Текст книги "Я – спящая дверь"

Автор книги: Сьон Сигурдссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Впрочем, этот вывод генетик не мог предложить журналу в качестве ответа на вопрос, что сделало его, одного из пяти самых известных людей Исландии, тем, кто он есть сегодня. Нет, поворотным моментом в его жизни стало совсем другое событие.

В конце июня тысяча девятьсот шестьдесят второго года тринадцатилетний Хроульвур возвращался из культпохода с работниками Рейкьявикского рыбоморозильного завода, где он тогда подрабатывал. В тот день они сходили на вечерний сеанс «Пожирателя женщин»[19]19
  The Woman Eater (1958).


[Закрыть], в котором безумный ученый, доктор Моран, с помощью отпрыска амазонских тропиков, барабанщика Танги, скармливал молодых женщин плотоядному дереву, а из выделившейся при этом смолы изготавливал лекарство, способное воскрешать мертвых. Возле дома, в припаркованном у крыльца зеленом русском джипе «ГАЗ-69», или попросту «Козлике», сидели его родители. Они уединялись в машине каждый раз, когда, по их словам, им нужно было обсудить дела. Ни отец, ни мать никогда бы не признались, что между ними случались ссоры, но братья уже были достаточно взрослыми и замечали, как эти «обсуждения» расстраивали родителей и как всё чаще один из них еще долго оставался в машине после разговора.

Хроульвур почувствовал, как внутри у него всё сжалось, и спрятался за соседним гаражом. Из своего укрытия сквозь запыленное заднее стекло внедорожника он видел силуэт матери, в сжатых кулаках она комкала раскрытую газету и тыкала ею в лицо мужа. Силуэт отца твердо высвободил газетный лист из рук матери, после чего обнял ее и прижал к себе. Спустя продолжительное время она мягко отстранилась от него и вытерла лицо ладонями. Водительская дверь открылась, отец обошел капот, помог жене выйти из машины и подняться по ступенькам крыльца. Когда они вошли в дом, будущий генетик, помедлив мгновение в нерешительности, подбежал к «Козлику» и неслышно в него забрался.

На полу машины валялась помятая «Утренняя газета» – рупор политических оппонентов отца, лживая тряпка, строго-настрого запрещенная в их семье – и первой реакцией Хроульвура было наивное предположение, что ссору спровоцировала мать, принеся газету домой. Он разгладил бумагу. По всему развороту крупными буквами тянулась надпись:

Снотворное средство «Талидомид» – причина врожденных физических дефектов у тысяч детей

Статью сопровождала фотография двух новорожденных – мальчика и девочки. Они лежали на спине на белой простыне, слегка скособочившись на одну сторону и со склоненными в ту же сторону головами, как часто случается с младенцами, когда их укладывают позировать для фотографии, но вместо рук и ног у них были крошечные культи, а на культях – маленькие плавники, каждый с несколькими пальчиками, больше похожими на перья или бахрому. Один из детей зажмурил в плаче глаза, у другого на лице застыло удивленное выражение.

Две недели спустя мать неожиданно уехала в Данию – на операцию на ноге…

Генетик, подняв стакан, смотрит сквозь виски на озеро и остров Сандэй, сияюще-черный в лучах ночного полярного солнца:

– Тринадцать тысяч…

III
Детство
(27 августа 1962 года – 3 сентября 1972 года)

6

Голос генетика глухо отдается в динамике:

– Тринадцать…

Ухоженная женская рука поднимает диктофон с журнального столика в гостиной Йозефа Лёве и длинным, покрытым синим лаком ногтем нажимает кнопку, из-за чего запись спотыкается и икает на последнем слове:

– … тыу-сиач…

В воцарившейся тишине женщина разглядывает задремавшего напротив нее человека: он, скособочившись, полусидит, подоткнутый для поддержки позвоночника грудой больших вышитых подушек, в то время как могучая диванная спинка нависает над ним словно коричнево-вельветовое крыло матери-лебеди, оберегающей лежащего в гнезде птенца.

Впрочем, на лебеденка он похож меньше всего. Это мужчина средних лет, слегка пухловатый, буднично одетый в красно-клетчатую фланелевую рубашку, просторный свитер болотного цвета с V-образным вырезом, широкие светлые брюки цвета хаки, коричневые носки и войлочные тапочки. Лицо гладкое и безбородое, коротко подстриженные, с проседью волосы уже редеют на макушке, округлая голова склоняется набок между ключицей и плечом, бледные руки лежат на коленях – не расслабленные, а напряженно-жесткие – как у куклы чревовещателя. На первый взгляд это самый обыкновенный человек, заснувший в неудобной позе у себя на диване, но глазу не нужно долго задерживаться на Йозефе Лёве, чтобы понять, что скрывается под его позой, одеждой и прической. Выпуклые шишки на лбу, челюстях и темени придают его черепу странную форму, покрывающая их кожа туго натянута. Такие же наросты, только крупнее, можно различить на его руках, грудной клетке и ногах.

Уже не в первый раз он засыпает вот так, под наполненный молчанием монолог из Ти́нгветлира. Женщина часто проигрывает для него запись с голосом генетика. Ей кажется, что Йозеф имеет полное право услышать рассуждения человека, по заданию которого она берет это интервью.

А звуки летней исландской ночи убаюкивают…

* * *

САЧОК

Когда Хроульвур Зóфаниас Мáгнуссон был мальчишкой и жил на мысе Лёйгарнес, каждому жителю Рейкьявика было известно, что в переулке Фишерсюнд есть «хóру-кáсси»[20]20
  От исл. hóra – распутная женщина, проститутка, и kassi – ящик.


[Закрыть].

Никто из его друзей толком не знал, что такое хора и чем эти хоры занимались там, в своем ящике, – разве что занимались они этим, стоя или сидя на нем, – однако само слово, составленное, во-первых, из какой-то ужасной персоны женского пола (до этого они додумались сами[21]21
  Здесь намекается на созвучие слов «хора» и «хоррор».


[Закрыть]), а во-вторых – из материала для строительства голубятен, было окутано такой тайной, что коротенький переулок, соединявший центральную часть города с западной, стал абсолютной запретной зоной: никто туда и носа сунуть не решался.

Лишь самые храбрые отправлялись в центр специально с целью расследования, однако все женщины, которых они видели в окрестностях Фишерсюнда и пристально изучали с безопасного расстояния в надежде разгадать природу явления «хора», оказались настолько похожими на их собственных матерей, сестер, теть и даже бабушек, что вывод пришел сам по себе: хоры эти либо в голове чем-то отличались от обычных женщин, либо у них был какой-то физический дефект, спрятанный под одеждой. О последнем пацаны даже думать боялись, особенно после того, как докторский сын выдвинул идею, что хоры эти могли быть с обоими «инструментами».

В те годы магазин «Золотая рыбка» был единственным местом в Рейкьявике, где продавалась декоративная живность для аквариумов. Хроульвуру шел одиннадцатый год, и у него был, как это называли в семье, рыбный сдвиг по фазе. В его комнате громоздились три аквариума – на тридцать, шестьдесят и сто двадцать литров, а всё свободное пространство на полу, книжных полках и подоконниках было заставлено множеством разнокалиберных мисок и банок из-под варенья для нереста и отсадки мальков. Поэтому переезд магазина с улицы Лёйгавегур в Фишерсюнд поставил его в весьма затруднительное положение.

Рыбок Хроульвур разводил на договорных условиях: либо он сам заботится о них и сам всё финансирует (что он и делал, разнося по домам газету социалистов «Народная воля» и продавая на улицах журнал «Неделя»), либо его рыбное предприятие отправляется прямиком в унитаз. Дважды, притворившись больным, ему удалось уговорить отца зайти в магазин по дороге с работы и купить корм и специальную растительность для размножения гурами. В третий раз он упросил девчонку старшего брата помочь ему с покупкой фильтров для аквариума с гуппи, наплетя ей, что его якобы задирали местные хулиганы, ошивавшиеся в конце переулка, у стоянки «Такси Стéйндора». Посылая ее в такую ужасную клоаку, каким, конечно же, был этот Фишерсюнд, он чувствовал себя злодеем и в оправдание выдумал, что если она не вернется назад, превратившись в хору, то он явится туда и освободит ее – впрочем, не раньше, чем они оба станут взрослыми и его брат о ней совсем забудет.

Когда же девчонка, обнаружив, что никакого хулиганья в переулке и близко не было, заявила, что впредь он может сам «обихаживать своих вонючих паразитов», стало ясно, что в чертов магазин ему придется топать самому. Тем более что у его меченосцев появилась плавниковая гниль и нужно было лично посоветоваться с владельцем по поводу правильного лечения – дилетантам такой важный медицинский вопрос он доверить не мог.

Хроульвур вышел из автобуса на площади Лáйкьярторг и по улице О́йстурстрайти направился к началу Фишерсюнда. Но неожиданно на этом двухсотпятидесятиметровом отрезке пути оказалась уйма интересных и достойных тщательного исследования вещей: в Торговом кооперативе – лакричные конфеты из Восточной Германии, в Агробанке – новые копилки, в витринах «Тóрвальдсен-базара» – шарфы и варежки ручной вязки. Убив на это половину утра, отираясь в каждом из встречавшихся на пути заведений до тех пор, пока продавцы не начинали бросать на него подозрительные взгляды, Хроульвур Зофаниас добрался наконец до места назначения. Он отыскал укромное место за мусорными баками, откуда открывался обзор метров на пять вглубь Фишерсюнда, и затаился в ожидании удобного момента.

Когда ему показалось, что никаких хор в ближайшие несколько минут там не предвиделось, сорвался с места и припустил через дорогу, прямиком к дверям «Золотой рыбки», которая, к счастью, находилась в самом начале переулка, почти что на углу с Áдалстрайти.

Он испытал огромное облегчение, когда дверь магазина захлопнулась за ним. Внутри всё оказалось точно так же, как в старом полуподвале на Лёйгавегур: спертый воздух был пропитан запахом пота владельца, беспрерывно жужжали и булькали насосы, выпуская в аквариумы пузырьки воздуха и шевеля зеленые листочки растений, а рыбки издали казались разноцветными движущимися точками света, словно в волшебном лесу между деревьев порхали сияющие феи.

Впрочем, неправильно было бы сказать, что ничего не изменилось. С последнего его прихода в магазин с дочерью владельца произошли необъяснимые или, скорее, загадочные метаморфозы. Это можно было понять по тому, как она держалась, вылавливая темно-красную бойцовую рыбку, одиноко кружившую в отдельном аквариуме, а как раз таким бойцом Хроульвур давно мечтал обзавестись, но никак не мог на него накопить.

Плавным движением запястья она мягко повела погруженный в воду сачок вслед за рыбкой – через мгновение движение повторилось в ее бедрах – и так до тех пор, пока боец не утомился. Тогда она ловко выудила его, стряхнула в наполненный водой прозрачный пакет, закрутила и завязала узлом отверстие.

Об этом Хроульвур Зофаниас Магнуссон, генетик и гендиректор компании «CoDex», вспоминал однажды ночью, сидя в одиночестве в обитой бархатом кабинке, – точно на том же месте, где сорок лет назад стоял, сраженный переменами в дочери владельца. После переезда «Золотой рыбки» из Фишерсюнда в помещении долгие годы располагалось похоронное бюро, и вместо аквариумов вдоль стен стояли пустые гробы. Позже на месте бюро появилась химчистка, и гробы сменились на сушильные шкафы.

Теперь весь этаж занимал стриптиз-бар «Левински», и именно там, в одной из приватных танцевальных кабинок, сидел Хроульвур Зофаниас, ожидая, когда Алета, украинская девушка, с которой он до этого болтал у стойки, отдернет занавеску. По ее телосложению он сразу догадался, что Алета была трансгендером и прошла долгий путь трансформации, но еще не завершила его. Через несколько минут он надеялся узнать, на какой стадии перехода она находилась.

Дернулась занавеска. Алета, танцуя, приблизилась к сидящему в кресле мужчине. Мягко согнув в запястье правую руку (как когда-то дочь владельца, подумалось Хроульвуру, как дочь владельца), она поймала его в свой сачок.

* * *

Когда Алета закончила танец, генетик попросил у нее номер телефона. Она не придала этому значения, но несколько недель спустя ей позвонили из его компании и предложили работу интервьюера. И вот теперь она сидела в полуподвальной квартирке Йозефа Лёве, ожидая, когда тот проснется.

* * *

Кассета с голосом генетика была забыта в диктофоне, который Алете вручил ассистент гендиректора вместе с коробкой, где находилось двадцать чистых стовосьмидесятиминутных кассет, несколько папок, фотоаппарат «Polaroid» и другие материалы, относящиеся к исследованию. Готовясь к первому интервью, она, не прослушивая, вынула кассету из аппарата и положила ее в конверт с анкетами, чтобы вернуть в главный офис вместе с результатами опросных сессий. И только в октябре две тысячи десятого года, когда она сидела в гостевой комнате специального отделения государственной больницы в ожидании, пока ее собеседник будет готов к интервью (учитывая природу исследования, многие его участники находились либо в больницах, либо в специализированных учреждениях), ей в голову пришло проверить, что же было записано на этой старой «Philips 180-M» мини-кассете, такой потрепанной, будто ею пользовались очень долгое время. На изношенной этикетке много раз писали, зачеркивали, стирали и зацарапывали, но под всем этим еще можно было разобрать что-то, как ей показалось, похожее на «Д-р Магнуссон».

Она вставила кассету в диктофон и услышала шелест листьев, щебет дрозда, плескание волн и, наконец, резкое прокашливание, не оставившее никакого сомнения в том, кому принадлежали последовавшие за этим рассуждения. Голос генетика был знаком каждому жителю страны так хорошо, что даже самые бесталанные имитаторы могли ему подражать. В течение многих лет он регулярно появлялся в репортажах, на радио и телешоу как гендиректор биотехнологической компании «CoDex», откуда с момента основания градом сыпались сообщения о грандиозных научных достижениях. Поначалу вокруг компании всё бурлило из-за конфликта, связанного с доступом к медицинским картам исландцев, на основе которых создавалась база генетических данных целой нации, так называемая «Книга исландцев». Идея была продана парламенту и общественности под видом заботы о человечестве (чистые геномы исландцев должны послужить для открытий, которые избавят жителей планеты от всех мыслимых болезней – от онкологии до обыкновенной простуды), хотя на самом деле апеллировала к жажде национального превосходства и самой банальной жадности, так как позже выяснилось, что всё предприятие финансировалось заморскими фармацевтическими гигантами. После этого поток гремучих новостей уже не иссякал: по поводу побед на финансовых рынках внутри страны и за рубежом, последующего банкротства «CoDex» и множества людей, которые, очаровавшись россказнями о генетической чистоте и немыслимых прибылях, купили акции исландского чуда, по поводу рефинансирования компании и собственного воскрешения гендиректора, а также по поводу его своеобразных взглядов на исландскую историю и культуру, в особенности на литературу, а он придавал огромное значение своей подростковой мечте стать поэтом и утверждал, что те «неуклюжие литераторские эксперименты», когда пришло время, дали ему преимущество перед зарубежными конкурентами, которым было неведомо исландское фермерское искусство «закручивать сюжеты»[22]22
  «að rúlla plotti» – досл. «закручивать сено» (при заготовке сена в рулонах). «Plott» также переводится с исландского как «цель», «замысел», «интриги», «сюжет».


[Закрыть].

Мгновенно узнаваемый голос, характерный жесткий ритм и напористость речи, из-за чего казалось, что говорящий стоял под открытым небом и неизменно лицом к ветру, привлекал внимание всех находившихся поблизости, поэтому Алета тут же выключила диктофон. Что бы она ответила, если кто-нибудь спросил ее, с чего это она сидит здесь и слушает разглагольствования генетика о ценах и миллилитрах?

Как раз в момент, когда она засовывала кассету в сумку, в дверях появилась медсестра. На ее руку опиралась собеседница сегодняшнего дня – женщина лет пятидесяти в длинном халате лазурного цвета. У нее были совершенно белые волосы, тщательно расчесанные на прямой пробор и свободно спадавшие ей на плечи, предплечья и руки в хлопчатобумажных перчатках. Однако ни одежда, ни волосы не могли скрыть проявлений генетического заболевания, из-за которого кожа на лице женщины и других частях ее тела полопалась и затвердела в виде плотно прилегавших друг к другу шестигранных пластинок. По виду они напоминали высохшие чешуйки, а сливаясь вместе, образовывали своего рода «рыбью кожу». Такие чешуйки обычно еле заметны на кончике носа и подушечках пальцев, но становятся грубее по мере распространения на крупные участки тела, где вырастают до размеров ладони и приобретают цвет от красного до зеленого с желтыми и синими переходами, вызванными отеками и лопнувшими сосудами.

Алета шагнула навстречу женщине, протянула руку:

– Здравствуйте, меня зовут Алета Шелинская.

Женщина на приветствие не ответила, не пожала протянутую ей руку, просто наблюдала за рассматривающей ее Алетой, пока та не отвела взгляд от покрытых чешуей щек. Затем хриплым голосом произнесла:

– А ты в порядке… Не одна из нас, но мы в одной команде…

7

Два года Алета добросовестно выполняла все пункты данной ей инструкции:

i) Сохраняла конфиденциальность в отношении всего, что касалось проекта, заказчика и опрашиваемых.

ii) В начале каждого интервью делала снимок опрашиваемого с помощью фотоаппарата «Polaroid».

iii) Проходила все вопросы анкеты вместе с опрашиваемыми.

iv) В процессе собеседования заносила ключевые ответы опрашиваемых в соответствующие разделы анкет.

v) Маркировала все кассеты, анкеты и конверты в соответствии с согласованной системой нумерации.

vi) Складывала весь наработанный материал в папки, перевязывала их и запечатывала красным сургучом.

vii) Сдавала опечатанный материал каждый второй и четвертый четверг.

viii) Не заводила с опрашиваемыми приятельских или дружеских отношений.

Пока не познакомилась с Йозефом Лёве, мужчиной лет пятидесяти с исключительно редким заболеванием, известным как синдром каменного человека, или, по-научному, – прогрессирующая оссифицирующая фибродисплазия. Эта болезнь приводит к тому, что при повреждении мышц и других мягких тканей они не восстанавливаются, как обычно, а отвердевают, превращаясь в костный корсет. Человек в конце концов оказывается узником, заключенным как бы во второй скелет и застывшим, как манекен. Первый признак заболевания – деформация больших пальцев ног.

* * *

АНКЕТА ДЛЯ ПРОЕКТА ХЗМ/0-23 (ПРИВАТ.)

Кассета N:__ Дата интервью:__/ ______/ ______

Время: _______/_______/ Место:______________

а) Имя:

______________

б) Дата рождения:

______________

в) Место рождения:

______________

г) Родители (происхождение, образование, род занятий):

______________

д) Место проживания в детстве:

______________

е) Начальное образование:

______________

ж) Увлечения в детстве:

______________

з) История семейных отношений:

______________

и) Дети:

______________

к) Место проживания в зрелом возрасте:

______________

л) Политические взгляды (можно опустить):

______________

м) Религия (можно опустить):

______________

н) Увлечения в зрелом возрасте:

______________

о) Особо запомнившийся случай:

______________

п) Запомнившийся сон:

______________

ФИО опрашивающего (печатными буквами)

______________

Подпись

* * *

Алета так устала после интервью с беловолосой русалкой (как назвала себя ее собеседница, причем без малейшей иронии, и большинство ее ответов начиналось со слов: «мы, русалки», например: «мы, русалки, возбуждаем в мужчинах пылающую похоть, и всё, написанное о нас в сказках, чистейшая правда»), что, вернувшись домой, с порога прошла в спальню и, не раздеваясь, рухнула на кровать. И так и лежала, уставившись в потолок, цвет которого становился всё синее – день превращался в вечер.

Русалка говорила очень тихо, поэтому Алете пришлось сосредоточить всё свое внимание на ее голосе, а чтобы диктофон наверняка уловил ее речь, она поставила свой стул впритык к стулу опрашиваемой и всё время держала устройство на расстоянии указательного пальца от ее иссохшихся, почти неподвижных, накрашенных красной помадой губ. Вдобавок, ответы женщины были намного длиннее, чем Алете бы хотелось (по инструкции, интервью должно было уместиться на двухчасовой кассете), и поэтому пребывание в гостевой комнате специального отделения превратилось для нее в моральную и физическую пытку.

Собеседование длилось почти пять часов. В последние семьдесят минут правая рука Алеты, судорожно сжимавшая диктофон, страшно затекла. Ее дыхание синхронизировалось с дыханием русалки до секунды. Их грудные клетки поднимались и опускались в замедленном ритме. Их плечи почти соприкасались, и Алету страшно мутило от теплого ванильного аромата, струившегося от закутанного в халат тела женщины, поэтому все попытки превратить в мысленные образы непрерывно нашептываемые рассказы русалки о раннем детстве и школьных буднях на островах Вéстманнаэйяр в первые годы после извержения (в городке, наполовину погребенном под толстым слоем черного вулканического пепла), постоянно перебивались вспышками воспоминаний о насыпных белых курганах возле старого соляного завода в ее родном Дрого́быче.

Странный незнакомый голос внутри нее с периодической частотой как мантру повторял одну и ту же фразу: «Она беловолосая, ты черноволосая… Ты черноволосая, она беловолосая…». Потолок спальни давно стал темно-синим и уже начинал чернеть. Не отрывая от него глаз, Алета пошарила рукой в поисках шнура настольной лампы и щелкнула выключателем – темно-синий цвет уступил место желтому.

Хотя до сих пор ей не приходилось вести собеседование более трех часов, а пять были чистейшим безумием, всё же не продолжительность разговора с русалкой, не изнурительная концентрация (или ее недостаток) и не затекшая правая рука стали причиной такого истощения сил. Тем более что Алете было не впервой «изменять» временны́м рекомендациям. Если какое-то интервью не укладывалось в два часа, она мысленно оправдывала себя такой фразой: «Тут ничего не поделаешь, эти записи будут единственным свидетельством жизни опрашиваемых, их единственной возможностью рассказать историю своими словами, своими голосами», и поскольку ассистент генетика еще не жаловался на перерасход кассет, продолжала в том же духе. Что касалось длительной сосредоточенности, которой требовал от нее шепот русалки, то многих предыдущих участников исследования воспринимать было куда труднее из-за деформированных челюстей или поврежденных голосовых связок, а боль в руке была ничем по сравнению с той, настоящей, которую Алете пришлось испытать на ее долгом пути из Украины в Исландию.

Нет, тяжелее всего оказались повторяющиеся ремарки женщины в духе: «Ты не одна из нас, но мы в одной команде» и, как следствие, нервное напряжение от необходимости быть начеку в течение целых пяти часов, чтобы в запись не просочилось ни малейшего намека на то, кем или чем была Алета. Она думала, что такие дни остались в прошлом, но русалка была удивительно проницательной.

Наконец, Алета села на кровати и принялась раздеваться: выскользнула из пальто, стянула и бросила на пол кожаные сапоги, сняла свитер, юбку, бюстгальтер, колготки и трусики и швырнула в сторону корзины для грязного белья. Затем, подхватив с кровати сумку, направилась в ванную.

Да, во время интервью женщина постоянно напрямую обращалась к Алете, вовлекая ее в свое повествование, превращая в участницу своих переживаний, как, например, при описании одного памятного случая, когда русалка, будучи семи лет от роду, открыла для себя, что в мироздании ей не отведено то же место, что и другим людям. В тот день, на собрании вефильской общины пятидесятников, до нее вдруг дошло, о ком говорил пастырь, без конца повторяя, что «хотя не все дети на Вестманнаэйяр созданы по образу Божьему, община обязана поминать их в своих молитвах». Эти слова лысого проповедника она слышала каждое воскресенье с тех пор, как себя помнила, и поэтому по вечерам добросовестно молилась, жалея незнакомого ей ребенка за то, что он не был создан по образу Бога, а оказалось, что этот ребенок – она сама.

Закончив рассказ, русалка бросила взгляд на Алету и прошептала:

– Тебе это знакомо…

Конечно, Алета могла согласиться с ней, признавшись, как однажды была потрясена открытием, что человечество разделено на два вида – чистых и нечистых детей (сама она принадлежала к последним), и как этот момент словно горящим клеймом был впечатан в ее сознание, однако не позволила себе даже кивнуть. Нет, она не собиралась никого подзадоривать: эта старушенция и так вела себя слишком дерзко! Алета прекрасно знала, что женщина не была старой (родилась двадцать пятого сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго года, то есть ей было всего сорок восемь), но из-за цвета волос, чешуи на лице и ревматически ссутуленных плеч она выглядела намного старше своих лет, и поэтому при мысли о ней в голове всплывало слово «старуха».

Поставив сумку на табурет, Алета достала зажигалку и пачку сигарет, открыла кран и, сидя на унитазе, курила в ожидании, пока ванна наполнится водой.

К концу интервью, сжав колено Алеты облаченной в перчатку рукой, русалка еще больше понизила голос:

– Всё, что я рассказываю, тебе и так известно…

Отпустив колено, она указала себе на грудь и прошептала:

– Я мягка там, где нужно…

Губы Алеты тронула улыбка понимания. Она уже открыла рот, чтобы сказать: «Конечно же, важнее всего, кто ты есть внутри, добро может проявляться в разных обличьях», но, прежде чем успела это произнести, русалка распахнула свой халат, показывая Алете, какую мягкость она имела в виду: вниз от шеи, на груди с иссиня-черными сосками и на плоском животе, грубая чешуя уступала место светлой, серебристой коже, блестящей и мягкой, как дорогой шелк или брюшко морской камбалы, она тянулась до самого паха, где виднелся пучок темно-оранжевых волос, похожий на клубок мокрых водорослей. Исходивший от кожи крепкий соленый запах смешивался с ароматом ванили.

Русалка прошептала:

– Этими мягкими объятиями наслаждались десятки благодарных моряков со швартовавшихся в порту Вестманнаэйяр судов – со дня, когда мне исполнилось тринадцать, и до тех пор, пока два года спустя не обнаружилось, чем я занималась по ночам в сарае для насадки приманок. Моя мать и вефильский пастырь случайно набрели на меня и трех матросов с «Би́ртингура» – посудины для ловли мойвы из И́сафьорда. После этого меня исключили из общины, и, само собой, никто не задался вопросом, что моей матери и пастырю понадобилось в этом несчастном сарае посреди ночи.

В итоге моим одноклассникам запретили со мной общаться, а учителей перестало волновать, приду я на занятия или нет. Впрочем, на этом этапе и то и другое уже было чистой формальностью.

Вскоре меня выгнали из дома, и я болталась по городу сама по себе с Пасхи до начала лета. Меня приютил у себя местный бомж, живший на улице, но иногда управляющий гостиницей «Хéймаклеттур» разрешал мне прилечь на матрасе у них в котельной, правда, только в обмен на то, что сначала сам ложился на меня. В конце концов, органы опеки отослали меня с Вестманнаэйяр в детский дом под Рейкьявиком, откуда я постоянно сбегáла, используя каждую возможность заполучить в свои объятия мужчин.

После одного из таких побегов меня отправили в городскую больницу, объявив, что мне необходима превентивная аппендэктомия, но, когда я проснулась после операции, обнаружилось, что вместе с аппендиксом мне удалили и матку.

Позже я нашла способ уехать из Исландии и ласкала мужчин в копенгагенской Кристиании, Амстердаме, Танжере и Марселе, но девять лет назад, когда ревматизм меня совсем доконал и стало трудно ходить, я решила вернуться домой…

Алета чертыхнулась, вспоминая рассказ русалки, – уж очень многое было похоже на ее собственный жизненный опыт. Затушив сигарету о край раковины, она бросила окурок в унитаз, встала и опустила рычажок слива. Звучавший в сознании голос женщины постепенно затихал:

– Разве человек не должен умереть там, где появился на свет, где стал тем, кто он есть? Как кумжа…

И тут Алета снова вспомнила о монологе генетика. Подтянув к себе сумку, нашла кассету, вставила в диктофон и перемотала запись до слов:

– Здесь я стал тем, кто я есть…

Закрыв кран, она погрузилась в воду, откинула назад голову, оперлась затылком на край ванны и наслаждалась ощущением того, как под попытки генетика понять самого себя из ее тела улетучивалась усталость. Проникновение в его мысли придавало ей уверенности в себе. Это уравнивало их позиции. Ведь, по сути, Алета для него не существовала. Ему, может, и попадалось ее имя на анкетах, но вряд ли он сам прослушивал записи. Интервью, скорее всего, транскрибировались в текстовые файлы каким-нибудь служащим компании, а голоса Алеты генетик никогда не слышал.

Однако отныне он не будет лишь отдаленным начальством, которое общается с ней через своих помощников. Теперь она знает о нем больше, чем он о ней. И она никогда не вернет ему эту кассету.

* * *

На коричневом диване зашевелился Йозеф Лёве. Алета, наклонившись, выпускает ему в лицо струйку сигаретного дыма. Он дергается, стараясь увернуться.

Алета смеется:

– Просыпайся, деревянный мужичок!

8

– Ну что, возвращаемся к моей истории?

Йозеф растопыривает пальцы и складывает ладони домиком.

– Нас таких, кто способен описать свой приход в этот мир, совсем немного. Большинство людей не вспомнит, чем они занимались вчера, не говоря уже о том, что было неделю, три месяца или тринадцать лет назад. А вот я, с самого мгновения как ожил на кухонном столе полуподвальной квартирки в доме 10а по улице Ингольфсстрайти и до сегодняшнего дня, помню всё, что со мной когда-либо происходило: каждый момент бодрствования, каждую мысль, каждый сон. Когда бы я ни захотел вызвать в памяти события прошлого, они тут же предстают перед моим мысленным взором, независимо от того, когда произошли: после полудня двадцать седьмого августа тысяча девятьсот шестьдесят второго года или утром двадцать седьмого августа две тысячи двенадцатого. И действия, и мысли возвращаются ко мне в виде ярких вспышек – будто из глубинных ущелий сквозь черную как ночь толщу океана поднимается отблеск от светящегося тела гигантского кальмара. Эти вспышки молниеносны, и необходим особый навык, чтобы их увидеть и услышать, врожденная хитрость и сила духа, чтобы их уловить и удержать в сознании, терпение и ловкость ума, чтобы в них разобраться.

Если пригоршню овечьей шерсти расчесывать до тех пор, пока каждая шерстинка не уляжется одна к другой, они в конечном счете укроют пол целой комнаты. Так же обрабатывается и память: если всё сделано правильно, то, чтобы заново пережить прошлое, потребуется ровно столько же времени, сколько ушло на его прожитие.

Это мой дар: всё помнить, пережить всё дважды и уметь об этом рассказать.

* * *

– С первого момента жизни мои органы чувств были совершенны: мои глаза прекрасно видели, мои уши воспринимали все звуки, ароматы играли в моих ноздрях, вкусы обволакивали язык, кожа ощущала прикосновение воздуха и тканей. Я жадно впитывал в себя всё, что происходило вокруг. И теперь с помощью слов я могу перенести тебя в любое место и время, хранящиеся в моей кристально-ясной памяти.