разговаривали между собой солдаты.
Враг пожинал плоды посеянной им бури.
С первых дней января по 9 октября 1943 года, ведя наступательные действия на Северном Кавказе, наши войска прошли с боями около восьмисот километров.
Теперь за нами оставалась освобожденная от гитлеровских оккупантов огромная территория – площадью около двухсот тысяч квадратных километров. Здесь с января по 9 октября враг понес огромные потери. О них стоит напомнить.
«Советские войска за этот период уничтожили около 275 тыс. и захватили в плен свыше 6 тыс. солдат и офицеров противника, уничтожили и подбили 890 танков, свыше 2 тыс. самолетов, 2127 орудий, 1394 миномета, около 500 пулеметов, свыше 7 тыс. автомашин; авиация и корабли Черноморского флота потопили более 600 различных судов противника. За это же время советские войска захватили 458 танков, 1392 орудия, 1533 миномета, 35 414 винтовок и автоматов, свыше 15 тыс. автомашин, большое количество паровозов и вагонов и много другого военного имущества»[56]56
А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 446.
[Закрыть].
Разгром гитлеровцев явился неоспоримым свидетельством полного провала операции «Эдельвейс». Подобная участь постигла также операцию, получившую условное наименование «Брунгильда», – ускоренная эвакуация в Керчь 17-й гитлеровской армии с Таманского полуострова. Лишь немногим из этой армии удалось спастись. «Кто посеет ветер, тот пожнет бурю» – говорит русская пословица. Это мудрое предсказание сбывалось на наших глазах. Немцы дорого платили за свое варварское нашествие на советскую землю.
Нашей радости не было предела. Она была у каждого из нас в сердце, во взгляде, в выражении лица. Видели мы, как на юго-востоке сверкали, отражая лучи солнца, далекие вершины Кавказских гор. Впереди, на западе, над высокими голыми скалами Керчи, повис огромный красный солнечный шар. Из-за этих скал иногда долетали снаряды немецкой дальнобойной артиллерии, но мы на них уже не обращали внимания. Мы теперь жили планами нового наступления. После стольких месяцев тяжелых боев мы наконец могли любоваться темно-голубыми волнами моря. Временами даже казалось, что война где-то далеко-далеко от нас…
Однако действительность была иной. Страна еще не была освобождена от врага. Нас ожидал еще длинный и трудный путь сражений.
– За Керченским проливом полно фашистов. От нас зависит, сократятся ли дни неволи родной земли. Нас ждут не только там, за этими волнами, – постоянно напоминал нам парторг батареи.
В один из дней командир батареи зачитал нам воззвание Военного совета Северо-Кавказского фронта к войскам, в котором говорилось: «Вы одержали огромную победу, очистив полностью Кавказ и Кубань от проклятого и подлого врага. В борьбе с фашистскими палачами вы показали чудеса храбрости, героизма и самоотверженности. На долгие годы не померкнет ваша слава, слава героев битвы за Кавказ и Кубань. Вы честно и храбро выполнили одну боевую задачу. Перед нами стоит вторая, не менее ответственная и не менее важная задача – ворваться в Крым и очистить его от немецко-фашистских захватчиков… В данный момент самое главное и важное – форсировать и преодолеть Керченский пролив»[57]57
История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, т. 3, М., Воениздат, 1964, стр. 355.
[Закрыть].
С этого времени вместе с другими частями мы стали готовиться к высадке десанта на тот, невидимый берег пролива, отгороженный от нас полосой бурлящей воды шириной в несколько километров. Но ночам мы наблюдали за далекой розовой лентой зарева, словно там постоянно всходило, но никак не могло подняться солнце.
Вторая половина октября выдалась непогожей. Дули сильные ветры, шли проливные холодные дожди, а по уграм висел густой туман. К сожалению, той осенью не было так называемого бабьего лета. В мелко выкопанных землянках хлюпала под ногами вода.
А бурные волны беспрерывно шумели, яростно ударяясь о скалистые берега. За этими разъяренными морскими волнами скрывались изрезанные окопами крутые восточные берега Керченского полуострова, лес стволов вражеской артиллерии, тысячи глаз зорко ощупывали пенистые воды пролива.
Там находилась цель нашего наступления…
В рыбачьем поселке, в невысоких домах, крытых черепицей, расположились штабные части и санитарные подразделения. Разъяренный вихрь срывал с каменистой земли колючий песок. В этом поселке также стояли саперные подразделения, которые днем и ночью сколачивали плоты, конопатили старые лодки. Десятки просмоленных лодок были уже укрыты в прибрежных песках.
Через несколько дней мы переправляли орудия нашей батареи. На сколоченных из досок плотах с прикрепленными под ними бочками из-под бензина предстояло перевезти орудия и артиллеристов на другой берег. Рыболовные катера должны были отбуксировать нас через пролив.
– Эх, только бы добраться до того берега! Только до того берега! – говорили мы, глядя на бушующие волны и ожидая, когда утренним рассветом или ночью поднимут нас и бросят в пенящуюся воду.
В эти дни большую часть светлого времени мы проводили у моря, обучаясь быстро грузить орудия на плоты, отплывать от берега. Мы бросались в одежде и с оружием в студеную воду, с криком «ура» штурмовали берег. Но это был пока наш берег, а не тот…
– Прежде чем попадем на крымскую землю, вволю наглотаемся воды, – говорили мы командиру батареи в короткие минуты отдыха.
– Там вода еще солонее, поэтому привыкайте к этому постепенно, – отвечал он, улыбаясь, и, видя наши озябшие лица, громко подавал команду:
– За мной, бегом!
Ночью солдаты чихали, давились от кашля, но наш командир был неумолим.
– При подготовке к десанту никакой поблажки себе давать нельзя, – говорил он офицерскому и старшинскому составу. – Все это потом окупится с лихвой, – добавлял он, видя наши похудевшие и почерневшие лица.
Мы знали, что наш молодой, но опытный командир батареи прав. Мы уже привыкли к тому, что ожидало нас завтра, послезавтра, самое позднее – через несколько дней. Кстати, я именно тогда научился плавать. Впрочем, не только я. Необходимость плюс приказ многих заставили научиться этому.
Знали мы также, что у командования фронтом наверняка были серьезные основания спешить с высадкой десанта, ибо враг мог использовать каждый день, каждый час, чтобы укрепиться на восточном берегу полуострова. Приближался конец октября, наступало время штормов.
Тянулись хмурые дни. Все чаще налетал ураганный ветер. Но ведь никакой катер, никакая рыбачья лодка не выйдет в такую погоду в море. А оно было грозным. Вздыбленные двухметровые волны обрушивались на берег с оглушительным ревом, густая водяная пыль искрилась в лучах заходящего солнца. Ночи стояли безлунные. С моря продолжали наплывать черно-фиолетовые тучи. Как же выходить в море на наших катерах и плотах?.. Если поднимется шторм, он разобьет их в щепки. Однако мы знали также, что нет силы, способной удержать нас от выполнения приказа: «Вперед, за Родину!..» Мы понимали, что нас ждет еще одна задача – не дать врагу времени правильно оценить обстановку.
Тогда, помнится мне, командир батареи начал опять напевать любимую песню «Лизавета»:
Приеду весною,
Ворота открою,
Я с тобой, ты со мною —
Неразлучны навек…
Эх, как бы дожить бы
До свадьбы-женитьбы
И обнять любимую свою!
В свободные минуты отдыха, днем и вечером, пели мы эту песенку. Она успокаивала наши измотанные солдатские нервы, снимала беспокойство. Однако напряжение возрастало.
В тот день над проливом появились красивые кудрявые облака, озаренные лучами восходящего солнца. У берега неспокойно кричали чайки. Тяжелые волны омывали прибрежные каменные глыбы, пенились и с шумом откатывались, чтобы вновь вернуться, и так без конца.
В утренней серо-голубой дымке вырисовывались далекие лиловые контуры Крымских гор…
– Ну, начинается, ребята? – беспокойно обменивались вопросами артиллеристы батареи. Только командир и офицеры молчали. Может, они уже что-то знали?
А на следующее утро вдруг последовал приказ приготовиться к маршу. Мы прощались с берегами Керченского пролива. Впереди нас ожидали беспокойные дни и ночи.
Спустя годы в мемуарах моего командующего армией я прочитал такие слова:
«Успешное завершение битвы за Кавказ дало возможность высвободить крупные силы Красной Армии и использовать их на других участках советско-германского фронта»[58]58
А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 446.
[Закрыть]. Приятно сознавать, что в этой битве принимал участие и я.
Наша 395-я гвардейская Таманская дивизия была направлена под Киев, где мы вошли в состав 1-го Украинского фронта.
Что же происходило на берегах Керченского пролива?
Ночью 3 ноября первые наши подразделения высадились на полуострове. Неясные очертания крымского берега открылись перед нами в сумерках. Гора Митридат, волнистые контуры скал… С косы Чушка наших поддерживали огнем несколько сот орудий.
Однако враг не спал. Гитлеровцы открыли ураганный заградительный огонь. Разлетались в щепки плоты, горели катера, солдаты бросались в ледяную воду, чтобы вплавь добраться до берега, где окопался враг. Яркие дрожащие лучи прожекторов освещали пенящиеся волны, корму кораблей, каски и бледные лица десантников… Но по суше, стреляя на ходу, уже бежали первые автоматчики. Расчеты устанавливали пулеметы, над берегом неслись клубы дымовой завесы.
Потом над клочком земли, за который зацепились моряки и пехотинцы, бесконечно летали фашистские бомбардировщики, днем и ночью бушевал огонь, враг продолжал контратаки. Он располагал танками, противотанковыми орудиями, артиллерией крупного калибра, большим количеством живой силы. Он имел возможность в любой момент подбросить подкрепление, боеприпасы…
Но мы выдержали.
В начале апреля войска 4-го Украинского фронта – со стороны Перекопа – и Отдельная Приморская армия – со стороны Керчи – начали решительные бои за освобождение Крыма. Они захватили Феодосию и, преследуя немецкие и румынские части, вступили в горно-лесистый район в направлении Старый Крым, Карасубазар, Симферополь.
Командующий гитлеровской группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Шёрнер 20 апреля 1944 года издал приказ подчиненным ему войскам, в котором писал:
«В ходе боев мы вынуждены были покинуть обширную территорию. В настоящее время мы стоим на границе района, который имеет решающее значение для дальнейшего хода войны и для окончательной победы. Теперь мы должны ожесточенно, с величайшим фанатизмом защищать каждый метр земли; Стиснув зубы, должны вгрызаться в землю и не отдать ни одной позиции. Наш фатерланд смотрит на нас с напряженным вниманием. Он знает, что вы, солдаты группы армий «Южная Украина», держите теперь в своих руках судьбы всего нашего народа…»
Предвидел судьбу своих солдат генерал Шёрнер. Они действительно вгрызлись в эту землю и остались в ней навсегда.
А потом были бои за небольшой район мыса Херсонес. И он также был усеян трупами вражеских солдат. На вспаханной снарядами, пахнущей порохом и дымом земле осталась масса разбитой гитлеровской военной техники.
Весь Крым в то время расцветал яркими майскими цветами, и люди могли наконец радоваться красоте весны и так долго ожидаемому счастью свободы.
ЧЕРЕЗ ЗЕМЛИ УКРАИНЫ В ПОЛЬСКИЕ БЕЩАДЫ
МИШКА
Я был на Украине.
Больше недели ехали мы по железной дороге. И здесь не обошлось без боев. Трижды наш эшелон атаковала фашистская авиация. Были убитые и раненые. После каждого налета врага эшелон останавливался. Мы хоронили тех, кто навсегда был вырван из наших рядов. И но сей день не могу забыть глубокой скорби, какую я испытал, когда в наскоро выкопанную могилу положили санинструктора нашей батареи сержанта Нину Андреевну Полапову. Ее обернули в широкую плащ-палатку, и из-под нее видны были ее длинные светлые косы, слипшиеся от застывшей крови… Нина Андреевна была родом из-под Киева. Помню, как она тосковала по родным местам и как она обрадовалась, когда мы грузились в эшелон, который должен был везти нас в те края. Увы!.. Слезы подступали к горлу, когда я бросал горсточку мерзлой и твердой как камень земли на тот одинокий могильный холмик. Сколько их мы оставили на нашем пути, освобождая украинскую землю!
По этой земле войска 1, 2, 3 и 4-го Украинских фронтов победоносно продвигались вперед. Через обширную территорию Правобережной Украины вел их на запад боевой путь.
И вот мы в предместьях Киева. Наши войска с боями оттесняли врага на запад. Сразу же после выгрузки батарею направили на фронт.
Фашистское рабство и фронтовые бои изменили вид украинской земли. Вишневые сады, белые стены домов, высокие соломенные крыши, стройные березы и развесистые ивы, так прекрасно описанные в думах Шевченко, выглядели сейчас как после землетрясения. Руины, развалины, пепелища. Бомбами, артиллерийскими снарядами, сетью траншей и окопов искалечена эта земля. Кое-где среди пепелищ торчали уцелевшие трубы, как отчаянно вытянутые руки, взывающие к возмездию…
С радостью встречали нас женщины, дети, старики… По их исхудалым лицам текли слезы.
– Вернулись, миленькие, вернулись, наши соколы!..
– Ждали мы, все время ждали вашего возвращения!..
Незабываемые это были дни.
Я принимал участие во встречах на этой земле, растоптанной войной. Однако мысли мои постоянно возвращались к далекой польской деревеньке, где огромные липы и белые березы заслоняли покосившуюся, крытую соломой избу…
«Когда-нибудь и туда дойдем», – думал я.
Друзья понимали мое состояние.
– Подожди, друг, подожди, и из твоей страны прогоним врага, – утешали они меня. Это были простые, очень сердечные люди. Во время боев, постоянно находясь на волоске от смерти, никто из них не думал только о себе. Там, в Кавказских горах, делились мы щепоткой горького жмыха и печеными на огне каштанами. Солдатская дружба крепла с каждым пройденным километром фронтовых дорог, которые вели нашу батарею через растоптанные и разоренные степи Кубани, таманские плавни, по берегам Азовского и Черного морей, а затем среди этих широких полей Украины… Каждый клочок освобожденной родной земли радовал моих боевых товарищей, но они не забывали, что их ждут и в других странах.
– Дойдем обязательно… Уже недалеко.
Прекрасной была эта солдатская дружба. Печаль и радость были общим достоянием. Победа – единодушным желанием.
– Придем, Станислав, в Польшу, конечно, придем. Прогоним врага, посмотрим на девчат в твоей стране… Красавицы, наверное… – часто говорил Миша Сорокин, угощая махоркой из своего потертого кожаного кисета.
– А пригласишь нас? Угостишь польской горькой и яичницей с колбасой? – часто шутили старшина Андрей Назимов, повар Ваня Малашкевич и многие другие, чьи фамилии я просто не смог запомнить и прошу простить меня за это.
– Ну что, комсорг, недалеко уже до границы… Скоро увидим польскую землю! – Командир батареи но привычке похлопал меня по плечу. – Не забыл ли ты того разговора во время нашей первой встречи там, под Ростовом?
– Разве возможно забыть?.. Ведь я знал, верил, что сбудутся ваши слова, товарищ майор. Они ведь отвечали моему заветному желанию…
– Не только твоему желанию, не только твоему, Сташек, – добавил по-польски майор Сапёрский каким-то сердечным, тихим голосом.
Я был благодарен моему командиру и друзьям-артиллеристам за их внимание ко мне. Я тоже никогда не забуду тот вечер, один из последних дней июля 1942 года, когда около могилы Казика Червиньского командир и политрук утешали меня, говорили, что я среди них не останусь одиноким, найду здесь семью, прежде чем возвращусь в родную… Так и произошло.
За теплоту и сердечность я полюбил этих людей, которые хотели увидеть польские деревни и города, леса и поля, где их ожидали так же горячо и давно.
Однако долго, очень долго тянется фронтовое время, и самые горячие желания не в состоянии сократить его. Враг предчувствовал свою гибель и боялся расплаты за содеянные преступления. За каждый метр земли шли ожесточенные бои. Медленно продвигались мы по фронтовым дорогам на запад… в Польшу.
В предместьях Киева нас встретила настоящая украинская зима. Большие снежные завалы затрудняли движение автомашин, которые тащили наши орудия. Иногда их приходилось переносить чуть ли не на руках. Земля промерзла, затвердела. Часто мы ночевали в «землянках», вырытых в снегу. Одежда наша тоже порядком поизносилась: уже потертые шинели и фуфайки и далеко не новые сапоги…
Однажды, когда мы ехали с несколькими артиллеристами на грузовике, нам повстречался военный эшелон со снаряжением, который бомбили фашистские самолеты. Горели вагоны, а в них полушубки, валенки, ватные брюки… Не обращая внимания на осколки от бомб и огонь, мы бросились спасать ценное имущество. Ребята мигом справились, и мы нагрузили полную машину. Фашистский летчик, сбросивший две бомбы, к счастью, промахнулся…
Командир батареи, узнав, каким образом мы раздобыли имущество, похвалил нас. С этого дня почти половина личного состава батареи щеголяла в валенках и теплых полушубках.
…Однажды утром батарея заняла позиции на западном краю леса напротив хутора Вишнивка. Пехота была остановлена среди заснеженных полей сильным огнем фашистов.
Подавить пункты сопротивления, проложить проход для пехоты – получила задачу батарея.
Фашисты, скрывшись в бункерах и за стенами домов, отчаянно оборонялись.
Командир батареи быстро нащупал пулеметные гнезда врага.
– Цель – дома, станковые пулеметы в окнах… Осколочным!.. – раздавались команды старшего лейтенанта Пономаренко.
Позиции пашей батареи, несмотря на то что мы неплохо замаскировались, очевидно, были обнаружены врагом. Вначале нас обстреливали пулеметы, а вскоре мы оказались в кольце разрывов вражеских мин. Свист и грохот все усиливался, но не было времени обращать на это внимание. Исполняя тогда обязанности химинструктора батареи, я во время боев всегда помогал орудийному расчету, заменял раненых или больных. Сейчас я находился при втором орудийном расчете. Его командир старший сержант Сорокин до сих пор почти беспрерывно рассматривал в бинокль пылающий перед нами хутор. После приказа командира батареи открыть огонь он опустил бинокль и схватился руками за голову.
– Мишка, что с тобой? – крикнул наводчик Коля Усиленно.
Я подскочил к командиру орудийного расчета, тронул его за плечо.
– Тебя ранило? – спросил я с тревогой.
– Ничего, ничего. – Мишка выпрямился. Он был очень бледный, губы его дрожали. Подбежал к орудию.
– А ну, Коля, разреши… Я за наводчика…
Наводчик Коля Усиченко с удивлением посмотрел на своего командира, потом на меня, но, ничего не сказав, отступил назад, чтобы передавать дальнейшие команды.
– Четыре снаряда… – слышались голоса среди воя и разрывов вражеских снарядов. По команде «Огонь» Мишка снял ушанку и отбросил ее в сторону. Потянул за шнур. Нас окутал запах сожженного пороха.
– Залпом – огонь!.. Огонь!.. – Коля продолжал передавать команды.
Снаряды наших 76-миллиметровых орудий били по домам, хозяйственным постройкам и дальше, в глубь хутора. Через мгновение дым и огонь все заслонили.
– Прекратить огонь!..
Грохот орудий внезапно утих, только в ушах все еще стоял звон да откуда-то со стороны хутора доносились приглушенные крики.
Пехота двинулась вперед.
Для артиллеристов наступила минута отдыха. Они садились на пустые ящики от снарядов, вынимали махорку, делали из газет козьи ножки и долго, жадно затягивались этим удушающим ароматом. От разбросанных вокруг гильз пахло едким дымом.
Я пошел к Мишке. Я любил этого седоватого, рассудительного товарища, с которым, бывало, мы делились крохами хлеба или скудным содержимым котелка. Он все еще стоял без ушанки, прислонясь к орудию, а волосы спадали на его бледное лицо. Он не прятал глаз, и я впервые увидел в них слезы.
Рукавом гимнастерки Мишка долго, медленно утирал щеки.
– Это, ребята, моя деревня…
– Вперед!.. – подхватила нас команда старшего лейтенанта Пономаренко.
Фашисты отошли за разрушенный хутор, чтобы закрепиться в лесу, темневшем на западном горизонте. Паша пехота перешла к преследованию, чтобы не дать противнику возможности организовать оборону.
Хутор Вишнивка обволакивал дым от догорающих домов. Спасать уже было нечего. Жители выходили из подвалов, многие из которых были засыпаны и завалены рухнувшим перекрытием.
Здесь мы задержались на несколько минут. Командир батареи только сейчас узнал всю правду о переживаниях командира второго орудийного расчета.
– Мой дом стоял почти посредине хутора, – шептал Миша. – Вот где-то здесь, – показал он рукой водителю машины. Яша Кочубей кивнул головой и повернул машину немного в сторону.
– Это здесь, здесь, – услыхал я дрожащий голос.
Грузовик остановился, мы спрыгнули на черный от сажи и гари снег.
У груды дымящихся еще развалин, в том месте, где так недавно белели стены одного из домов, одиноко стояла женщина. На ее изборожденное морщинами лицо спадали пряди редких седых волос. Глаза были сухими, очевидно, остатки слез она давно уже выплакала… И вот сержант Миша Сорокин обнимает ее – муж, который покинул этот хутор два года назад, чтобы защищать Родину. Он вернулся… Ненадолго… Он должен спешить на запад, чтобы снарядами прокладывать путь нашей пехоте и где-то найти вывезенную фашистами единственную дочь.
А я… Что я мог сказать Мише? В такой момент трудно найти слова утешения. Я подошел к нему со щепоткой припрятанной махорки.
– Закури, Миша, мы им отплатим за это…
Батарея продолжала путь.
Около сорока километров западнее хутора Вишнивка, после очередного боя, мы прощались с одинокой могилой, в которой вместе с двумя другими артиллеристами остался и сержант Миша Сорокин…
