Текст книги "Репин"
Автор книги: Софья Пророкова
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
В КРОВАВОМ БОЛОТЕ
Это был царский заказ. Отказываться от дворцовых заказов, как мы уже говорили, считалось непозволительным. Придя на заседание Государственного совета, Репин воодушевился мыслью написать это торжественное собрание. Как художника, его вдохновило красочное зрелище: на красном фоне ковров и кресел яркими пятнами горело золото на черных мундирах, кое-где вкрапливались голубые пятна андреевских лент. Белые колонны полукружьем охватывали эту группу сановников, сидящих за овальными столами.
Интерес художника был затронут. Репин снова после долгого перерыва ощутил то трепетное волнение, с каким давно не брался за кисти. Групповые портреты Рембрандта, Гальса и Веласкеза всегда волновали его с особой силой.
Художник поставил только одно непременное условие – все сановники позируют ему в мундирах, в полном блеске, находясь в зале, где будет происходить заседание.
Картина посвящалась столетнему юбилею Государственного совета, который был учрежден в 1801 году.
После нескольких сеансов кое-кто из сановников было запротестовал и, не желая позировать, предлагал воспользоваться своими фотографиями.
Тогда Репин прервал работу, отказываясь писать картину. Об этом рассказали царю, и он отдал приказ – всем по требованию Репина приходить в зал и позировать. Теперь уже двор вынужден был считаться с художником, именем которого гордилась вся Россия.
Только человек, обладающий репинским мастерством, мог справиться с задачей такой невероятной сложности. За сравнительно короткий срок художнику надо было написать около шестидесяти портретов.
Бешеная гонка. Некоторые портреты написаны в один сеанс, как Победоносцев, например. Иные – в три-четыре сеанса. Тут некогда было раздумывать. Тут требовалась молниеносная работа мысли, воображения и кисти.
И, может быть, именно спешка была причиной того, что Репин написал галерею портретов царских сановников, единодушно всеми признанную вершиной его зрелого таланта. Это было для него характерно: работая подолгу над портретом, Репин очень часто портил превосходные, артистичные и вдохновенные произведения, созданные по первому впечатлению в первые сеансы.
Здесь портить было некогда. Вся эта сановная компания явно выражала недовольство по поводу того, что их заставляют позировать художнику. Особенно негодовали те из них, которые должны были быть представлены в картине одним затылком, или куском спины, или профильным поворотом.
Огромный размер картины и срочность заказа были не под силу одному человеку. Репин взял себе двух помощников – своих учеников из Академии Кустодиева и Куликова. Они вели подготовку холста, расчерчивали перспективу и присутствовали при этюдных сеансах Репина, иногда по его указанию запечатлевая какую-нибудь другую позу, в запас, если та, что пишет Репин, не пригодится для картины.
Бывая часто на заседаниях Государственного совета, Репин присматривался к тому, как лучше построить саму картину. Первый цветной эскиз художник написал прямо с натуры, заранее его продумав. Этот эскиз и лег в основу композиции.
Около трех лет ушло на работу над картиной. Ее нельзя теперь рассматривать без портретных этюдов. Это произведение, так же, как и картина А. Иванова «Явление Христа народу», стало огромной эпопеей, включающей в себя всю грандиозную подготовительную работу. Так же, как и в картине А. Иванова, этюды к «Государственному совету» превышают саму картину по художественным данным.
И. Э. Грабарь увидел впервые «Государственный совет» в 1903 году, попав в зал дворца, где писалась картина. Репин ее никому не показывал. Но, воспользовавшись знакомством с Кустодиевым, Грабарь не раз приходил смотреть на этот небывалый труд. Он помнит и этюдные портреты, которые возникали день за днем и повергали видевших их художников в восторженное изумление.
Эти портреты и поныне художники разглядывают до каждого отдельного мазка, пытаясь проникнуть в тайну их создания.
Грабарь вспоминает:
«Вынужденный работать быстро, так быстро, как никогда раньше, он (Репин) постепенно выработал особую манеру односеансного письма. По существу это – потрясающие наброски кистью, почти мимолетные впечатления, но в то же время они и последний синтез многократных пристальных наблюдений, плод долгого вдумчивого изучения людей. Только поэтому они столь неповерхностны, точны и крепки по характеристике. Во всей мировой живописи нет им равных по силе и волшебству кисти. Даже лучшие головы Эдуарда Манэ уступают этим репинским по безошибочной верности и тонкости глаза».
Недаром в мастерской Репина всегда стояла копия со скульптуры мальчика Микельанджело. Недаром гениальный скульптор был его любимым мастером, и художник внимательно изучал его работы во всех своих заграничных поездках.
Высокая пластика присуща этим изваяниям. И Репин, старый человек, у которого от грандиозного труда стала сохнуть правая рука, ваял кистью эти портреты, рубил форму красками, словно держал в руке резец.
Глубокая тоска по настоящей монументальности, обобщенной силе образа, отказ от всех размельчающих подробностей привели Репина к созданию этих портретов. В них его гений нашел свое самое высшее выражение. Вот где он кистью ответил Стасову, что значат его поиски и муки в области формы.
Художник не скрывает от зрителя, что перед ним живописное изображение человека. Прежде некоторые свои портреты Репин доводил до предельной иллюзорности, когда на холст переносилась каждая черта позирующего, а от портрета веяло холодком при всем его исключительном сходстве с оригиналом. Там художник становился рабом натуры.
Здесь же он – творец, подчиняющий натуру своей воле и идее. Теперь перед нами более глубокая живопись. Мы видим каждый мазок, мы можем сосчитать, сколько ударов кисти потребовалось художнику, чтобы вырубить вот эту круглую голову генерала Игнатьева, его пухлую руку и плотный корпус.
В том-то и сила этих этюдов, что в них нет обмана, нет иллюзии, а есть искусство, которое перед вашим взором превращает грубый широчайший мазок краски в седой ус, парчу или бархат.
В 1894 году Репин писал Антокольской:
«Хоть бы что-нибудь для сносного финала удалось сделать».
И вот этот финал великого художника.
Портрет Победоносцева. Мы не думаем о том, кому приходится отцом или дядей этот застывший истукан. Это портрет душителя всей России. Репин сам испытал, каким жестоким может быть написанный им человек с окаменевшим лицом. По его докладу царь запретил когда-то показывать зрителям картину «Иван Грозный».
Мы воспринимаем этот образ в целом – маска иезуита вместо лица, молитвенно сложенные руки и узкий голый череп. Страшный облик сановника, облеченного безмерной властью и творящего произвол.
Репин написал эскиз картины с натуры, пользуясь несколькими красками. В этой же ограниченной цветовой гамме выдержаны и все этюды. Каких-нибудь пять-шесть красок, а какого звонкого цветового богатства он ими достигает. Художники и доныне не перестают удивляться тому, как простая охра с прибавлением белил, положенная сильным мазком, дает полное впечатление золотого шитья на мундирах. Репин писал с поразительной силой обобщения. Подойдешь поближе – увидишь жирный лепок охры. Отойдешь на расстояние – грудь сановника, увешанная орденами. Этими несколькими красками Репин добивается замечательных цветовых сочетаний, излучения света. Как бы противопоставляя цветистой рыхлости импрессионизма эту скупую, ограниченную палитру, он добивается поразительной монументальности цвета и пластики.
Сейчас мы воспринимаем картину «Государственный совет» как произведение глубокой обличительной силы. Трудно установить, сделал ли это Репин сознательно. Он передал действительность такой, какой ее видел. Репин очень точно охарактеризовал свои модели в «Государственном совете» в письме Стасову 27 декабря 1904 года: «…наши держиморды имеют намерение весь мир обратить в арестантов…»
Его кисть и на этот раз не слукавила. Она показала всему миру государственных мужей – стяжателей, выжиг, деспотов. Вот от кого зависят судьбы трудового люда, вот кто вершит делами государства.
В Репине, урожденном плебее, вновь пробудились черты былого демократизма, и он показал всех этих тупых и надменных людей в мундирах со всем правдоподобием, которое меньше всего интересовало заказчика.
Картина потрясает своей реалистической правдой. Вот это скопище жестоких, хладнокровных мерзавцев управляло Россией, такими, как Мусоргский, Репин, Толстой.
Дворцовый заказ писался во дворце. На глазах у всех Репин создавал свое мужественное произведение. Модели его портретов не могли предъявить никаких претензий. Они были очень похожи, и не вина художника, что лица их отражают жестокость, равнодушие или хитрость. Репин всех перехитрил. Композиция картины исключительно лукава. Царишка вдали маленький, плюгавенький, как игрушка в руках этих настоящих правителей страны, сидящих на первом плане, с апоплексическими затылками.
В картине с упоминанием фамилии и сана указано, кого надо сбросить, чтобы в России стало легче дышать. Приговор вынесен каждому.
Все это читается в картине сейчас, читается очень ясно и никому иного смысла и не увидеть. А прежде? Картину повесили во дворце, но Победоносцев первый выказал свое неудовольствие ею. Идеолог буржуазной эстетики С. Маковский обвинил художника в искажении духовного облика сенаторов.
Репин сам, может быть, того не желая, написал такую страшную правду, что даже чуть ли не убоялся ее и попытался замести следы, задобрить заказчика.
Тут художник совершил один из самых своих непонятных поступков, который и сейчас не знаешь, чем объяснить. Получив вознаграждение за картину, Репин попросил разрешения преподнести Николаю II эскиз к картине царского бракосочетания.
Что это такое? Страх ли перед расплатой за картину, если кто-то догадался о настоящей ее сущности? Стасов уже писал о картине:
«Вы раз на своем веку вздумали сделать своими саженными кистями собрание подлецов – генералов, мерзавцев, злодеев, членовредителей отечества – бесстыдных изобретателей мерзости и преступлений, торжествующего зла и безумия».
Да и сам Репин признавал несколько позже, что он Столыпина написал на кровавом фоне.
Или такой поступок – опять «несдержанный рефлекс»? Кстати, нет данных, подтверждающих, что Репин осуществил свое намерение и преподнес эскиз царю.
Картина «Государственный совет» не заняла место среди шедевров репинского творчества. Сам Репин писал только фигуры в центре первого плана, а остальное делали Кустодиев и Куликов. Правда, Репин пытался объединить всю картину своей кистью, но без большого успеха.
Однако этюды к «Государственному совету» были вершиной в творчестве Репина. Больше он никогда до таких высот не поднимался, а с годами искусство его увядало. Увядали и взгляды. «Старость, – как говорил Горький, – консервативна. Это ее главное несчастье».
Репину удавалось еще иногда написать портреты вровень с лучшими картинами прошлого. Но удачи были единичны, срывов и провалов становилось все больше.
В левой стороне картины «Государственный совет» несколько зловеще глядит на зрителя граф Витте, будущий председатель Государственной думы. В Русском музее есть и другой его портрет кисти Репина, написанный уже не в парадном мундире с орденами и лентами, а в летнем чесучовом пиджаке. Но от перемены костюма не изменилась острота социальной характеристики.
Этому недоброй памяти графу, однако, довелось продолжить свою «жизнь в искусстве». Через два года он вновь появился в одной «репинской» композиции. На сей раз Витте был не в парадном мундире и даже не в светлом летнем пиджаке. Граф был обнажен и в буквальном и в переносном значении этого слова. С голым пузом и с мечом в руках он был изображен палачом в рисунке, перефразирующем популярную картину Репина «Николай Мирликийский останавливает казнь трех невинно-осужденных».
Этот рисунок анонимного художника был напечатан в журнале «Сигнал», издававшемся в 1905 году К. Чуковским.
Но вместо чудотворца руку палача на этом рисунке останавливал пролетарий.
Многих компаньонов Витте по «кровавому болоту», в том числе и самих августейших особ, мы встречаем, перелистывая сатирические журналы пятого года. Те же знакомые лица на том же кровавом фоне!
«ПЕНАТЫ», ЗАНЕСЕННЫЕ СНЕГОМ…
Никогда еще с такой выпуклой определенностью не выступала противоречивость натуры Репина, как в дни первой русской революции. Словно два человека уживались в одном теле, так по-разному мог думать, писать, говорить и поступать великий художник.
Если представить себе картины Репина, создавшие неповторимый по силе и обаянию образ революционера, то не возникнет никаких сомнений в том, что художник должен был бы слить с революцией свои думы и свой талант.
Разве могло быть иначе, когда картинами своими, этим сильнейшим оружием революции, он призывал к свержению самодержавия, к уничтожению тирании? Что, кроме ликования и большого творческого подъема, могли вызвать в художнике великие события его пробудившейся родины? Ведь именно к пробуждению звал Репин крестьян в своей картине «Крестный ход в Курской губернии». Он знал, кто душит свободу, и написал как бы сидящими в кровавом болоте тех, кого выбросит из этих золоченых кресел пробудившийся к действию народ.
Логикой вещей все звало Репина приветствовать революцию, а она застала его на редкость растерянным, мечущимся.
Сразу после кровавых событий он просил в письмах ко всем знакомым не величать на конвертах «его превосходительством», а писать просто имя, отчество и фамилию.
И вместе с такой просьбой Репин шлет письма, в которых с прежней силой негодования клеймит самодержавие. Он пишет 11 января 1905 года письмо А. П. Ланговому – врачу и коллекционеру картин:
«Вот времена! Не ждали так скоро… Четвертый день без газет и без известий… Эти отродья татарского холопства воображают, что они призваны хранить исконные русские идеи. Привитое России монгольское хамство они все еще мечтают удержать (для окончательной погибели русского народа) своей отсталой кучкой бездарностей, пережитком презренного рабства… Невозможно, чтобы европейски образованный человек искренне стоял за нелепое, потерявшее всякий смысл в нашей сложной жизни самодержавие – этот допотопный способ правления годится только еще для диких племен, неспособных к культуре. Россия же со времен Иоанна Грозного не покладая рук выбивается из этого татарского ига».
И через несколько дней в письме к Стасову:
«Как невыносимо жить в этой преступной, бесправной, угнетающей стране! Скоро ли рухнет эта вопиющая мерзость власти невежества».
После январских событий арестован Максим Горький. А человек этот вошел в жизнь Репина как большая и увлекательная страница его биографии. Писатель и художник познакомились в октябре 1899 года. Тогда же Репин написал портрет Горького. Он не очень удачен и не окончен, слишком уж был Репин увлечен своими разговорами с Горьким.
Не успев наговориться вдоволь с писателем, он шлет ему письмо на другой же день после отъезда Горького из Петербурга. Чувствуется, что разлука эта была очень некстати:
«Как Вы меня опечалили Вашим отъездом! Я все еще мечтал и побывать с Вами в музее Ал. III-го (сейчас Русский музей), и докончить Ваш портрет, и повидаться…»
«…Я так счастлив, что познакомился с Вами! Часы, проведенные с Вами, не только не разочаровали меня, как это иногда бывает при знакомстве с автором интересных произведений – нет, мой интерес к Вам возбужден в большей степени от личного знакомства».
Прочитаны три тома рассказов Горького. Очень хочется Репину узнать, как возникали некоторые из них. Знакомство с писателем совпало с мятежной порой в жизни Репина. Совсем недавно он вернулся из Иерусалима, куда ездил за этюдами к своей картине «Иди за мной, Сатано!». Самые жаркие споры происходили у него с «Миром искусства». Разговоры с Горьким были той освежающей струей, к которой тянулось его существо, у него хотел он получить ответ на вопрос, который гложет с особой силой. И во втором письме к Горькому Репин спрашивает, не порождает ли «охлаждение к искусству сведение его на средства к достижению общего блага?».
Горький делится с художником своими мыслями о назначении искусства. Он пишет:
«Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он – все. Он создал даже бога. Искусство же есть только одно из высоких проявлений его творческого духа, и поэтому оно лишь часть человека. Я уверен, что человек способен бесконечно совершенствоваться, и вся его деятельность – вместе с ним тоже будет развиваться, – вместе с ним из века в век. Верю в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа…»
С тех пор Репин находился под обаянием своеобразной, сильной и талантливой личности Горького. Он делает иллюстрации к «Зазубрине».
Влияние на Репина двух таких гигантов, как Толстой и Горький, – перекрестное, взаимоисключающее влияние. Иногда побеждал первый, вкупе с домашним влиянием Нордман, – и тогда художника влек к себе мерзкий холст «Иди за мной, Сатано!». Потом побеждал второй, – и тогда на выставке в Таврическом дворце, открывшейся в марте 1905 года, появлялся портрет Горького, сама демонстрация которого была актом большого гражданского мужества: Горький только что вышел из тюрьмы после январских арестов.
Горький и Репин продолжали и позже интересоваться друг другом, переписывались, встречались, расспрашивали у общих друзей о новинках в творчестве каждого.
Но в 1905 году, видимо, от зоркого наблюдения Горького не ускользнула половинчатость, а порой и непонятная осторожность в поведении Репина, и в письме к К. П. Пятницкому из Москвы проскальзывает эта нотка несколько измененного отношения к художнику: «Пишет меня Серов – вот приятный и крупный человек! Куда до него Репину!» Это замечание сделано, конечно, не только при сравнении живописных качеств двух знаменитых художников. Горький имел в виду и смелое, прямое поведение Серова в 1905 году, его гражданское мужество и противопоставлял его поведению Репина.
Очень трудно прийти к определенной оценке Репина в эти годы, так как почти в каждом своем поступке он бывал двойственным. Днем, возмущенный вольностями учеников Академии, с жаром требует исключения Савинова – главного зачинщика беспорядков, а вечером на другом заседании совета Академии произносит не менее горячую речь в защиту того же Савинова. По воспоминаниям очевидца этого события ученика Репина – Кардовского, их учитель и днем и вечером был одинаково искренен.
Заметно охладел к Репину и Валентин Серов после январских событий.
Из окон Академии 9 января Серов видел, как войска стреляли в толпу на 5-й линии Васильевского острова, и «с тех пор, – по воспоминаниям Репина, – даже его милый характер круто изменился: он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, появившиеся у него как-то вдруг. С ним потом этого вопроса избегали касаться».
Перемена убеждений вызвала к жизни и большую творческую деятельность Серова. Он сотрудничает в сатирическом журнале «Жупел», и там напечатан его знаменитый рисунок «Солдатушки, бравы ребятушки». Он делает эскизы, изображающие январский расстрел, он пишет «Похороны Баумана» и создает уничтожающую карикатуру на Николая II.
Все это делает ученик Репина, который пришел в его мастерскую ребенком и впитал за долгие годы обучения демократические принципы учителя. Не о таких ли рисунках министр внутренних дел Дурново рапортовал: «Самые рисунки возбуждают к восстанию».
Когда перелистываешь пожелтевшие страницы сатирических журналов 1905–1906 годов, бросается в глаза то, что лучшие рисунки принадлежат ученикам Репина.
Знаменитый рисунок Билибина, изображающий осла в раме царского портрета, «Ну, тащися, Сивка» Кардовского. Рисунки Кустодиева, Горюшкина-Сорокопудова, Любимова и пр.
А учитель, как поступает он?
Удрученные кровавыми событиями, В. Серов и В. Поленов письменно протестовали против того, что расстрел совершался по указанию великого князя Владимира, шефствовавшего над Академией художеств. Два честных художника громко выразили свое возмущение поведением великого князя Владимира. Они послали в совет Академии такое письмо:
«18 февраля 1905 года
Милостивый государь граф Иван Иванович! Посылаем Вам при сем заявление, которое покорнейше просим Вас огласить в собрании Академии.
Примите уверение в нашем совершенном почтении.
В. Поленов, В. Серов
В собрание императорской Академии художеств
Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.
Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководительство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой – вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов».
Репин отказался подписать это письмо и ответил Поленову:
«24 февраля 1905 года. Дорогой Василий Дмитриевич, я бы с удовольствием подписался под Вашим заявлением, если бы не знал, как оно далеко от правды. Войска в экстренных случаях выдаются в полное распоряжение полиции. И великий князь ничего не знал о том, что будет, – это уж не его компетенция…»
Поленов не согласился с другом. Они проверяли свое обвинение по разным источникам. «Все в один голос называли Владимира». Даже немецкие газеты прозвали это событие «Владимирские дни». Один Репин, живя в своих «Пенатах», занесенных снегом, наивно спрашивал: «При чем же тут великий князь?»
В. Серов, возмущенный тем, что их заявлению в Академии не дали хода и не огласили его на общем собрании, в знак протеста вышел из состава Академии, а вслед за этим заявил о своем отказе принимать дворцовые заказы.
С тех пор в отношении его к Репину исчезла прежняя сердечность. Он не мог простить своему учителю такого отхода от принципов, которым сам научил его. Серов высказывал в письме к Остроухову, что в его понимании Репин поступал трусливо. Вот как звучит это горькое обвинение: «Земцев уже притягивают к суду – теперь очередь за городскими… А затем за профессорами, ввиду чего, кажется, Илья Ефимович Репин собирается покидать союз профессоров. На мой взгляд, Илья Ефимович ни больше ни меньше, как просто наше «Новое время» (это была газета открыто реакционного направления). Письмо, в котором подписан приговор ученика своему учителю, имеет дату 8 августа 1905 года.
Так поступал Серов. Большой друг Репина Поленов жил в гуще революционных событий. Он бывал на встревоженных декабрьских улицах Москвы и зарисовывал исключительные по важности события в свой альбом художника.
А Репин, движимый желанием уклониться от событий и не очутиться в их гуще, в сентябре 1905 года уехал в Италию. Внешним поводом этой поездки была болезнь Нордман. Но причина была глубже. Сумятица и неразбериха, происходящая в Академии, грозное нарастание событий пугали Репина, и он предпочел в эти трудные дни побыть вдали от родины.
Из Италии Нордман писала Тархановой-Антокольской, что они следят за событиями по газетам, слышали, что ожидается новая забастовка; тревожась о друзьях, они предлагали в случае надобности поселиться у них в «Пенатах»; прилагалось при этом письмо к дворнику со всеми распоряжениями.
В одном из своих писем от 10 октября 1905 года Нордман писала: «Читаем газеты и все мечтаем о Думе».
Они мечтают о Думе, а Репин пишет Нордман, держащую перо и изображающую вдохновение, на фоне осеннего сада. О Думе теперь размышлял художник, картины которого призывали к революции.
Именно в эти грозные годы Репин набрасывал эскизы картин, навеянные событиями 9 января. Ни один из них не стал впоследствии картиной, но интересно, что Репин в эти дни обратился к таким сюжетам, которых от него ждали. Вспомним замечательное письмо Стасова Нордман 21 января 1905 года:
«Что, если бы Репин нашел бы у себя, где-то в углу, те кисти, которые написали «Исповедь», «Не ждали», «Арест», – вот было бы торжество и историческая страница».
Сохранилось несколько эскизов, исполненных масляными красками. Один маленький холстик назван «Красные похороны». Здесь настроение свое художник выразил в красном цвете, разные оттенки которого изображают: в центре стоящий гроб, а вокруг него людей в красных одеждах. На этом красном фоне выделяется черная фигура оратора. Эскиз написан с большим чувством.
Эскиз «У царской виселицы» рассказывает об одном из трагических моментов возмездия самодержавия за попытку бунта.
Несколько эскизов разрабатывают тему самого расстрела на Дворцовой площади. Художник дал им разные, но близкие по смыслу названия: «Шествие рабочих», «Расстрел демонстрации» и, наконец, «Разгон демонстрации». На последнем эскизе изображен человек с поднятыми руками, упавший на колени перед трупом убитого товарища. Он обращается с мольбой или проклятием к войскам, расстреливающим толпу.
Пока нет данных, устанавливающих, когда точно писал Репин эти эскизы. Созданы они в пятом и шестом годах и говорят все о том же чудесном даре Репина, не умеющего в своем искусстве оставаться в стороне от событий, происходящих в жизни.
Хотя в одном из писем этого времени Нордман написала рядом с датой: «Пенаты», занесенные снегом», но и сюда ворвались отзвуки выстрелов и видения жертв «Кровавого воскресенья». Они оживили хладеющее сердце художника, вызвали в нем чувства, напоминающие незабвенные восьмидесятые годы. Но «Пенаты», занесенные снегом, не давали непосредственных зрительных впечатлений, и, вероятно, поэтому эскизы не воплотились в картины.