Текст книги "Я – спящая дверь"

Автор книги: Сьон Сигурдссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Но ведь в то время ты еще не знала, что встретишь странного бедолагу, моего отца, вы́ходишь его и вернешь к жизни и что вы вместе создадите меня.

К счастью, по этой печальной тропе теней мои глаза блуждали гораздо реже. А если это всё же случалось, я всегда находил дорогу к ее длинным ресницам, под которыми, на темной поверхности ее глаз, играл далекий свет. И от этого у меня на душе становилось теплее.

Последнее, что я делал по вечерам, прежде чем опустить голову на подушку и подтянуть одеяло до самых ушей, – это поправлял рамку на тумбочке так, чтобы фотография смотрела точно на меня, когда я проснусь. Как только у меня появилось достаточно сил, я каждое утро приподнимался на локте, еще сонный, и включал настольную лампу. А потом долго сидел в кровати, глядя на фото, прислонившись затылком к прохладной стене, пока отец не возвращался в нашу спальню после приготовления завтрака и не одевал меня или, когда я уже подрос, подгонял меня, чтобы я вставал и одевался сам.

Иногда рамка к утру смещалась и уже не стояла строго параллельно трещине в полированном покрытии тумбочки, а один раз (или даже два) была повернута от меня, будто мама решила посмотреть в другую сторону и проверить, как в ту ночь поживал отец. Тогда мне открывалась ее обратная сторона: покрытый коричневым лаком потертый картон, закрывавший фото сзади, удерживался на месте четырьмя латунными зажимами, а выдвинутая ножка крепилась к нему блестящей матерчатой лентой. В правом нижнем углу виднелась овальная наклейка с силуэтом лебедя и именем производителя:

«Andersens Ramfabrik – Odense»…

Тяжело вздохнув, Йозеф опускает руку на колени. Исписанный вручную лист бумаги выскальзывает из его пальцев. Он опять засыпает.

Танец

Рабочие, одетые во всё черное, занимаются своими делами, полагая, что совершенно невидимы. Однако привыкший к темноте глаз легко различает четыре тени, которые выносят на сцену длинную платформу и располагают ее позади всего, что там уже есть. Раздается пощелкивание загорающихся люминесцентных ламп, оживает множество подвешенных над сценой люстр.

Девочка: 12 января 1962 года – ✝ 13 января 1962 года, девочка: 13 января 1962 года – ✝ 13 января 1962 года, девочка: 21 января 1962 года – ✝ 21 января 1962 года, мальчик: 24 февраля 1962 года – ✝ 27 февраля 1962 года, мальчик: 1 марта 1962 года – ✝ 14 апреля 1962 года, девочка: 13 мая 1962 года – ✝ 14 мая 1962 года, девочка: 13 мая 1962 года – ✝ 17 мая 1962 года, девочка: 5 мая 1962 года – ✝ 21 мая 1962 года, мальчик: 7 мая 1962 года – ✝ 25 мая 1962 года, девочка: 19 мая 1962 года – ✝ 26 мая 1962 года, девочка: 27 мая 1962 года – ✝ 27 мая 1962 года, девочка: 28 мая 1962 года – ✝ 29 мая 1962 года, мальчик: 22 июня 1962 года – ✝ 23 июня 1962 года, мальчик: 27 июня 1962 года – ✝ 30 июня 1962 года, мальчик: 10 февраля 1962 года – ✝ 11 июля 1962 года, девочка: 30 апреля 1962 года – ✝ 11 июля 1962 года, мальчик: 10 февраля 1962 года – ✝ 16 июля 1962 года, мальчик: 16 июля 1962 года – ✝ 16 июля 1962 года, мальчик: 9 июля 1962 года – ✝ 18 июля 1962 года, девочка: 19 июля 1962 года – ✝ 19 июля 1962 года, мальчик: 31 июля 1962 года – ✝ 31 июля 1962 года, девочка: 1 августа 1962 года – ✝ 1 августа 1962 года, мальчик: 29 марта 1962 года – ✝ 3 августа 1962 года, мальчик: 9 июля 1962 года – ✝ 4 августа 1962 года, девочка: 13 февраля 1962 года – ✝ 7 августа 1962 года, мальчик: 1 июля 1962 года – ✝ 18 августа 1962 года, мальчик: 17 августа 1962 года – ✝ 20 августа 1962 года, девочка: 3 сентября 1962 года – ✝ 3 сентября 1962 года, мальчик: 1 октября 1962 года – ✝ 6 октября 1962 года, мальчик: 18 ноября 1962 года – ✝ 18 ноября 1962 года, мальчик: 27 ноября 1962 года – ✝ 27 ноября 1962 года, мальчик: 18 декабря 1962 года – ✝ 18 декабря 1962 года, девочка: 16 декабря 1962 года – ✝ 23 декабря 1962 года, девочка: 27 июля 1962 года – ✝ 9 февраля 1963 года, девочка: 8 августа 1962 года – ✝ 14 февраля 1963 года, девочка: 30 марта 1962 года – ✝ 16 февраля 1963 года, девочка: 21 октября 1962 года – ✝ 3 марта 1963 года, мальчик: 1 августа 1962 года – ✝ 1 апреля 1963 года, мальчик: 7 июня 1962 года – ✝ 4 апреля 1963 года, девочка: 27 февраля 1962 года – ✝ 10 апреля 1963 года, мальчик: 9 февраля 1962 года – ✝ 15 апреля 1963 года, мальчик: 11 ноября 1962 года – ✝ 1 мая 1963 года, девочка: 3 декабря 1962 года – ✝ 14 мая 1963 года, девочка: 30 июня 1962 года – ✝ 16 мая 1963 года, мальчик: 19 июля 1962 года – ✝ 8 августа 1963 года, мальчик: 11 декабря 1962 года – ✝ 3 октября 1963 года, мальчик: 5 февраля 1962 года – ✝ 26 октября 1963 года, девочка: 29 мая 1962 года – ✝ 26 октября 1963 года, мальчик: 6 мая 1962 года – ✝ 14 ноября 1963 года, мальчик: 19 ноября 1962 года – ✝ ✝? 1963 года, мальчик: 14 января 1962 года – ✝ 16 июля 1964 года, мальчик: 10 февраля 1962 года – ✝ 4 сентября 1964 года, мальчик: 30 июля 1962 года – ✝ 30 сентября 1964 года, девочка: 1 июля 1962 года – ✝ 18 октября 1964 года, мальчик: 10 мая 1962 года – ✝ 5 января 1965 года, девочка: 6 августа 1962 года – ✝ 18 февраля 1965 года, девочка: 4 октября 1962 года – ✝ 9 октября 1965 года, мальчик: 24 июня 1962 года – ✝ 14 ноября 1965 года, мальчик: 9 февраля 1962 года – ✝ 23 декабря 1965 года, девочка: 9 августа 1962 года – ✝ 13 января 1966 года, мальчик: 29 октября 1962 года – ✝ 10 июля 1966 года, девочка: 10 ноября 1962 года – ✝ 20 декабря 1966 года…

Дети ведут себя тихо – насколько этого можно ожидать от малышей. Трехлетний мальчик борется со сном, он сидит прямо на полу платформы, скрестив ноги и подперев щеки ладошками. Слышится, как возятся, толкая друг дружку, девочки. Самые маленькие жалобно хнычут или шумно судорожно вздыхают.

Вдруг по группе прокатывается оживление.

Из темноты над сценой одна за другой опускаются лампочки и зависают на равной высоте над платформой. Затем загораются, вспыхивая красными, зелеными, желтыми и синими огнями.

Дети молчат. Те, кто способен стоять, поднимаются на ноги, поправляют на себе одежду. Всё снова затихает.

На сцене появляются двенадцать мальчиков и две девочки. Обе девочки и один из мальчиков сидят в инвалидных колясках, их толкают перед собой трое детей постарше. Рабочие сцены помогают поднять коляски на платформу. Оказавшись на платформе, дети ковыляют каждый на свое место, занимают позиции и смотрят в зрительный зал.

Мальчик: 8 февраля 1962 года – ✝ 10 января 1968 года

Девочка: 12 января 1962 года – ✝ 18 февраля 1968 года

Мальчик: 7 сентября 1962 года – ✝ 30 сентября 1968 года

Мальчик: 24 августа 1962 года – ✝ 8 апреля 1969 года

Мальчик: 22 ноября 1962 года – ✝ 12 мая 1969 года

Мальчик: 23 декабря 1962 года – ✝ 26 декабря 1969 года

Мальчик: 24 марта 1962 года – ✝ 1 октября 1970 года

Мальчик: 22 февраля 1962 года – ✝ 17 ноября 1970 года

Девочка: 7 августа 1962 года – ✝ 29 января 1971 года

Мальчик: 14 марта 1962 года – ✝ 10 марта 1971 года

Мальчик: 16 апреля 1962 года – ✝ 4 апреля 1971 года

Мальчик: 19 июня 1962 года – ✝ 10 октября 1971 года

Мальчик: 15 декабря 1962 года – ✝ 26 декабря 1971 года

Мальчик: 17 июня 1962 года – ✝ 12 марта 1972 года

На телах четверых из вновь прибывших видны следы наезда автомашин, двое явно утонули, еще четверо умерли от болезней, один обгорел во время пожара, остальные трое стоят особняком и поэтому не совсем понятно, что с ними случилось.

Старший из мальчиков выступает вперед, берет слово. Он говорит четко и внятно, хотя, возможно, уж слишком медленно и громко, потому что очень старается:

– Жнец с косой проходит по своей делянке. Он указывает на зреющие зерна. Он указывает на краснеющие бутоны роз.

Остальные тринадцать детей поднимают вверх руки и плавно ими покачивают, словно под легким ветерком. Девочки соединяют запястья, образуя ладонями бутоны, мальчики растопыривают пальцы, изображая торчащие ости колосков.

Старший мальчик:

– Он говорит: «Ты, ты, ты, ты и ты»…

Дети указывают на зал и повторяют последние слова старшего мальчика:

– Ты, ты, ты, ты и ты!

Старший мальчик взмахивает руками, имитируя жесты жнеца с косой:

– Он взмахивает косой так, что коса поет…

Тринадцать детей, копируя движения старшего мальчика, повторяют его слова:

– Коса поет!

Несколько детей помладше начинают размахивать руками и покачивать бедрами, будто в игровом танце. Они указывают друг на друга и шепчут:

– Ты, ты, ты, ты…

Старший мальчик:

– И жнец поет со своей косой. Это покосная песнь, она известна лишь им двоим, и никто другой никогда не услышит их пения…

Тринадцать детей вместе со старшим мальчиком подхватывают за младшими детьми:

– Ты, ты, ты, ты и ты!

Тринадцать детей и старший мальчик продолжают повторять слово «ты», постоянно понижая голос, пока он не превращается в шепот и, в конце концов, не затихает совсем…

– Мы попали под машины, мы утонули в наполненных водой глубоких ямах, мы задохнулись в пожарах, нас нашли на дне бассейнов, мы умерли от болезней. Мы исчезли из наших домов, наши руки больше не обвивают шеи наших родителей, наши плач и смех больше не слышатся, наши стулья пустуют за обеденными столами, наши кровати пустуют по ночам. Мы исчезли из рядов наших братьев и сестер, мы больше не появляемся ни среди друзей на детских площадках, ни среди одноклассников в школах.

Все внезапно замолкают.

Тишину нарушает лишь глубокий долгий вдох старшего мальчика. Он расширяет свою юную грудную клетку, привстает на цыпочки, высоко вскидывает голову и звонким голосом выкрикивает:

– И будет так в конце времен: появится на жатве в Долине Слез молодой человек с распущенными по плечам волосами, с бородой и в сияющем хитоне. И возвестит, что явился от Отца своего, и объявит жнецу, что настал вечер того дня, когда солнце смерти впервые взошло над раем.

Тринадцать детей опускают руки, младшие следуют их примеру.

Старший мальчик:

– Так завершится дело Каина. Он отдаст молодому человеку свою косу и уйдет прочь…

Дети начинают маршировать на месте так резво, что сцена гудит под их ногами.

Старший мальчик:

– Молодой человек воткнет косовище в землю, и оно пустит корни, и появятся на нем ветви, и распрямится лезвие, пока не укажет острием в небо. Коса станет копьем, станет древом жизни. А тот, кто снял проклятие с Каина, освободил его от повинности, пойдет по полю, указывая на упавшие зерна, указывая на упавшие розы.

Старший мальчик и тринадцать детей указывают друг на друга и на младших детей:

– Он скажет: «Ты, ты, ты, ты и ты!»

Все дети, большие и маленькие, поднимают руки – очень медленно, словно растущие из земли побеги, изображая пальцами и ладонями колоски и бутоны. Произносят хором:

– Мы продолжили жить в наших братьях и сестрах, родившихся через год после нашей смерти и названных нашими именами. Мы продолжили жить в крестильных рубашках и платьях, подаренных церквям в память о нас. Мы продолжили жить на фотографиях, висящих на стенах домов наших родственников и стоящих на ночных столиках наших бабушек и дедушек. Мы продолжили жить в сообщениях о несчастных случаях на первых, последних и внутренних страницах газет, в свидетельствах о нашей смерти, в вырезанных некрологах, уже пожелтевших и хранящихся между страниц фотоальбомов и Библий…

Дорогие братья и сестры, родившиеся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, мы ждем вас здесь!

10

Алета ставит на журнальный столик чашку с дымящимся кофе. Йозеф Лёве снова просыпается, начинает шевелиться. Со сдавленным стоном выпрямляет спину, замечает кофе. Наклонившись вперед, пристраивает ладони к чашке, с осторожностью подносит ее к губам и пробует напиток, который Алета приготовила, пока он дремал. Кофе на вкус приторно-сладкий – как ему нравится, с капелькой коньяка – как ему нравится. Руки Йозефа дрожат, у него не получается растянуть губы по краю чашки, кофе стекает по его подбородку – и это ему не нравится.

Утром он был полон энергии. Как и в предыдущие визиты Алеты, его язык молотил без остановки. Проговорив почти четыре часа, он изложил ей историю поколения родившихся в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, но до нее он дошел после длинного многословного пролога со множеством деталей и отступлений, который удалось уместить на таком неимоверном количестве кассет, что у Алеты не хватало духа их сосчитать.

Он рассказал ей – а она, насколько смогла, постаралась вычленить главное – как еврей и алхимик Лео Лёве, его отец, прибыл в Исландию на пассажирском судне «Гóдафосс» в конце Второй мировой войны, после побега из нацистского концлагеря, скорее мертвый, чем живой, с единственным богатством, которое ему удалось спасти от страшной войны: уложенной в шляпную коробку глиняной фигуркой мальчика, светом очей его, самим Йозефом, вылепленным, по словам Лео, руками «матери» – доброй и разговорчивой горничной Мари-Софи N. – за те несколько дней, пока она выхаживала измученного беглеца, спрятанного в секретной каморке между номерами гостиницы «Gasthof Vrieslander», в маленьком городке Кюкенштадт в Нижней Саксонии. Сотворение достигло кульминации, когда младенец, открыв на мгновение глаза, увидел, что и девушка увидела его открытые глаза, а как раз перед этим на дно его глазниц были помещены два кадра кинопленки – на одном был запечатлен фюрер, выкрикивавший пламенную речь, на другом – тот же фюрер, удивлявшийся тому, что заляпал свой галстук подливкой. Глиняный мальчик больше двадцати лет ждал своего рождения, и Лео ежедневно увлажнял его, купая в козьем молоке, пока, наконец, не удалось с помощью двух ассистентов, советского шпиона Михаила Пушкина и американского теолога и борца Энтони Теофрастоса Афаниуса Брауна, после погони за братьями-близнецами Храпном В. и Мауром С. Карлссонами (первый – масон и марочный дилер, второй – парламентский служка, а оба – бывшие чемпионы Исландии по легкой атлетике и отставные матросы пароходной компании «Eimskip»), добыть из коренного зуба Маура (но как позже оказалось – Храпна, в пылу момента превратившегося в вервольфа) золотую пломбу, сделанную из кольца, которое близнецы отобрали у Лео много лет назад по дороге в Исландию. Это особое золото было необходимо для изготовления магической печати, которую Лео позже вдавил в глину в месте, где обычно находится пуповина, между солнечным сплетением и лобковой костью мальчика, пробудив его к жизни утром, в понедельник, 27 августа часто упоминаемого здесь года.

Эта длиннющая речь была ответом Йозефа Лёве на первые четыре вопроса анкеты:

а) Имя:

____________________

б) Дата рождения:

____________________

в) Место рождения:

____________________

г) Родители (происхождение, образование, род занятий):

____________________

____________________

Алета слушала терпеливо и даже подбадривала его, и он всё больше оживлялся по мере того, как история приближалась к настоящему времени, но теперь, когда нужно было ответить на оставшиеся одиннадцать вопросов, исключительно важных, и рассказать о самом себе, весь его запал иссяк. Он стал быстрее уставать, и казалось, будто его болезнь усилила свою хватку.

Потянувшись через столик, Алета левой рукой забирает у него чашку, а правой вытирает подтеки на его подбородке. Затем слизывает капельки кофе с покрытых синим лаком ногтей:

– Может, закончим на сегодня?

От трясет головой:

– Нет, продолжим, но я бы хотел, чтобы ты не облизывала свои пальцы.

Округлив губы, она засовывает указательный палец себе в рот. Йозеф отводит глаза:

– По крайней мере в моем присутствии…

Алета с громким чпоком выдергивает палец изо рта:

– Я проверила твое имя в «Книге исландцев»…

Она бросает на Йозефа вызывающий взгляд:

– Да, проверила! У меня есть исландский номер соцстрахования, и он дает мне на это право, как и всем остальным! Более того, благодаря этой работе, у меня есть расширенный доступ к базе данных…

Йозеф встряхивает головой:

– Ну и что? Мне нечего скрывать!

– Там сказано, что твоя мать родилась в Рейкьявике в марте тысяча девятьсот двадцать седьмого года, а умерла в декабре тысяча девятьсот шестьдесят второго…

Алета замолкает, какое-то время колеблется в нерешительности, затем продолжает:

– Ее звали Брúнхильдур Хéльгадоттир.

Йозеф бледнеет.

* * *

ИСТОРИЯ БРИНХИЛЬДУР ХЕЛЬГАДОТТИР – ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда, шестнадцатого числа декабря месяца тысяча девятьсот шестьдесят второго года, Бринхильдур Хельгадоттир замерзала недалеко от психиатрической больницы «Клéппур», ее последней мыслью было:

– Я не собираюсь окочуриться в этой грязище у дурдома.

За пять часов до этого Бринхильдур очнулась в доме на западной окраине Рейкьявика, в подвальной кладовке без окон. Она лежала на боку на покрытом чехлом соломенном матрасе, пристроенном на нескольких ящиках из-под пива и втиснутом в самый холодный угол крошечного пространства. Левая сторона ее лица была плотно приклеена к матрасу тем, что вытекало у нее изо рта и носа, пока она находилась в отключке.

Бринхильдур провела языком по опухшим губам. Там, где угол рта соприкасался с нейлоном чехла, образовался большой вязкий сгусток, одновременно горький и сладкий на вкус. По всей внутренней стороне щеки тянулась глубокая рана. Кончиком языка у нее получилось покачать два верхних коренных зуба. Похоже, кто-то крепко приложился кулаком к ее скуле.

Замедленным движением она отняла лицо от матраса, прислушиваясь к потрескиванию, когда ее подсохшие выделения отрывались от синтетической ткани. Сверху доносился топот, танцевальная музыка, грохот бьющейся посуды и визгливый хохот.

Бринхильдур приподнялась на локте, спустила ноги с матраса и скованно села. Судя по тому, как ныло во всем ее теле, у нее случилась нешуточная потасовка с тем, кто нокаутировал ее то ли вчера днем, то ли предыдущей ночью. Она ничего не помнила. В голове мерными ударами пульсировала боль, которая усиливалась при наклоне в сторону и тянулась изнутри черепа к корням волос.

Зафиксировав взгляд прямо перед собой и стараясь не двигать головой, Бринхильдур соскребла с лица запекшуюся кровь и рвоту, после чего вытерла руку об ободранный кусок байкового одеяла в синюю клетку, который укрывал ее от паха до колен. Одеяльце, по всей видимости, являлось свидетельством запоздалого раскаяния, оно было ни достаточно большим, ни достаточно толстым, чтобы согреть взрослого человека, а Бринхильдур, за исключением спущенного на талию бюстгальтера, была совершенно голой.

Дверь кладовки была приоткрыта. Из нее виднелась прачечная комната, а за ней – освещенный коридор. Света оттуда хватало, чтобы разглядеть валявшуюся на сером каменном полу, рядом с ее импровизированной постелью, бутыль из-под красного вина и одинокий, подбитый мехом короткий женский сапог нестандартно большого размера. Это был ее сапог.

Подтянув вверх бюстгальтер, она пошарила по матрасу в поисках платья, нижнего белья и чулок, но ничего не нашла. И хотя ее глаза уже привыкли к полумраку, никакой одежды там видно не было. Там вообще ничего не было, кроме нее самой, обрывка одеяла, пустой бутыли и сапога, если не считать чего-то похожего на человеческие фекалии в луже мочи у двери. Она надеялась, что это не ее работа.

Бринхильдур, насколько получилось, обернула себя одеяльцем и встала. Сильное головокружение качнуло ее вперед, и она упала на колени. Придя в себя, оперлась рукой о стену и начала подниматься – сверхосторожно, с короткой паузой для того, чтобы двумя пальцами подхватить сапог и затем уже вместе с ним оторваться от пола кладовки.

Пошатываясь, она проковыляла в прачечную и остановилась у большой раковины, на дне которой в сероватом рассоле плавало несколько кусков рыбы. Открыв кран, как смогла, вымыла лицо и руки, прополоскала рот, выплюнула красное на рыбу, а потом долго глотала ледяную воду, пока ее не затошнило, хотя жажду это не утолило.

На протянутой поперек комнаты веревке висело сухое выстиранное белье: женские трусы, пара мужских брюк, одна рубашка в полоску и несколько белых, хлопчатобумажных, капроновые носки, платье без рукавов, кальсоны, штанишки с нагрудником на мальчика и юбка на девочку-подростка.

Бринхильдур собрала то, что подходило ей по размеру. Ее не заботило, что это мужская одежда, остальное было ей мало. Натянув на себя рубашку, брюки и носки, она также прихватила висевшую на крючке кофту.

За прачечной, в коридорчике, валялся второй сапог, и Бринхильдур с надеждой подумала, что ее пальто всё еще может висеть на вешалке в прихожей. Обувшись, она начала подниматься по лестнице, очень медленно, страдая от пронзающей при каждом шаге боли. К пульсации в голове прибавилось ощущение открытой раны между ног, а всякий раз, когда ее тело наклонялось во время подъема, ей казалось, будто под правой лопаткой торчал кинжал. Как выяснилось в ходе вскрытия четыре дня спустя, у нее были сломаны два ребра.

Шум пирушки становился всё громче по мере приближения к деревянной темной двери наверху лестницы, где отраженным светом поблескивала медная ручка.

Первое, что увидела Бринхильдур, открыв подвальную дверь, была спина мужчины. Он стоял в прихожей, у зеркала, поправляя на шее бабочку горчично-желтого цвета. В том же зеркале она увидела и собственное отражение – как появилась в дверях, как сделала последний шаг из холодного полумрака в теплый, ярко освещенный коридор, увидела, что мужчина тоже ее заметил.

Он отпустил свою бабочку и повернулся к Бринхильдур. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что вошедший – высокая рыжеволосая женщина в мужской одежде. Сообразив, наконец, кто перед ним, он широко улыбнулся и поспешил сунуть руки в карманы. На мгновение в его улыбке мелькнула гримаса боли, когда кисть правой руки въезжала в тесный карман брюк, а незадолго до этого Бринхильдур заметила на ней припухшие окровавленные костяшки. Это был человек, который вырубил ее там, в подвале.

Она отшатнулась, будто он снова нанес ей удар. Его улыбка растянулась еще шире:

– Ты уже проснулась?

Он шагнул ей навстречу:

– А я как раз собирался к тебе заглянуть…

Бринхильдур почувствовала, как у нее свело желудок, кислотный страх поднялся по пищеводу, растекся по груди, и на мгновение ей показалось, что затхлый подвальный сквозняк хочет засосать ее обратно, затянуть назад, вниз по ступеням, вырвать из сапог, раздеть в прачечной, затащить в кладовку, бросить на холодный нейлон матраса, вымазать ее волосы, лицо и тело кровью, рвотой и спермой, выключить ее сознание…

– Эй, Би́дди[25]25
  Уменьшительное от Бринхильдур.


[Закрыть]!

Из гостиной выглянула ее подруга детства, Йóханна Áндресар, или просто Хáнна с Лóкастигура, – та, что привела Бринхильдур на эту вечеринку и поручила ей обихаживать хозяина, чтобы самой остаться в покое, пока они будут наслаждаться его гостеприимством, выпивкой и сигаретами.

– Ты куда пропала?

Выбросив вперед руку с зажатым в ней полупустым стаканом красного вина и торчащей между пальцами дымящейся сигаретой, она указала на Бринхильдур и безудержно захохотала:

– Что это?

Улыбка слетела с лица хозяина, он повернулся к Ханне и рявкнул:

– Ты сказала, что она, эта твоя подруга, такая веселая…

Привалившись к дверному косяку и поднеся руку со стаканом к лицу, не в силах остановиться, Ханна гоготала в тыльную сторону ладони, разгоняя хохотом табачный дым.

– Я сейчас обоссусь! Ты только посмотри на себя!

Бринхильдур глянула на себя в зеркало. От лица, о котором иногда говорили, что оно напоминало Хеди Ламарр, мало что осталось, кроме глаз. Это был последний раз, когда она видела свое отражение.

Повернувшись в дверях, Ханна прокричала, стараясь перекрыть гомон веселья:

– Идите сюда! Бидди устроила шоу!

Из гостиной донеслись радостные «Оу!», «Ау!», «Вау!» и «Воу!». Бринхильдур услышала, как задвигалась мебель, как кто-то налетел на подставку для проигрывателя, как взвизгнула игла, скользнув по «Вечеру твиста с оркестром Свáвара Гéстса», как гости вечеринки, с трудом поднимаясь на ноги, ломанулись в коридор, чтобы поглазеть на обещанное Ханной шоу.

Нет, никто не должен увидеть ее в таком состоянии! Бринхильдур бросилась в прихожую, на ходу толкнув хозяина плечом так, что того отбросило к стене. По дороге к выходу из этого смертоносного гостеприимства она прошипела своей подруге детства с Локастигура:

– Не спускайся с ним в подвал!

Не найдя на вешалке свое пальто, Бринхильдур схватила первое попавшееся, рванула входную дверь и исчезла в темноте.

Ханна крикнула ей вслед:

– Эй, Бидди, не будь врединой, не уходи!

Мужчина с бабочкой выпрямился, поправил покосившееся на стене зеркало, разгладил на себе шерстяной в серую крапинку пуловер, подошел к входной двери и захлопнул ее.

И обратился к Ханне:

– Она чертова зануда…

Он улыбнулся, и Ханна подхватила его под предложенную ей руку.

В гостиной уже снова отплясывали твист.

Сначала Бринхильдур не могла понять, в каком месте находилась и который был час. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что прихваченное с вешалки пальто ей мало. Рукава доходили лишь до середины предплечий, оно на ней не сходилось и было явно летним, а на улице стояла зима – дело было в декабре.

Оказавшись на безопасном расстоянии от проклятого дома, она замедлила шаг, пытаясь отыскать знакомые ориентиры и по признакам жизни определить время суток. Это был респектабельный район, застроенный двух– и четырехквартирными домами темного цвета, между которыми встречались более светлые – на одну семью. На темных стенах чуть поблескивало покрытие из дробленого исландского шпата с обсидианом, на светлых были те же материалы, но с примесью ракушечника. На большинстве окон виднелись плотно задернутые гардины, не слышалось ни играющих во дворах детей, ни дорожного шума, кроме редких отдаленных мотоциклетных раскатов, на подъездных дорожках стояли припаркованые автомобили – по всей видимости, была ночь или поздний вечер.

Зима в этом году благосклонно относилась к бомжам Рейкьявика, но в последние сутки северный ветер возвестил о своем прибытии падением температуры ниже нуля и теперь задул всерьез, вместе с ледяным дождем, который усиливался по мере того, как холодало, пока капли не превратились в безжалостно хлещущий мокрый снег.

Бринхильдур попыталась хоть как-то запахнуть на себе пальто, подвязав его поясом. Вдалеке между крышами домов, на фоне промозгло-черного неба, маячила серая каменная башня католического собора Лáндакот. Улица шла под уклон, а это означало, что она вела либо вниз к морю, либо вверх к центру города. В любом случае отсюда было легко найти дорогу к психбольнице «Клеппур» – прибежищу тех, кто больше не узнавал в себе ничего, кроме собственных глаз.