Текст книги "Жизнь и творчество С. М. Дубнова"

Автор книги: Софья Дубнова-Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Спустя несколько дней сильные пограничные отряды Красной Армии вступили на территорию Прибалтики. Неожиданно в фантастической обстановке войны довелось писателю встретиться с Россией, с которой он простился навсегда в послесловии к "Книге Жизни". Атмосфера этой встречи не напоминала бурных послеоктябрьских дней: переворот в Латвии совершился без кровопролития, и в состав первого временного правительства вошли представители беспартийной прогрессивной интеллигенции. В письме к дочери С. Дубнов характеризовал новое правительство, как демократическое и высказывал удовлетворение по поводу падения диктатуры Ульманиса, втягивавшей страну в орбиту гитлеризма.

Преждевременным оказалось, как убедился писатель, не только подведение жизненных итогов, но и планировка, рассчитанная на устойчивость военной обстановки. От плана переселения в Литву пришлось отказаться: граница между отдельными балтийскими республиками, в июле включенными в состав Советского Союза, была наглухо закрыта. На пороге восьмидесятилетия историк с горечью ощутил бессилие единичной человеческой воли перед исторической стихией. Накрепко прикованный к маленькой республике, которую вчера еще собирался (283) покинуть, он мучительно силился угадать, что сулит и этой стране и ему новый крутой поворот судьбы.

В конце лета С. Дубнова посетил видный еврейский коммунист, с которым ему случалось встречаться в довоенные годы. Посещение носило полуофициальный характер; гость авторитетно заявил, что перемена режима не должна внушать писателю опасений: правительство, во главе которого стоит человек науки, ценит культуру и ее представителей. Он добавил, что покой писателя будет огражден: несмотря на трудности военного времени, его обширная квартира не подвергнется обязательному "уплотнению".

Внешняя обстановка, действительно, осталась прежней, но изменился весь стиль жизни: неутомимый труженик почувствовал себя безработным. Война приостановила все переводы его книг: особенно тяжелым ударом был провал плана английского издания "Истории". В самой Латвии новые веяния сказались в том, что недавно переизданный учебник признан был несоответствующим духу народной школы.

С особенной силой ощутил писатель свое одиночество в день восьмидесятилетия. От семьи отделяла его охраняемая штыками граница; не было вестей от друзей, которые бежали из Парижа и скитались в ожидании виз по югу Франции; Америка глухо молчала; затруднены были и сношения с Палестиной, где спасались от мирового пожара одесские соратники писателя и хранились скромные сбережения, составлявшие основу его бюджета. Трудно было дышать в этом внезапно сузившемся мире.

Когда осенью пришло известие, что дочь и внуки собираются в Америку, ощущение замкнутого круга стало еще более гнетущим. В тоске С. Дубнов обратил взоры на восток; из возобновившейся переписки выяснилось, что брат Владимир доживает свой век в Москве в убогой обстановке. С. Дубнов увлекся новым планом: быть может, суждено – думалось ему, чтобы братья, которые были неразлучны в юности, провели вместе последние годы жизни. Владимир неопределенно отвечал на горячие призывы, не решаясь открыть горькую правду: разбитый параличом, он медленно угасал, и только заботы племянника Якова поддерживали слабо тлеющий огонек жизни.

(284) Зима 1940-41 г. была вьюжная, суровая. Писатель мерз в обширном кабинете; вспоминались далекие петербургские зимы. Дочь и внуки уехали, и он следил за их сложным маршрутом, тревожась за шестинедельную правнучку Мириам, которую назвал в письме "самой юной заокеанской путешественницей".

Вокруг шумела трудная, противоречивая, перестраивающаяся жизнь; она не вторгалась в келью отшельника. Новая действительность была ему органически чужда; в ней отсутствовали необходимые атрибуты существования – постоянное общение с разбросанными по свету идейными соратниками, активное участие в культурной и общественной жизни всемирного еврейства. Событием в монотонном беге дней становился каждый отклик издалека, каждая новая книжка еврейского журнала. Рой воспоминаний пробудило письмо д-ра Майзеля, бывшего библиотекаря берлинской общины, переселившегося в Иерусалим. Горечь, переполнявшая душу писателя, вылилась в строках ответа, датированного 5 марта 1941 г. Подтверждая получение письма, С. Дубнов писал: "...Как всякая весть из далеких стран, оно было большим событием в жизни человека, заключенного в охваченную войной тюрьму Европы, хотя и в пределах нейтральной страны. Положение нашей братии в Палестине теперь несколько улучшилось, благодаря победам англичан в Африке (побольше бы таких побед!). Есть надежда, что зараза мировой бойни не коснется вас и не осквернит святынь нашей родины. Заслуги Палестины перед Богом и мне пошли на пользу – оттуда, хоть изредка, приходят письма и печатный материал, в то время, как из Америки я не получил с конца лета 1940 г. ни единого слова..... Наша жизнь теперь полна чудес: мы чудом остались в живых в мире, в котором кишмя кишат ангелы смерти (на языке современной науки они зовутся смертоносными бомбами) и всякие другие духи разрушения, даже вне пределов поля брани. Но мы отрезаны от источника нашей культурной жизни; после долгих поисков мне едва удалось получить маленький еврейский календарь 1941 года, единственный образчик нашей "литературы" за истекший год. Иностранные газеты здесь не получаются; о том, что происходит на свете, мы знаем немного, и это немногое оформлено по местному рецепту. А вы, обладатели богатств, еще жалуетесь на кризис литературы в вашей стране!

(285) "Двадцать лет тому назад... в тревожное время я находился на родине и надеялся через год уехать в Берлин. Теперь я никуда не собираюсь: все пути закрыты. Берлин превратился в Содом, и все наши европейские центры разрушены содомлянами. С разных концов земли глядят на меня Америка и Палестина, и я туда устремляю взгляд. Но знаю – они недостижимы, и мне суждено оставаться в "сей превеликой и мрачной пустыне". Мой "Талмуд" в последние годы доведен до конца – вышел последний том русского издания десятитомной "Истории" (Рига, 1936-1939). Закончено и "дополнение к Торе"; последний том "Книги Жизни" (берлинский период) вышел в свет в 1940 г., но я, к сожалению, в силу разных обстоятельств, не имею возможности послать эту книгу Вам и прочим друзьям. Теперь я ничего не пишу для печати, а только читаю мировую литературу и делаю заметки, когда позволяют силы.

"Друзья пекутся о моей судьбе, а у меня одна забота; я берегу находящиеся в моем распоряжении архивные материалы, которым может грозить расхищение. Эта драгоценная коллекция первоначально предназначалась для двух академий – в Иерусалиме литовском и в древнем Иерусалиме. При теперешних обстоятельствах я хотел бы одну часть передать в Национальную библиотеку в Иерусалиме, а другую – Иво в Америке, ставшей новым центром еврейства. Я намерен оформить этот план в завещании, но он может встретить препятствия со стороны местных руководящих сфер, и это меня крайне тревожит. Для вас должен быть теперь ясен ответ на предложение передать некоторые документы в архив "Бецалель". Когда пламя охватывает кедры, стоит ли. заботиться о малой травке? Национальный архив единственное место, где должны храниться тысячи писем на общественные и литературные темы, накопившиеся за 60 лет, и сотни исторических документов, и мой мозг сверлит мучительный вопрос: удастся ли мне осуществить этот план после окончания войны, и доживу ли я до этого дня?

"Моя семья теперь разбросана по всему земному шару. Дочь и внуки, беглецы из Варшавы, находившиеся в Литве, недавно уехали в Америку через Россию и Японию. Другие дети, давно живущие в Советском Союзе, не добились разрешения на то, чтобы съездить в Прибалтику навестить меня... Пишите мне о (286) жизни в Иерусалиме, о тамошнем университете, пострадавшем в последнее время... Всякое сообщение о том, что делается в нашей стране, будет принято с горячей признательностью одиноким обитателем Прибалтики".

В мае писатель получил странное известие из далекого экзотического города Кобе. Под телеграммой, содержавшей запоздалое поздравление с восьмидесятилетием, красовалась подпись: "Еврейская община в Кобе. Дочь София". Спустя некоторое время выяснилось, что в японском портовом городе, где увязла на несколько месяцев большая группа эмигрантов, представители еврейской общины отпраздновали восьмидесятилетний юбилей писателя.

Последнее письмо к старшей дочери, написанное 12 июня 1941 г., проникнуто грустью и резигнацией. С. Дубнов сообщает, что дни его текут тихо и монотонно; из писателя он превратился на склоне лет в читателя и вернулся к любимцам юности, в которых находит новую прелесть. С увлечением перечитывает ой "Войну и Мир". Досуга для чтения достаточно: огромный архив давно приведен в порядок; все материалы распределены по рубрикам. Почта ежедневно приносит московские газеты; сообщения о том, что происходит на Западе, внушают мучительную тревогу за культурные народы, очутившиеся в пасти зверя. Главной отдушиной в зарубежный мир является Палестина, откуда время от времени приходят письма и журналы.

Спустя десять дней после того, как написаны были эти строки, германская армия перешла границу Советского Союза. 29 июня на Ригу были сброшены первые бомбы. 1-го июля немецкие отряды вступили в столицу Латвии.

(287)

ЭПИЛОГ

В начале июля из предместья, где жил С. Дубнов, выселены были все евреи. Друзья помогли писателю скрыться, но агенты Гестапо выследили его и арестовали. "Они интересовались – рассказывает рижанин, переживший гибель местного еврейства и подробно ее описавший (Max Kaufmann, Die Vernichtung der Juden Lettlands Muenchen 1947), – его работами, написанными в Риге, и требовали, чтоб он их отдал. Рукописи были спрятаны и С. Дубнов заявил, что они остались в Кайзервальде, откуда он давно уехал. Его выпустили на свободу, но вскоре опять арестовали. По настоянию члена Юденрата Шлиттера (венский еврей), он был снова освобожден; на волю он вышел совершенно разбитым и поселился в гетто. Шлиттер был по распоряжению Гестапо арестован и расстрелян.

"В гетто профессор получил небольшую комнатку в богадельне на улице Людза. Но и там он не оставался без дела: карандашом, который по его словам служил ему 37 лет, он писал хронику, носившую название "Гетто". За короткое время, проведенное в стенах гетто, он сумел создать там небольшой очаг еврейской умственной жизни. Во время первой "акции" (30 ноября 1941 г.) он был переведен в другой приют для старцев и потом, в пору второй "акции" (8 декабря 1941 г.) – в дом на Людза 56. В этом доме нашли убежище семьи служащих в еврейской полиции... Латвийский палач Данскоп, явившийся туда с целью контроля, спросил старика-профессора, принадлежит ли он к семье кого-либо из полицейских. Получив отрицательный ответ, он приказал ему присоединиться к маршировавшим мимо колоннам. В доме началась суматоха, и один из полицейских (немецкий еврей с железным крестом, имя неизвестно) кинулся догонять колонну, надеясь спасти С. Дубнова, но было уже поздно. Историк прошел свой последний путь. Он был убит в Рамбули, под Ригой, где погибли почти все рижские евреи".

Другой очевидец гибели рижского гетто (Гилель Меламед, Цукунфт 1946, кн. 4) сообщает следующую версию: "Когда немцы заняли Ригу, они выбросили С. Дубнова из квартиры и захватили всю его огромную библиотеку. Старика-писателя погнали на допрос в Гестапо. Через несколько дней его выпустили. С. Дубнов неохотно рассказывал о допросе, сказал только, что впервые в жизни имел дело с такими извергами. Он поселился в приюте для старцев во временном гетто. 25 октября это гетто было ликвидировано ... Потом наступило роковое 30 ноября... в эту страшную ночь шуцманы и палачи Гестапо расстреляли половину населения гетто... Следующую неделю оставшиеся в живых провели в состоянии летаргии.... Профессор Дубнов был болен. Он заболел в ту ночь, когда жителей гетто выгнали из домов на улицу. Его тогда спасли, переведя в ту часть гетто, которую убийцы "по техническим соображениям" еще не решались "эвакуировать". С. Дубнов чувствовал, что приходит конец... Наступила жуткая ночь с 7-го на 8-е декабря 1941 г. Повторилось то же, что и на прошлой неделе, но более "организованно". Больных и слабых людей сажали в синие автобусы. Не хватало мест для всех, и многих стариков и беременных женщин расстреливали тут же, на месте. Когда С. Дубнова выгнали на улицу, у него была высокая температура – 38,5. Он был не в силах быстро подняться на ступеньку автобуса. Пьяный латышский полицейский подбежал к нему и выстрелил прямо в затылок. С. Дубнов упал замертво. На следующий день его похоронили в братской могиле на старом еврейском кладбище в рижском гетто".

Из уст в уста передавался потом слух, что, идя на смерть, писатель повторял: "Люди, не забывайте, люди, рассказывайте, люди, записывайте!" Из тех, кто мог слышать эти слова, почти никого не осталось в живых. Жива только легенда, не менее правдивая, чем сама жизнь.

(289)

ОТ АВТОРА

Книга, предлагаемая вниманию читателя, является плодом работы, длившейся более двух лет. В основу первой ее части (1860-1922 гг.) легли два тома обширной автобиографии отца. Третьего тома, несмотря на все усилия, не удалось разыскать: по-видимому, издание, вышедшее в Риге в 1940 г., было целиком уничтожено немецкими властями. События последнего периода (1922-1941) приходилось восстанавливать на основании разнообразных рукописных и печатных материалов, а также предоставленной в мое распоряжение переписки. Многие пробелы я пыталась восполнять материалом личных воспоминаний; этот материал является существенным элементом биографии, так как связь между отцом и дочерью никогда не прерывалась, несмотря на идейные разногласия и длительные периоды разлуки.

Внимательному читателю может броситься в глаза несоразмерность в структуре книги: первая часть ее написана более сжато, чем вторая. Это нарушение пропорции не случайно: я считала нужным подробнее излагать факты, публикуемые впервые, сознавая, что до появления новых, более обширных исследований, моя работа будет единственным источником сведений о деятельности отца в последние годы жизни.

Неоценимую помощь автору оказала группа лиц, сочувствовавших начинанию, связанному с именем С. М. Дубнова. Я хочу выразить глубокую благодарность всем тем, кто снабжал меня материалами и предоставил в мое распоряжение письма отца – Р. Чериковер, А. Штейнбергу, Я. Лещинскому, М. Вишницеру, Д. Чарному, Н. Гурфинкель, а также персоналу архива и библиотеки Еврейского Научного Института.

Немалые трудности представляло издание книги. Преодолеть их удалось благодаря инициативе и неутомимой организационной работе Л. О. Чеквера, деятельности членов Комитета имени С. М. Дубнова при Союзе русских евреев и помощи, оказанной Л. и И. Раузенами и Б. Шацкиным. Всем этим лицам автор приносит искреннюю благодарность.

Январь 1950. Нью-Йорк.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

А

Абрамович, С. (Менделе) – 77,

78, 80, 86, 101, 105, 120, 152, 157,

167, 188, 218.

Айзенштат (Юдин) – 122.

Андреев, Л. – 176.

Ан-ский, С. (Рапопорт) – 136, 152,

154, 196.

Ахад-Гаам – 79, 80, 83, 93, 94, 101,

107, 112, 118, 122, 135, 136, 149,

153, 154, 177, 178, 197, 221, 222,

223.

Б

Балабан, M. – 154.

Бен-Ами (М. Рабинович) – 80, 83.

Бердяев, Н. – 229.

Брамсон, Л. – 128.

Бруцкус, Ю. – 194.

Бубер, M. – 219.

Бялик, X. H. – 114, 118, 157, 165, 167, 168, 199, 249, 250.

В

Вайнрайх, M. – 255.

Вайтер-Девенишский – 130.

Вейль, Г. – 212.

Винавер, M. – 105, 127, 150, 151.

Вишницер, M. – 154, 207, 212, 229.

Вишницер, Р. – 212.

Волин, Ю – 116.

Волынский (А. Флексер) – 63.

Г

Гаркави, А. – 175.

Гессен, Ю. – 154.

Гожанский-Лону – 122.

Гольдберги, И. и Б. – 124.

Горький, M. – 176, 177, 196.

Гордон, И. Л. – 47.

Городецкий, А. – 258.

Грец, Г. – 87, 88, 90, 208, 214, 254.

Гурфинкель, Н. – 265.

Д

Дизенгоф, M. – 114.

Динесзон, Я. – 69, 218.

Дубнов, Бенцион – 12, 13, 28, 56,

73, 88, 159.

Дубнов, В. – 14, 23, 32, 40, 49, 72,

96, 283.

Дубнова, Ида – 33, 34, 38, 49, 50,

55, 57, 83, 92, 107, 143, 162, 197,

198, 210, 230, 235, 238, 239, 240,

242.

Дубнова, Ольга – 63, 102, 143, 201,239.

Дубнов, Яков – 69, 102, 143, 161, 178, 283, 239.

Ж

Жаботинокий, В. – 117, 226.

Житловский, X. – 148, 262,

З

Зайчик, Р. – 99.

К

Каган, M. – 41, 102, 107, 191.

Кальманович, 3.. – .255, 282.

Кауфман, M. – 287.

Клаузнер, И. – 148.

Койген, Д. – 212.

Конт, Огюст – 37, 49.

Короленко, В. – 165.

Кулишеры, M. и И. – 194.

Л

Лавров, П. – 231.

Ландау, А. – 52, 60, 61, 91, 140.

Левин, Ш. – 124, 137.

Ленин, В. – 198.

Лесин, А. – 262, 267.

Лесгафт, П. – 140.

Лещинский, Я. – 210, 231, 243.

Лилиенблюм, M. – 31, 47, 79.

M

Майзель, И. – 229, 284.

Малер, Р. – 231.

Медем, В. – 222.

Меламед, Г. 288.

Милль, Д. С. – 37, 49, 70, 219.

Милюков, П. – 267.

Моргулис, M. – 117.

H

Нигер, С. – 231, 232.

Новаковский, И. – 134.

Нордау, M. – 104.

О

Опатошу, И. – 206, 207, 209, 213.

П

Перец, И. Л. – 67, 152, 161, 181.

Пинскер, А. – 52.

Покровский, M. – 200.

P

Равницкий, И. X. – 83, 88, 157, 165.

Ратнер, M. – 128.

Рейнус, M. – 228.

Рейзин, 3. – 255.

Ренан, Э. – 69.

Реннер-Шпрингер – 111, 138.

Рингельблюм – 254.

Рузвельт, Ф. Д. – 268, 279.

С

Сев, Л. – 115.

Соколов, H. – 68.

Сологуб, Ф. – 176.

Спектор, M. – 48, 68, 217, 218.

Т

Толстой, Л. – 69, 70, 160.

У

Усышкин, M. – 108, 169.

Ф

Фридман, Ф. – 254.

Фруг, С. – 48, 63, 71, 83, 140, 152, 167, 177, 218.

Ц

Цинберг, С. – 194.

Цунц. Л. – 214, 254

Ч

Чарный, Д. – 258, 261, 210, 240, 242, 251,

Черновиц, X. – 114

Чериковеры, И. и Р. – 206, 209,210, 230, 233, 236, 237, 249, 260,

261, 264, 265, 266, 267, 269, 275, 277, 279.

Ш

Шабад, Ц. – 249, 250.

Шагал, M. – 255.

Шварцбард, Ш. – 224.

Шиппер, И. – 154, 254.

Шолом-Алейхем – 48, 67, 71, 73,

74, 83, 84, 169, 170, 177, 217, 218.

Шорр, M. – 154.

Штейнберг, А. – 194, 210, 212, 213,

229, 252, 257, 261, 264, 276.

Штейнберг, И. – 210.

Э

Эльбоген, И. 212, 228, 229. Эрлих, Г. – 243, 263, 277.