Текст книги "Лесная быль. Рассказы и повести"
Автор книги: Софья Радзиевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Но в этот день мы решили попробовать перейти речку вброд. На другом берегу, в низинке, расцвели огромные ирисы, лиловые с золотом. А дальше гора была вся розовая – это распустились пионы.
Шаньши мелкая, по колено. Однако неслась она и катила камни так стремительно, что трудно было её перейти вброд не свалившись. Но ирисы и пионы почему-то на нашем берегу не росли, ребята долго меня уговаривали и, наконец, уговорили.
Мы сначала досыта накупались в заводи, потом сложили лишнюю одежду и обувь в мешок, и я взялась перенести его не замочив. И вот, наконец, начался великий переход.
Вначале всё было благополучно: шли осторожно, опираясь на палки. Но уже почти у противоположного берега Таня оступилась и уронила Рекса. Рекс взвизгнул, его закружило и понесло. Таня хотела подхватить собачку, оступилась и сама покатилась по течению вперевёрт. Я кинулась за ней, выпустила мешок с одеждой, и он, ныряя, устремился вперегонки с Рексом. А того уже несколько раз окунуло с головой и тащило дальше.
Мань-Мань всё время молодцом шла и плыла около меня: тоненькие её ножки загребали воду не хуже широких лап Полкана. Но когда Рекс взвизгнул ещё раз, козочка круто повернула от меня и устремилась вниз по течению. Я отлично видела, что её не бьёт и не крутит, она повернула добровольно на визг Рекса.
Дети с криками и слезами бежали по берегу.
– Тонет, тонет! – кричал Тарас.
Рекс и Мань-Мань уже исчезли за поворотом. Докатилась до поворота и я и что же увидела? Рекса волной выкинуло на камень посередине речки, и он лежал на нём, вытянув лапки, а Мань-Мань, легко вспрыгнув на этот камень, стояла, тревожно обнюхивая Рекса.
Одной рукой я ухватилась за камень, другой подняла пёсика. Он слабо взвизгнул и лизнул меня в шею: «Пожалуйста, держи покрепче, не урони».
Мань-Мань вопросительно посмотрела на меня.
– Цел твой приятель, – сказала я и потрепала её по мокрой спинке. – Плыви сама, видишь, у меня руки заняты.
Но козочке помощи и не требовалось. В этом месте было мелко, и её ножки цепко держались за камни. Она всё время прыгала около меня, а выйдя на берег, встряхнулась, как собачонка, так что брызги с рыжей шкурки полетели во все стороны, и опять подбежала к Рексу.
А тому помощь уже не нужна: он ещё немножко полежал, встал, тоже отряхнулся, и верные друзья начали весело играть в густой траве.
– Она за Рексом плыла, хотела его спасти, правда, Сонечка? – волновался Тарас. – Только очень плохо, что у неё все ножки с копытами, ей хватать нечем. Надо, чтобы у всех зверей ещё по две руки было. Правда, так удобно?
– Очень удобно, – прицепилась Мара. – Это чтобы нас волки и медведи ещё руками хватали? Не хочу.
– Ну пусть у волков не будет, – начал опять Тарас.
Но тут Таня закричала:
– Мешок! Где мешок?
Мы опять кинулись к речке. На наше счастье, мешок зацепился за камень и трепыхался на нём, как живой, – вот-вот сорвётся.
Павлик поспешно залез в воду и выудил наш гардероб. Самое главное – уцелели высокие сапоги. Мы жили чуть ли не в самом змеином месте на свете, и бегать босиком нам не разрешали: в густой траве легко наступить на змею, и тогда только высокий сапог может спасти от укуса.
Мы натянули сапоги, одежду развесили на деревьях для просушки и отправились за цветами. Потом, на обратном пути, когда надо было опять переходить вздорную речушку, Рекса взял на руки Павлик.
Мань-Мань сразу пристроилась к нему. Где шла, где плыла, а так и не оставила друга без присмотра, пока мы не выбрались на свой берег.
Любопытна была Мань-Мань, как кошка, и любопытство это не раз доводило её до беды.
К осени буйная Шаньши начала мелеть, местами воды в ней осталось не больше, чем на двадцать сантиметров. И каких же раков мы ловили под камнями! Громадных, чёрно-зелёных. А щипались они так, что уж если вцепится кому в руку, – самому другой рукой клешню не разогнуть, иной раз со слезами звали на помощь.
Нашей козочке раки ужасно нравились. Мы бросали их в большую кастрюлю, они там шуршали и шевелились, а Мань-Мань потешно плясала – мотала головкой, топала ножками и любопытно в кастрюлю заглядывала.
И догляделась…
Я лежала на животе у самой воды и только зацепила под камнем короля всех раков, громадного, совсем чёрного, как вдруг раздался отчаянный крик. Кастрюля перекувыркнулась и покатилась по земле, раки из неё посыпались дождём. Мань-Мань кричала всё жалобнее, становилась на дыбы, била по воздуху передними ногами и мотала головкой, а на кончике её мордочки висел большущий рак. Он ущемил её клешнёй за любопытный нос, а коза, обезумев от боли, металась по берегу и не давалась мне в руки.
Тарас поймал было её за шею, но она вырвалась, попятилась и бухнулась прямо в реку, в такое глубокое место, что скрылась с головой.
– Утащил! Рак её утащил! – с плачем кричал Тарас.
Но в ту же минуту рыженькая голова показалась над водой, Мань-Мань выскочила на берег и остановилась вся дрожа. Рак в воде сам от неё отцепился и убрался восвояси, но из глубокого прокола на носу сочилась кровь. Теперь Мань-Мань услышала мой голос, подбежала и прижалась ко мне. Она жалобно стонала, вспухший нос обезобразил хорошенькую мордочку, было и жалко её и смешно.
– Раки! Раки! – закричали вдруг девочки и бросились подбирать их. Однако добрая половина успела во время переполоха добраться до реки и исчезнуть.
– Так им и надо, – сердито напутствовал их Тарас. – Пускай в другой раз не кусаются!
Тут мы все так и покатились со смеху. А он сообразил, какую сказал несуразицу, и тоже засмеялся.
Нос у козочки зажил быстро, и всё остальное лето прошло для неё мирно и весело. Но уже перед самым нашим отъездом в Петербург чуть не случилась настоящая большая беда.
Кроме Рекса и Полкана на даче жили ещё три собаки: Мильтон, Милка и Белка. Мань-Мань пробовала с ними поиграть, толкала ножками, прыгала и делала вид, что бодается.
Мильтон решительно не хотел её замечать, отворачивался и отходил, а Милка и Белка тихонько ворчали, но тоже не задирались. Верным другом козочки был только безобидный Рекс.
К счастью, в это утро я вышла из комнаты пораньше, полюбоваться, как солнце выглянет из-за горы. Собаки все собрались к террасе поздороваться. Мань-Мань пробежала по террасе, спрыгнула прямо с верхней ступеньки лестницы в сад и вдруг, чего-то испугавшись, кинулась бежать по дорожке. В ту же минуту вся свора вскочила и бросилась за ней. Мань-Мань, испуганная, убегающая, перестала для них быть домашней подружкой Рекса: теперь это дичь, и поймать её была уже не игра, а охота.
Собаки мчались, перегоняя друг друга. Высунутые языки, оскаленные пасти показывали, что случится, если они догонят Мань-Мань. Но она бежала, тоже уже не играя, а спасая свою жизнь, и летела, почти не касаясь земли. Прежде чем я опомнилась, сделан был полный круг перед террасой, и начался второй.
Мань-Мань легко держалась впереди, но если какая собака догадается по-волчьи пересечь ей дорогу…
Я тоже спрыгнула с террасы, не касаясь ступенек.
– Мань-Мань! – крикнула я. – Мань-Мань!
Козочка поняла. Она повернула ко мне так круто, что собаки с разгона пронеслись мимо неё. Я нагнулась и подхватила её. Милка тут же налетела на меня, но я отскочила и успела так поддать ей ногой, что она взвизгнула и покатилась. Это сразу образумило остальных: всё ещё с высунутыми языками, скаля зубы, собаки окружили меня, но держались на безопасном расстоянии. Я повернулась, бегом внесла козочку в комнату и захлопнула за собой дверь.
Мань-Мань дышала тяжело, её огромные доверчивые глаза были полны страха… первый раз в жизни.
Василий Львович покачал головой.
– Нечего делать, – сказал он. – Надо отдать Мань-Мань в хорошие руки. Собаки не забудут, что они уже раз охотились за ней.
Дети поплакали, но спорить не приходилось: надо было спасать нашу любимицу.
Новое место нашлось быстро. У хозяев был большой сад в ни одной собаки.
Мы провожали Мань-Мань всей компанией: я, дети, Рекс, и даже Попка не пожелал от нас отстать. Он сидел у меня на плече и время от времени взмахивал крыльями и кричал:
– Меее…
Мань-Мань, как всегда, оборачивалась и отвечала ему:
– Меее…
Они, видимо, понимали друг друга.
Добрые хозяева приняли козочку ласково, угостили молоком, и тенистый сад ей, кажется, очень понравился. Но когда мы собрались уходить, возникло новое осложнение: Рекс отказался оставить Мань-Мань. Он визжал, кидался за нами, бежал опять к козочке и даже огрызнулся на Тараса, когда тот хотел взять его на руки. Хозяйка, приветливая старушка, совершенно растрогалась.
– Оставьте нам пёсика, – попросила она. – Разве можно разлучать таких друзей!
И Рекс остался. Иногда он прибегал к нам, визжал, ласкался, но скоро убегал обратно, а Мань-Мань до его возвращения очень беспокоилась, бегала по саду, заглядывая во все уголки, и жалобно кричала: звала. Когда же Рекс, вернувшись, весело подбегал к ней, она сначала сердилась, топала ножками и бодалась – как смел отлучиться!
Хунхузы
Жили мы в Ханьдаохецзе уже второй месяц, а бабочка, о которой я столько мечтала, всё ещё не была поймана. Они осторожны и быстры, как птицы, эти чудесные махаоны. До сих пор я их видела только издали и всего лишь два раза.
Солнце из-за соседней сопки ещё не выглянуло, но уже светло, птицы проснулись и перекликаются. Жаль, что они здесь не поют, как наши. Свистнут резко или крикнут кошкой, и весь их разговор.
Попугай заворочался у меня под простынёй, голова на подушке. Я ему пригрозила: не разбуди Тараса. Заплачет, тогда весь мой поход пропал. Разве с ним взберёшься на кручи, где летают махаоны? Да и отец его не пустит, он каждый день меня отговаривает, пугает хунхузами. А мне что-то не верится.
Я тихонько вылезла в окошко. Полкан чуть было не подвёл: принялся скакать на меня с визгом: «Ах, как давно не видались!»
Отделалась и от него. Ворота закрыты. Без лестницы через высокий забор не перебраться: толстые брёвна стоят торчком. Приставила к забору лестницу, влезла, а с той стороны повисла на руках и соскочила.
Всё! Теперь скорее на ближнюю сопку, там лес ещё не рубленый, какая-нибудь тропинка отыщется. Тропинка отыскалась узенькая, вьётся, как уж: то скала перегородила дорогу, надо обойти, то дерево упало, через него не перейдёшь – не переедешь.
Я шла очень быстро. В руке сачок для насекомых, за плечами рюкзак, а в правом кармане, на всякий случай, маленький пистолет – браунинг: в глуши всякое случается.
Я шла и прислушивалась: всё-таки лучше не попадаться встречным на глаза.
Вдруг послышались шаги. Идут, как будто много…
Я быстро свернула с тропинки.
Шаг, три шага – и меня уже не видно за кустом, а я всё вижу отлично. Из-за поворота показалась целая вереница людей. Китайцы в синих кофтах, на спине у каждого тюк, верно, тяжёлый, потому что ещё добавочный ремень есть на лбу для поддержки груза. Они двигались, слегка наклонившись вперёд. И у каждого носильщика веер в руке, обмахивается на ходу, как барышня.
Прошли. Я прислушалась и опять выбралась на тропинку, а она шла всё круче в гору. Слева скала, отвесная, как стена, а справа обрыв, тоже крутой, весь в цветах. Ветер принёс когда-то в трещины скалы немного земли, он же посеял и семена, а солнце и дождь доделали остальное. Но что это? Огромный цветок, блестящий и синий, как шёлк, вдруг снялся со стебелька, тихо шевеля лепестками. Я так и замерла: это же не цветок, а мой долгожданный махаон слетел с цветка. Чуть покачивая крыльями, он снова опустился на цветок, пониже, и тот согнулся под его тяжестью.
Я легла на тропинку, свесила голову и медленно, медленно опустила с обрыва сачок. Нет! Ручка коротка, до цветка не достать! Может быть, взлетит повыше? Ну, чего бы ему не взлететь?
Белую войлочную шляпу я сняла, чтобы не спугнуть осторожную бабочку. Лежу, солнце жжёт голову так, что в глазах мутится. Рука с сачком затекла и отяжелела – не уронить бы сачок!
А махаон точно играет: с одного цветка перелетел на другой, вспорхнул выше, вот уже вровень с обрывом… Я поднимаю сачок, медленно, чуть заметно… нет, опять спустился.
Солнце палит затылок. Пусть хоть насквозь прожжёт – не уйду!
И вдруг… Снизу, из пропасти, поднялось что-то синее, сверкающее. Ещё! Второй махаон! Первый порхнул ему навстречу, и, кружась и перепархивая друг через друга, как два сорванных листка, они полетели вниз, в пропасть…
Я стиснула зубы так, что даже больно стало. Что ж! Надо идти дальше. Тропинка отошла от края пропасти и опять углубилась в лес. Жуки, бабочки, чего только тут не было! Сачок у меня работал без перерыва, насекомых в морилке набралось уже много. Чтобы не помяли друг друга, надо их вынуть и переложить в коробочке слоями ваты. Для махаонов я взяла отдельную большую коробку. Неужели она вернётся домой пустая?
Комары летели за мной густым облаком: если остановишься и не защитишься дымом – облепят, вздохнуть не дадут.
Вот тропинка немного расширилась – впереди площадка под навесом скалы. Я живо собрала охапку сучьев, немного зелёных веток – для дыма и уютно устроилась под защитой костра. Комары так и остались висеть столбом поблизости: «Отойди от огня, мы тебе покажем!»
Я достала из рюкзака коробку и, раскладывая насекомых, так увлеклась, что услышала стук копыт только у самого костра. На площадку под скалой один за другим въехали десять всадников и остановились. А я так и осталась сидеть с большим чёрным жуком в руке.
Всадники-китайцы одеты были в обычные китайские синие кофты, а за плечами у каждого – винтовка. По китайский законам за ношение винтовки «не солдатам» полагалась смертная казнь. Значит, это… А я ещё не верила Василию Львовичу… Вдруг мне стало холодно. Очень.
Я и руки с жуком опустить не успела, а они спешились и захозяйничали, точно у себя дома: в мой костёр подкинули дров и уже подставили к нему два котелка с каким-то варевом. Поблизости и ключ нашёлся.
– Ты что делаешь? Кто ты такая? – спросил один китаец и подошёл ко мне. По-русски он говорил хорошо.
«Начальник», – подумала я.
А он опустился на корточки около меня и показал на вату с насекомыми.
– Это зачем? – договорил он и замолчал, ожидая ответа. Я тем временем успела собраться с мыслями.
Они за пленных выкуп требуют, значит, надо так рассказать, чтобы думали, что за меня большого выкупа не получат…
– Я у капитана Симановского нянькой служу, при детях, – сказала я и про себя подумала, что говорю как будто совсем спокойно.
Начальник кивнул головой.
– А это что?
Мне вдруг словно кто-то подсказал:
– Я сирота, очень бедная. Хочу на доктора учиться (они докторов уважают). Потому летом служу, зимой на заработанные деньги учусь. А это, – я показала на насекомых, – собираю и в Петербурге в аптеку продаю, из них лекарства делают.
Хунхузы меня окружили, начальник перевёл им, что я сказала.
Они качали головами, тыкали пальцами в моих бабочек и жуков и что-то повторяли.
Начальник снова повернулся ко мне.
– Ты нам лекарство сделай.
Я украдкой посмотрела на баночку с цианистым калием, висевшую у пояса. Это морилка для насекомых, но смертельный яд и для людей.
«Что если?.. Нет, не могу!»
– Я сама лекарства готовить не умею, – продолжала я, всё больше входя в роль. – Я в Петербург везу, там продаю.
– Шибко жаль, – покачал головой начальник. – Садись, ешь с нами.
Аппетита у меня, понятно, не было, да ещё к каше с бобовым маслом. Но я вытащила свою кружку и ложку и постаралась притвориться, что мне очень нравится. За это мне добавили ещё.
Начальник продолжал со мной разговаривать, я ела кашу и ему отвечала, а сама думала – как бы мне узнать, заберут они меня в плен или нет? Может быть, отпустят? Какой выкуп с няньки возьмёшь?
Они уже садились на лошадей.
– Мне, пожалуй, домой пора, – осторожно заговорила я, а сама складываю своих насекомых в коробку. Начальник усмехнулся. Мне его усмешка не понравилась, сердце защемило, но надо крепиться.
– Нет, пойдём с нами, – предложил он, будто добрый знакомый.
– А вы куда пойдёте? Сюда? Что же, я как раз туда собиралась пройти, а с вами лучше, не страшно. Пойду, – заключила я и сама себе удивилась – как это у меня естественно получилось.
Начальник с одним хунхузом переглянулись, усмехнулись.
Пошли. Начальник пешком, рядом со мной, разговариваем. А я то в одну сторону отбегу, то в другую, ловлю насекомых, в морилку складываю. Мне не мешают. И не обыскали меня. Это хорошо, пистолет при мне.
Рассказала я и про свою «сиротскую жизнь», и как на доктора трудно учиться, а идём уже час, второй пошёл.
– Что же, – говорю, точно сама с собой рассуждаю, – не пора ли домой?
А начальник улыбается:
– Нет, пойдём с нами.
– Ну ладно, с вами веселее, ещё на ту сопку пройдём, может быть, ещё каких насекомых найду.
Начальник опять с тем хунхузом переглянулся. С чего бы это?
И тут я почувствовала – надо кончать. Как? Теперь самой себе следует правду сказать. Вон там скала нависла над тропинкой, в ней углубление. Если в него заскочить – я как в пещерке буду, только спереди ко мне подойти можно. Оттуда стрелять удобно: пять пуль им, а последняя – себе.
И горше всего в эту минуту была мысль – никто не знает, что я сейчас должна умереть. Если бы хоть кто-нибудь знал, пожалел меня – было бы легче.
Иду, думаю так, а кругом такая мирная красота. Но всё ближе эта расселина в скале… И это – конец.
Я засунула руку в карман, тронула предохранитель пистолета. Всё! Вот и скала… И тут я остановилась. Остановился и начальник. Посмотрел на меня с удивлением.
– Я дальше не пойду, – сказала я громко. – Меня капитан Симановский прогонит, куда я денусь? А ты мне дай проводника домой, чтобы не заблудиться.
За меня говорил словно кто-то другой, а я сама себя с удивлением слушала.
Что за глупость? Какой проводник? Стрелять надо. А сама всё говорю…
Теперь мне ясно, что тогда я бессознательно старалась отдалить самое страшное. Браунинг я потихоньку уже начала вытягивать из кармана… Но начальник не дал мне договорить. Он вдруг протянул руку, дотронулся до моего лба, улыбнулся, совсем по-другому, хорошо улыбнулся, и сказал:
– Пойдёшь домой. Дам проводника.
Я так и остановилась на полуслове. А один из хунхузов уже сошёл с лошади, ему начальник что-то сказал, поманил меня рукой и пошёл по тропинке обратно.
У меня вдруг ослабели колени, я чуть не села на землю но сдержалась.
– Спасибо, – сказала я спокойно, – до свидания!
И пошла за проводником, не оглядываясь.
Мы прошли сто шагов, двести, триста, тогда только я поняла: спасена, мне не нужно стрелять, небо, солнце, земля – всё это моё и я не умру!
Я задыхалась. К счастью, мой проводник шёл молча: я не могла бы говорить.
Мы шли быстрым шагом, и скоро с вершины одной сопки, уже в сумерках, я увидела крышу нашего дома.
Проводник остановился.
– Моя ходи, плохо буди, – проговорил он, улыбнулся, повернулся и исчез, точно его и не было.
Дома я сказала, что задержалась – охотилась за махаонами. Поахали, накормили меня и спать уложили.
Но прошло несколько дней, и Василий Львович вернулся со службы хмурый.
– Вы это что же, барышня, не изволили рассказать, как с хунхузами по сопкам разгуливали?
– Да я…
– Вот и «да я». Перед вашими родителями я как за пропажу дочери отчитываться буду? Вы знаете, почему из их лап выбрались?
– Почему? – тихонько спросила я. Я ещё ни разу не видела Василия Львовича таким сердитым.
– За сумасшедшую приняли, вот почему. Им не в первый раз женщин в плен забирать. Так те плачут, визжат. А эта, говорят, весёлая шла, а потом провожатого дать приказала – чтобы не заблудиться. Что? Не сумасшедшая? А они сумасшедших не трогают.
Ну и смеялись все за столом. И хозяева и гости… А я сидела красная, не знала куда деться.
– Да откуда вы узнали, что они думали? – спросил наконец кто-то.
– Капитан Мéди рассказал. У него лазутчики везде. Вот и принесли рассказ, шатается, мол, по сопкам девица сумасшедшая. – И Василий Львович сам засмеялся: он быстро закипал, но так же быстро и остывал.
Только Таня не смеялась. Она придвинулась ко мне, крепко схватила меня за руку и прошептала:
– Я теперь ночью вовсе спать не буду, буду вас караулить, чтобы в горы не бегали.
Я и смеялась и смущалась, а перед моими глазами порхала огромная синяя бабочка-цветок. Она складывала крылышки и расправляла их и медленно опускалась в пропасть с сияющего цветами обрыва.
Теперь уж я сама постаралась узнать о хунхузах. И побольше. Оказалось, что в Маньчжурии каждая шайка грабила в определённом округе. Купец, русский или китаец, если хотел жить мирно, платил «своей» шайке хунхузов дань. Они сами назначали письмом, сколько платить и куда, в какое, например, дуплистое дерево в лесу положить деньги.
А в Ханьдаохецзе, незадолго до нашего приезда, явилась новая шайка хунхузов. Они стали требовать, чтобы купцы и им платили. Те не вытерпели, пожаловались русским властям. Тогда из Владивостока спешно вызвали отряд русских пограничников под командой капитана Меди. Это был венгр, огромного роста, с виду довольно свирепый. Он считался признанным мастером в борьбе с хунхузами.
О его приезде узнал атаман первой шайки. Он был очень сердит на пришлых хунхузов, ведь те нарушили разбойничий закон, забрались на чужую территорию. И потому он сам написал капитану Меди письмо, предложил перейти со своими людьми к нему на службу, чтобы вместе с ним прогнать или переловить «чужаков».
Капитан Меди пригласил его прийти к нему в Ханьдаохецзе для переговоров, привести с собой и людей без оружия.
Хунхуз поверил и пришёл без оружия с половиной отряда. А Меди приказал их повесить.
Половина хунхузов спаслись – те, что не поверили мадьяру. Они написали ему письмо: «Мы убьём за это не тебя, а твоих детей, это будет тебе тысяча смертей».
Меди, чтобы показать, что он не боится хунхузов, не позволил жене увезти сыновей в Россию. Они жили в посёлке в доме-крепости, полном солдат. Но хунхузы даже в то лето, когда мы там жили, пробовали напасть на этот дом. Бедная мать во время перестрелки спрятала младшего в чемодан, и он там чуть не задохнулся. Старшему, Коле, было тринадцать лет, как нашему Павлику, и жилось ему не весело: выходить из дома разрешали редко и не далеко. И всегда под охраной.
Наш дом стоял на горе над линией железной дороги. Была и охрана и забор из прочных брёвен, так что дом мог бы выдержать осаду. Но осады не было, войну с хунхузами вели исключительно русские пограничники, а Василий Львович командовал батальоном солдат, только охранявших железную дорогу. Она проходила по территории Маньчжурии, но принадлежала русским. Хунхузы с железнодорожниками не воевали, вот почему мы жили спокойно на нашей уединённой даче – километрах в пяти от посёлка. Если бы это была дача пограничников она не уцелела бы и при охране.
Но всё-таки и наших детей далеко от дома не отпускали – мало ли что могло случиться.
Как-то в воскресенье вся семья отправилась в гости в Ханьдаохецзе. Мне больше нравилось бродить по лесу, изучать природу, чем ездить по гостям. Поэтому я с удовольствием осталась дома и принялась разбирать свою коллекцию бабочек.
С террасы хорошо были видны ворота. Вдруг вижу, калитка в половинке ворот открылась, какой-то мальчик протащил через неё велосипед, сел и весело подкатил к дому.
– Сонечка, а я удрал, я удрал, вот здорово-то!
– Коля! – воскликнула я и уронила бабочку, которую держала в руке. – Как… удрал?
– А вот так, никто и не заметил. А вы думаете, не надоело дома сидеть? Всё равно что в клетке!
– Коля, а если кто-нибудь видел? Не свои. А… они?
Я не решилась даже сказать – хунхузы. Но Коля понял. Сразу его весёлость как ветром сдуло. Он оглянулся на калитку и проговорил почти шёпотом:
– Что делать, Сонечка?
Я молчала. Упрекать его? К чему? Но правда, что же делать?
На террасе стояло три наших велосипеда. Я потрогала шины и быстро свела один из них с террасы.
– В доме никого нет, Коля. Я одна. Надо как можно скорее ехать в Ханьдаохецзе. Может быть… может быть, они всё-таки ещё не знают.
– Мне одному?
– Нет, я с тобой. Не могу я тебя одного отпустить.
Мальчик даже покраснел.
– Спасибо, – тихо проговорил он.
Я первая вышла из калитки. Осмотрелась. Тихо.
– Коля, иди, – шёпотом позвала я. – Ты как, по линии ехал? Вдоль рельсов? Мы тоже так поедем. Я впереди. А если мне дорогу загородят – ты мигом поворачивай и тогда уж прямо до соседней станции лети, как можешь.
– А вы? – испуганно сказал Коля. – Из-за меня вы к ним… Я так не могу.
– Ну я… – Действительно, я об этом не подумала. Но вдруг нашлась: – А что твой отец про меня говорил, забыл? Хунхузы думают, я сумасшедшая. И потому отпустили. А сейчас ещё больше подумают, что сумасшедшая. Потому что с тобой еду.
– Хорошо, – тихо ответил Коля.
И больше до самой Ханьдаохецзе мы не говорили.
Никогда ещё с такой скоростью я не летела, даже дышать было трудно. Время от времени оборачивалась: не отстаёт ли? А по обеим сторонам дороги – лес, и не знаешь, есть ли там кто или нет.
Мы не остановились и на станции, сразу свернули на улицу, скорей, скорей, я ведь понимала, каково матери сейчас ждать.
Двор был полон солдат, мы влетели прямо к крыльцу.
– Беги к матери, – сказала я Коле, а сама тут же села на ступеньку, – голова очень кружилась.
Я так бы и сидела, если бы не услышала голос самого Меди. И сразу набралась сил: прыгнула на велосипед и – за ворота. Я его видеть не могла и раз при всех отказалась протянуть ему руку: хунхуз, разбойник, поверил его честному слову, а он что сделал? Должны же быть какие-то правила чести и на войне.
