Текст книги "Из одного котелка"

Автор книги: Станислав Мыслиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

ПО ПЯТАМ ВРАГА

Наконец-то пришли долгожданные, незабываемые дни. От радостного волнения глаза многих из нас подозрительно блестели.

Мы двигались все дальше и дальше. За нами остались огромные кавказские вершины, в окружении которых мы пробыли пять месяцев. Мы покидали рубежи, где вели упорные оборонительные бои, где решался вопрос не только нашей жизни. Гитлеровским войскам не удался план «Эдельвейс» – захват Кавказа и Закавказья с последующим соединением войск Кавказского фронта с армией фельдмаршала Роммеля, действовавшей в Северной Африке. Рухнули планы захвата Индии… Войска нашего Закавказского фронта свое задание выполнили.

Уже стало известно о разгроме гитлеровцев под Сталинградом. Радость от победы в одном из самых важных сражений войны была огромна. Гитлеровские войска отступали с кавказских предгорий. Из информаций командира батареи мы знали, что с каждым днем линия фронта на Северном Кавказе сокращается, а неприятельские группировки все дальше и дальше оттесняются в сторону Таманского полуострова. Наша батарея также принимала участие в этом спихивании врага к морю: мы поддерживали огнем натиск пехоты, раскалывали колонны отступающих войск, разбивали переправы через бурные от весеннего половодья реки.

«За время полуторамесячного наступления от предгорий Кавказа до Краснодара войска Северо-Кавказского фронта, пройдя с ожесточенными боями большой путь, очистили от немецко-фашистских захватчиков богатейшие земли Северного Кавказа, Ставрополья и значительную часть Кубани. Они освободили около 2 тыс. населенных пунктов, в том числе 20 городов и 40 районных центров»[34]34
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 339.


[Закрыть].

Медленно, но настойчиво продвигались мы вперед. Трудные это были дни. Действовать приходилось в исключительно тяжелых условиях: весеннее бездорожье, дождь со снегом, сильные ветры, грязь но колено… А враг отчаянно сопротивлялся и часто переходил в контратаки.

«Партполитаппарат частей проводил беседы, митинги, посвященные успешному наступлению наших войск на фронтах Отечественной войны. В партийных и комсомольских организациях проходили совещания коммунистов и комсомольцев, на которых подводились итоги боев и намечались задачи на предстоящий наступательный бой. С новым пополнением проводились беседы по вопросам воинской присяги…»[35]35
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 336.


[Закрыть]

Как комсорг батареи, я также принимал участие в этой работе. Наша батарея состояла в основном из молодежи. В комсомольской организации насчитывалось тогда свыше тридцати солдат и сержантов. Во время собраний и митингов или просто разговоров по душам всегда выражалась твердая вера в силу Советской Армии, непоколебимая убежденность в разгроме врага и нашей победе. Вместе с парторгом Наумовым мы систематически знакомили артиллеристов с обстановкой на других фронтах, читали газеты, обсуждали статьи. Состав партийной и комсомольской организаций постоянно увеличивался. Мы радовались этому, ибо это было доказательством роста политической сознательности беспартийных и высоких боевых качеств личного состава.

А это проявлялось в каждом бою. Не раз мне приходилось наблюдать результаты действий наших огневых расчетов, которые, экономя боеприпасы, стреляли наверняка. Кавказские горы многому нас научили, фашисты получали по заслугам.

«На пути отступления от Главного Кавказского хребта до Краснодара противник оставил десятки тысяч убитых солдат и офицеров. Он потерял разбитыми и уничтоженными огнем нашей артиллерии и авиации свыше 270 танков, более 260 орудий, 70 самолетов, до 250 пулеметов и свыше 2 тыс. автомашин. Преследуя врага, наши части захватили 400 танков, 827 орудий, 144 самолета, до 1750 пулеметов, около 10 тыс. автомашин, свыше 2 тыс. мотоциклов, десятки железнодорожных составов и складов с военным имуществом»[36]36
  Там же, стр. 339.


[Закрыть].

Результаты своего воинского труда мы видели воочию: подбитые танки с черными крестами, сожженные автомашины и тягачи, всевозможное наспех брошенное военное снаряжение и, конечно, трупы гитлеровских вояк.

Такое зрелище радовало нас. Но одновременно сердца наши сжимались от боли. В них пылала огромная ненависть к врагу за совершенные им преступления. Преступления, к виду которых не могли привыкнуть наши все повидавшие на войне глаза. Такое не умещалось, не могло уместиться в нашем воображении…

«Однако поспешное отступление немецко-фашистских захватчиков с Кавказа не мешало им широко применять свои варварские методы «выжженной земли». Во всех войсках действовал приказ Гитлера № 4 «О порядке отхода и оставления местностей». Этот приказ требовал уничтожения всего оружия, автомашин и т. д., которые не могут быть взяты с собой; разрушения всех объектов, зданий, представляющих ценность для противника; увоза всех мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если не всего гражданского населения.

Этот приказ своего фюрера гитлеровские вояки выполняли с особой охотой. Отступая, они в дикой злобе ко всему советскому беспощадно истребляли ни в чем не повинных мирных жителей – женщин, стариков, детей, разрушали города и станицы»[37]37
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 340.


[Закрыть].

В пути мы догнали наши моторизованные подразделения. Ехали вместе с ними несколько часов. Дорога была тяжелая – размокшая, вся в выбоинах и лужах ледяной воды.

День стоял погожий, в воздухе уже чувствовалось приближение весны. Косые солнечные лучи отражались в огромных лужах грязи, играли бликами на наших лицах. Вокруг расстилались кубанские степи, изредка попадались одинокие, словно заблудившиеся, деревья. Время от времени на пути встречались и казачьи станицы… Точнее, это были лишь названия, оставшиеся на штабных картах от населенных пунктов. Как же часто мы видели эти груды пепла и развалин, которые догорали на глазах немногочисленных жителей, оставшихся в живых! Воздух был насквозь пропитан дымом и чадом. Среди пепелищ торчали обгоревшие кирпичные трубы хат и стволы опаленных деревьев. Только колодцы со скрипящими, поднятыми вверх длинными журавлями чудом оставались почти везде в целости.

Вот она, вода из кубанских колодцев!.. Ее неповторимый вкус оценишь только тогда, когда коснешься губами края деревянной бадьи. Наши артиллеристы хорошо знали вкус кубанской водицы. Ведь летом прошлого года мы отступали именно этими дорогами.

– Уцелели колодцы! – радовались солдаты. Увы, на каждом из колодцев виднелась прибитая дощечка, на ней написанные мелом предостерегающие слова: «Пить воспрещается – вода отравлена».

Фашистские негодяи всюду оставили следы своих зверств. Мы и не предполагали, что чем дальше, тем более бесчеловечными станут эти следы.

Полдень. У какой-то сожженной почти дотла станицы командир батареи приказал остановиться на привал.

Вместе с поваром мы отправились на поиски колодца. Нужно было приготовить обед.

– Вода! Вода! – крикнул кто-то из солдат. На краю села среди пепелища действительно стоял колодец. Его деревянный сруб избежал языков недавно бушевавшего здесь пламени. Доски и бревна были только присыпаны пеплом и сажей, а на передней части сруба темнели какие-то пятна.

Предостерегающей таблички на колодце не было. Наконец-то есть вода. Сварим суп, напьемся вдоволь, умоемся, наберем драгоценной влаги во фляжки на дорогу.

Ваня Малашкевич быстро опустил в колодец ведро. Солдаты отвинчивали пробки фляг.

– Ну-ка, быстрей, Ваня! – покрикивал на повара старшина батареи Назимов. Стоявший рядом Грицко Панасюк рассказывал что-то группе слушателей, те громко хохотали.

– Стойте!.. Стойте, ребята! – откуда-то издалека послышался сдавленный крик.

Все обернулись. Ваня придержал веревку с ведром. В обгоревшей фуфайке, изодранных штанах ковылял к нам старик, опираясь на толстую суковатую палку. На покрытом морщинами лице выделялись глаза, глубокие, запавшие, покрасневшие от слез, воспаленные. Спутанные пряди седых волос спадали на шею.

– Нельзя пить эту воду, ребята…

– В чем дело, отец? Что случилось? – удивленно бросил парторг Наумов, который только что подошел к колодцу.

– Там ребятишки… Ребятишки, фашист потопил, – прерываемые спазмами плача, падали страшные слова.

Мы все смотрели на старика. Никто из нас не мог понять и поверить произнесенным словам.

– Какие ребятишки? – спросил я, не в состоянии понять, что имеет в виду этот дед.

– Еще одно преступление фашистов, – прошептал Наумов, кладя мне руку на плечо. Я чувствовал, что он весь дрожит. – Убийцы, убийцы детей… Трудно поверить, – продолжал шептать парторг.

– Они задержались в станице. Вечером уже были слышны далекие выстрелы из орудий. И тогда началось это… Матерь божья! – Седая голова старика тряслась. – Всех мужиков и баб вон туда, в церковь загнали… А ребятишек… здесь, в колодец побросали. А сначала нескольких – головами о сруб…

Я смотрел на вытянутую дрожащую руку старика, которая показывала на крест, обгоревший и почерневший.

– Там остальные… Все из станицы. Те, кто германца послушали и вошли туда.

– А те, кто не послушал? – спросил кто-то.

Старик не ответил. Возможно, он не расслышал вопроса. Опираясь на палку, он пошел в том направлении, куда только что показывал дрожащей рукой.

В гробовом молчании мы следовали за ним. Подошли. Груда сгоревших балок и досок. Изогнутые железные подсвечники, рамки сожженных икон.

И тут же, рядом с тем, что еще недавно было красивой старинной церковью, – обгоревшие трупы.

– Вот те, кто не послушал фашистов, – шепотом произнес старик. – Бензином потом облили всех.

Бойцы стояли, обнажив головы.

Я держал в руке фуражку и чувствовал, как гимнастерка прилипает к телу.

Рядом со мной стоял парторг Петр Антонович Наумов. Его глаза были влажными. Этот видавший виды человек, который сражался в Испании, прошел финскую кампанию, человек, чья семья была целиком уничтожена фашистами, не стыдился своих слез.

– Смотрите, товарищи, запоминайте, на что способны фашисты, – тихо сказал он. – Не хочется верить, что эти преступления совершили люди из страны, которая дала миру столько замечательных людей, борцов за народное дело: Маркса, Энгельса, Тельмана.

– Немецкая земля родила также Гете, Шиллера и многих других всемирно известных гуманистов, – дополнил слова парторга капитан Сапёрский.

Тяжелое, гнетущее молчание. Все слушали болью звучавшие слова наших командиров, не в силах оторвать глаз от жертв преступлений фашистов.

– Запомните, товарищи, эти жертвы: детей, женщин, стариков, запомните все, что увидели. К сожалению, много подобного еще предстоит увидеть…

Я почувствовал слезы на глазах и не стыдился их.

И в самом деле, наш парторг, человек с большим жизненным опытом, не ошибался. Сколько еще раз на этих кубанских землях мы видели спаленные села и деревни со столбами виселиц.

Методично исполняли гитлеровские преступники и указания «Памятки для немецкого солдата», которой каждый из них был снабжен наряду с личным оружием, молитвенником и другим реквизитом. Вот отрывок из этой «Памятки», найденной у одного из пленных, который не успел ее выбросить, прежде чем был схвачен разведчиками нашего полка:

«Помни и исполняй: у тебя нет сердца, у тебя нет нервов. На войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай каждого русского, не колеблясь, если даже перед тобой окажется старик или женщина, девочка или мальчик. Действуя так, ты избежишь собственной гибели, обеспечишь будущее своей семье и добудешь вечную славу…»

Я сам держал в руках эти листки, читал, переводил друзьям каждое слово, не прибавляя и не убавляя.

Читая это, я знал, что оккупанты на территории Польши также снабжены подобными памятками, с той только разницей, что слова «убивай каждого русского» заменены на «убивай каждого поляка». И там убивали, вешали, душили газами по три тысячи человек ежедневно.

Адская машина фашистских преступлений в Польше работала уже на полных оборотах, с особым рвением выполнялась программа уничтожения польского народа в соответствии с планами Гитлера и Гиммлера. Смертельная угроза в течение продолжительного времени висела над моей родиной. Ведь еще 22 августа 1939 года на тайном совещании командующих армиями в Оберзальцберге прозвучал приказ Гитлера:

«Успешное решение восточного вопроса требует уничтожения Польши и полного истребления всей живой силы противника. Выполнение этого задания должно быть безжалостным и неукоснительным, ибо уничтожение Польши стоит на первом плане. Вермахт должен быть подготовлен в духе отсутствия всякой жалости. Должно быть совершено физическое истребление населения польского происхождения, благодаря чему Германия получит необходимое жизненное пространство…»

Я не мог тогда еще знать, что во время нападения фашистских войск на Польшу несколько десятков тысяч поляков, а среди них женщины и дети, были уничтожены вермахтом и гестапо, CС и специальными подразделениями полиции безопасности. Но это было только начало кровавой бойни, а уже вскоре на польских землях были созданы самые крупные лагеря смерти в Освенциме и Майданеке, в которых полностью раскрылось звериное обличье фашизма.

Впоследствии мне стала известна трагическая правда о пяти с лишним годах войны, в которой погибли свыше шести миллионов поляков.

Ранней весной 1943 года, преследуя врага, мы убедились воочию, что гитлеровские оккупанты буквально купались в человеческой крови.

Кровь погибших требовала отмщения.

«Прошли годы, наша страна залечила раны, нанесенные войной, но никогда не изгладится из памяти советских людей надпись, сделанная на стене лазарета слабой рукой умирающего бойца: «Товарищ, отомсти за нас…», и никогда не забудется земля, которая шевелилась на могиле заживо погребенных советских людей. Вот какая жестокость порождала у советских воинов жажду жестокой мести гитлеровским извергам»[38]38
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 350.


[Закрыть], – написал позднее Маршал Советского Союза А. А. Гречко. Эти слова – подтверждение тому, что живые не забывают о мертвых. А если бы они, погибшие, могли сказать?!. О, если бы могли!..

В молчании отходили мы от этого страшного места. Вместе с несколькими бойцами я вернулся к орудиям.

– Теперь вам с парторгом Наумовым, пожалуй, нет нужды напоминать солдатам о необходимости биться насмерть для скорейшего освобождения нашей земли, – сказал мне командир взвода лейтенант Заривный.

– Фашисты своими поступками сами разжигают ненависть в нас, – произнес шофер Яша Кочубей.

– Нам нужно торопиться, – напомнил я.

– По машинам! – раздалась команда.

Мы бросились к орудиям.

– Пусть будут прокляты убийцы!.. Не забудьте, братцы, отомстите! – услышали мы слабый крик. Шум моторов перекрывал этот призыв старика.

Если бы нам прийти немного раньше!..

«Не забудьте, братцы!..»

Можно ли такое забыть? Ведь погибшие оставили нам, живым, обязанность – помнить.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Итак, пришли долгожданные дни, когда после освобождения Краснодара и Ростова-на-Дону немецкие войска на Северном Кавказе были отброшены к Таманскому полуострову. А эти войска насчитывали около полумиллиона человек и десятки тысяч единиц различной боевой техники.

Враг был зажат на значительной площади между Азовским и Черным морями, отделенной от Большого Кавказа низиной старого русла реки Кубань. Это была местность с многочисленными заливами, изредка холмистая (самая высокая точка – 164 метра над уровнем моря), со степной растительностью, с редкими залежами нефти, природного газа и железной руды. На обрабатываемых участках земли летом растет пшеница и кукуруза, есть также фруктовые деревья. Воздух наполнен тучами назойливых комаров – носителей малярии. К сожалению, меня эта болезнь тоже не минула…

Прижатые к морю фашистские войска прикрылись с суши мощными оборонительными сооружениями, составлявшими так называемую Голубую линию. Сейчас эти редуты отстреливались тысячами снарядов, мин и пуль.

С середины апреля часть Голубой линии постоянно находилась у нас перед глазами. На этом рубеже захлебнулось наступление не только нашей дивизии… Он представлял собой оборонительную полосу до 5–6 километров в глубину с многочисленными узлами и опорными пунктами, подготовленными для ведения круговой обороны. Перед траншеями были сооружены железобетонные огневые точки, оцепленные густой и широкой сетью колючей проволоки, завалами из деревьев, рогатками и надолбами из железнодорожных рельсов, а между ними протянулись минные поля… По 2000 и больше мин на километр фронта, не считая противопехотных мин-ловушек натяжного действия.

Это все находилось, так сказать, только в поле нашего зрения. А что же вообще представляла собой эта Голубая линия?

«Еще в январе 1943 г., опасаясь, что стремительным наступлением советских войск кубанская группировка может быть прижата и опрокинута в море, немецкое командование приступило к строительству оборонительных рубежей в низовьях р. Кубань, на подступах к Таманскому полуострову.

На строительство этих рубежей гитлеровцы силой оружия согнали все местное население. Тысячи жителей из станиц и хуторов под конвоем немецких автоматчиков рыли траншеи, противотанковые рвы, окопы. Саперные и специальные строительные части и полевые войска создавали прочные опорные пункты и узлы сопротивления. За четыре с лишним месяца было построено несколько оборонительных рубежей с промежутками между ними от 5 до 25 км. Основная оборонительная полоса, непосредственно Голубая линия, имела глубину до 6 км, но следом за ней на глубину 30–40 км простирались хорошо укрепленные рубежи…

Вторая линия огневых сооружений располагалась уступом сзади и прикрывала фронтальным огнем промежутки между сооружениями первой линии. К траншеям примыкали многочисленные стрелковые ячейки. В глубине каждого опорного пункта находились артиллерийские и минометные позиции, а также землянки и блиндажи для личного состава. Все сооружения опорных пунктов соединялись ходами сообщения с траншеями»[39]39
  А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 396–397.


[Закрыть].

Вот такой в общих чертах была эта оборонительная линия, в прочности которой мы убедились во время безуспешных попыток прорвать ее, а более детально имели возможность познакомиться с этим произведением инженерного искусства после его сокрушения.

Теперь в обороне находился противник. Роли переменились. Войска Красной Армии ломали врагу зубы не только на Тамани. Здесь, однако, была последняя зацепка немецких полчищ, действовавших на Кавказе, и, в свою очередь, последняя надежда Гитлера на возвращение Кавказа.

В этот период, перед выполнением сложного и ответственного боевого задания, в войсках по-прежнему проводилась большая партийно-политическая работа. В обращении Военного совета нашей армии к солдатам и офицерам говорилось: «Боевые товарищи! Приближается время освобождения Тамани от вражеских банд. Ваша роль в этом огромна, за вашими боевыми действиями с напряжением и надеждой будет следить весь народ». Военный совет подчеркивал, что наступление Красной Армии распространяется все шире и шире. Он выражал уверенность, что «левый фланг советско-германского фронта, верный своим боевым традициям, будет идти в ногу со всей Красной Армией к полной победе над врагом, к торжеству нашего правого дела»[40]40
  Там же, стр. 412.


[Закрыть]. На левом фланге действовала и наша дивизия, а в ее составе и мы – одна из батарей 968-го артиллерийского полка.

Так что работы в области политической и учебной подготовки нам хватало.

В этот же период кроме обычных артиллерийских налетов на вражеские позиции проводилась важная работа по заселению огневых точек противника, намечались подходы, пополнялись боеприпасы, продовольствие и горючее. Шла тщательная подготовка к предстоящему штурму.

Солдат на фронте живет не только сражениями. Каждую свободную минуту он использует, чтобы помечтать, вспомнить… А воспоминания были у каждого. Например, о станице Калинской…

Это была та самая памятная для нас всех станица Калинская, под которой мы вели бой однажды ночью в июле прошлого года. Наша батарея сейчас находилась в пятидесяти километрах к юго-востоку от нее.

Год назад в той станице, содрогавшейся от грохота орудий, освещенной взрывами снарядов и пламенем горящих построек, мы обещали себе, что вернемся. Обещание это дали мы и местным девчатам. Немало городов, сел, станиц и аулов встречалось нам на фронтовых дорогах. Станица же Калинская запомнилась особо. Здесь в течение почти часа мы вели упорный бой с вражескими танками и победили. А в те дни такое в жизни батареи случалось не часто. Так как же забыть об этом и о тех, кто в бою оказал нам неоценимую услугу: об отважных колхозных девчатах? И мы обещали им вернуться, вернуться победителями.

Этот наш разговор запомнили все.

– А где же наши девушки? – спросил командир батареи, когда мы собрались после того боя.

– Остались в станице, товарищ комбат. Обещали ждать нас, – ответил я лейтенанту Сапёрскому.

Со времени этого разговора прошло почти десять месяцев.

А сегодня? Увы, уже давно не было среди нас Вани Гришина, с которым мы тогда вместе подносили снаряды. Навсегда остался он на одной из дорог нашего прошлогоднего отхода… Не было и шофера нашего тягача Миши Малынина… Его солдатская могила осталась где-то в степи.

Совсем недавно, после очередного налета вражеской авиации, схоронили мы в этой кубанской земле и младшего сержанта Мухамеда Исмаилова, который так радовался, когда горные вершины с каждым днем пропадали из виду, а вместе с ними оставалась в тылу его свободная уже Кабардино-Балкария. Навсегда оставил Мухамед эти высоченные горы под безоблачным небом, вершину Эльбруса и «Приют одиннадцати», которые снова ожидали отважных альпинистов и их проводников…

Мы вчетвером стояли перед командиром.

– Куда? В Калинскую, говоришь, комсорг? Да, да, помню, как забыть эту станицу… и тех девушек… Ну что ж, бери машину, поезжайте, разрешаю…

Нас провожали всей батареей. Улыбающийся Сапёрский вместе с другими помахал нам рукой на прощание: счастливо возвратиться! Только парторг Наумов был серьезен, как обычно.

– Ну, Станислав, смотри в оба… Гляди и запоминай, чтобы обо всем мог рассказать комсомольцам, нам всем… Помни, сынок, что на фронте буквы никогда не заменят живого слова. А слова-то могут стать самым сильным и грозным оружием, если идут от сердца…

Помнится, как однажды до поздней ночи проговорили мы, сидя в его землянке. Вернувшись к себе, я лег спать, зная, что он в эту минуту обходит позицию батареи, проверяет посты, и для каждого часового у него находится теплое слово.

– А не забыл капитан девчат, – шутили мы, радостные, что наконец едем.

Дорога была сухая. Мы обгоняли колонны автомашин, воинские части, направлявшиеся в сторону фронта. Солдаты шли по обочине подтянутые, несмотря на то что каждый нес кроме оружия вещмешок, скатку и плащ-палатку. Все были в чистых гимнастерках, отдохнувшие, выбритые…

– А помните прошлую весну и лето и наших бойцов, шедших навстречу солнцу? – задумчиво произнес сержант Сорокин.

– Ты, Мишка, спрашиваешь, как на экзаменах… Зачем вспоминать то, что как огнем обжигает все внутри? Главное, что такое уже не повторится! – Грицко Панасюк говорил с полной серьезностью, как никогда.

– Я сравниваю, Грицко, то, что было, с тем, что сейчас видим…

Но это были несравнимые вещи.

И опять в нашей машине зазвучали прибаутки.

Неожиданно впереди показалась длинная цепочка фигур, медленно двигавшихся справа от дороги.

– Как змея тянется, – пробормотал шофер, переключая скорость. Теперь стало ясно, что это была длинная колонна пленных. По бокам шли конвоиры с автоматами наперевес. Внутри колонны с небольшими интервалами ехали две-три повозки, везшие больных или изможденных дальней дорогой.

– Смирненькие теперь, как барашки… Отъелись на русском хлебе, на сале да цыплятах, – громко, со злостью проговорил шофер.

– Гитлер капут! – кричали мы со смехом.

– Капут, капут! – бормотали пленные. Некоторые из них даже махали нам руками.

«Улыбаются, а еще недавно… Наверно, если бы могли теперь…» – думал я, глядя на тех, кто еще вчера считали себя высшей расой.

– Вот какая она, русская душа! Видите, товарищи?! – кричал шофер, перекрывая гул мотора. – Повозочки для уставших, кухня за ними. А когда их друзья гнали нас на Днепре, верите или нет, я за первый день перехода насчитал сто двадцать выстрелов по колонне. Даже воду запрещали пить… Ребята падали от усталости и жажды. Трупами, как телеграфными столбами, наш путь был отмечен. На второй день уже перестал считать те выстрелы. Одна мысль только была – как убежать, как спастись ог такой смерти. Эх, гады, если бы мне дали!..

А мне припомнились подобные рассказы моих старших братьев: Владека – артиллериста 11-го легкого артиллерийского полка и Мариана – улана 9-го полка. В конце 1939 года им также удалось бежать из немецкого плена. И мне хотелось тоже рассказать об этом шоферу, но я не мог говорить. Спазмы сдавили мне горло.

– Международная конвенция запрещает издеваться над пленными, – выручил меня Миша Сорокин.

– Пошел ты со своей конвенцией, если только мы должны соблюдать ее! – кричал шофер.

– Да, но ведь мы люди.

Мне не хотелось вмешиваться в их спор, потому что я чувствовал, что тоже не могу быть объективным. Слишком много тяжелых воспоминаний возникло при виде этих смиренных, обвешанных еще железными крестами вояк, которые теперь были, однако, без поясов и без оружия… Я смотрел на их нескончаемые ряды, и радость переполняла сердце.

Ну вот, довоевались наконец! – была у всех у нас только эта мысль.

Я не мог знать тогда, что многие из тех, на груди которых болтались эти кресты, получили их из рук своих генералов за преодоление карпатских и бещадских вершин сразу же после разгрома польского южного фронта в сентябре 1939 года.

Наконец мы миновали эту длинную ленту. В своем мерном движении она и впрямь напоминала змею, но не опасную: жало у нее было вырвано.

Примерно в ста метрах перед колонной на коне ехал старший сержант.

– Куда и откуда путешествуете? – поинтересовались мы, остановив машину.

Тог широко улыбнулся:

– Куда? А куда-нибудь подальше, чтобы их не беспокоила стрельба на фронте… Откуда идем, спрашиваете?.. Оттуда, издалека, – он махнул рукой вправо. – Эти были послушные, сами спустились с гор… Как только поняли, что уже давно окружены. Ведь это и есть альпинисты с цветочками[41]41
  Немецкие солдаты из 49-го горнострелкового корпуса генерала Конрада в качестве эмблемы на головных уборах носили изображение цветка эдельвейс. – Прим. авт.


[Закрыть] из того корпуса, только цветочки свои уже потеряли.

Оказалось, что мы обогнали наших бывших «соседей», тех, кто несколько месяцев назад упрямо шел от Черкесска, Клухора и Теберды через долины, ущелья и горные реки в направлении Марухского, Санчарского, Клухорского перевалов… Может быть, кто-то из них лез на вершину Эльбруса?.. Тогда еще мы не знали, что эти солдаты из отборных частей горных стрелков под командованием генерала Конрада выполняли в горах Кавказа приказ Гитлера, действуя в рамках операции «Эдельвейс». Тогда, весной 1942 года, очень рассчитывал Гитлер на этих альпийских стрелков, многие из которых уже носили Железные кресты за победу в войне с Польшей, захват Нарвика, штурм острова Крит… Многие из них надеялись получить награды и за Кавказ, а затем и за Ирак, Индию…

Солнышко уже пригревало, но в открытом газике было прохладно. По обеим сторонам дороги было пустынно, над широкими полями пели жаворонки.

Весна уже вступила в свои права. Земля требовала плуга, бороны, зерна и человеческих рук. Но этих, последних, было немного: руки женщин, детей… Теперь по пути мы встречали их, шедших за плугами, которые с трудом тянули отощавшие коровенки или, изредка, хилые, давно отслужившие свое коняги. Но увидеть такую картину можно было только там, где сохранились станицы. Увы, немного их было на нашем пути к месту памятного нам боя – до станицы Калинской.

И вот наконец мы там.

Не доверяя своим глазам, мы еще раз посмотрели на карту.

– Это все-таки здесь, здесь, – шептал Коля Усиченко. – Вот с той высотки мы стреляли по танкам…

– А с той стороны выбежали наши девчата, – дополнил Миша Сорокин. – Ох, трудно глазам поверить!..

– Эх, паразиты, паразиты! – бормотал шофер.

Мы стояли молча. Ласковый ветер обдувал наши лица, ерошил волосы. В руках мы держали выгоревшие пилотки…

– Знаете, товарищи, – прервал это тягостное молчание сержант Усиченко, вытирая рукавом гимнастерки обветренное лицо, похудевшее за последний месяц. – Немало я наслушался от отца и начитался об ужасах войны. Но того, что мне довелось увидеть, пожалуй, еще никогда не было… Сколько же мы видели сожженных деревень и городов, изуродованных полей, вырубленных садов и уничтоженных лесов! Наверное, только Чингисхан или хан Батый оставляли после своих набегов такое опустошение… Эх, негодяи, никаких прав не признают!

– Прав… – горько усмехнулся Сорокин. – Тоже от кого захотел признания прав! От поджигателей, от бандитов и убийц детей!

– Эх, паразиты! – продолжал бормотать про себя шофер.

Грицко вынул платок, вытер лоб, глаза…

Я стоял остолбенев, мутным взглядом обводя все вокруг. Где-то возле сердца чувствовалась нарастающая боль. По сей день я никогда не забуду этой картины…

На месте, где стояла в зелени садов станица – такой она запечатлелась в нашей памяти, – теперь росли кусты зелено-бурого бурьяна, а остатки опаленных печных труб торчали из груды руин и пепла.

Стая ворон долго каркала нам вслед…