Текст книги "Лесная быль. Рассказы и повести"

Автор книги: Софья Радзиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

А всё-таки я его поймала!

– Нечестно! Нечестно! – кричала Мара. – Ты зачем вперёд забежал? Какие это перегонки? Вот подожди, я тебе…

Тарас не стал дожидаться обещанного. Он удирал во все лопатки, но за последним поворотом речки вдруг остановился, и тут Мара нагнала его.

– А, ты так! – крикнула она и с разбегу дёрнула его за хохол. Но Тарас ни на что не реагировал. Он стоял не шевелясь и повторял шёпотом:

– Ой, смотрите! Это же он! Тот самый!

Я подошла, взглянула и тоже обмерла. На отмели у воды сидела целая стайка бабочек всех цветов. Они жадно сосали влажный песок, и среди этой пёстрой мелочи был он, мой красавец-махаон. Он спокойно сосал влагу, то опуская, то поднимая широкие вырезные крылья. При этом от него на соседних бабочек падала тень, точно от паруса.

– Ловите! Скорее! – умоляющим шёпотом повторяла Мара.

Легко сказать. А как подобраться? Отмель широкая, кругом ни кустика, если хоть одна бабочка всполошится – всех поднимет.

Бабочек пугает движение. Поэтому я приближалась чуть заметно, еле передвигая ноги.

Досада! Солнце за спиной. Тень от сачка тоже спугнёт чуткую бабочку. Пришлось повернуть немного влево, подбираться сбоку.

– Куда? – послышался отчаянный шёпот Тараса, но отвечать было некогда. Ближе, ближе… А если он уже напился? Поднимется и улетит? А если…

И тут махаон вспорхнул, внезапно, как вспугнутая птица. Вокруг него взметнулось облако бабочек и понеслось прямо на меня, круто забирая вверх. В глазах зарябило от пестроты, какая-то бабочка ударила меня прямо в лицо, а махаон уже высоко, над моей головой. Я подпрыгнула так, как в жизни, наверное, не прыгала, махнула сачком и, ещё не видя, почувствовала, что в нём забилось что-то большое и сильное! Быстрым движением я опустила сачок на землю, но его опять рвануло кверху.

Хлоп! На сачок повалился Тарас, хватая его обеими руками.

– Не убежит! – кричал он задыхаясь. – Здесь он, держу!

– Пусти, скорей пусти, он у тебя под животом раздавится! – кричала Мара ещё громче и тянула Тараса за штанишки.

Я быстро одной рукой приподняла Тараса и выхватила из-под него сачок. Цел! Тараскин живот не успел навредить. Сильная бабочка чуть не вырвалась у меня из рук, я едва смогла сложить ей крылышки и достать пузырёк с эфиром.

Споры и драки забылись, ребята бежали за мной, толкались, заглядывали мне в руки.

– Это, наверно, бабочный царь, – говорила Мара. – Потому что он самый сильный. Он, наверное, всякую бабочку съесть может!

Смотреть на «бабочного царя» собрался весь дом. Тарас хотел созвать и всех собак, чтобы они полюбовались.

– Его смерить надо, – волновался Павлик. – Я ещё такого огромного не видел.

– Мее, – сказал вдруг кто-то над самым моим ухом. – Мее, мяу, гав, гав! – чёрный клюв протянулся с моего плеча, и синие крылышки, колыхаясь, посыпались мне на колени.

– Попка! – отчаянно крикнула я. – Что ты наделал!

Но хитрый попугай сразу понял, что похвалы ему не дождаться, и взлетел с моего плеча на шест под самую крышу веранды и зашипел оттуда не хуже кота Милуши.

– Меее, – проблеял он напоследок и перелетел на высокое дерево в сад.

Я молча сложила крылышки в опустевшую коробку, говорить мне было трудно. Почему степенному Попке вдруг вздумалось такое озорство! Синие крылышки, как ножницами срезанные, – вот всё, что осталось от моего красавца.

– Ещё другие прилетят на отмель, даже лучше, – тихонько сказала Таня и ласково погладила мою руку, державшую коробку. – Им, наверное, тут нравится.

Но она, как и я, хорошо знала, что бабочек на отмели я ловлю чуть ли не каждый день, а махаон там оказался в первый раз.

– Всё равно поймаю, – проговорила я и унесла коробку в свою комнату поскорее, пока Таня не заметила, что щёки у меня мокрые.

Со двора послышался крик. Я прислушалась.

– Каждый день! Каждый день тебя водой обливать будем! – кричали Мара и Тарас. Они прыгали вокруг дерева и размахивали кружками с водой, стараясь доплеснуть до ветки, на которой сидел попугай. Но тот не терялся.

– Мяау, мяау, гав, гав, – строптиво отвечал он, а потом заболтал что-то на своём языке и улетел в лес до самого вечера. Видно, и сам понял, что поступил неладно.

И всё-таки я поймала своих махаонов. Огромные, синие, они и сейчас украшают мою коллекцию. Но как они мне достались – об этом стоит рассказать.

В это воскресенье я снова еле отбилась от поездки в гости в Ханьдаохецзе. Василий Львович очень расстраивался, если я оставалась одна.

– Обязательно что-нибудь выкинет, – волновался он. – К хунхузам заберётся или с кручи в пропасть слетит. Мало ли что? Головы ей не сносить.

Врать я не любила. Но что поделаешь? Махаоны мне снились, и я слукавила.

– Никуда с террасы не уйду, – сказала я самым честным голосом, – бабочек буду разбирать и письма писать.

И они уехали. Рано утром, на весь день. Урраа!

– Попка, отвяжись, – сказала я, сунула его в свою комнату и закрыла окно. – Фёдор, пожалуйста, не выпускай его, пока я не уйду подальше, он за мной полетит, всех бабочек распугает, возись тут с ним. А я сегодня без махаона не вернусь, так и знай.

Фёдор догнал меня у калитки.

– Кушать тоже своих махаонов будете? – спросил он весело и протянул мне увесистый свёрток. – Только, чур, уговор: я вас не видал и куда подевались – не слыхал. И так от Василия Львовича попадёт, «не усмотрел», скажет. А как вас усмотришь? Всё равно ускачете.

– Всё равно, – подтвердила я. – Спасибо, Фёдор, голубчик.

Сегодня наша Шаньши словно взбесилась: вода в ней неслась, будто наперегонки с кем-то. Но я упиралась в дно крепким суком и перебралась благополучно. Сук был такой удобный, что я его даже спрятала и место запомнила, чтобы на обратном пути отыскать. А сама опять надела сапоги и заторопилась в гору. Надо успеть побывать в одном далёком месте: знакомый охотник только вчера видел там целую кучу махаонов. Он так и сказал «целую кучу».

Приметы охотник рассказал мне очень точные, да тут и заблудиться было трудно: одна тропинка шла внизу, по долине, а другая над ней, по самому обрыву. Вот эта и была мне нужна: махаоны любят порхать над цветами у обрыва.

Я торопилась. Идти далеко, а если запоздать, то ночью на обратном пути и сорваться легко, да и волки смелее, а в темноте мой маленький пистолет – плохая защита. Хунхузов я ещё не забыла и на ходу прислушивалась, не звякнет ли где о камень лошадиное копыто. Но тут, на самом верху горы, было безопаснее, они больше любят пробираться густыми зарослями не на виду.

Наконец тропинка вышла на самую вершину крутого утёса. А внизу над цветами… вились махаоны. Я легла на тропинку, шёпотом сосчитала: один, два, три… ой, восемь! Охотник сказал правду, я ещё ни разу столько не видела. Они опускались на цветы и снова взлетали, плясали в жарком солнечном свете, поднимались и опускались, раскрывая крылышки, точно спорили, кто красивее. А я лежала и смотрела, пока в глазах не зарябило от синего блеска.

И тут я сообразила, что летают они гораздо ниже края скалы – сачком их сверху не достать. Что же делать? Стена была отвесная, но не ровная, вся в трещинах и уступах. Я сняла сапоги, сунула ручку сачка за пояс так, чтобы его удобно было вытащить, и осторожно спустила босые ноги вниз, нащупывая, за что бы уцепиться. Вот одна нога упёрлась в крошечный выступ, другая – с нею рядом. Правая рука ещё осталась наверху, левая спустилась и ухватилась тоже за крошечный выступ. Он острый, пальцам больно, но держаться можно, только скорее бы правая рука нашла опору покрепче. Так я спустилась по скале вниз, от уступа к уступу; ниже, ещё ниже, до трещины, в которой играли над цветами мои синие махаоны. Я спускалась так медленно, что они почти не обратили на меня внимания: немного отлетели и опять вернулись, видимо, эти цветы им чем-то очень понравились.

Пальцы ног у меня совсем онемели, одна рука разрезана острым камнем до крови, я старалась не смотреть вниз: подняться наверх уже не хватит силы, только об этом не надо думать,

Вот это удача: левая нога упёрлась в какой-то большой выступ, поместилась на нём целиком – пальцам можно отдохнуть. Левая рука нащупала трещину поглубже, и края не острые, не режут. Укрепившись таким образом, я осторожно правой рукой отцепила от пояса сачок. Две бабочки, перепархивая друг через друга, медленно кружась, приблизились как раз на длину рукоятки сачка. Я размахнулась – и сразу сачок так сильно подкинуло кверху, что я чуть не потеряла равновесия.

Что это? Не один? Неужели мне это не кажется? Нет, в сачке бились две огромные бабочки. Им тесно вдвоём, даже крылья как следует нельзя расправить. Вынуть их из сачка одной рукой невозможно, но ещё минута – и они покалечат друг друга, собьют яркую синюю пыльцу с крыльев. Освободить и левую руку и остаться стоять на одной ноге над пропастью? Удержусь ли?

Стараясь не смотреть вниз, я медленно-медленно вынула из трещины пальцы левой руки, опустила её, нащупала и достала из боковой сумки жестяную коробку. В ней вата с эфиром.

Ещё медленнее, одну за другой, вынула из сачка обеих бабочек, сложила им крылышки, сжала грудки, чтобы не бились, пока не подействует эфир. Готово! Коробка плотно закрыта и так же медленно засунута в сумку.

И пора, левая нога онемела, уже не чувствует выступа, на котором стоит, правая не может ей помочь – не за что зацепиться.

Я вновь левой рукой стараюсь нащупать трещину. Вот она, но… поздно, нога скользит, опора из-под неё исчезла. Минуту я висела на пальцах левой руки, чувствуя, как они немеют и разжимаются… Всё! Падаю!

Очнулась я уже внизу. То есть не совсем внизу: почти на половине горы, на большом выступе росло дерево с густыми ветвями, сквозь эти ветви я и пролетела падая, и каждая ветка захватила на память кусочек моего платья и кожи, но зато и ослабила быстроту падения. А толстый ковёр из мха и травы у подножия дерева уменьшил силу удара. И теперь я лежала на этом ковре, не чувствуя боли, но и не чувствуя своего тела, точно его и не было.

Понемножку я стала соображать. Солнце уже перешло на другую сторону неба, значит, я лежу долго. Сколько? Надо посмотреть на часы, но рука не слушается, не поднимается, и головы не повернуть. Вдруг у меня все кости переломаны, и я так и останусь лежать здесь?.. Ведь никто не знает, куда я ушла…

Я изо всех сил старалась приподняться. Наконец слабо пошевелились пальцы на ногах, на руках. Затем пошевелились руки, немного согнулись ноги, ещё усилие – и я перевернулась спиной кверху. Как же я обрадовалась! Встать, идти. Нет, этого я не могу. Но я могу ползти. А это уже хорошо. Вначале я ке чувствовала своего тела, зато теперь болела каждая косточка, каждый мускул. И всё-таки надо ползти.

И я поползла. Сначала, как ящерица, на животе, потом, упираясь руками, поднялась на коленки и по склону от дерева спустилась до нижней тропинки. Солнце двигалось быстрее, чем я, уже готово было скрыться за горой. Спускаясь, я нащупала под деревьями две палки и, опираясь на них, медленно-медленно поднялась на ноги. Теперь я шла, шатаясь, но всё-таки шла. Я знала, ночью в лесу опасно, а взобраться на дерево, переждать до света сил не хватит.

Стемнело быстро. Но вот из-за горы показалась молодая луна. Тонкий рожок её осветил тропинку, по крайней мере не собьёшься с пути. Но зато на тропинку легли тени каких-то чудовищ. Казалось, что они сторожат за кустами и вот-вот прыгнут… Бывают ли на свете такие чудовища или нет – моя бедная голова тогда в этом плохо разбиралась. Я шла точно в бреду, иногда стонала и даже вскрикивала от боли.

И наконец услышала шум воды… Сердитая Шаньши бежала и бранилась, а я готова была засмеяться от радости: на другом берегу дом! Я дошла!

Но до другого берега надо было ещё добраться. Сапоги остались на верхушке утёса, в подарок ящерицам и змеям, босые ноги изодраны в кровь, совсем не годятся для острых камней, какие катит сердитая Шаньши.

Конечно же, она меня опрокинула с первых же шагов и била волнами, а я катилась и захлёбывалась, но упорно двигалась к другому берегу. И, наконец, уцепилась за траву на берегу, выбралась и, шатаясь (палки остались в реке), побрела вверх по горе, к дому.

Но ведь ворота заперты, через забор не перелезть. И голоса моего не услышат, далеко. Неужели до утра придётся дрожать в мокром платье под забором?

Я стиснула зубы, чтобы не заплакать. Но вдруг во дворе послышались голоса, ворота со скрипом распахнулись. Солдаты с фонарями в руках и с ними Василий Львович!

На минуту они остановились. Мокрая, в изодранном платье, с исцарапанным лицом и босыми ногами, я стояла перед ними и не могла вымолвить ни слова.

– Так… – протяжно проговорил наконец Василий Львович. – Жива! И на том спасибо! Фёдор, бери на руки и неси в дом, там сдашь Марии Николаевне, дальше она сама рассудит.

Утром я проснулась в собственной кровати. Но как я в ней оказалась, так и не вспомнила. Около кровати на столике стояла жестяная коробка, и в ней мои синие махаоны. Вода в коробку не пробралась.

Что мне сказал Василий Львович, когда я через три дня, отлежавшись, вышла к утреннему чаю, – лучше не вспоминать. Но махаонов я всё-таки поймала!

Наводнение

Стояла нестерпимая жара. Было душно и в то же время так сыро, что ботинки под кроватью покрывались плесенью, если их несколько дней не надевать. По ночам то и дело вспыхивали зарницы, слышался отдалённый гром. Старый китаец-рабочий качал головой:

– Не холосо буди, миного, миного вода буди.

И вода пришла.

Вечером мы спустились к речке отдохнуть от дневной жары.

– Как красиво, – сказала Таня. – Посмотрите. Небо, где солнце заходит, совсем золотое, а сопки стали тёмные-тёмные.

– Я сейчас нарисую! – закричал Тарас. – Только краски принесу, пускай оно ещё такое побудет!

Мы засмеялись, но тут же умолкли: долина, по которой текла Шаньши, шла между сопками прямо, потом загибалась, и из-за этого загиба, слева от нас, вдруг вылетела большая стая птиц. Они неслись со страшной быстротой – вороны, голуби, какие-то мелкие птички, все вместе. А за ними – новая стая…

Полкан вдруг вскочил и с визгом кинулся вверх по горе, к дому.

Мы тоже вскочили и растерянно смотрели друг на друга. Вдали в ущелье, из которого вытекала река, послышался глухой шум, словно земля загудела.

– Я боюсь! – крикнул Тарас. – Посмотрите, они все чего-то испугались. Чего они испугались?

Но отвечать было некогда. Из ущелья по реке вдруг выкатился громадный мутный вал, и за ним двигалась целая водяная стена с пеной на гребне. Стена неслась и закрывала собой всю долину, превращая её в разъярённое бушующее море. Деревья с верхушками исчезали в кипящей воде.

– Домой! Скорее! – крикнула я девочкам и бросилась вперёд, хватая Тараса за руку. Тарас тут же споткнулся и упал. Он, кажется, кричал и плакал, но слышать это в общем вое и грохоте я не могла. Я тянула его за руку, но он вновь падал и еле тащился за мной.

Стена воды двигалась прямо на нас. Если не успеем взбежать на гору – накроет с головой.

Девочки были уже у ворот и отчаянно махали нам руками. Что с Тарасом? Спрашивать некогда. Я подхватила его, перекинула на плечо и продолжала карабкаться из последних сил.

Сверху, из ворот выскочил Фёдор нам навстречу. В глазах у меня потемнело, ноги захлестнуло пеной – Шаньши догнала. Но в ту же минуту Фёдор схватил меня за воротник и с силой потащил кверху.

Вихри пены накрыли нас с головой, но водяная стена промчалась под нами. Будь мы метра на два ниже – и тогда нас ударило бы не пеной, а водой, и удержаться было бы невозможно.

Фёдор с трудом разжал мои руки и взял Тараса – так я в него вцепилась. Всё ещё задыхаясь, я повернулась к реке. Грохочущие валы несли деревья, вывороченные с корнями, и ударяли их друг о дружку с такой силой, что толстые стволы ломались, как тростинки. Вдруг Фёдор схватил меня за руку и указал на что-то светлое, плывущее среди пены и стволов деревьев. Это была крыша фанзы. На ней – люди, китайцы в белой одежде. Они протягивали к нам руки, может быть, кричали, просили о помощи, но разве голос можно было расслышать!

Громадное дерево закрутилось волчком и наскочило на крышу. Всё исчезло в водовороте: дерево, крыша, люди…

А через минуту солнце зашло. В темноте ещё страшнее казался непрекращающийся гул и грохот. Крыша, люди… Сколько их пронесёт мимо нашей сопки этой ночью взбесившаяся река.

Кто-то крепко схватил меня за плечи: Мария Николаевна мать Тараса. Она целовала меня, обнимала Фёдора, плакала и прижимала к себе Тараса, всё молча, слов всё равно не было бы слышно.

Даже в комнате, при закрытых окнах, надо было говорить очень громко: река грохотала у самых ворот.

Зажгли лампу, Фёдор внёс кипящий самовар, понемногу все успокоились. Тарас сильно ушиб ногу, его положили в кровать.

Мы вышли на террасу. Полная луна осветила спокойные, торжественные горы и взбесившуюся долину между ними. Она вся была залита водой, до самого подножия гор, и горы гляделись бы в неё, если бы вода была спокойна. Но на поверхности её, по-прежнему взбивая пену, крутились в водоворотах огромные стволы деревьев. Я со страхом следила, не мелькнёт ли где ещё крыша с погибающими людьми.

– Их там, в верховьях, всех перекрошило, – сказал Фёдор, угадывая мои мысли. – Тех-то, на крыше, удивительно, как до нас донесло. Не река ведь, а чёртова мельница.

– Страшно, – сказала Таня и прижалась ко мне. – Ой, Сонечка, ну как вы с Тарасиком бежали, а пена вам по ногам, по ногам, а сбоку вода прямо как стена несётся. Я всю ночь это во сне буду видеть.

– Сочиняешь, – засмеялась я и дёрнула её за косичку. – Спать будешь, как убитая, с такого перепугу ничего не увидишь.

Грохот воды несколько раз будил меня ночью, а Кутька, улёгшийся у меня в ногах, тихонько взвизгивал и перебирал лапками: видно, во сне переживал вечерний страх.

На следующий день выяснилось, что сопка наша окружена водой и на какое-то время мы отрезаны от всего мира, в том числе и от Ханьдаохецзе и от Василия Львовича: накануне он уехал по делам в Харбин. Умереть с голоду мы не боялись – Мария Николаевна запасливая хозяйка, в кладовой всего много, а на дворе кур и индюков не сосчитать.

Я сидела и думала: в Ханьдаохецзе, наверно, уже пришло одно письмо, для меня очень важное. Ждать, пока вода спадёт, ну просто терпенья нет.

Сегодня вода не буйствует и немного спала. Деревья, которые уцелели в долине, показались до половины, стволы в воде, а крона уже над водой. Стоит проплыть по этому затопленному лесу до полотна железной дороги, где оно не затоплено, а там до Ханьдаохецзе и добежать пустяки. Ну, конечно, надо, чтобы Мария Николаевна не увидела: ни за что не пустит.

Плыть я решила в купальном костюме, свёрток с одеждой привязать на голову, а то как же по Ханьдаохецзе пойдёшь?

После обеда я притворилась, что хочу отдохнуть, и затворилась в своей комнате, а сама мигом переоделась и спустилась вниз. Вода тёплая, даже слишком, не освежает, течения между деревьями почти нет. Я плыла не торопясь, мне очень нравилось проплывать под ветвями, точно в подводном саду. А вот и ещё кто-то плывёт… Я посмотрела и обомлела: змея! Большущая, зелёная, извивается и плывёт быстро, быстро, а сама на меня косится и язык высунула, он так и мелькает в воздухе, тоненький, раздвоенный.

Облизывается заранее? В меня сейчас вцепится?..

Я тихонечко, вежливо свернула в сторону, уступила ей дорогу: плывите, пожалуйста, куда вам нравится, я вам не мешаю. А сама скорее к дереву – влезу и посижу на нём, пока зелёная дрянь уберётся подальше, благо, что ветки над самой головой.

Только… с ветки ещё что-то свесилось, тоненькое, изгибается…

– Спасибо, сидите себе, я другое дерево найду.

На другом, на третьем дереве, батюшки, да на всех, кажется, устроились змеи и все в мою сторону головы тянут, интересуются.

Вот и ещё одна плывёт: тоже на меня смотрит…

У меня руки и ноги отнялись. Не хочу в Ханьдаохецзе, мне бы назад, до нашей сопки добраться. Видно, змеи со всей долины, когда их водой несло, на деревьях устроились, а теперь друг к другу в гости плавают.

Позади меня неожиданно раздался тонкий визг. Я оглянулась: только этого недоставало! Кутька! Заметил, что я отправилась в плавание, и сам за мной поплыл, а силёнок мало, уже задыхается.

Я повернула к нему. А мимо, совсем рядом, проплывает змея и тоже на него косится.

Ух, проплыла! А Кутька уже тише взвизгнул и на меня смотрит умоляюще. Что же с ним делать? А видеть, как он захлёбывается, тоже сил нет.

Кутька заметил, что я к нему повернулась, и завизжал радостно и благодарно. Я тихонько схватила его за загривок и посадила к себе на плечи. От этого и сама окунулась с головой, но тут же выплыла. Ну, усидит ли дурачок на месте? И удивительно, он понял и держался смирно-смирно, а я плыла очень осторожно, чтобы его не смыло водой.

Я плыла и вспоминала – говорят, змеи на собак бросаются охотнее, чем на людей. И к чему такое некстати вспоминается… А на ветках ближних деревьев так и шелестят змеи. Уф!

К счастью, я отплыла не очень далеко, так что вскоре мы благополучно возвратились. Кутька на радостях зазвонил об этом во все колокола, но я успела добраться до своей комнаты и переодеться. Так никто и не узнал о моём знаменитом путешествии, а то бы опять попало.

А через несколько дней и до железной дороги уже можно было добраться посуху. Наше заключение кончилось. Скоро и вся вода спала, долина освободилась. Но какой кругом был вид! Трава исчезла под слоем ила и всякого сора, ноги тонули в грязи. Однако горячее солнце быстро высушило землю, и молодая трава так же быстро прикрыла все следы разрушения, точно ничего и не было.

Хорошее проходит быстро.

Прошло и наше лето. И вот однажды, когда горы из зелёных превратились в красно-золотые и в воздухе уже чувствовался по утрам острый волнующий запах осени, мы оказались на платформе станции. Мы уезжали в Петербург учиться, я и трое старших. Дома оставались Тарас, Кутька и Попка. Попка сидел последний раз у меня на плече.

– Он будет плакать без вас, Сонечка, – печально говорил Тарас, – он очень будет плакать, и я тоже. Потому что большие не очень хорошо умеют дружить с маленькими. А вы очень умеете, правда?

– Спасибо, Тарасик, – сказала я и крепко его поцеловала. – Только не плачь, ведь весной мы опять приедем. И раков будем ловить, и по горам лазить, и с Попкой и с Кутькой дружить. И ещё махаонов наловим. Хорошо?

Попка свистнул, как паровоз, и перекусил мою цепочку. Тарас взял его на руки.

Я вспрыгнула на ступеньку. Колёса застучали, и красно-золотые горы поплыли мимо окна назад… в весёлое лето.