Текст книги "Волаглион. Мой господин. Том 1 (СИ)"

Автор книги: Софи Баунт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 17. Кукловод дома

Острые языки пламени, к счастью, поджигают только кофту.

Запах паленой ткани. Я лихорадочно щупаю грудь. Вроде цел. Сжимаю зубы и поднимаюсь на ноги. Волаглион едва дыру мне между ребер не прожег.

– Рекс... верно? – спрашивает демон.

Глаза его напоминают грозовое аспидное небо: вот-вот грянет оглушающий взрыв, потолок обрушится на голову, и густая тьма высушит наши останки.

Смотрится Волаглион не угрожающе… Ужасающе! На лице не злость, там – смертельное хладнокровие. Каждая мышца моего тела напрягается в ожидании удара, какой бывает при столкновении гигантского метеорита с карликовой планетой. Энергетика демона расколет меня. Выбьет с орбиты. Снесет с корнями!

Ведьма выразительно кивает на лестницу. Приказ ясен. Уходить. Но я не собираюсь подчиняться.

Растрепанные рыжие волосы, синяк на оголенном плече, скачущее дыхание, округленные синие глаза… И мое сердце бешено скачет. Сара испугана, но изо всех сил показывает обратное. В руках Волаглиона – она безвольная кукла. Смиренно терпит любые прихоти. Я не верю, что ведьма слаба против демона, но почему она так трепещет перед ним?

Хмурясь, двигаюсь в ее сторону.

Никуда я не уйду.

Вот еще! Этот урод чуть не испепелил меня! Он ответит за это. Я бессмертен. Значит, есть шанс поквитаться. Надо подобрать что-нибудь острое... и отрезать ему причиндалы!

Шрамы на животе Сары – вдруг приковывают взгляд. Это буква «В». Уродливо-изогнутая буква «В». По затылку ударяет дубинкой осознания. Это его работа. Он изуродовал девушку. О мой бог, этот урод оставил на ней свои инициалы?!

Сара задергивает халат, поднимается, но демон толкает ее обратно на диван и приказывает оставаться на месте. Вокруг соломенных волос разбухает темная воронка и окрашивает их чернотой от кончиков до корней. Свет в комнате искрится. Воздух воняет серой.

С меня хватит!

Я шагаю к Саре. Волаглион – ко мне. Теперь чернеют не только его лазурные глаза и волосы, но и пальцы, будто демон их в чернильницу обмакнул. Лицо его – стальная плита. Совершенно не понимаю, что он собирается делать. Благоразумие советует остановиться, и я слушаюсь. Стопорюсь. Смотрю в широко расставленные, нефтяные глаза, которые не отрываются от меня. Различаю нить размышлений. Я и сам пылаю от мыслей. От того, как я ошибся. Каким наивным был! До чего неверно истолковал сущность Сары. И теперь поражен – мучительно поражен – ее трудно описуемой покорностью перед мужчиной.

– Чего же ты желаешь, Рекс? – вдруг выдает Волаглион. – Неужели Сару?

– Оставь ее в покое, – скриплю я.

Мы стоим в двух метрах друг от друга. Все в нем непроницаемо: мощь крепкого тела; призрачные эмоции; неизменно-суровый баритон и браслеты-татуировки на запястьях – треклятые, не дающие покоя. Что за символы? Почему у Висы такие же? Где я видел их раньше?

– Ты хочешь защитить ту, кто убила тебя? – усмехается демон и вальяжно (какая светскость! какая важность!) показывает на свою грудь. – Ту, кто вырезала твое драгоценное сердце...

Сара глядит так, будто сам факт моего существования внезапно застал ее врасплох.

– Оставь ее, – повторяю, гоня прочь мысли. – Сейчас же!

Волаглион ухмыляется и с обольстительной ухваткой поворачивается, чтобы окинуть взглядом ведьму, потом – меня.

«Посмотрим, будешь ли ты так же дорог ей, как она тебе», – звучит голос демона в голове.

– Душа моя, – его голос уже не в голове: голос, обращенный к Саре. – Сдери-ка с него кожу.

– Что? – это уже два голоса. Мой. И ведьмы.

– Живо, – убийственно-ледяной баритон Волаглиона.

Все вечности сливаются в один миг.

Падаю на колени. Кажется, что я одновременно порезался о миллион бумажных листков – всеми возможными частями тела – и стал одной большой раной. Кожа на пальцах бурлит. Западное окно гостиной открыто, и сырой осенний вечер, затаив дыхание, слушает мой крик. Сквозь боль я поднимаю голову и гляжу на Сару. В синих глазах – космическая пустота. Акустика дома придает моему стону такую глубину, что право же, я пугаю воплем сам себя. Не знал, что вообще так умею.

Происходящее кажется злокачественной опухолью, против которой ничего нельзя сделать, она разрастается и поглощает, уничтожает изнутри – и, поверьте, дело не в лютой боли, дело в том, как беспрекословно ведьма решила выполнить приказ демона. Не раздумывала и секунды! Твою мать... и секунды!

Эта мысль заставляет стонать не только оттого, что с меня клочками сыпется эпидермис – о нет, нет, проклятый случай! – но и от обиды.

– Сара... – хриплю я.

Боль утихает.

Волаглион кладет ладонь на плечо ведьмы, и с новой силой истязание продолжается. Мучительница поднимается с дивана и идет ко мне – держится за медальон.

На моих фалангах обнажаются кости. Волаглион стоит позади (изверг преисподней!), он держится властительной тенью ведьмы. Я никогда не видел на лице Сары такое страдание. Ей жалко меня. Ей больно. Тяжело... но она исполняет приказ.

– Какая инфернальная ноша... чувства к человеку, которого нужно ненавидеть, – выговаривает демон, закладывая руки за спину и выпрямляясь во весь рост.

Я хочу ответить. Хочу послать в бездну. И его. И ее! Хочу, чтобы они оба сгинули, провалились под землю. Ах, мало ли чего я хочу?

Моя ненависть – как осколки стекла в венах, путешествует по телу и режет в самых неожиданных местах, возрождается вновь и вновь, каждый раз, когда я забываю о том, с кем имею дело. Слишком много боли. Невыносимо много.

К черту! Забудьте обо всем, что я говорил, ибо хочу я одного – покончить с кошмаром. С этой псевдожизнью!

Я, жаждущий раздавить всех на своем пути, на карачках ползу к ведьме. Падаю лицом к ее ступням. Белоснежная кожа окрашивается каплями крови. Запах лаванды и шалфея ударяет в нос. В мгновение боль прекращается. Я, жалкий щенок, обнимаю ведьмины колени – очень попрошу вас не издеваться надо мной в будущем за это помутнение рассудка – и борюсь со скопившемся зудом мести. Затем, держа Сару за подол халата, хриплю:

– Ненавижу...

Сказал, да, только кому сказал? Саре? Или Волаглиону?

Обоим, да?

Кожа снова обтягивает кисти. Жуткие язвы исчезают.

Шатаясь, поднимаюсь.

Демон неотрывно смотрит на Сару. Молчит. О чем-то думает. Затем делает три шага и взмахом откидывает Сару в сторону. Ведьма ударяется об угол стены. Волаглион почти впритык ко мне. Понимаю: мне конец. Живого места на мне скоро не останется.

Попытаюсь, конечно, бороться. Однако что-то подсказывает – бесполезно.

Волаглион хватает меня за шею. Поднимает над полом.

– Какой твой самый большой страх, Рекс? – шепчет демон.

Я чувствую, как горит и плавится моя кожа под его пальцами. И кое-что еще... Холод и тонкий женский крик. Я знаю откуда он. Из подвала. Я словно рассыпаюсь и по крупицам улетаю за таинственную дверь, навстречу странной жутковатой песне, зовущей в гости.

Нужно срочно что-то предпринять. Иначе – мне конец. Ситуация безвыходная.

Страх испаряется. Безрассудство мутит разум. Я готов вцепиться зубами во вражеское горло! Вывернуть урода наизнанку! Однако прилив уверенности разбивается о невидимую стену. Сара подбегает (вижу ее за спиной демона) и берется за медальон.

Я теряю свет перед глазами.

Сара

Когда-то девушки ненавидели меня за красоту, а мужчины за то, что не могли получить. Первыми руководила зависть. Вторыми – похоть, гордость и самолюбие. Возможно, они и сейчас меня презирают, однако если лет в семнадцать это было важно, то теперь не имеет значения. Их ненависть посредственна. Они ненавидели массу одних и тех же вещей. Просто от скуки. Или из традиций.

Что касается меня, то я ненавижу лишь его – того, кто секунду назад отвесил мне пощечину и протащил за волосы к дивану. Когда Волаглион злится, он способен и на худшее. Так уж он устроен. Но самое обидное – он не испытывает ко мне ненависти. Самое ужасное – он считает, что любит меня...

– Знаешь, в Коране не сказано, что не покорная мужу женщина отправится в ад, но сказано, что покорная – легко станет частью Рая.

Волаглион нависает надо мной, придавливает за горло к дивану. Стараюсь не отводить взгляд. Не проявлять слабость. И он не отводит. Властный. Бесстрастный. На фоне черных окантовок на веках его губы совсем бледные, почти сливаются с цветом зубов, или мне кажется изо ряби в глазах. Чувствую его тело. Запах кедра и леса. Привкус крови во рту.

– Смешно слышать это от тебя.

Мне действительно хочется истерически смеяться. Демон рассказывает о Коране. Ну разве это не прелестно?

– Ты слышишь, но не думаешь, – говорит он, разжимает душащие меня пальцы и заботливо откидывает мои волосы со лба. – Слушай смысл, а ни слова.

– Хочешь сказать, что этот дом может быть для меня раем?

Не выдерживаю и хохочу. Он опять хватает меня, сжимает рыжие пряди в кулаке, тянет назад и проводит носом под моим подбородком. Его огненное дыхание режет кожу.

Нет, ну пожалуйста, не сейчас...

– Если...

– Если я буду выполнять твои приказы, – перебиваю.

Волаглион стягивает мой изумрудный халат и откидывает в сторону. Садит меня к себе на колени, по-прежнему оттягивая мои волосы на макушке. Вот-вот вырвет клок (лишь ощущение, он четко знает меру, чтобы сделать больно, но не покалечить).

– Ты спасла его.

– Я убрала его с твоих глаз.

– Ты ослушалась.

– Он нужен для ритуала. Я не хочу проблем.

– Ложь, – шелестит он на ухо самым наисексуальнейшим, глубоким баритоном.

Издевается...

Я чувствую, как его пальцы странствуют по пояснице, животу, груди, сдавливают, скользят, трут... Дергаясь, понимаю, что демон запустил их под мое белье. Он вдавливает меня в свое тело, и я уже готова дать волю рыданиям, умолять его, равнодушного и жестокого, не мучить меня сегодня еще и удовлетворением его желаний, но вместо этого – толкаю его, выворачиваюсь (безумная идиотка!) и вскакиваю на ноги.

– Не трогай меня!

Волаглион глубокомысленно смотрит. Затем встает, достает из шкатулки сигары и поджигает одну из них щелчком пальцев. Возвращается от полок и развязно усаживается на диван.

– Будь нежнее, – усмехается он.

Я поднимаю халат и накидываю на плечи.

– Wie ist der rücken? – спрашивает демон, выпуская дым сигары.

Волаглион пользуется немецким, когда очень раздражен. В мимике недовольство не отображается, там, по обычаю, заиндевелое спокойствие.

– Хорошо, – лгу я.

Спина болит до слез. Я ударилась позвоночником о выступающий угол стены, когда демон откинул меня от Рекса, словно тряпичную куклу. Возможно, он сожалеет об этом. Об остальном – сожалеть ему не приходится.

От прикосновений узловатых пальцев кожа саднит больше, чем от травмы.

– К чему ложь?

Он поднимается – высокий, небритый, в одних черных штанах – и тянет меня за руку. Поворачивает. Рассматривает синяк в области лопаток, касается его и шепчет заклинание. Мурашки бегут по пояснице. Я остаюсь неподвижной. Если буду дрожать, это даст Волаглиону повод обнять, проявить напускную заботу, что куда хуже боли. Он ведет себя так, будто на меня рухнул потолок, будто мои страдания никак с ним не связаны.

– Так лучше?

Не отвечаю. Собираю последние ошметки гордости – и молчу. Волаглион спокоен. Но поверьте: в каждом вздохе есть потенциал насилия, он чередуется с лаской. Один щелчок – и взрыв.

– Я заходил вчера вечером, – с мнимым раздумьем говорит он, слова рождаются с дымом и кажутся овеянными мраком.

– Разве?

– Где ты была?

– Правда, хочешь знать?

Волаглион сухо задает вопрос сызнова.

– В церкви, – отвечаю.

О, запечатлейте картинку! Лицо его перекашивает, точно на тающей ледяной скульптуре. Думает, что шучу, а я ведь действительно там была. Спрашивала о Рексе. Как оказалось, он иногда исповедовался. Впрочем, ничего интересно священнику он не рассказывал. Зря потратила время.

– Мне послышалось?

– Я молилась. Здесь же икону не повесишь.

– Что, прости?

– И проводила эксперимент. – Он вопросительно поднимает брови, а я продолжаю: – Проклятья на некоторых демонов не действуют, так что перешла на молитвы.

Демон хватает мое запястье с такой силой, что кость чудом остается целой.

– Какой длинный-длинный язык...

Серное дыхание смерти.

Волаглион мерит колючим взглядом. В глазах – пустота. Ничего, кроме темноты. И эта черная пустота способна раздробить внутренности, уничтожить. От сигары между его пальцев поднимается дым. Мне дурно. К счастью, демон отпускает запястье, выпускает мне в лицо облако доминиканской отравы и начинает отрешенно расхаживать по гостиной.

– У человеческой памяти есть любопытная особенность. С годами вы забываете о зле, которое вам причинили и прощаете обидчиков, перестаете испытывать к ним ненависть.

– Не волнуйся и не переживай, я пронесу презрение к тебе через века, – заискивающе улыбаюсь я.

Он подходит вплотную, с напускной нежностью гладит мою щеку (десять минут назад он по ней безжалостно ударил) и разглагольствует:

– Ты ведь помнишь то озеро... ах, ты знаешь какое, великолепное, чистейшее, совсем неподалеку от того места – о, ты знаешь, какого места, – где ты усвоила тот важный урок про чувства к мужчинам. Да, да, ты помнишь то место, того человека... но совсем позабыла о том, что чувствовала, совсем...

Я издаю короткий смешок и поворачиваюсь, чтобы не видеть его идиотских наигранных жестов.

– Ты думаешь, что у нас с Рексом любовь? – бросаю из-за плеча. – Серьезно?

Меня так поражает резкое изменение в чертах его лица – с улыбки на скрытый гнев, – что я замираю.

– Нет. Ты не умеешь любить. В тебе слишком много меня. Но он тебе интересен.

Глаза Волаглиона возвращают лазурный цвет. Оттенок настолько идентичен цвету радужек Рекса, что, глядя на демона, я вспоминаю, как прямо мне в глаза, не отрываясь, смотрел сам Рекс: в момент, когда сердце раздирало от мук выбора. Пульс отбивался в мозгах тараном. Один удар – Волаглион, который обязательно меня проучит. Другой удар – Рекс, который не простит. Удар. Удар. Проклятье!

Мне было невыносимо это зрелище. И далеко не из жалости. А от осознания. Рекс – наглый, не контролирующий эмоции, саркастично шутящий – в ту секунду исчез. Остался разочарованный, забитый мальчик, который искал себя в моих же глазах. Искал надежду. Даже сейчас, где-то наверху, он думает обо мне. Боится за меня. Несмотря на мой поступок. Я чувствую его энергию... она направлена ко мне. Не знаю, в каком русле: хочет ли Рекс моей смерти, или понять причину поступка, или самому погибнуть навсегда и стать свободным (недостижимая мечта глупой ведьмы по имени Сара Шенкман). Я жду этого, как христиане пришествие Христа. Смерть – мое облегчение. Я наконец-то избавлюсь от обязательств, от долга перед исчадием преисподней, позволю себе закрыть глаза и больше никогда их не открывать, забыть боль, оставить борьбу и прогнивший мир...

– Что происходит с твоими силами? – спрашивает Волаглион.

Создаю непонимающий вид.

– Куда они уходят?

Лазурь глаз вновь прячется под слоем пепла.

– Чью жизнь ты поддерживаешь?

Тени ползут от Волаглиона, похищают свет. Его лицо белеет, словно теряя цвет, контрастирует с черными глазами. Пальцы обхватывают мой подбородок. Почти до боли.

– Ты чувствуешь каждого в этом доме, – отвечаю я. – Сам знаешь.

Он ухмыляется. С подозрительным предвкушением.

– Защиту дала... интересно...

– Какая разница? – фыркаю. – Меня тебе недостаточно?

От Волаглиона исходит чернота, окружает, ближе и ближе... в мгновение – мрак захлестывает, опускает во тьму.

Я оказываюсь в центре бушующего океана. Над головой сияет кровавая луна. Я одна. И без одежды. Кто-то вцепляется в левую лодыжку. В правую. Водоворот подхватывает и неумолимо тянет на дно. Захлебываюсь соленой чернильной водой. Смотрю на тех, кто топит меня. Костлявые кисти мертвецов. Их острые, кривые ногти раздирают ноги. Выныриваю, чтобы вдохнуть воздуха, но его нет, дышать нечем. Я задыхаясь. Черный туман вдруг выдергивает меня на поверхность – он сгущается, твердеет и из тьмы является Волаглион.

– А я думал, что твой страх давно закован в вечном льде того дня. Он изменился. Любопытно.

– Прекрати!

Демон негромко смеется. Пространство расплывается. Море исчезает. Мы в лесу. Мой спутник в длинном графитовом плаще. Иногда я забываю, насколько красив Волаглион – или предшественник? – без сопровождающего его мрака. Яркие голубые глаза, точеные черты, мужественный профиль.

Что-то касается лопаток.

Скрип веревок.

Поворачиваю голову.

Рядом качаются два висельника.

Я моргаю. Возвращаюсь в реальность.

Волаглион разрывает на мне халат. Но в этот раз – его не остановить. Горячие губы касаются виска, холодная левая ладонь сжимает грудь, правая – подхватывает под ягодицы, и мне приходится обнять ногами мужские бедра.

Я поднимаю на него взгляд. Вероятно, испуганный. Волаглион проводит тыльной стороной ладони по моим скулам, губам, и не успеваю опомниться, как его пламенный язык касается моего. Зажмуриваюсь. Мужская ладонь обрисовывает контур фигуры, замирает на пояснице.

Открываю глаза.

Радужки его светлеют, возвращают небесный оттенок.

– Я хочу, чтобы ты не расточала силы на моральные авантюры. А что касается Рекса... – шепчет демон. – О нем уже можно говорить в прошедшем времени.

Волаглион опускает меня. Толкает на ковер у камина. Скидывает свои штаны.

ГЛАВА 18. Гримуар владыки Волаглиона

Сколько ни пытался вернуться в гостиную – каждый раз натыкался на жгучий барьер. Не пройти. Оказывается, ведьма способна запереть меня в одной части дома, если захочет.

Чудесно…

Вроде здесь, а вроде нет. Никто не слышит меня и не видит. Крики и угрозы канут в пустоту. Так и должен чувствовать себя настоящий призрак?

Гнев не утихает, заглушает рациональные мысли. Разбив кулаки в кровь, я принимаюсь разыскивать лазейки на первый этаж, потому что ясно слышу, что там происходит. Изнасилование! Стенания Сары подстрекают действовать. Я должен помочь… и готов пожалеть ее, простить все гадкие слова и то, что она собиралась заживо содрать с меня кожу.

Или не готов?

Минуты растягиваются патокой. Я ищу ответ. Здесь и сейчас времени не хватит, чтобы простить ведьму. Это долгая работа. Однако она спасла меня от Волаглиона. Я осознал это, когда вспомнил слова Илария: шрамы, оставленные демоном, не исчезают. Если бы он изуродовал меня... я бы таким и остался. Сара не допустила этого. И на растерзание – я ее не оставлю.

Может, вылезти в окно и зайти через главный вход? Вряд ли. Скорей всего снова наткнусь на невидимую стену. Сотни идей – и все тупые.

Я дохожу до двери в спальню Рона, но крики Сары прекрасно слышу. В красочных деталях. Звукоизоляция, как в дырявой коробке.

Колю палец об иглу на кофте, чтобы успокоиться и переключиться. Нажав на обтертую ручку, врываюсь в комнату. Хлопаю дверью.

– Не понял, – Рон отбрасывает выпотрошенную сигарету. – А ну, убирайся!

Один. Без Инги. Хорошо. Только с каких пор он курит в комнате?

– Надо поговорить о Волаглионе. Забудь про Ини. Я не за этим пришел и… – я недоумевающе пялюсь на книжку, которую он спрятал под одеялом. – Это любовный роман?

Рон скалится и запирает свой секрет в тумбочке, грозит мне кулаком.

– Попробуй кому-то сказать! Убью.

– А о чем читаешь? Про развратного босса или про принца на белом коне? – шучу, но веселиться настроения нет, прикусываю щеку изнутри и меняю тему: – Ини, конечно, оценит твою сопливую душевную организацию, но сейчас мне плевать. Лари сказал, что этим шрамом на полрожи тебя наградил Волаглион.

– И?

– Ты хотел защитить Сару?

– Хотел. Ничего не вышло. Как видишь.

Я слышу очередной крик ведьмы и качаю головой. Рон удрученно отводит взгляд и ударяет пяткой по изножью кровати.

– Чувствую себя ничтожеством, – признаюсь я.

– Ты наблюдаешь это полчаса, а я – двадцать лет.

– Кто он?

– Демон, с которым у Сары заключен какой-то договор. И какого черта ты пришел ко мне? Мы с тобой чуть не размазали друг друга по стенам. Донимай расспросами Ларика. Он всегда рад твоему обществу.

– Потому что Волаглион покалечил именно тебя.

– Да он всех уродовал. Любит издеваться! Иногда оставляет шрамы в назидание. Он и заживить их может. Просто не хочет.

Я опять вспоминаю те ужасные линии на животе ведьмы: уродливо вырезанную букву «В».

– У Лари тоже есть шрамы?

– Не смеши. Он трус. Что угодно сделает, лишь бы Волаглион не гневался. Если надо – на колени встанет и обработает его.

– Ну ты загнул.

– Поверь. Ларик тряпка. Он должен был родиться безвольной девочкой, но природа допустила ошибку.

– Волаглион в ярости, что Сара не убила парня, который рисовал ее в спальне.

– Еще бы! Он ненавидит оправдания. Не терпит неподчинения.

– Значит… Сара убивает, потому что демон ей приказывает?

– Она мышка, которая приводит сородичей в лапы кота. По большей части – да. Иногда выполняет заказы, потому что Волаглион требует определенное количество человек раз в год. Так как все равно никуда не деться, она убивает за деньги.

– И все убитые отправляются за дверь?

– Не все... Кое-кого демон пожирает окончательно. Не знаю, уничтожается ли их душа полностью, и проверять не хочу.

Я не нахожу ответа.

Сердце дает сбой, затем – частит в припадке эпилепсии... или что у меня вместо него? Вот оно делает три сальто!

В голове один-единственный вопрос: Сара решила убить меня сама или по поручению Волаглиона?

И почему – меня? Чем я отличился на фоне остальных?

Облокачиваясь спиной о дверной косяк, я заливаюсь дурацким смехом, чем вызываю недоумение Рона. Решив, вероятно, что я спятил, он поднимается с кровати, обмотанный простыней.

– На тебе, кроме этой тряпки, ничего?

– А тебя это как-то торкает? – прыскает Рон. – Это моя спальня. Хочу сидеть без трусов – сижу.

Он рывком отодвигает тяжелые шторы и распахивает окно, впуская в дом сырой, бодрящий воздух. Снова берет книгу и ложится.

В комнате светлеет. Коридор же пропитан тьмой. Гадкая угольная шахта. Рон так и сидит с простыней в районе паха. Интересно, как человек, который столько пьет и жрет, может иметь рельефный торс? И чего это Рон встрепанный?

Я принюхиваюсь.

Абрикосовые духи…

Возникает липкая мысль, что Инга здесь была не проходом. Смятые простыни. Запах. Довольный, голый Рон...

Угу. Меня накрывает.

Детали выжимают дедуктивное мышление, как чертов фрукт, которым пахнет спальня, выдавливают из меня мякоть спокойствия и оставляют черствую шкуру агрессии.

Хочу кинуться на Рона. Дать ему в челюсть! Книгой! Да посильнее!

Но я сжимаю кулаки, скрещиваю руки и отворачиваюсь. Пока таращусь на дохлого таракана, боковым зрением улавливаю движение. Быстрое. Словно взмах крыльев летучей мыши. После – шварканье ступнями.

Едва слышное мычание…

Шустрый стукоток…

Тишина…

Вот оно. То чувство, когда за тобой следят, внимательно рассматривают, но не выходят из тени. Я дивлюсь собственному спокойствию. Там – во тьме – некто есть.

Кто?

Различаю очертание мальчика – оно становится отчетливым, хотя маячит уже долго. Он наблюдает. Ждет… Зашуганный белый котенок. Прячет лицо и жмется по углам дома.

Олифер.

Какая встреча! Вылез, наконец, из эфирных пустот. Других объяснений, почему я его редко вижу, на ум не приходит.

Делаю шаг вперед.

– Ты куда пялишься? – спрашивает Рон, листая книгу и ругаясь, что не оставил закладку.

Я издаю невнятный звук, выхожу и со скрипом закрываю дверь. Чернота... словно я ушел камнем ко дну, куда не достать ни солнцу, ни луне.

К ладони прикасаются ледяные пальцы. Крепко сжимают.

Ох, он и резко появляется! Мы тут все мертвы, но истинный призрак – только Олифер. Длинная голубая рубашка, снежные волосы и штаны. Его образом можно и детей, и взрослых напугать.

У меня от него мороз по спине!

Ноги волочатся дальше. Мальчик тянет за собой.

– Стой, куда мы идем?

Ответа нет. Олифер вообще не отвечает на вопросы. Да он и не говорит. Никогда!

Кишка главного коридора заканчивается. Мы сворачиваем в левое крыло. Я спотыкаюсь о кривую доску. Чертыхаюсь. Олифер и не думает обратить внимания на мои стенания о раненом мизинце.

Надо срочно найти, где включается свет! За несколько месяцев я так ни разу и не задался подобным вопросом. А что удивительного? Нет желания бродить по этой стороне дома. Аура здесь тяжелая. Хищная… Коридоры в левом крыле олицетворяют жуткую дисгармонию, а воздух жаждет разорвать гостя изнутри.

Олифер выглядывает за угол и осматривается, прежде чем вновь дернуть меня за руку. Дом сохраняет настороженное молчание, как и мальчик: принюхиваются друг к другу. На каждом скрипе Олифер ежится, стопорится. Затем – опрометью продолжает путь. Место, куда мы направляемся, впрочем, очевидно.

Комната ведьмы.

Олифер вставляет ключ в замочную скважину и тихонько поворачивает. Щелчок. Дверь распахивается. Открывается вид на логово хозяйки.

После прогулки по мрачному лабиринту спальня Сары выглядит радостно и уютно.

Ведьма живет под башней, вход в которую я не нашел, но в полуовальных помещениях огромные окна, которые пропускают тонны света, чем не похвастаться остальным спальням. Кроме моей. Она тоже под башней с другой стороны дома.

За окном моросит скучный дождик.

Воздух свежий и чистый – заползает через щель форточки, шевелит занавески и малахитовый балдахин кровати, мешается с запахом имбирного печенья. Так пахнет мальчик. Печеньем.

Олифер останавливается посередине комнаты, смотрит с предвкушением. Разноцветные радужки – светло-медная и черная – тускло мерцают на фоне бледного лица и теней под глазами.

Миг безмолвия.

Мальчик кивает на стену. Я поворачиваю голову. Зеленые обои… лепнина… золотые узоры…

И что? И ничего. Что делать-то? Чувствую себя идиотом.

Ступаю на пушистый ковер и беру Олифера за плечи.

– Ты можешь просто объяснить? К чему ребусы?

Мальчик трясет головой, открывает рот – очень широко, – и твою же мать! Нет, быть не может…

У него отрезан язык!

– Только не говори, что это сделала Сара! – молюсь я.

К облегчению: мальчик отрицательно махает ладонями.

– Волаглион?

Он неуверенно кивает

– Ублюдок! Но зачем?

Олифер указывает на стену и толкает меня в спину, чтобы я двигался.

Я спотыкаюсь о портрет на ковре.

– Да погоди ты, – торможу и поднимаю полотно.

Красивая картина получилась. У сбежавшего парня исключительный талант. Он изобразил Сару в объятьях сотен роз: белых, красных и голубых. Хоть ведьма и позировала в одежде, молодой художник прикрыл ее наготу не нижним бельем, а лепестками. Грудь оставил обнаженной. Дофантазировал? Или она лифчик перед ним снимала? В любом случае, девушка, которая смотрит с холста – совершенна.

Гладя полотно, я прислушиваюсь. Крики ведьмы утихли. Надеюсь, черноглазый урод ее оставил, а не рот кляпом заткнул.

Я передергиваюсь. Вспоминаю слова Сары: «Я не могу его убить, он ребенок».

До моего прихода она была готова это сделать, неужели я умудрился пробудить ее лучшие качества? Хочется надеяться. А больше всего хочется – вонзить лезвие в горло Волаглиона. Ни одно зрелище не доставит мне большей радости. Он виновник заточения! Подумать только… Демон!

Я отставляю картину в сторону.

Олифер разворачивает меня к стене и указывает на золотистые узоры, щурит разноцветные глаза. Мне начинает казаться, что линии мерцают. А после и вовсе – плывут. Некий мираж. По зеленым обоям скользят тени.

Что не так с этой стеной? Мальчик на что-то намекает, но я тугой, как морской узел, в плане загадок. В бездну ребусы!

Сжимая мое запястье, Олифер вытаскивает нож из кармана голубой рубашки.

Он ведь не собирается отрезать мне руку?

Вскрикиваю. Мальчик разрезает мне два пальца. Кровь бежит по ладони, заполняет впадины.

– Ты что творишь?!

Олифер фыркает. Я торопею от его беспардонности. Он придавливает мои раненые пальцы к овальному узору. На обоях таких – три. Вроде пустых рамок для портретов.

Я прикусываю губу от острой боли, сержусь, что подхвачу инфекцию из-за выкрутасов мало́го, но вспоминаю о том, кем являюсь.

Труп заболеть испугался, ага.

Мальчик чертит моей кровью узор, какой-то забор для скота, ей-богу, но я понимаю, что это руны. Значения, правда, не знаю. А вот Олифер вдумчиво разукрашивает золотые выемки тремя знаками, после чего отстраняется и закатывает рукав, указывает на внутреннюю сторону локтя.

– Обалдеть! – восклицаю я, рассматривая красные порезы на коже. – Это демон с тобой так?

Хлопок ладонью по бледному лбу – единственное, что получаю в ответ.

– Да что происходит? Зачем мы пялимся на стену?

Мальчик тыкает на порезы. Как рыба хлопает губами. Хочет, чтобы я произнес что-то? Присматриваясь к багровым художествам, осознаю: это какие-то слова.

– Dum… spiro, spero… – бормочу.

Воздух звенит.

Узоры танцуют на обоях, сливаются в слова на неизвестном языке.

Кончики пальцев облизывает холод: ладонь будто окунули в зимнее озеро. Водяная дверь трещит и затягивает внутрь. Тону в трясине стены. По телу ползет дрожь. Кожу облепляет скользкая липкая субстанция. Меня засасывает, и в один миг – выталкивает в другую комнату.