Текст книги "Лесная быль. Рассказы и повести"
Автор книги: Софья Радзиевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
За помощью
Очень не хотелось мне вылезать из-под тёплого пальто. Но вдруг вспомнилось: а что если щука уже на Мишкину удочку попалась? Вот посмотреть-то, пока он спит!
Я осторожно приподнялся, сел, Мишка не пошевельнулся. Ну и пусть спит, я первый…
Трава была ужасно мокрая и холодная. Я быстро, чтобы согреться, пробежал по полянке, спрыгнул с обрыва на отмель и остановился в удивлении: вечером Мишка воткнул в берег крепкое ореховое удилище. Сейчас что-то с силой вырвало его из земли с такой силой, что комки глины ещё катились по откосу. А само удилище медленно отплывало, и до него с берега уже нельзя было дотянуться.
– Мишка! – закричал я отчаянно. – Да Мишка же, скорей!
– Иду! – отозвался сверху Мишкин голос, и не прошло и минуты, как он сам, ухватившись руками за ветки ивы, спрыгнул с обрыва на отмель. С разбегу он кинулся в воду и поплыл, широко размахивая руками. Удилище резко дёрнулось, повернуло против течения и ускорило ход, но Мишка уже был около него.
– Держу! – крикнул он и, схватив конец левой рукой, ударил по воде правой, поворачивая обратно.
Это оказалось не легко: тонкий конец удилища изогнулся и погрузился в воду, вода забурлила и запенилась: что-то сильно тянуло его в сторону.
– Сносит! – крикнул Мишка и, перехватив удилище зубами, заработал обеими руками. От напряжения лицо его покраснело, но вот он нащупал дно ногами, стал и, задыхаясь и кашляя, схватил удилище руками.
Осторожно пятясь, он приближался к берегу, с усилием удерживая в руках толстый конец гнувшегося удилища. Леска натянулась, как струна, и вдруг на поверхности воды всплеснулось что-то длинное, чёрно-зелёное. В ту же минуту Мишка дёрнул удилище на себя. Мелькнула узкая пасть с острыми зубами, и вода на отмели закипела от сильных ударов хвоста огромной щуки.
– Держи! – отчаянно завопил я, но Мишка уже нагнулся, подхватил щуку под жабры и поднял на вытянутых руках.
– Видал? – крикнул он. – Вот как у нас! – Но тело щуки вдруг изогнулось, и гибкий хвост так хлестнул его по лицу, что он зашатался и опрокинулся в воду.
– Держи! – успел он крикнуть, взмахнул руками, и щука, пролетев по воздуху, тяжело шлёпнулась на песок, у самой воды.
– Держу! – ещё громче завопил я и, подпрыгнув, всем телом навалился на бьющуюся добычу, хватая её за голову.
– Тише ты! – крикнул Мишка поднимаясь, но щука, изогнувшись, впилась зубами мне в руку.
– Ай-яй! – тут уж я завопил изо всей силы. Но в ту же минуту Мишка подскочил, размахнулся и корягой стукнул щуку по голове. Щука замерла. Осторожно палочкой разжав её усеянную иголками-зубами пасть, Мишка освободил мою израненную руку.
– Ты бы ей ещё ногу в пасть сунул, – посоветовал он. – Не видишь – у ней зубов на четверых хватит… Ну ничего, в речке промой, и бежим наверх. Уху в двух котелках заварим. Здорово! Ладно я сам проснулся да уж у самого обрыва был, когда ты скричал,
– Я всё равно думал, – отвечал я, задыхаясь от боли и волнения, – я всё равно думал, – пускай руку откусит, так я её всё равно животом держать буду.
Щука неподвижно лежала, вытянувшись на отмели. Тёмно-зелёная спина её и яркие пятнышки на боках так и горели на утреннем солнце.
– Смерить-то нечем, – огорчился Мишка, – никак не меньше метра. Эх, и старик обрадуется, небось ругаться позабудет, – хвастливо добавил он и, осторожно потыкав щуку корягой, подхватил её под жабры. – Бежим, что ли!
Жёлтые глаза мёртвой щуки блестели так ярко и злобно, что я невольно потрогал покрытую мелкими точками-уколами вспухшую руку.
– Бывают щуки даже больше человека, – сказал я, взбираясь на обрыв. – Очень старые. Такая сотни лет живёт, она и человека затянуть под воду может.
Но насладиться радостью старика Мишке не пришлось. Он подходил к костру, высоко держа щуку на вытянутых руках, и вдруг остановился.
– Серёжка, гляди, чего это с ним? – сказал он растерянно.
Василий Петрович лежал лицом кверху, с широко раскрытыми глазами и дышал прерывисто и тяжело. Видимо, он нас не узнавал.
– Захворал совсем, – проговорил Мишка. – Вот те клюква-ягода.
– Захворал, – испуганно повторил я. – Мишка, что же нам делать?
– За водой сходить, – решил вопрос Мишка. – Над ним стоять – немного поможет, а мы его ухой накормим – сразу поздоровеет.
Вытащив из кармана складной нож на цепочке, Мишка разрезал щуке брюхо и вдруг громко вскрикнул.
– Мишка, что ещё случилось? – испугался я.
– Она уж наобедалась, гляди!
Из разрезанного живота щуки выглядывала щучья голова поменьше.
– Свою же подружку заглотила. А может и та кого слопала? – проговорил Мишка. – Да и недавно, щука-то вовсе свежая. А ну, поглядеть – она может тоже пообедала?
Острый Мишкин нож прошёлся по животу проглоченной щуки, и что ж? Из него вывалился окунь немного поменьше,
– Удивление, – покачал головой Мишка, – ну, ладно, некогда забавляться, надо уху варить. Этих-то кидай дальше, они нам негодны.
Щуку Мишка вычистил быстро, вода в котелке забулькала, в воздухе вкусно запахло ухой, а мы в нерешительности стояли около Василия Петровича, не решаясь с ним заговорить.
– Мишка, а вдруг он умрёт? – сказал я в неожиданно всхлипнул.
– Не болтай вздора, – проговорил вдруг сердитый голос. Я так и взвизгнул от радости, а Мишка не удержался – свистнул и тут же зажал рот рукой.
– Василий Петрович, мы щуку какую поймали, – заговорили мы наперебой, – давайте скорее уху есть. Голову хотели сварить, так в котелок не влезла.
Мишка на радостях подставил разинутую щучью пасть к самому лицу больного, но тот равнодушно взглянул на неё и отвёл глаза.
– Пить, – невнятно сказал он, жадно схватил кружку с водой, но не допил, уронил, и глаза его снова закрылись.
– Он нас ночью своим пальто закрыл, а сам так лежал, вот и простудился, – заметил я.
– Нравится так, потому и лежал, – заворчал неукротимый старик, но тут же голос его перешёл в неясное бормотанье и умолк.
Мы постояли около него ещё немного и осторожно, на цыпочках, отошли к костру.
– Мишка, что же делать? – сказал я с отчаянием,
– Есть, – решительно заявил он и опустился на землю. – Кончай всё, ему ещё сварим, жарко – до вечера щука всё равно не продержится. Завтра ещё наловим, может ему тем часом полегчает.
Мишка замолчал.
– А может его бросим, а по речке домой дойдём? Одни! – проговорил он через минутку каким-то странным голосом и даже отвернулся немножко, но я почувствовал, что он за мной пристально следит.
– Мишка, что ты? – от удивления я чуть не выпустил из руки большой кусок рыбы. – Что ты говоришь?
Мишка встряхнул головой и потянулся к котелку, который отставил было в сторону.
– И наломал бы я тебе, кабы ты по-другому ответил, – сказал он. – На проверку это я, какой ты есть товарищ. Кончай уху, травы ещё нарвём, ему чтобы лежать помягче. Корешков ещё накопаем, а то на одной рыбе далеко не уедешь.
– Зовёт! – перебил его я и вскочил с места. – Василий Петрович, вы что сказали?
– Воды согрейте, – медленно проговорил старик. – Нога горит очень. – Он закрыл глаза, поморщился и, видимо сделав большое усилие, снова открыл их. – Дорогу знаете? – отрывисто спросил он. – Домой, на Пашийский завод?
– Ещё чего! – отозвался Мишка, сразу впадая в прежний самоуверенный тон. – Как по шнурку выйду. У меня глаз…
– Сюда-то вы не очень по шнурку шли, – перебил его старик, и глаза его на минуту блеснули прежним насмешливым огоньком. – Или узлом шнурок-то завязывали? Ну, да отсюда проще: по реке дойдёте. Только прямиком для сокращения идти не пробуйте.
Старик помолчал.
– Ступайте домой, ребятки, – договорил он мягче. – Мне воды оставьте побольше, еды не надо. А я вам план нарисую, как меня найти – для тех, кто искать пойдёт. Найдут легко. Только… пусть поторопятся, с ногой у меня плохо.
Мы посмотрели друг на друга. Я заметил, что у Мишки дрогнули губы. Мне тоже дышать стало трудно.
– Не пойду! – упрямо сказал вдруг Мишка и даже ногой топнул. – Поправитесь – вместе пойдём. Кто вас тут кормить будет?
Брови старика грозно зашевелились и начали сдвигаться.
«Рассердился», – подумал я и испугался, но тут же решился: – И я не пойду! – сказал я, но топнуть не посмел. – Мы вам палку вырежем, потом и пойдём все. Я так не могу, как же вы один тут останетесь?
– Стой! – крикнул Мишка и хлопнул меня по плечу. – Уж я всё придумал. Доктора нужно? Нужно. Я один и пойду на завод. А ты здесь останешься, что надо, Василию Петровичу делать будешь. Ладно?
– Один? – спросил я, и мне даже жарко стало, но тут же я спохватился: – Останусь! Иди, Мишка. Только, – тут я на минутку запнулся. – Только ты, Мишка, очень скоро придёшь? С доктором?
– Без меня всё решили и устроили, а я у вас вроде куклы? – сердито заворчал было Василий Петрович и даже попробовал приподняться. Но я с удивлением заметил, что сердится он не так, как вчера, и даже как будто и не сердится вовсе. – Вместе идите, говорю, – продолжал он с усилием. – Вы не понимаете, почему так нужно, а я понимаю, – договорил он каким-то странным голосом.
И тут Мишка завёл руку за спину и ущипнул меня так крепко, что я чуть не вскрикнул.
– Хорошо, дядень… то есть Василий Петрович, – сказал он послушно, я даже рот открыл от удивления. – Мы только корешков наготовим: вам оставим и себе возьмём. Мы вашу лопатку возьмём. Можно? Поворачивайся, Серёжка!
Спустившись с обрыва к реке, Мишка с размаху воткнул лопатку в землю.
– Когда болен кто крепко, нипочём ему перечить нельзя, – серьёзно проговорил он. – Ты ему не говори. Серёжка, а пойду я один. Ему и воды тут подать надо и всё. А я уж быстро махну, дня через два назад вернусь. Не сомневайся!
Я кивнул головой.
Мы работали быстро, но молча, говорить не хотелось.
Вернувшись к костру, наложили в горячую золу такой запас корневищ оситняка, что его хватило бы Мишке на неделю. Потом доварили и разделили щуку. Наконец, когда всё было сделано, Мишка завязал мой плотно набитый мешок и вскинул его на спину.
– Ну, – сказал он и крепко закрутил левой рукой хохол, – коли что, Серёжка, уж так.
– Так, – ответил я и кивнул.
Короткий этот разговор был нам обоим понятен.
– Пойду! – сказал Мишка отрывисто, повернулся, перешёл поляну и, не оглянувшись, исчез в кустах.
Я постоял, посмотрел ему вслед, поцарапал зачем-то ногтем кору дерева, возле которого стоял, и обернулся. Недалеко под кустом видна была неподвижная, прикрытая тёмным пальто фигура…
Я помедлил ещё минуту и, наклонившись, принялся усердно рвать траву, чтобы сделать помягче постель Василию Петровичу.
Разгадка страшной ночи
Я уговорил Василия Петровича съесть немного ухи и рыбы кусочек и даже чай заварил из земляники, кисленький и очень вкусный. Больную ногу я несколько раз обкладывал свежими листьями подорожника, положил её повыше на охапку свежей травы. В хлопотах я и не заметил, как наступил вечер, даже о Мишке не очень думал. Пора было гасить костёр и ложиться, но уж очень красиво бегали по веткам золотые искорки, и я всё продолжал подбрасывать в костёр сухие ветки валежника.
Вероятно, это нравилось и Василию Петровичу: он часто открывал глаза и поворачивал голову к костру. Но мне казалось, что больше он смотрит не на костёр, а на меня.
– Серёжа, – заговорил наконец Василий Петрович, – о чём ты думаешь?
Я немножко смутился, – а если он смеяться станет?
– О людях, – ответил я неуверенно. – О диких, которые вот в этом самом лесу, может быть, жили очень, очень давно. Может быть, они сидели около костра, на этом самом месте, где мы сидим.
– Наверно, сидели, – согласился Василий Петрович. – Только не так спокойно, как мы. Леса в то время были полны диких зверей.
– А как они защищались? – спросил я и невольно оглянулся назад, в непроглядную темноту за костром.
– Да уж как могли: палками, камнями, а то и просто зубами. Огонь был тоже защитой, его и разводили сначала для того, чтобы спасаться от хищных зверей. Тогда ещё ни жарить, ни варить не умели, а ели и мясо и растения сырыми. Они их много знали, для них лес был и садом и огородом.
– А почему теперь мы их забыли?
Ох, как интересно было говорить о древних людях не на уроке, а у костра в лесу.
– Почему? – повторил Василий Петрович. – Да потому, что теперь многие растения служат человеку так же, как приручённые животные, и растения, которые разводит человек, например, морковь, капуста, стали вкуснее, сочнее. Люди постепенно и забыли о диких растениях.
Я отошёл от костра и сел поближе к Василию Петровичу.
– Это очень плохо, – сказал я. – Вот мы чуть не умерли от голода, когда вас нашли, и не знали, сколько в лесу хорошей еды.
Я замолчал.
– О чём ты думаешь? – снова заговорил Василий Петрович,
– Я думаю, как жаль, что вы мальчиков не любите, а то мне очень о многом надо бы вас спросить. Василий Петрович вдруг закашлялся и отвернулся.
– Нет, я… совсем… Ну, одним словом, мне даже интересно с тобой говорить. Даже очень интересно. Ты… – тут он опять немного покашлял, – ты, гм, спрашивай.
Я очень обрадовался. Как же это я не заметил, что ему интересно?
– Тогда вы мне, пожалуйста, всё расскажите, какие растения в лесу и на болоте бывают, которые есть можно. А я всё это запишу. Для нашего пионерского отряда. И потом, если мы пойдём, нам не опасно будет заблудиться. Поблудимся, поблудимся и придём когда-нибудь домой. Правда?
Я очень торопился всё что сказать, пока Василию Петровичу интересно со мной разговаривать. Но ему, и правда, далее видно было, что интересно.
– Если будете знать, как по лесу ходить, то и не заблудитесь, – ответил он и осторожно вытянул больную ногу. – Подложи-ка мне под неё ещё сена немножко. – Вы как в направлении разбирались, когда сюда шли?
– Мы знали – на деревьях мох больше растёт с северной стороны, а веток больше на южной. Вот, так вашей ноге удобно? Только это оказалось неправда: по-всякому они растут, и мох и ветки. Всё перепуталось.
Василий Петрович покачал головой.
– Ничего не перепуталось, – недовольно ответил он. – Дерево надо выбрать, которое свободно стоит где-нибудь на поляне. А если оно с краю жмётся, всегда веток пустит больше туда, где свободнее. Понял?
– Понял, – обрадовался я. – Это я тоже запишу. У нас будет настоящая книжка для путешественников. И ещё… – я несколько поколебался, но потом вдруг решился. – И ещё, Василий Петрович, я хочу знать про лес и про зверей и про растения столько, сколько вы знаете. Всё!
– Сколько я знаю? – Василий Петрович вдруг засмеялся. – Ну, ну, придётся, пожалуй, порядочно поучиться. А пока давай-ка ложиться. Да не там, тут ложись, около меня, вместе моим пальто накроемся.
А вчера он говорил – терпеть не может, когда около него кто «дышит», – припомнил я, но очень охотно перенёс свою охапку травы к нему, на другую сторону костра.
– А как теперь Мишка… – начал было я и не договорил: жалобный переливчатый крик наполнил весь лес, так что трудно было разобрать, откуда он идёт.
– Он! – крикнул я. – Опять он, слышите? Кто это кричит?
Василий Петрович даже не пошевелился.
– Заяц, – спокойно ответил он. – Заяц, которого поймал филин. Чего ты так испугался?
– Так ведь мы из-за него заблудились. И реку потеряли, и вас нашли, – говорил я, не замечая, что крепко держу Василия Петровича за руку. А он ни капельки на это не рассердился и даже обнял меня за плечи.
– Вот оно что! – проговорил Василий Петрович. когда я всё ему рассказал. – Филин, верно, вцепился когтями в спину зайца, но переломить ему позвоночник не смог. И вытащить когти из заячьей спины тоже не мог. Заяц бежал и кричал, обезумев от боли, и тащил на себе филина. Почему заяц бросился в избушку? Бывает, что дикий зверь прячется от врагов около человека. Вот он и привёз на себе филина в вашу избушку. Заяц кричал, а филин шипел и хлопал крыльями. А почему вы мне этого раньше не рассказали?
– Боялись, – признался я, – что вы будете смеяться. Потому что мы, конечно, знали, что привидений не бывает, а всё-таки… – Тут я остановился. – Мишка, – проговорил я, – Мишка ведь не знает, что кричало. Как ему сейчас страшно в лесу одному. Правда?
– Правда, – медленно и очень тихо ответил Василий Петрович и, с трудом повернувшись, закрыл меня полой своего пальто. – Спи, путешественник.
Но сам он не спал долго, а может быть, и совсем не спал. Я всё время думал о Мишке – как ему одному в лесу страшно. И от этого часто просыпался и видел: Василий Петрович лежит, и глаза у него широко открыты. И мне казалось, что и он думал о том же.
Медведь! Пожар в лесу! Спасены!
К утру я заснул очень крепко и проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Василий Петрович по-прежнему лежал на спине. Ему, должно быть, стало ещё хуже: лицо осунулось, а на щеках выступили яркие красные пятна. Дышал он тяжело и поминутно подкосил ко рту фляжку с водой.
Я, как мог осторожно, развязал его больную ногу, приложил к ней свежие листья подорожника и опять завязал. Василию Петровичу было очень больно, но он терпел и даже похвалил меня.
– Тебе, видно, доктором быть, путешественник, – сказал он почти весело. – А теперь отправляйся на добычу. Поищи для разнообразия грибов вон там, в низинке. Неси все, какие найдёшь. Многие грибы ошибочно считают поганками, а они очень вкусные.
Перейдя полянку, я спустился в глубокий овраг. Громадные осины и берёзы росли на самом дне его и так переплелись в вышине ветвями, что внизу и днём было сумрачно. На земле лежали истлевшие толстые стволы, а в их трухе ярко желтели и розовели какие-то мясистые маленькие кустики, очень похожие на кораллы. Я полюбовался ими, снял рубашку и разложил на земле.
– Покажу Василию Петровичу, но уж есть их, наверное, нельзя. И вот этот – тоже. Какой вырос! – Это я положил на рубашку гриб-дождевик, белый, нежный, величиной с детскую голову. Заодно нашлось тут же штук десять красных подосиновиков. Эти, кажется, годятся на похлёбку.
Я подобрал концы рубашки и быстро выбрался наверх. В кустах, окружавших нашу полянку, кто-то зашевелился, хрустнула ветка…
– Мишка! – воскликнул я радостно. – Неужели… – я быстро выскочил из кустов и вдруг остановился: на полянке стоял громадный медведь. Он как бы в удивлении покачивал головой и посматривал то на меня, то на лежавшего на земле Василия Петровича. Затем неторопливо повернулся к Василию Петровичу.
– Нет! – крикнул я и кинулся вперёд, загородил Василия Петровича и остановился так, прижимая к груди узелок с грибами.
– Стой спокойно, – услышал я за спиной тихий голос. – Не шевелись, не дыши, он не тронет. Только не шевелись!
На полянке стало очень тихо. Медведь всё покачивал головой. Я даже не мог бы сказать – боялся я или нет, так во мне всё замерло.
Медведь ещё посмотрел на меня, точно что-то соображая, затем взялся зубами за кончик рубашки, которую я прижимал к груди, и дёрнул. Рубашка упала на землю и развернулась. Белый шар – дождевик – выкатился из неё. Медведь посмотрел на него, медленно, поднял лапу и вдруг с такой силой опустил её на белый мячик, что брызги гриба ударили мне в лицо. Затем, ступая так бесшумно, словно его огромное тело вовсе ничего не весило, медведь повернулся и исчез в кустах.
Тогда я вдруг пошатнулся, сел на землю, закрыл лицо руками и заплакал.
– Я думал, я думал, он будет вас есть живого. По кусочкам, – говорил я и плакал, даже не стараясь сдержаться.
Василий Петрович протянул руку и, взяв лежавшую на земле кобуру, засунул в неё револьвер и долго возился с застёжкой.
– Ладно, – сказал он наконец. – Довольно! Ты, брат, настоящий мужчина, вот что я тебе скажу. А теперь – показывай, что ты такое притащил, чем даже медведь заинтересовался. Но сначала разведи костёр. Это на случай, если ему вздумается вернуться.
Я вытер глаза.
– Вы только Мишке не рассказывайте, что я плакал, – попросил я. – Потому что я ведь совсем немножко, даже почти не плакал, правда?
– Я и не заметил, – равнодушно отозвался Василий Петрович. – Чего же мне и рассказывать? Вот как ты меня от медведя загородил, это я заметил. А ещё ты знаешь, что случилось?
– Что?
– Нарыв у меня на подошве лопнул. От страха, должно быть. Я ногой опёрся о пенёк, готовился стрелять, если медведь за тебя примется. Ну, показывай же, что ты там принёс?
Я совсем уже оправился и с гордостью принялся собирать с земли свои рассыпанные сокровища.
– Замечательно! – воскликнул Василий Петрович. – И все эти твои разноцветные кораллы, как ты их называешь, – очень даже съедобные грибы. Это булавницы. Сажай их в котелок вместе с подосиновиками, у меня ещё кусочек сала остался. Сыты будем. Дождевик, который медведю не понравился, жарить можно, пока он совсем молодой, белый внутри, А к реке пока не ходи – кто его знает, ушёл он или ещё около нас шатается. Стреляю я метко, но всё-таки против медведя револьвер – оружие ненадёжное. Правда, это был не стервятник, тот бы так мирно не ушёл. А всё-таки осторожность не мешает.
Никогда ещё Василий Петрович так много не говорил. Мне показалось, что он нарочно старается меня отвлечь от мыслей о том, что мы пережили, и успокоить. А сам он, видно, был не очень спокоен: за целый день не разрешил мне ни разу уйти с полянки и даже близко подходить к кустам. Грибной похлёбкой с сухарями мы были сыты целый день, а сушняку на костёр я набрал столько, что должно было хватить и на ночь.
– Достань из моего рюкзака тетрадь, – сказал Василий Петрович, когда с едой мы покончили и дров я набрал и уже не знал, чем ещё заняться. – Я буду тебе рассказывать, какие в лесу есть съедобные растения, а ты записывай.
Я целый день думал об этом, но не решался попросить Василия Петровича, и теперь ужасно обрадовался. Да ещё писать можно было его собственной авторучкой. А какая она красивая, я не мог на неё налюбоваться.
Растений оказалось так много, что писания нам хватило до самого вечера. Несколько раз я говорил:
– Василий Петрович, вы устали, и нога у вас болит. Давайте завтра напишем.
Но он никак не соглашался.
– Мне так лучше, отвлекает, – отвечал он и продолжал рассказывать.
А нога у него болела всё сильнее, я уж видел, как он морщился и губу закусывал, когда думал, что я на него не смотрю.
– На сегодня довольно, – сказал он наконец, когда уже почти совсем стемнело. – Завтра запишем про болиголов и другие ядовитые растения, потому что надо знать также и то, чего есть нельзя. Ложись, но костра не гаси, я спать не буду, с костром веселее. Да и нога спать не даёт.
Я даже в воздухе рукой помахал, так она у меня от писания заболела, но я был страшно рад.
– Теперь я знаю, кем я буду, – сказал я, укладываясь около Василия Петровича. – Охотником за растениями, вот кем. Мы с Мишкой думали – только звери интересные. А теперь я знаю, что и растения тоже интересные. Может быть, и для растений делают заповедники? Только… что же это я? Ведь у нас с Мишкой заповедника не будет. Золота мы не достали…
Вдруг мне показалось, что Василий Петрович протянул руку и хочет погладить меня по голове. Но это, верно, только показалось, потому что он сразу опустил руку.
– Заповедник у вас всё-таки будет, – сказал он. – А теперь спи, спи, утро вечера мудренее. – И сразу закрыл глаза, будто сам уже спит. У меня же от этих слов сердце так и заколотилось. Но попробуй-ка его заставить говорить, если он сам не хочет.
А я лежал и думал: и про Мишку – дошёл ли он до завода, и про медведя – не сидит ли он в кустах, и узнали ли папа и мама, что мы убежали не на пасеку, а в лес, пока, наконец, незаметно и сам заснул.
Спал я крепко, пока не проснулся от голоса Василия Петровича. Он лежал на спине и что-то быстро и громко говорил, размахивая руками.
– Бредит! – понял я и со страхом огляделся: не видно ни одной звёзды, чёрные тучи закрыли всё небо, и уже погромыхивает гром. Где-то в этой жуткой темноте идёт к нам помощь. Но идёт ли? Не заблудился ли опять Мишка? Каким маленьким и беспомощным чувствовал я себя, слушая бормотанье Василия Петровича.
Мне вспомнились страшные рассказы, как больные в бреду убегают из дома. А вдруг и Василий Петрович сейчас вскочит и побежит туда, в непроглядную темноту? А если там сторожит медведь? Хорошо, что костёр горит, хоть на полянке светло. А вдруг Василий Петрович умрёт?..
– Пить, – проговорил он вдруг.
– Сейчас! – откликнулся я, повернулся к котелку, стоявшему за спиной, и замер: огонь от костра, переползая по высохшей траве, добрался до группы сухих ёлок, стоявших на полянке, и теперь золотыми полосками поднимался по старым смолистым стволам.
– Василий Петрович! – в ужасе закричал я, хватая его за руку.
– Пить, – повторил он, видимо, совсем не понимая, что происходит.
Подбежав к ёлкам, я пучком травы ударил по стволу, стараясь загасить огонь. Но вышло хуже: трава вспыхнула и обожгла мне руки. Задыхаясь от едкого дыма, я отбросил пылающий пучок, и тонкие золотые струйки огня поползли от него в разные стороны, по сухим прошлогодним остаткам. Не обращая внимания на боль от ожогов, я кинулся затаптывать огонь. Схватив зелёную еловую лапу, я хлестал ею по земле. Но огонь, затухая в одном месте, вспыхивал разом в нескольких других. Одна огненная змейка быстро изогнулась и побежала к месту, где лежал Василий Петрович.
– Василий Петрович! – изо всех сил закричал я.
Я стоял между огнём и постелью, огонь закоптил мне ноги, но я из последних сил продолжал бить по нему веткой, а на ней уже сохли иголки.
Вдруг что-то громко загудело и на поляне стало светло как днём: огонь, пробиравшийся на ёлки по полоскам смолы, разом рванулся кверху, хвоя на ёлках запылала. Я так и замер с поднятой веткой, но тут же вскрикнул и отбросил её: горящие иголки больно обожгли мне руку. Огонь добрался уже до постели Василия Петровича.
– Уходите! Уходите! – кричал я и изо всех сил дёргал и теребил его. – Ползите вон туда, к реке, там сыро, огонь не пойдёт. Скорей! Скорей!
Но Василий Петрович, казалось, не слышал меня. Он задыхался, кашлял и продолжал бредить.
Я громко заплакал и, схватив Василия Петровича под руки, изо всех сил старался стащить его с загоревшейся постели. В обычном состоянии я, конечно, не смог бы и с места сдвинуть высокого старика, но сейчас шаг за шагом я всё-таки тащил его к кустам.
Однако огонь шагал быстрее. Пылавшие ёлки наполнили жаром и дымом всю поляну, из глаз моих текли слёзы, дышать было всё труднее. Но мои пальцы вцепились в одежду Василия Петровича и точно на ней закостенели. Я плакал, дёргал и тащил, дёргал и тащил…
Вдруг молния ярко осветила поляну, раздался удар грома, настолько резкий, что я даже покачнулся. И в ту же минуту меня кто-то подхватил и приподнял кверху.
– Пусти же, – услышал я чей-то голос. Чья-то рука разжимала пальцы, которыми я вцепился в куртку Василия Петровича.
– Василий Петрович! – кричал я и брыкал ногами, очутившись в воздухе. – Он сгорит! Василий Петрович!
Свет, наполнявший поляну, погас: хвоя на ёлках уже обгорела, а дождь разразился с такой силой, что от него стало трудно дышать, и загасил ещё не разгоревшийся пожар.
Наконец я понял, кто это так крепко и ласково держит меня на руках.
– Папа?! – закричал я изо всей силы. И тут, охватив знакомую милую шею руками, я расплакался уже по-настоящему.
Но скоро я понял, что ещё кто-то стоит около папы и изо всех сил теребит меня за руку.
– Серёжка, Серёжка, – разобрал я дрожащий от радости и утомления голос, – ровно я их вывел-то! Как по шнурку!
