Текст книги "Очищение"

Автор книги: Софи Оксанен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

1992, Западная Виру
ОДИНОЧЕСТВО АЛИДЕ ТРУ

Алиде не могла понять, каким образом ее с Ингель фотография попала в руки Зары. Девушка говорила о буфете и обоях, но Алиде не помнила, чтобы хранила что-то за обоями. Она уничтожила все фотографии, но, быть может, Ингель спрятала фото еще будучи дома. В этом не было никакого прока, зачем бы ей это делать, прятать фото, на котором были они обе? На груди у Ингель значок «Общества молодых земледельцев», но он такой маленький, что вряд ли кто-нибудь мог разглядеть его, кроме нее самой.

Отправив Зару спать, Алиде вымыла руки и стала простукивать стену и буфет, потыкала обои, поковыряла ножом в щелях шкафа, между досками пола, но ничего не нашла. В буфете лишь позвякивала посуда и запас бутылок, припасенных с помощью водочных талонов. В комнате слышалось равномерное дыхание девушки, радио хрипело о выборах, а Ингель на фото была вечно красивой. Алиде вспомнила день, когда они пошли сниматься в фотостудию «Модерн» Б. Вейденбаума. Ингель исполнилось восемнадцать. Они зашли в кафе Дитриха. Аромат дорогого табака, шуршание газет. Ингель пила варшавский кофе, Алиде – горячий шоколад. Пирожные «морапе» таяли во рту, благоухали жасминовые деревья. Ингель купила домой пирожные из слоеного теста. Хелен Дитрих завернула их в белую бумагу, сделала пакет, закрепленный деревянной палочкой, их фирменный, удобный в переноске и красивый. В то время они с Ингель повсюду ходили вместе.

Зару разбудило бьющее в глаза утреннее солнце. Дверь в кухню была открыта, Алиде сидела там за столом и странно смотрела на нее. Что-то было не так. Но что? Паша? Может, ее разыскивали по радио? Что же? Зара приподнялась, села на кровати и пожелала доброго утра.

– Талви не приедет.

– Что?

– Позвонила и сказала, что передумала. – Алиде подняла руку к вискам и повторила, что дочь не приедет.

Зара ничего не могла вымолвить, ее блистательный план вмиг рассыпался. Значит, машины Талви не будет. Стрелки часов отбивали такт, Паша приближался. Зара чувствовала дрожь в ногах, казалось, в затылок уставился бинокль Паши, его машина шуршала по шоссе, взметая гравий. Зара не двигалась, снаружи мелькали огни, она оставалась на месте. Ее знаний об Алиде и обо всем, что когда-то произошло, не прибавилось, она сидела, опустошенная, не знающая ответа на свои вопросы. По радио «Куку» объявили время, начались новости, скоро они кончатся, день пройдет, Талви и ее машина не появятся, но зато приедет Паша. Зара прошла на кухню и заметила, что Алиде вздрагивает. Казалось, она плачет. На самом деле она сидела безмолвно, скрестив руки. Глаза у нее были сухие.

– Извините, как жалко. Какое разочарование для вас, – быстро сказала Зара.

Алиде вздохнула, Зара тоже вздохнула, придала лицу сочувственное выражение, но одновременно стала лихорадочно думать, теперь не было времени для излияния чувств. Может ли Алиде как-то помочь ей, есть ли у нее какой-нибудь козырь в запасе? Если да, то Заре нужно быть ей приятной, не стоит возвращаться к фотографии и бабушке, к которой Алиде отнеслась с ненавистью. К тому же фотографии нигде не было, и девушка не решалась спросить о ней. Может, ей нужно вовсе отбросить мысль о побеге, смириться и ждать того, что будет. Ее бабушка наверняка уже получила посланные Пашей фотографии. С этим Паша не станет медлить. Может, и Саша их получил. Наверное, получила мать и бог знает кто еще. Паша мог предпринять и что-либо другое. Все ли в порядке с ее родными? Об этом лучше теперь не думать. Надо составить новый план. Алиде, сидя, оперлась на палку и произнесла:

– Талви уверяет, что у них спешные дела, но что за дела такие у нее могут быть? Домашняя хозяйка, отдыхает целыми днями дома, этого она всегда хотела. А кем ты хотела стать?

– Врачом.

Алиде, казалось, удивилась. Зара пояснила, что решила заработать деньги на учебу и потому отправилась на Запад. Она собиралась вернуться сразу же, как только накопит нужную сумму, но появился Паша и многое пошло наперекос. Алиде наморщила лоб и попросила Зару рассказать что-нибудь о Владике. Зара заколебалась: подходящий ли момент для всевозможных воспоминаний? Похоже было, что Алиде забыла о преследующих девушку мужчинах, то ли она не хотела раскрывать свои карты, то ли была мудрее Зары. Или здесь не оставалось ничего другого, как сидеть и беседовать. Оно, может, и разумнее, наслаждаться лишь этим моментом и вспомнить наконец о жизни во Владике. Она заставила себя спокойно сесть за стол, протянуть Алиде кофейную чашку, чтобы та налила ей заменитель кофе и взяла кусочек сметанного пирога, любимого Талви. Алиде пекла его ночью к сегодняшнему приезду Талви.

– Вы и поспать не успели?

– Что для старого человека сон.

Отсутствующий вид Алиде, видимо, объяснялся этим. Она стояла с кофеваркой в руках возле стола и, казалось, не понимала, куда ее поставить. Алиде Тру выглядела одинокой. Зара кашлянула.

– Так вот, о Владивостоке.

Алиде вздрогнула, поставила кофеварку на пол и села на стул:

– Ну давай, рассказывай.

Зара начала рассказ с памятника, который воздвигнут в честь Дальневосточных советских побед, и о гавани. О том, как запах Японского моря сохраняется в обшивках домов. О деревянных украшениях на домах, сугробах на улицах Фокина и Светланской. Об армянской еде, которую готовит подруга матери, лучшие в мире армянские деликатесы: долму, пикули, жареные баклажаны – пальчики оближешь. Она печет такие божественные кексы, что стоит их почувствовать во рту, как наметенный за окном снег до самого утра будет казаться сахаром. Дома у них проигрыватель крутит пластинки с записями Зары Долухановой, исполняющей армянские народные песни на армянском языке и Пуччини – на итальянском, она пела также на других языках. Ее именем называли детей, так и Зара получила свое имя. Мама помешалась на ее ангельском голосе, всегда следила за ее поездками на запад, запоминала все города и страны. С таким изумительным голосом куда угодно можно попасть. Это было единственным увлечением мамы. Заре опротивела сама певица и бесконечные разговоры о ней. Она предпочитала ходить к подругам и слушать кассету «Новая луна апреля» группы «Мумий Тролль». Певец Илья Лагутенко казался ей прекрасным и учился в одной с ней школе. Иногда бабушка водила ее смотреть на уходящие в Японию корабли – только это интересовало ее, кроме огорода, только корабли. Ветер с моря задувал в лицо Зары и толкал обратно, в сторону материка. На поезде от них можно доехать до Москвы, девять тысяч километров, где она никогда не была, но хотела бы однажды туда съездить. И лето, лето Владивостока, все те упоительные летние дни. В один из них кто-то придумал, что лак для ногтей станет блестеть, если добавить в него алюминиевый порошок, и вскоре у всех девушек города в солнечном свете заблестели ногти. Начав рассказывать, Зара увлеклась. Она заскучала даже по Заре Долухановой. И «Мумий Троллю».

Катя тоже хотела послушать о Владике, но Зара, как не пыталась, не смогла рассказать ей о городе. В голове появлялись лишь отдельные картины, но о том, что приходило на ум, ей не хотелось говорить с подругой. Например, о том, как бабушка в год Чернобыля начала сушить сухари, опасаясь войны. Или как после аварии они спокойно смотрели телевизор, ничего не зная о случившемся, а там показывали, что люди танцуют на улицах Киева. Чернобыль был запретной темой, так как Катя была родом оттуда и потому хотела выйти замуж за иностранца и интересовалась Владивостоком. Она очень хотела иметь детей. И подходящему кандидату в отцы не собиралась говорить, что она из Чернобыля. Это и по мнению Зары было разумной мыслью. Ей хотелось порасспросить Катю. Внешне она ничем не отличалась от других девочек, не светилась в темноте.

Сама Катя сказала, что чем меньше говорят, пишут и знают о Чернобыле, тем для нее лучше. Она была права. Даже Заре не хотелось обнимать Катю, когда та плакала, тоскуя по родителям или после очередного унижения клиентом. Она предпочитала утешить Катю другим способом, рассказывая обо всем, кроме Владика. Мысль о родном городе казалась до странного неподходящей в том месте. Как будто она была недостойна воспоминаний о нем, будто все приятные мысли теперь запачканы, если она вспомнит что-то в такой ситуации, а тем более если заговорит об этом. И к запрятанной в одежде фотографии она лишь изредка прикасалась через ткань, чтобы убедиться, что та на месте.

Паша, разумеется, знал, что Катя из чернобыльских девиц, так как нашел ее поблизости от Киева. Но он приказал ей говорить, что она из России, если клиент будет спрашивать, ибо ни один из них не захочет вставлять свой член в смерть. Зара по пыталась заглушить воспоминания о Кате, она не хотела рассказывать о ней Алиде, нужно было придерживаться темы Владика. Болтовня девушки заставила Алиде даже кое-где улыбнуться, она придвинула к ней еще один кусочек пирога. Зара взяла его и почувствовала себя более храброй. Она почувствовала себя так оттого, что не надо на это спрашивать разрешения. Она привыкла к тому, что все за нее решает Паша. Она стала храброй оттого, что рассказывала о родном городе человеку, на беседу с которым не имела разрешения Паши. И оттого, что находилась в неположенном ей месте, где не надо спрашивать у него разрешения помочиться. И если у нее заболит голова, Алиде сама предложит лекарство и просить об этом не придется. Если бы у нее начались месячные, Алиде тоже сразу что-нибудь предложила, приготовила ванну, положила бы в постель бутылку с горячей водой, и она не считала бы себя за это обязанной. Но в любой момент эта нереальность может исчезнуть, Зара вернется обратно в знакомую ей жизнь, с клиентами и долгами. В любую минуту Паша и Лаврентий могут въехать во двор, и она больше не сможет думать о Владике, пачкать воспоминания о родном городе в этой действительности. Но она может думать о нем сейчас.

– Так ты была там счастлива, – удивилась Алиде.

– Разумеется.

– Как так разумеется?

Алиде вдруг обрадовалась, будто придумала что-то новое.

– Но ведь это же здорово.

– Да, и пионеркой быть интересно, – потупила голову Зара.

Она никогда не отличалась способностью маршировать в строю и всякое такое. Но было хорошо сидеть у костра и петь песни. Она также гордилась пионерским значком, восхищалась его красным фоном, гладила яркий золотой лоб Ленина, его золотые уши.

Все-таки разговор о Владике снова заставил вспомнить про Катю. Она никогда больше не сможет рассказать Кате о Владике. Не успела это сделать вовремя, да и Катина просьба не была такой уж серьезной. Зара думала, что настанет тот день, когда она сможет помочь Кате стать жительницей Владивостока, но этого не произошло. Нужно ли ей рискнуть, поведать Алиде свою тайну, хотя это будет означать, что та не поможет ей в истории с Пашей?

1991, Берлин
ДЕВУШКА, КАК ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ

Паша поставил видеокассету. На экране появились эрегированный красный член, потом волосатый и болтающийся живот пожилого мужчины, потом грудь молодой девушки. Мужчина велит девушке сжимать грудь, она массирует ее и похлопывает по ней, мужчина начинает мастурбировать. На экране появляется другой мужчина, который разводит бедра девушки, достает обыкновенную бритву и сбривает с лобка волосы.

Паша садится на диван, принимает удобное положение и раскрывает молнию.

– Иди сюда смотреть.

Зара подчиняется не слишком быстро, Паша подходит и тащит ее к экрану, ругается, возвращается на диван и высовывает свое достоинство наружу. Видео продолжается.

Паша дрочит. Кожаная куртка издает скрип. Дело происходит днем. Люди заходят в магазин, покупают братфурст, кислую капусту, говорят по-немецки, на лампе в магазине сидит жужжащая муха.

– Смотри! – Паша бьет ее по затылку и садится рядом, чтобы проследить, наверняка ли она смотрит видео. Он рвет на ней халат и приказывает встать на четвереньки, задом к мужчине, так чтобы попа и лицо были в кадре.

– Раздвинь ноги.

Она раздвигает.

– Шире.

Паша пристраивается к ней сзади!!! На экране мужчина с животом приближает член к лицу девушки. У той ее лицо. Оно покрыто спермой. Другой мужчина вводит свой член в нее и начинает стонать. Паша разряжается, теплая клейкая жидкость течет по ее бедрам. Паша застегивает брюки и идет за пивом. Щелкает банка. Долгие глотки Паши отдаются в пустой комнате. Зара все еще стоит на четвереньках. Колени болят.

– Повернись сюда.

Зара подчиняется.

– Вгони это в свою писду. Втирай как следует.

Она ложится на спину и втирает его сперму в себя.

Паша берет камеру и делает снимок.

– Надеюсь, понимаешь, что будет с этими фотками и с тем видео, если вздумаешь слинять.

Зара перестает двигать рукой.

– Их отправят твоей бабхен, а также Саше и его родителям. У нас есть их имена и адреса. Ферштейн?

Должно быть, о Саше им рассказала Оксанка. О нем она больше не хотела думать. Но тем не менее она слышала иногда его голос, который произносил ее имя и от которого она просыпалась. Именно поэтому иногда она вспоминала, что ее зовут Зара, а не Наташа. Особенно засыпая, в моменты опьянения или расслабляющего воздействия других веществ она могла вдруг ощутить, как Саша обнимает ее, но сразу отстраняла от себя это чувство. У нее с Сашей никогда не будет первого совместного дома, они не поднимут шампанское друг за друга в честь окончания вуза. Поэтому лучше было не думать об этом, а выпить водки, принять таблетку, выклянчить у Лаврентия травки и вдыхать ее. Не стоило много думать об этом, так лучше и легче. Надо помнить лишь об одном: хотя лицо Зары запечатлено на пленке Паши, в видеозаписи рассказана история не ее, а Наташи, и никогда самой Зары. Ее история находится где-то в другом месте, на пленке Наташи.

1992, Западная Виру
ДАЖЕ СОБАКА ЗАБОТИТСЯ О ПРОДОЛЖЕНИИ РОДА

Когда девушка начала говорить о Владике, перестал нервно подергиваться уголок ее рта, она прекратила теребить свое ухо, при улыбке на щеках появлялись и исчезали ямочки. Кухню осветило солнце. У девушки был красивый нос, такой, что им наверняка любовались с самого ее рождения. Алиде попыталась представить Талви на месте Зары, как она сидит и беседует за столом, рассказывает о своей жизни, увлеченно загорается, но не смогла. Когда Талви после переезда за границу приезжала домой, она всегда торопилась обратно. Может, если бы Алиде была другой матерью, и Талви была бы другой? Она бы не фыркала по телефону, что в Финляндии все можно купить в магазине, когда мать спрашивала, посадила ли она что-нибудь в огороде. Если бы Алиде была другой, может быть, дочь приехала помогать при сборе яблок, а не посылала глянцевые фотографии своей новой гостиной, кухни, комбайна и ни одной своей. Может, в детстве не стала бы восхищаться тетей своей подруги, у которой была машина в Швеции и которая присылала им журналы «Бурда». Не стала бы спекулировать валютой, ходить на дискотеку и не захотела бы никуда уезжать отсюда. Хотя и дети других стремятся к тому же, и в этом нельзя обвинять одну Алиде.

Почему же с таким жаром рассказывающая о Владике девушка не собиралась переехать на Запад? Она хотела лишь поехать и поднакопить денег. Может, Виру полна людей, которые повторяли, что все же надо было во время войны переехать в Швецию, и эти слова передались словно колыбельная песня следующим поколениям. Или Талви придумала себе иностранного мужа, потому что образец брака, предлагаемый ее родителями, ей не подходил. Эта девушка хотела выучиться на врача и вернуться домой, но Талви, достигнув подросткового возраста, намеревалась лишь переехать на Запад вместе с мужем-иностранцем. Все началось с картонных кукол, которым она кроила одежду по выкройкам «Бурды», и продолжилось натиранием джинсов фирмы «Сангар» в течение всего лета. Талви вместе с подружками без конца терли их пемзой, чтобы получились такие же с виду, как носят на Западе. Тем летом соседские ребята придумали игру «поехали в Финляндию», соорудили доску и перебрались на ней через канаву, а потом вернулись обратно, так как не знали, что делать дальше.

Мартин с каждым днем все больше разочаровывался в дочери. В то время Алиде не могла разделить это его настроение, но теперь, когда встал вопрос о возврате земли, она чувствовала в отношении Талви то же самое. Дочь ни капельки не интересовалась, как продвигается земельный процесс и оформление бумаг. Если бы Алиде была другой матерью, может, Талви сейчас была бы с ней рядом, помогая продвигать дела.

За день до появления чужой девушки приходила соседка снова поболтать о земельных делах, и Алиде в который раз повторила свой совет: ей надо подавать бумаги на рассмотрение вместе со своими братьями, какими бы они ни были пьяницами. В случае, если с кем-то из них что случится, будет кому продолжить дело. Соседка хотела подождать пока советские войска покинут страну, она боялась, что они вернутся и останутся насовсем. Что же тогда, людям снова придется набиваться в теплушки, идущие в Сибирь? Алиде согласилась с тем, что вряд ли русские солдаты собираются уходить, время от времени они делали набеги на деревню, воровали, уводили молодых бычков и опустошали магазины. Все же одна польза от них была, у них можно было купить армейский бензин.

Глаза Алиде заморгали, к горлу подступил ком. Девушку, сидящую на колченогом стуле, больше интересовали дела кухни, чем ее дочь. Талви никогда бы не стала так красиво рассказывать о своем детстве, как она. И Талви никогда не спрашивала, как сделать мазь из календулы. Та девушка хотела знать, какие составляющие части для этого нужны. Ее должны интересовать все знахарские хитрости, перенятые у бабки Крел: какие растения надо собирать утром, а какие – в новолуние. И если бы было возможно, она наверняка отправилась бы вместе с Алиде собирать зверобой и тысячелистник, если бы нашлось для этого подходящее время. Талви никогда бы так не сделала.

1953–1956, Западная Виру
АЛИДЕ ХОЧЕТ СПАТЬ СПОКОЙНО

Мартин хотел ребенка давно, и ожидание это было наконец вознаграждено, хотя он уже почти разуверился, что когда-нибудь станет отцом. Когда Алиде с маленькой Талви на руках прибыли домой, он чувствовал себя на верху блаженства. Алиде была равнодушна, она не хотела растить зародившегося из их семени ребенка, который станет новым человеком такого нового мира. Но в год смерти Сталина, во время смятения, растерянности, причиненного уходом Отца, в ней зародилась новая жизнь. Мартин начал беседовать с малюткой еще до ее появления на свет. Алиде не могла говорить с ребенком ни до, ни после его рождения. Она оставила сюсюканье для Мартина, а сама кипятила бутылки из-под водки, чтобы использовать их при кормлении. Она пристально наблюдала, как соски темнеют в кастрюле с горячей водой, кипятила иглы, которыми протыкала соски. Кормил ребенка Мартин. Он и на перерыв приходил, чтобы выполнить это трудное задание. Алиде иногда пробовала сделать это сама, но ничего не получалось, ребенок переставал плакать лишь с появлением отца. Алиде по-своему проявляла заботу о том, чтобы ребенок рос в спокойствии.

Однажды вечером Мартин пришел домой сильно выпивший и сразу принялся чистить грибы. От него разило водкой, он курил «Приму», а затем с новым энтузиазмом принимался за грибы. По радио слушателям скармливали выдумки про социалистический труд, сообщали кто и как перевыполнил норму. Алиде готовила морс из варенья «Космос», выдавливала тюбики в кастрюлю и добавляла лимонную кислоту и кипящую воду. Вода окрашивалась в красный цвет, она протягивала полупустой тюбик девочке, которая сосала смородиновое варенье прямо из него.

– Они возвращаются обратно.

Алиде сразу догадалась, о ком идет речь.

– Не может этого быть.

– Их начали реабилитировать.

– Что это значит?

– Что Москва возвращает их обратно. Об этом говорят в столице.

Она хотела было буркнуть, что этот Никита чокнутый, но смолчала, так как не знала, какого Мартин мнения о Никите, кроме того, что Никита походит на выходца из трудового народа. По мнению Алиде, он напоминает откормленную свинью, а супруга его – свинарку. Многие разделяли ее мнение, хотя она его никогда не высказывала. Значит, их возвращают назад. И это сейчас, когда жизнь только начала входить в свое русло. Никите в голову пришла глупейшая мысль. О чем он только думает? Где он собирается их всех разместить?

– Они не должны сюда вернуться. Придумай что-нибудь.

– Что?

– Я не знаю. Они не должны вернуться сюда. И вообще в Виру. Их нельзя сюда пускать.

– Успокойся. Все подписали параграф 206, обещание молчать.

– Что это значит?

– Что они не станут рассказывать ни о чем, что связано с расследованием их дела. И могу себе вообразить, что они подпишут еще другой, когда окажутся на свободе. Это будет касаться времени, проведенного в лагере.

– Значит, им запретят рассказывать про эти дела?

– Если они не хотят вернуться в те же места, откуда прибыли.

Возбужденные голоса родителей вызвали плач у девочки. Мартин взял ее на руки, утешая. Алиде достала из шкафа пузырек с валерьянкой. Пол под ней начал проваливаться.

– Я все устрою, – решительно сказал Мартин.

Алиде поверила мужу, так как он всегда выполнял свои обещания. Он и на сей раз не нарушил свое слово.

И они не вернулись.

Они остались там.

Не то, чтобы в этот дом. Близко даже нет. Но если б они были хоть в какой-то части Виру, она бы не смогла…

Алиде хотела спать спокойно. Спокойно гулять по вечерам и ездить на велосипеде при луне, идти полем на заходе солнца и просыпаться утром вместе с дочкой целыми и невредимыми, будучи уверенной, что дом не подожгут ночью. Доставать воду из колодца и видеть, как школьный автобус привозит Талви домой, чтобы дочь была в безопасности и тогда, когда она за ней не следит. Алиде хотела прожить жизнь, никогда более их не встречая. Разве это слишком завышенная просьба? Ради одной только дочери она может этого просить.

Когда стали прибывать возвращающиеся из лагеря и обустраиваться в новой жизни, она сразу выделяла их среди других людей. Она узнавала их по потемневшему взгляду, который был у всех одинаковым, будь то молодые или старые. Она сторонилась их на улице, увидев уже издалека, и пугалась. Пугалась прежде, чем отвернуться. Прежде, чем успевала почувствовать запах лагеря, заметить лагерное прошлое, застывшее в их глазах. Он всегда читался в глазах, лагерный опыт.

Кто угодно из них мог оказаться Ингель. Или Линдой. Мысль вызывала стеснение в груди. Линда была уже настолько взрослой, что Алиде могла не узнать ее. И любой встречный на улице мог оказаться из тех, кто был в одном бараке с ними, с кем Ингель могла говорить, кому она могла рассказывать о сестре. Может, у Ингель с собой были фотографии, откуда ей знать. Она могла показать фотографии тому, кто шел навстречу Алиде, и тот, возможно, узнал бы ее. Этот встречный мог знать о подлом поступке Алиде, потому что в лагере подобные известия легко распространялись. И он пошел бы следом за ней и ночью поджег их дом. Или запустил камнем ей в затылок, когда она возвращалась бы домой. И она упала бы без сознания на дороге, идущей через поле. Такое случалось. Странные несчастья, неожиданные смерти. Мартин сказал, что вернувшиеся из лагеря не могли видеть своих документов, они ничего не узнают, но ведь у каждого барака имелись стены. А там, где имеются стены, имеются и уши.

Вернувшиеся из лагеря никогда ни на что не сетовали, ни о чем не высказывали своего мнения и никогда не жаловались. Это было невыносимо. Алиде не желала видеть их хмурых глаз, окруженных морщинами, глубоких складок, прорезавших щеки, ей хотелось собрать прошлое в клубок и забросить обратно в идущий за Нарву поезд.