Текст книги "Из одного котелка"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Такова в общих чертах правда о тех нелегких для нас днях. Разумеется, мы, солдаты, и даже некоторые наши командиры не знали обстановку в деталях. Но солдату не все положено знать.

Дело в том, что с первых дней советско-германской войны авиация противника практически не встречала никакого сопротивления в воздухе.

«Большую роль в успехе сухопутных войск врага сыграла его авиация. Стремясь уничтожить советские воздушные силы и с первых дней войны захватить господство в воздухе, немецкое командование привлекло крупные силы своей авиации для нанесения ударов по аэродромам… В результате этих ударов и напряженных воздушных боев потери нашей авиации к полудню 22 июня составили около 1200 самолетов»[19]19
  История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, т. 2, стр. 16.


[Закрыть].

В те тяжелые для нас дни мы еще не знали, что меньше чем через год гитлеровской авиации будет нанесен сокрушительный удар на донской и кубанской земле, по которой проходили теперь дороги нашего отступления. Воздушные бои в небе Кубани весной 1943 года занимают особое место в боевых действиях советской авиации, поскольку именно здесь была серьезно подорвана боевая мощь врага и созданы реальные предпосылки для завоевания господства в воздухе на всем советско-германском фронте. Достаточно сказать, что «за весь период боевых действий на Кубани (с 17 апреля по 7 июня) фронтовой авиацией и авиацией Черноморского флота было произведено около 35 тыс. самолето-вылетов. Противник потерял 1100 боевых самолетов»[20]20
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 388.


[Закрыть]. Гитлеровская авиация лишилась своих лучших, наиболее опытных летчиков.

Таковы итоги боевых действий советской авиации менее чем за 50 дней воздушных сражений. Тем самым советские летчики отплатили за потери, понесенные в первые дни разбойничьего нападения гитлеровских воздушных пиратов на приграничные округа СССР.

Многим из нас довелось стать свидетелями этих замечательных успехов советской авиации. С какой радостью смотрели мы в то время в небо! Появление краснозвездных самолетов тогда уже перестало быть редкостью…

Однако теперь небо кишело самолетами, только, к сожалению, не нашими. И мы проклинали сложившуюся обстановку.

А позади оставались все новые и новые километры дорог отступления.

Сумерки окутали уже землю, когда наша батарея остановилась на северной окраине станицы Калинская. Она была забита обозами, тягачами и автомашинами, солдатами и беженцами. В тупиках улиц дымились полевые кухни. Мы с жадностью припадали запекшимися губами к мутной желтой воде, остатки которой сохранились в ближайшем колодце. Запах вареной свинины, исходивший из большого котла, щекотал ноздри. Повар Ваня Малашкевич время от времени подбрасывал в огонь сухие дрова. Председатель местного колхоза ничего не жалел для нас. Даже дал на дорогу двух больших поросят. Уговаривал взять еще теленка или корову… Наш хозяйственник, старшина батареи Назимов, от коровы отказался.

Командиры расчетов помогали окапывать орудия. Земля была твердой, глинистой, высохшей от длительной жары и отсутствия дождей. Мы работали без гимнастерок. Я чувствовал, как пот градом течет по моей спине. Закончив копать, мы принялись маскировать щиты и лафеты орудий, хотя ночь все равно укрыла бы их своим мраком. Тогда в любое время суток мы строго соблюдали маскировку. Наводчики сняли чехлы и протирали прицелы. Наш командир батареи во время отступления на каждом более или менее длительном привале соблюдал железное фронтовое правило: полная готовность батареи к бою. Сколько раз мы имели возможность убедиться в правильности этого принципа, хотя про себя частенько ругали командира: дело в том, что полная боевая готовность означала потерю многих драгоценных минут отдыха. Надо было окопать орудия, замаскировать их, выкопать ниши для ящиков со снарядами и подготовить укрытия для тракторов… Луна медленно заливала своим матовым светом наполненные шумом и гомоном людей узкие улицы станицы, раскидистые сады, церквушку, круглый купол которой торчал над крышами домов и верхушками самых высоких деревьев.

Постепенно гомон и шум утихли. Станица погрузилась в сон. Казалось, весь мир вокруг умолк и замер. Командир батареи вместе с политруком и командирами 1-го и 2-го взводов долго стояли на краю деревни, оживленно о чем-то разговаривая. Радист Андрей Жуков, пожилой уже человек, сидел недалеко от них и копался в полевой радиостанции. Сын Жукова, двенадцатилетний Ваня, милый живой мальчуган, крутился возле отца. Затем командиры взводов – младший лейтенант Шавтанадзе, молодой, высокий и худой грузин, и лейтенант Заривный, коренастый украинец сорока лет, родом из-под Киева, – приступили к проверке готовности огневых позиций отдельных расчетов. У нас все было в порядке, и Шавтанадзе разрешил нам идти на ужин.

– Ну, наконец-то наелись до отвала! Теперь бы только увидеть хороший сон, – пошутил Мухамед, укладываясь рядом со мной на ящиках со снарядами.

– Подумай о чем-нибудь приятном, может, и приснится, – заметил я, усталый и сонный.

Но эта ночь не была к нам особенно благосклонной.

Со стоном, напоминающим грохот лавины, в станице и около нее разорвалось несколько тяжелых снарядов. Замирающее эхо взрывов неслось над крышами домов и верхушками деревьев.

– Батарея, к бою! – раздалась в ночной тишине резкая команда.

– К бою! – словно эхо повторили команду командиры взводов.

– К бою! – кричали на бегу командиры расчетов.

Мы быстро вскочили. В то время мы спали не раздеваясь, даже не снимая сапог. Спустя несколько секунд мы с Мухамедом были уже у орудия, сбросили с него маскировку. Прозвучали слова команды. Коля Усиченко вращал ручку механизмов: дрогнул и наклонился ствол орудия. Звонко щелкнул замок.

– Готово! – доложил сержант Сорокин.

Держа в руках холодный снаряд, я стоял рядом с Грицко Панасюком возле станины орудия. Такую же картину можно было наблюдать и в других расчетах. Наводчики с нетерпением ждали короткой команды: «По фашистам!..»

Итак, той ночью снова не пришлось спать.

Да, это был 1942 год, год, когда враг уже испытал на себе силу наших ударов. Гитлеровцы спешили… Последняя зима многому их научила, особенно под Москвой. Для немецких солдат закончились те времена, когда они ложились вечером спать, чтобы утром, после завтрака, продолжать преследование отступающих войск противника.

Так было в период сентябрьской кампании 1939 года, а семь месяцев спустя – в Голландии, Бельгии и Люксембурге, а затем – во Франции. В апреле 1941 года так могли действовать гитлеровские войска в Югославии и Греции, но не на советской земле.

А летом 1942 года по ночам шли бои. Теперешний был одним из многих.

В небо взлетали ракеты. Стало светло как днем. Огненные взрывы снарядов взметали вверх черные фонтаны земли. Грохот орудий и крики людей нарушили тишину ночи. Однако над всем этим доминировал монотонный глухой гул. Казалось, где-то работает гигантская невидимая машина. Степь перед нами была окутана легкой серой дымкой. С севера доносился нарастающий рокот моторов грузовиков или бронетранспортеров.

Танки противника появились неожиданно. Их низкие темные силуэты вынырнули из начавшего уже редеть тумана. Я насчитал четыре. А что скрывалось за стальными чудовищами, пока не было видно. Откуда они взялись? Но времени на разгадку не было. Я понял, что командир батареи принял единственно верное в этой обстановке решение: принять бой с противником, остановить его, дать возможность беженцам покинуть станицу, а пехоте – либо подготовиться к бою, либо отойти.

Установив орудия для стрельбы прямой наводкой, мы в напряжении ждали команды: «Батарея! Прямой наводкой, бронебойным!..» Мы не жалели снарядов: перед нами был враг. Снаряд за снарядом – за сожженные села, за погибших товарищей, женщин, детей, за бессонные ночи, за горечь отступлений… Наконец-то мы повернулись к противнику не спиной, а грудью. Нам хотелось, чтобы таких минут и таких встреч было как можно больше. Как же ждал их каждый солдат! Ибо то, что мы пережили во время последних дней отступления, не давало покоя, как гноящаяся рана. Как же жаждал каждый из нас отплатить фашистам за все и за всех! И вот такая возможность наконец-то представилась…

Орудия вели беглый огонь. Хотя бы раз попасть в стальную громадину! А танки, словно издеваясь над нами, в развернутом боевом строю, с грохотом приближались к станице. Я уже отчетливо видел их неуклюжие тяжелые силуэты. Языки огня вылетали из пушек.

Мы с Грицко Панасюком подносили снаряды. Мухамед быстро хватал их из наших рук, загонял в казенную часть ствола и щелкал замком. А затем звучал короткий возглас Коли Усиченко:

– Готово!..

– Огонь! – командовал сержант Сорокин.

– Получай, сволочь, чего хотел! – с удовлетворением произносил после каждого выстрела Мухамед. Только Коля оставался спокойным – он наводил орудие.

За нашей спиной вспыхнуло пламя на крышах хат. В воздухе запахло гарью.

– Огонь! Скорее, ребята! – доносились голоса командиров взводов. Но нас не надо было подгонять, хотя люди и так валились с ног от усталости. В каждом расчете по одному-два артиллериста было выделено для охраны батареи от немецких диверсантов, которые могли появиться в любую минуту, причем откуда их меньше всего ожидали. Они могли скрываться между домами, в садах, могли незаметно подойти к станице, вынырнув из степного мрака. А тут вдруг кончились снаряды в ящиках, поставленных нами в ниши, которые мы вырыли вчера вечером возле каждого орудия. А остальные снаряды остались на прицепах тракторов, стоявших в нескольких десятках метров позади нас. Чувствую, как пот градом катится но моей спине, застилает глаза, течет в уголки рта, а руки немеют от усталости. Однако я бегу с двумя снарядами к орудию, спотыкаюсь о его станину…

И вдруг помощь, на которую мы меньше всего рассчитывали: колхозные девчата.

– Ребята, можно мы вам поможем?

Не успел я ответить, как уже две из них побежали за мной к прицепам, схватили по снаряду, прижали к груди. Так мы и бегали к орудию и обратно…

Столь неожиданную для нас помощь мы встретили с нескрываемой радостью. Девушки разбежались по расчетам, работа у орудийной прислуги пошла теперь веселее. Накалялись стволы орудий, таяли снаряды. Впрочем, кто их жалел в такой обстановке? Вытирая пот со лба, мы поглядывали на наших добровольных помощниц.

– Девчата, а когда разгромим фрицев, можем рассчитывать на поцелуй? – кричал Грицко.

– Тебе, может, и хватит поцелуя, а мне нет! – смеялся Мухамед, щелкая замком орудия.

– Разгромите и возвращайтесь, а там будет видно, – ответила одна из помогавших нам девушек. Они продолжали подносить снаряды, сгибаясь под их тяжестью.

Сколько уже лет прошло с тех пор, но мне все время кажется, что это было вчера: и та ночь, и станица, освещенная заревом пожара, и взрывы вражеских снарядов, и грохот наших орудий, и девчата – стройные, красивые, сильные, с черными как смоль волосами, такие бесстрашные…

«Вот как бывает на войне, – думал я, глядя на сельских девчат. – Над нами небо с мерцающими звездами, а на земле огонь, смерть, ад… Неужели человек рождается для того, чтобы убивать, а не любить? Ненавидеть, а не наслаждаться жизнью?»

– Загорелся, горит! – раздался восторженный голос Мухамеда.

– Получил, гад! – воскликнул наводчик Коля, хотя трудно было установить, какое именно орудие поразило эту стальную громадину.

– Ура-а-а! Ура-а-а! – кричали мы с Грицко, и девчата вторили нам.

Наконец-то! Танки повернули назад, но не все. Один из них остался неподвижно стоять, его лизали языки пламени. Второй, окутанный дымом, вертелся на месте – по-видимому, у него была перебита гусеница.

– Добейте его! – кричал сержант Сорокин. Он подскочил к орудию, оттолкнул наводчика Колю, некоторое время целился через жерло ствола, а потом, когда Мухамед вогнал снаряд, дернул за шнур…

В свете вновь вспыхнувших ракет мы увидели, как башню танка будто срезало ножом – она свалилась на землю…

Но бой еще не закончился. Враг не хотел признавать себя побежденным. Через несколько минут мы увидели вспышки огня и услышали, как с коротким свистом пролетели почти над нашими головами трассирующие снаряды и взорвались где-то в центре станицы.

– Второй расчет! Прикрыть отход, остальным «отбой»! – приказал командир батареи. – Покидаем станицу…

Небо начало голубеть, становилось все светлее и светлее. Приближался рассвет. Розовел горизонт на востоке, начинался новый фронтовой день, теплый и солнечный, похожий на предыдущие.

Орудийные расчеты быстро снялись с позиций и уехали, кроме нашего, который должен был выполнять приказ командира. Нам оставили несколько ящиков со снарядами. Эти снаряды мы должны были выпустить по укрывшемуся противнику. Наша 76-миллиметровая пушка в течение нескольких минут вела огонь.

– Кончились снаряды! – крикнул я. Ниша и прицеп трактора уже опустели. Ящики из сосновых досок валялись под ногами. Пахло сгоревшим порохом от гильз и дымом пожаров.

– Отбой! – приказал Сорокин. – Будем догонять батарею…

Наш расчет покинул станицу… Мы ощущали жар от горящих домов и скотных дворов на своих потных лицах. Вдоль темной дороги блестели омытые росой листья деревьев. Воздух был еще прохладным. Только теперь я почувствовал, что гимнастерка на мне совершенно мокрая. Мои боевые товарищи сидели, накинув на себя шинели. Я тоже последовал их примеру. Мы ехали молча…

– Расчет прибыл без потерь! – доложил лейтенанту Сапёрскому сержант Сорокин.

– А как девчата? – с беспокойством спросил командир батареи.

– Остались… Сказали, что будут ждать, когда мы вернемся и объявим им благодарность, – с трудом выдавил наконец я из себя, чувствуя, как комок подступает к горлу.

– Вернемся, ребята, обязательно вернемся! – лейтенант говорил медленно. – Вернемся и туда, где мы были, и туда, где нас ждут, – закончил он, посмотрев в мою сторону.

«Вернемся», – поклялся я про себя.

– А за выполнение боевого задания всему расчету объявляю благодарность…

– Служим Советскому Союзу! – Дружный наш отклик поднялся над степью и растворился в нарастающем шуме двигателей.

– По машинам! – раздалась команда.

Тракторы, ревя моторами, набирали скорость. Мы ехали по утренней степи.

Серая пыль, поднимавшаяся от разбитой фронтовой дороги, вскоре окутала нас своей молочной пеленой. Мы ехали молча, навстречу горам.

На рассвете въехали в какую-то станицу. Снова дымящиеся пепелища и развалины, обугленные ветви фруктовых деревьев. Среди развалин и на изрытой снарядами улице валялись трупы фашистов.

Станица, а точнее, то, что от нее осталось, выглядела вымершей. Стаи птиц кружились над несколькими деревьями, оставшимися целыми. В воздухе пахло гарью.

Час или два назад здесь, по-видимому, шел бой. Для гитлеровцев каждая стена служила опорным пунктом. Нелегко было нашей пехоте взять эту станицу. Проезжая по улице, мы видели, как санитарки подбирали раненых. Среди пострадавших были и местные женщины, и дети, не успевшие покинуть станицу. Несмотря на рев моторов, мне казалось, что я слышу стоны раненых, а от вида окровавленных людей кружилась голова. Убитых клали возле разрушенного подвала. Несколько красноармейцев копали большую братскую могилу.

Признаки ожесточенного боя можно было увидеть повсюду.

Наши тягачи остановились на южной окраине бывшей станицы. Сапёрский приказал командирам расчетов приготовиться к бою. Шум сражения доносился с запада, оттуда, где какие-то подразделения нашей пехоты вели наступление. Мы должны были поддержать их огнем.

Итак, снова в бой! Поддержать огнем пехоту – это значит бить врага, снарядами из наших орудий вдавливать его в советскую землю, мстить за ее раны и страдания. Каждая команда «Орудия к бою!» придавала нам новые силы, помогала выстоять в тяжелой тогда для наших войск обстановке. Приближалась вторая половина августа, период, когда немцы, форсировав Кубань и овладев такими важными центрами, как Краснодар, Армавир и Майкоп, предпримут решительное наступление…

Разрушенную станицу окружали пологие холмы, извилистые овраги, а где-то за серой утренней дымкой прятался лес, в котором и засели части противника. Фашисты, выбитые из станицы, не хотели мириться с поражением. Усиливался огонь их орудий, минометов и пулеметов. От частых взрывов снарядов пелена тумана начала редеть. Справа от нас яростно строчили «максимы».

Уже рассветало, когда наши расчеты подняла команда «Орудия к бою!». Искать удобные позиции было уже некогда. Наверное, пехота настойчиво просила поддержать ее огнем. Тракторы отъехали назад, расположились среди развалин.

Бой продолжался. Мы с Ваней Гришиным и Грицко Панасюком подносили снаряды. По-видимому, гитлеровцы перешли в контратаку.

Туман медленно рассеивался. Показалось яркое торжествующее солнце. Его лучи – предвестники теплого дня – ласково скользили по нашим спинам.

Это был один из многих теплых дней в краю; который славится прекрасной погодой. Однако солнечные дни не радовали нас, поскольку в то время превосходство авиации противника в воздухе было еще довольно ощутимым.

В растворяющемся от золотистых лучей солнца тумане грохотали наши орудия. Мы работали не покладая рук. Из стволов летели смертоносные снаряды, чтобы проложить дорогу нашей наступающей пехоте и обеспечить нам отход на более удобные, замаскированные позиций.

Орудийная прислуга – вся в поту, как после жаркой бани. От снарядов немеют руки.

– Огонь, ребята! Огонь!.. Скорее!

Командир нашего расчета, повторяя команды офицера-корректировщика, то и дело поглядывал на небо. Не увидев ничего на голубом небосводе, сержант Сорокин улыбался нам.

Каждую минуту задирал голову вверх и младший лейтенант Шавтанадзе.

Мы с Ваней Гришиным тащили от прицепа очередной ящик со снарядами, когда раздался зычный голос Шавтанадзе:

– Воздух!.. Маскировать орудия!..

Ветки были заранее приготовлены. Мы быстро накрыли ими пушку.

– В укрытие! – звучали резкие команды командиров расчетов.

Орудийная прислуга быстро спряталась. Мы с парторгом Наумовым и наводчиком Колей Усиченко залегли поблизости в глубокой воронке. Прижались к ее краям, на которых тускло поблескивали осколки. Это были следы проходившего здесь недавно боя…

Воздух дрожал от грохота. Я напряженно смотрел на ясное небо и блестевшие на солнце силуэты вражеских самолетов. Они летели довольно низко, и черные кресты на их крыльях были отчетливо видны.

Самолеты пролетели мимо. Я чувствовал, как медленно разжимаются крепко стиснутые пальцы рук. «Повезло!» – подумал я.

– Пролетели! Не увидели орудий! – раздавались радостные возгласы.

Но наша радость оказалась преждевременной. Развернувшись, самолеты снова появились над нами. Это были бомбардировщики «Юнкерс-87» с воющими бомбами. В действительности этот пронзительный звук издавали во время пикирования подвешенные под крыльями устройства.

Для нас это не было открытием. Мы уже не первый раз слышали этот вой, рассчитанный на психологический эффект. «Юнкерсы» подлетали все ближе и вдруг начали падать вниз. И только у самой земли они резко взмывали вверх. Послышался вой падающих бомб. Вот взорвалась первая из них, вторая… В воздухе застонало, загрохотало. Я почувствовал, как земля заходила у меня под ногами. От рева самолетов и свиста бомб до боли резало в ушах. Казалось, что бомбы летят прямо на меня, что через минуту произойдет ужасное… Мои мысли и движения парализовал страх. Потными дрожащими руками я все крепче обнимал влажную землю, ища в ней спасение.

– Нащупали!.. Пропадут орудия!.. – хрипло заметил парторг Наумов.

Новый взрыв бомбы осыпал нас землей.

– Следующая наверняка накроет нас, – услышал я голос Коли.

– Не каркай! – обрезал наводчика Наумов.

Я молчал, чувствуя, как соленый пот лезет в рот, стекает но лбу и щекам. Заткнул уши руками – никакого эффекта: я все равно слышал каждый взрыв.

И вдруг наступила необычная тишина. Я поднял голову. Сверху еще доносился гул моторов, а на земле раздавались стоны. Я удивленно осмотрелся. Значит, жив! Последний из «юнкерсов» свечой поднимался вверх.

– К орудиям!.. – Хриплый голос командира батареи поднял нас на ноги. С грохотом подъезжали тракторы.

– Орудия, отбой! – прозвучала команда. Обычно она означала преследование отступающего врага. Однако в то время команда «Отбой», к сожалению, не радовала нас, а от каждой минуты промедления зависела судьба батареи, жизнь или смерть каждого из нас.

Так было и на этот раз.

– Скорей, прицепляй орудие! – подгонял нас командир расчета. Однако пронзительный вой самолетов снова разрезал воздух. Взрывы бомб опять подняли вверх фонтаны земли. Со стоном и свистом летели горячие осколки. Я почувствовал, как взрывная волна бросила меня на землю. Удушливый смрад закупорил легкие. Искры посыпались из глаз…

На спину обрушились комья сухой земли.

– Прицепляй орудие!.. Скорее! – будто бы сквозь вату в ушах донеслась до меня команда. Я инстинктивно вскочил, чувствуя, как ноги подкашиваются, становятся какими-то вялыми, ватными…

Скрежеща, подъезжали тягачи.

Как прицепляли орудия? Как спасали их во время бомбежки, от которой дрожала земля и лопались барабанные перепонки в ушах? На эти вопросы я не могу ответить, хотя и пережил все это сам. Бывают минуты, которые кажутся вечностью. В эти минуты, когда решаются судьбы людей, если испугаешься смерти – победит враг и ты погибнешь, если не испугаешься – будешь жить и победишь врага. Наш командир лейтенант Сапёрский был особенно строг по отношению к тем, кто чересчур боялся каждой пули, каждой бомбы. Сколько раз впоследствии я имел возможность убедиться, что эта строгость командира, продиктованная заботой о нашей жизни, о существовании батареи, была необходимой и обоснованной. Так было и на этот раз.

Как мы прицепили орудия к тягачам, когда на батарею пикировали вражеские самолеты? Точно не помню. Во всяком случае, это продолжалось недолго. Действия артиллеристов измеряются секундами. Мы работали как один слаженный механизм. Когда рядом разрывалась бомба, никто не думал о том, что его ждет. Каждый понимал, что это грозит гибелью для нашей батареи, для всех, кто остался жив. Среди дымящихся воронок, по пропитанной порохом земле, мимо развалин станицы ехали наши тракторы. Мы покидали позиции, оставаясь на которых наша батарея была бы обречена на верную гибель. В боевые порядки «юнкерсов» вклинились два краснозвездных истребителя. Это была долгожданная помощь…

Спустя некоторое время снова обрушились на врага снаряды из спасенных нами трех орудий. Первый расчет остался на старых позициях… Одна из бомб разорвалась как раз между станинами этой пушки. Там остался и один из артиллеристов нашего расчета – подносчик снарядов Ваня Гришин.

Над братской могилой с тех пор шумит ветер. Я уже забыл фамилии многих артиллеристов первого расчета. Помню только, что командиром был сержант Григорий Павленко, родом из-под Сталинграда. Он тоже погиб от осколка бомбы… В памяти не сохранилось названия той разрушенной станицы, так же как и многих других, которые мы вынуждены были тогда оставлять, отступая с боями. Таяли наши ряды, и вырастали новые холмики могил среди кубанских степей, ставропольских полей и в сожженных станицах.

Огромный солнечный диск медленно опускался за далекий западный горизонт. Вечер бросал на землю фиолетовые тени.

Командир батареи приказал остановиться. Впереди забитая войсками дорога. Она взбегала на высоту и исчезала где-то в долине, среди степей. По бокам топь – вязкие болота, которые блестели в лучах заходящего солнца.

Недалеко за высотой шел бой. Мы ждали дальнейших приказов. Наши тракторы стояли с невыключенными моторами.

Сидя на прицепе, я наблюдал за высотой, на которой рвались снаряды врага, и видел, как поднимались вверх фонтаны земли.

Мы ждали. Когда же наконец раздастся команда «Вперед»?! Я чувствовал, что начинаю нервничать. Посмотрел на лица товарищей и понял, что им тоже надоело ждать.

За высотой шел бой. Фашисты атаковали наших. Дорога по-прежнему непрерывно обстреливалась. По обочинам дороги, словно живая движущаяся изгородь, шли две сомкнутые шеренги. На подходе к высоте и на самой возвышенности они редели после каждого взрыва. Это наша пехота. Бесконечная человеческая лента медленно взбиралась на высоту, которую вспахивали снаряды вражеской артиллерии.

Командир батареи разрешил сойти с прицепов. Мы быстро спрыгнули на землю и собрались возле своих орудий.

– Перебьют нас, паразиты! – сказал Грицко Панасюк и достал свой неизменный кисет с махоркой. Мы вынули из карманов клочки газет.

– Не пугай! Всех не перебьют! Россия большая, – успокоил его сержант Сорокин. Я видел, как дрожали его руки, когда он скручивал козью ножку. Кстати, мои тоже дрожали.

– Жаль мне мою старуху, – снова заговорил Грицко. – Бабе одной тоскливо среди баб. Никто не утешит, никто не похлопает по спине.

– Не жалей раньше времени! Еще не один горшок успеет разбить о твою башку, когда вернешься, – вставил Мухамед Исмаилов.

– Как же не жалеть, если она хорошая? – защищался Грицко.

– У нас в горах говорят: день хвали вечером, а бабу, когда умрет, – снова засмеялся Мухамед. – Будешь хвалить свою старуху, когда вернешься домой…

– Интересно, кому из нас удастся вернуться из этого пекла? – включился в разговор наш новый водитель Яша Кочубей. Это был спокойный, небольшого роста мужчина тридцати с лишним лет, бывший комбайнер совхоза, на полях которого в начале августа погиб Миша Малынин. Явившись добровольцем в батарею, он с тех пор водил «Сталинца» нашего расчета.

– А мне возвращаться уже некуда: ни семьи, ни дома – одни развалины. Только речка одна осталась, – сокрушенно вздохнул здоровый загорелый артиллерист и отошел в сторону.

– Лучше давай поговорим о девчатах, это куда более приятная тема, – предложил Мухамед.

– Ребята, идите сюда! Давайте споем! – прервал наш разговор парторг батареи Наумов. Мы окружили его, и он затянул басом. Мы подпевали. Вскоре к нам присоединились и офицеры.

 
Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!
 

Мы пели, стоя возле наших тракторов, а песня неслась над широкой степью и исчезала, заглушаемая взрывами снарядов. Мимо нас шли усталые пехотинцы.

– По машинам! – раздалась команда командира батареи.

Взревели моторы. Я с прицепа видел, как где-то впереди нас тронулись стоявшие до сих пор автомашины и тягачи и, словно змеи, поползли вверх по извилистой' дороге. Вот вперед выскочили четыре грузовика с солдатами. Они подъехали к подножию^ высоты; стали взбираться на нее и медленно исчезали из поля зрения: первый, второй* третий… Но четвертый не успел. Его накрыло огнем. Я хорошо видел, как вверх и по сторонам полетели обломки досок прицепа. Разбитая машина задымила. И снова взрывы снарядов, вспышки огня, серые облака дыма.

Следующие автомашины ненадолго остановились перед высотой. Дорогу расчистили, убрали трупы. Снаряды падали теперь в болотистую топь. Грузовики двинулись в гору, за ними бежали солдаты. И снова взрыв…

– Эх, черт! – выругался Грицко. – Угодил прямо под машину!

А грузовик вдруг резко свернул в сторону, съехал вниз и перевернулся… Дымящиеся черные обломки, труппы людей…

«Эх, дорожка фронтовая!..»

«Черт возьми, неужели здесь, среди этих болот, вдали от родины, и меня ждет такая же судьба?» – задал я себе мысленно вопрос, чувствуя, как больно сжимается мое сердце. Каждый был занят своими собственными мыслями. Не знаю, задумывался ли кто-нибудь из нас над тем, что мы сидим на ящиках со снарядами.

– Машины вперед! – послышались резкие команды командиров расчетов. Наконец-то! Ведь самое худшее для солдата – это неопределенность ожидания.

Черная пелена дыма от разрывов снарядов снова закрыла от нас высоту. Сразу потемнело.

«Эх, дорожка!..» – опять вспомнились мне слова припева фронтовой песня.

Где-то впереди шел бой. Возможно, там, за высотой, ждали нашей помощи. Позади нас колонна автомашин, тягачей, людей. Мы снова двинулись. Я смотрел по сторонам, видел тела убитых. Солдаты расчищали дорогу. Сейчас не было времени на скорбь по погибшим.

Итак, я стал очевидцем трагической солдатской судьбы, выпавшей на долю моих товарищей на этой фронтовой дороге. Не знаю, предчувствовали ли они, что их ждет такой конец. А ведь каждый из них хотел жить, умел когда-то работать и отдыхать, хотел и дальше наслаждаться жизнью, с которой ему пришлось распрощаться, увидев в последний раз огненные вспышки взрывов…

– Скорей, скорей! – кричал на водителя командир нашего расчета. Яша нажимал на газ. Он знал, что от него зависела теперь жизнь всех нас. «Сталинец» набирал скорость, но нам всем казалось, что он ползет как улитка, что мы чуть ли не стоим на месте.

– Ложись! – скомандовал сержант Сорокин.

Мы бросились на ящики. Белые доски пахли смолой и порохом. Мы прижались к ним, крепко обхватили руками. Если бы в них попал хотя бы один осколок!.. При одной мысли об этом меня пробрала дрожь. Каждый из нас предпочел бы, чтобы осколок попал в него, а не в ящик, ибо иначе на воздух взлетели бы мы все. Я приподнял голову и увидел, как от взрывов снарядов вздымается поверхность болота.

Наконец мы достигли подножия высоты. Наш «Сталинец» медленно взбирался по ее пологому скату, а затем осторожно спустился вниз. Здесь тоже выли снаряды, однако они пролетали уже над нашими головами и разрывались где-то позади.

А впереди виднелась какая-то станица, горели дома. Там наши части встретили противника, появившегося неизвестно откуда, чтобы отрезать нам дорогу к горам.

И вот долина. Итак, мы добрались благополучно. Никого из нас даже не ранило. Некоторые артиллеристы из других расчетов получили легкие царапины. Только борта прицепов были все в полосах, словно кто-то провел по ним тупым ножом, а ствол нашего орудия в нескольких местах, где отлетела краска, поблескивал благородной сталью.

Мы смотрели друг на друга. Все были бледны. Я чувствовал, что у меня все еще дрожат губы.

Из кустарника выскочили на дорогу два офицера-пехотинца. Тягачи остановились. Командир нашей батареи и офицеры развернули карту, обменялись какими-то репликами, наметили цели, которые предстояло поразить.

На землю опустились вечерние сумерки. Отчетливее стали видны следы трассирующих снарядов, перекрещивавшиеся в воздухе над горящей станицей.

– Батарея, к бою! – раздалась команда старшего офицера батареи. Мы спрыгнули на землю. Стволы 76-миллиметровых пушек плавно поднялись вверх, уставившись своими черными жерлами на видневшуюся вдали станицу.

– Готово! – услышал я голос командира нашего расчета.

Мы готовы к бою, – значит, мы живы! Смерть на этот раз пощадила нас. Возможно, потому, что она была слишком близко, в этих вот ящиках со снарядами.

С тех пор прошло уже много лет, а я все еще не могу в это поверить. А ведь все было тогда именно так, причем такое случалось не один раз и не только там.