Текст книги "Освещенные аквариумы"

Автор книги: Софи Бассиньяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Обеспечивать себя пропитанием было делом, которое Клер ненавидела и которому старалась уделять как можно меньше времени и сил. В окрестных супермаркетах ее знали как горячую сторонницу полуфабрикатов, а ее холодильник напоминал книжный шкаф, только вместо книг в нем рядами стояли коробки с готовыми замороженными блюдами. Из детства она сохранила память о семейных трапезах как о своего рода ритуалах, во время которых обсуждалось качество сегодняшнего меню и состав завтрашнего. Она и сейчас словно наяву видела, как ее мать, высокая рыжеволосая нервная женщина, хлопочет, повязав фартук, на кухне. Как яростно хватает тарелку дочери и отправляет ее содержимое в мусорное ведро – отказ Клер подъедать все до крошки она воспринимала как личное оскорбление. Теперь Клер ела ровно столько, сколько требовалось ей для выживания, а остатки своих замороженных обедов и ужинов выкидывала в помойку самостоятельно.

Продукты она покупала на всегда оживленной торговой улице в своем квартале. Здесь ей встречалось много буржуазного вида молодых женщин и мужчин, переселившихся в этот район совсем недавно. Все как один высокие и красивые, они толкали перед собой суперсовременные коляски, ходили, зажав под мышкой газету на английском языке, и выглядели совершенными космополитами – точь-в-точь персонажи рекламных роликов на тему новейших технологий. Мужья и жены с равным усердием занимались детьми, а между собой разговаривали солидно и веско, глядя друг другу в глаза. Еще более незаметная, чем всегда, Клер зигзагами двигалась между полок с замороженной едой и быстро хватала все необходимое – не то что другие покупатели, внимательно изучавшие этикетки на предмет обнаружения ингредиентов, опасных для их безупречного здоровья и здоровья их драгоценного потомства. Эти мутанты, сами того не подозревая и вовсе к этому не стремясь, отбрасывали Клер куда-то на обочину жизни. Они не обладали ни культурой, ни тонким умом, но мир оказался скроенным именно по их мерке. Они чувствовали себя в нем комфортно, как дома. Клер их не любила, хотя не испытывала к ним зависти. Ну кто они такие, в конце-то концов? Узурпаторы и захватчики – на этот счет можно не обольщаться. Свалившись как снег на голову, они оккупировали этот прежде спокойный квартал, притащив за собой прорву магазинов безумно дорогой одежды и оптики для близоруких толстосумов и стерильного вида ресторанов в бело-оранжевой гамме. Рядом с этими длинноногими и самоуверенными девицами с идеально ровными зубами Клер чувствовала себя чуть ли не карлицей, однако в глубине души сознавала, что стоит у руля сказочно чудесной флотилии, о существовании которой они даже не подозревают.

Клер вышла из кондиционированного кошмара супермаркета на залитую солнцем улицу с нормальной температурой. И сейчас же у нее над ухом раздался призывный окрик: «Клер!» На террасе кафе, подставив лицо теплым лучам, сидела Луиза Блюар.

– У тебя есть пять минут? – обратилась она к Клер своим отлично модулированным, сладким, но решительным голосом, одновременно убирая с соседнего стула брошенные туда сумку и куртку. – У меня к тебе разговор, – подзывая жестом официанта, сообщила она. – Очень важный.

Клер заказала себе чай с лимоном и уставилась на соседку, готовая услышать все что угодно. «Луиза в будни» практически ничем не отличалась от «Луизы в уик-энд»: ну, может быть, чуть менее яркий макияж, чуть более гладкая прическа и чуть пониже каблуки. Во всяком случае, лоск оставался прежним – Луиза представляла собой гарантированный продукт высшего качества, не допускающий серьезных отклонений. Она отдавала предпочтение блеклым тонам, подчеркивавшим бледность ее лица, и ниспадающим тканям, благодаря которым ее и так медлительная манера двигаться казалась еще обольстительнее. Шелк, атлас, бархат, муслин и шевро обтекали ее тело героини фильма черной серии, распространяя одуряющий ванильный аромат. Она являла собой полную противоположность заполонившим улицы современным женщинам, резко отбрасывающим назад густую шевелюру и таскающим на груди своих никогда не плачущих детей – ни дать ни взять могучие африканки, хоть и с белокурыми волосами. Луиза раздражала Клер, хотя в каком-то смысле та оставалась на ее стороне. Хоть и в разных областях, но обе они принадлежали к числу тех, кто никогда не сдается.

– Прекрасно выглядишь! – провозгласила Луиза, разглядывая Клер.

Ничего хорошего такое начало не предвещало. Как правило, за ним следовала долгая жалоба или просьба об услуге.

– Да ладно, – отмахнулась Клер и кивком поблагодарила официанта.

– Видела, квартиру на четвертом этаже сдали?

Тема «Клер и ее хороший внешний вид» закрылась так же быстро, как возникла. Луиза никогда не переходила к делу прямо, предоставляя окружающим гадать, что она затевает. Она лгала, как дышала, естественно и не задаваясь липшими вопросами, считая ложь жизненной необходимостью, позволяющей оставаться в приличных отношениях с себе подобными. Она могла выглядеть непроходимой дурой, если это было ей выгодно, но могла и блеснуть умом, если дело того стоило; она жила настороже и искусно лавировала между выдуманными историями и реальностью, способной оказать ей лишь слабое сопротивление. Сидя рядом с ней, Клер по чарующему аромату духов чувствовала присутствие этой невероятной женщины – легкой как перышко, расчетливой как калькулятор, опасной как стальной клинок.

Намек Луизы на Росетти пробудил в Клер любопытство. Мужчины – все без исключения – интересовали ее соседку в равной мере, поскольку сам факт их существования содержал ответ на вопрос о ней самой, чрезвычайно ее занимавший.

– А он ничего, а? Хоть глаз отдохнет от всего этого старичья! – Поскольку Клер никак не отозвалась на ее замечание, Луиза продолжила: – Нет, серьезно, красивый мужик. Тебе не кажется?

Клер налила в чашку чаю, изобразила на лице гримасу, оставив Луизе право интерпретировать ее значение как ей будет угодно, и сказала:

– Он вчера вечером ко мне заходил. Познакомиться.

– Что-о?

Тусклый взгляд Луизы на миг зажегся, словно от удара молнии. Она принципиально старалась не замечать, что ее соседка, косящая под старую деву, иногда крутит кое-какие шуры-муры с мужиками. Во-первых, был один красавчик, который на протяжении двух лет заезжал за Клер на машине, и она спешила к нему, вырядившись в юбку, неумело накрасив губы и глаза – лучше бы не позорилась. Потом появился некий идальго на скутере – вроде бы мануальный терапевт, из тех, к кому обожают обращаться тетки, которым больше нечем заняться. Да, и еще Ишида! Интересно, она спит с этим японцем? Луиза почувствовала, как в ней поднимается волна злобы, и осадила себя. Красавчик из «ягуара» ее бросил, мануальщик тоже куда-то пропал, а в версию с Ишидой она не очень-то верила. Но вот Росетти…

– Он преподает физику и играет в шахматы. Разведен. Старается вести себя любезно, но у него плохо получается. Если хочешь, я тебя с ним познакомлю.

– Нет уж, спасибо, – отказалась Луиза. – Я большая девочка. Учитель, ты говоришь? Вот это да!

Они немного помолчали. Клер сидела, уткнувшись носом в свою чашку. Луиза с грациозной медлительностью потягивала из бокала «Кир Руайяль», не забывая обегать цепким взглядом окрестности.

– Знаешь, Клер, у нас с Антуаном дело швах. Мне даже страшно.

– Страшно? – усмехнувшись, переспросила Клер.

– Именно. Именно страшно, – подтвердила Луиза. – Он меня с ума сведет. Антуан – извращенец. Спит и видит, как от меня избавиться. Представляешь, Люси на меня вообще смотреть перестала! Я к ней лишний раз подойти боюсь. Они против меня сговорились.

Клер задумалась. В прошлом она уже лишилась нескольких подруг после того, как позволила себе высказаться на запретную тему: статус матери. «Статуя матери», – называла она это про себя. Тем не менее ради Люси, которую очень любила, решила рискнуть:

– Понимаешь, Луиза… Ты ведь имеешь полное право… Каждая из нас имеет право… Ну, не быть… как бы это сказать… Матерью в привычном понимании слова.

Она почувствовала, как напряглась сидящая рядом Луиза. Обе они сейчас пристально разглядывали висящий напротив рекламный плакат, расхваливающий йогурты, якобы способствующие уничтожению морщин.

– Ты всегда была не такой, как остальные женщины. И вдруг в один прекрасный день тебе говорят: ты должна стать матерью – того же образца, что все прочие. Есть женщины, которые воспринимают это требование естественно, как будто продолжают играть в куклы. Но есть и такие, кто на это не способен. Вот и все.

Луиза медленно извлекла из пачки, лежавшей рядом с бокалом коктейля, сигарету, закурила, выпустила в небеса длинную струю дыма и со спокойным безразличием посмотрела на Клер.

– Если я правильно тебя поняла, – сказала она, – я плохая мать.

– Ну что ты сразу! Плохая мать, хорошая мать! Дело совсем не в этом! – Перед ее мысленным взором всплыло хорошенькое печальное личико Люси, заставив выдать искреннее волнение. – Твоя дочь тебе не нужна. Ты это знаешь, но сама идея кажется тебе такой чудовищной, что ты отказываешься себе в этом признаваться. Тебе кажется, что она не такая красивая, как ты, ты не находишь в ней ничего привлекательного, ничего, что напоминало бы тебя. Она для тебя вроде домашнего прибора, сложного в использовании и к тому же не без дефектов. Она тебя раздражает, она тебя напрягает…

– Хватит! – крикнула Луиза и стукнула кулаком по столу, привлекая к себе взгляды посетителей кафе, еще не успевших обратить на нее внимание. Она одним глотком прикончила свой коктейль и проговорила ровным и сладким голосом: – Все, что ты говоришь, вранье. Во всем виноват Антуан. Я делаю все, что в моих силах, чтобы наладить отношения, чтобы найти свое место в этом… в этом… доме.

«В этом аду», – мелькнуло у Клер. Она вдруг почувствовала усталость и отвращение. Не всякую правду следует высказывать вслух, а она в очередной раз упустила возможность промолчать. Луиза пока еще не переварила ее слова, но пройдет несколько часов, и она, скорее всего, проникнется к ней ненавистью.

– И у тебя ничего не получается, – продолжила Клер. – Но, если бы ты примирилась с этой мыслью, все изменилось бы и жизнь стала бы проще.

Она еще продолжала говорить, когда увидела Поля Росетти – тот как раз проходил под огромным стаканчиком йогурта на рекламном щите. Он дружески кивнул ей, и она едва заметно кивнула ему в ответ. Ей не хотелось привлекать к нему внимание Луизы.

– Антуан не имеет никакого права тебя обвинять. Ну подумай сама. Может быть, без них ты стала бы намного счастливее. Виделась бы с ними изредка… В другой роли.

Клер видела, как удаляется Росетти. Она попыталась представить его в окружении школьников, но у нее ничего не вышло – картина выглядела совершенно нелепой.

– Это невозможно, невозможно, невозможно, – твердила Луиза, постукивая зажигалкой по столу. – Помнишь мою кузину Эрику? Она живет в Лондоне, я тебе про нее рассказывала. Так вот, она сделала, как ты говоришь. Они втроем вернулись во Францию, а она осталась в Англии. И я продолжаю считать, что она поступила ужасно. Наверное, во всем виновато мое воспитание.

– Да? А вот я думаю, что она смелая женщина. Ей хватило мужества признать, что она не создана для того, чтобы заниматься детьми. Материнство – своего рода искусство, и не все им владеют…

Клер вдруг страшно надоел этот никуда не ведущий разговор. С Луизой вечно одно и то же. Она умеет повернуть дело так, чтобы всегда оказаться правой. Жалобы, вздохи, театральные восклицания складывались в саундтрек к ее спокойной и обеспеченной жизни, придавая ей требуемый налет эстетики. И тут же, словно подтверждая мысли Клер, Луиза потянулась, тихонько вздохнула и, закрыв глаза, промурлыкала:

– Хорошо здесь на солнышке, правда? – Она замерла, наслаждаясь минутой.

Клер, съежившись, сидела рядом и думала, что в очередной раз купилась на уловки этой опасной женщины, для которой слова не имели никакого значения, словно дешевые безделушки – надоела одна, выбросил и взял другую. От всего на свете ее предохраняло мощное противоядие, которым ее снабдила сама природа, – безграничный эгоизм. Клер так не умела. Все колкости, все ехидные и злобные насмешки, всю жестокую правду, которой Луиза била ее наотмашь, она принимала не защищаясь. Чай совсем остыл. Чего ей сейчас не хватало, так это молчания Ишиды, его доброжелательного взгляда, даже его запертого на сто замков смеха.

– Летом едешь куда-нибудь? – спросила Луиза. – К родителям?

Она затронула тему, которой Клер боялась больше всего. Она не любила каникулы, не любила путешествия, не любила слушать чужие рассказы о путешествиях – ей чудилось, что они обвиняют ее в том, что ее с места не сдвинешь. Раньше она честно пыталась принять участие в некоторых «диких» поездках, организованных друзьями. На самом деле уезжало туда только ее тело – не забыв прихватить с собой все болячки, – а сама она оставалась совершенно невосприимчивой к радостному возбуждению, охватывавшему остальных при встрече с «чем-то новым». С тех пор, чтобы от нее отстали, она твердо объявила всем знакомым, что она законченная домоседка.

– А ты?

– Мы собираемся в Сент-Максим. Как и каждый год. Я там от скуки сдохну. И Антуан. И Люси тоже. – Луиза засмеялась.

Клер показалось, что сидящий чуть дальше тип с «Мондом» в руках что-то слишком часто поглядывает в их сторону. И тут она поняла. Луиза с самого начала пыталась подцепить этого мужика. «Опять меня использовали», – с горечью подумала она. И, рассердившись уже по-настоящему, схватила со стола счет и полезла за кошельком.

– В доме вообще никого не останется, – продолжила Луиза, роясь в сумке. – Все разъезжаются.

Клер отсчитала сумму, точно соответствующую стоимости чая.

– Ну да. Останемся только мы трое – консьержка, Ишида и я.

– Ты так уверена? А я вот только сегодня видела, как твой любимый сосед садился в такси. Между прочим, с большим чемоданом. Очень торопился. – Луиза полуобернулась, предоставляя мужчине за соседним столиком по достоинству оценить ее профиль и точеные ножки.

Ишида уехал? «Этого быть не может», – подумала Клер. Разумеется, она с первой минуты знала, что прелесть их знакомства в основном и заключалась в его призрачности, в том, что вся эта история относилась к разряду тех, что не имеют ни начала ни конца. Но чтобы он уехал, даже не предупредив ее, – в это она не могла поверить.

– Я тоже ухожу, – сказала Луиза.

Клер посторонилась, давая подруге возможность бросить на мужчину с «Мондом» еще один взгляд и одарить его улыбкой – столь же однозначной, как подпись на журнале регистрации в отеле. По дороге они купили багет с хрустящей корочкой и сгрызли по ломтю. Луиза пребывала в жизнерадостном настроении, Клер – в подавленном, расстроившись больше, чем позволяли установленные ею для самой себя пределы. Во дворе они не стали задерживаться и быстро распрощались.

Войдя в квартиру, она наступила на маленький белый конверт. Открыв его, вслух прочитала:

«Дорогая Клер! Я уехал на несколько дней.

Сделайте то же самое. Я с Вами свяжусь.

Ишида Тацуо»

Изобразив на лице заимствованную у соседа-японца улыбку, прикрывшую ее на манер брони, она спросила себя: «Он что, с ума сошел?» Где-то в уголке сознания раздался его дружеский смех – словно пошаркивание резиновых подошв по плиткам пола. «С какой стати мне-то уезжать», – недоумевала она. Клер терпеть не могла загадки, шарады, ребусы, детективные романы – все, что так или иначе требовало какого-то «решения». Ей никогда не удавалось понять, чего же, собственно, от нее хотят, и даже если решение приводилось тут же, оно казалось ей непроницаемо туманным.

Из ящика письменного стола она достала дубликат ключей Ишиды, оставленный на ее попечение за несколько дней до того. «С мадам Куртуа с нижнего этажа никогда не знаешь, чего ждать, – сказал он. – Вдруг забудет закрыть кран в ванной». И разумеется, тихонько рассмеялся своим неподражаемым смехом. Она выскочила из квартиры и бегом взлетела на третий этаж дома напротив. Открыла дверь японца и только тут задумалась: «А что я, вообще-то говоря, здесь делаю». Если он оставил ей ключи, значит, полагал, что она ими воспользуется, но вот в каких целях? На что он намекал? Что у него в квартире она как у себя дома? Что она вошла в его жизнь? Или все гораздо проще и банальней: что он просит ее вынимать его почту и складывать на столик у двери?

В гостиной Ишиды она уселась на свое привычное место и уставилась невидящим взором в стоящий напротив белый диван. В комнате висела плотная тишина. Вокруг царили порядок и неподвижность. Она на минуту замерла, целиком погрузившись в мысли об этом странном мужчине, который сумел внушить ей, что хотя бы одному человеку на свете она может доверять. Потом она тихонько, словно боясь разбудить демонов, встала и пошла посмотреть на единственную в квартире комнату, которой раньше не видела.

Спальня Ишиды оказалась абсолютно белой, если не считать покрывала из японского шелка в ярко-красных цветах, наброшенного на кровать, суперсовременного будильника и японских книг, лежащих на низком столике. Клер открыла дверцу гардероба и обнаружила висящие в ряд костюмы серого и черного цвета, а также несколько кимоно, которые при ней сосед не надевал ни разу. Они производили странное впечатление – как будто в шкафу у мужчины неизвестно почему оказалась женская одежда. Клер провела рукой по шелковистой ткани с изысканным геометрическим рисунком. Ее взгляд задержался на синем кимоно с разводами. Она сняла кимоно с вешалки. Потом, улыбаясь грустной и виноватой улыбкой неразделенного удовольствия, надела его и, застыв перед зеркалом, долго разглядывала себя, пытаясь проглотить застрявший в горле ком. «Не мог Ишида бросить меня вместе со всеми своими кимоно», – сказала она себе. Аккуратно повесила японский наряд обратно в шкаф, закрыла дверцу и присела на кровать. Она все еще не понимала, зачем явилась сюда, но с трудом поборола искушение лечь и заснуть в этой постели.

Затем она перешла в кабинет, порылась в ящиках стола и на книжных полках, открыла несколько папок – там были бумаги, покрытые японскими иероглифами. Осмотрела книжный шкаф, в котором альбомы по искусству соседствовали с техническими сочинениями на разных языках: японском, английском, французском, немецком. Это собрание показалось ей нейтральным и бездушным: оно не несло на себе отпечатка личности владельца.

Вернувшись в гостиную, она мельком глянула на фасад дома напротив в поисках хоть какого-нибудь знака. И вдруг вспомнила про дознание, которое учинил ей Росетти. Перебрала в памяти каждый из его нахальных вопросов. И испугалась. Так, что даже похолодела. Собственное тело с помощью вполне определенных симптомов как будто приказывало ей остановиться, бросить все как есть. Она старательно проигнорировала сжавшие желудок болезненные спазмы. Нет, решено, она вступает в игру. Они еще увидят новую, небывалую Клер.

Она уселась на белый диван, на сей раз – на место Ишиды, как будто хотела впитать в себя его присутствие. От подушек еще исходил едва уловимый запах, принадлежавший ее другу. Квартира японца была чрезвычайно тщательно прибрана. У нее в памяти всплыл один их разговор, в ходе которого выяснилось, что они оба примерно одинаково относятся к окружающему порядку – с опасливым презрением. Она призналась ему, что ставит свои книги в шкаф строго по алфавиту, а он напомнил ей, что порядок опасен именно в упорядоченной вселенной, поскольку способен потеряться в ее складках. «Потерянную книгу гораздо труднее найти, если остальные стоят в шкафу в строгом порядке, а не кое-как», – объяснил он. Смутное беспокойство перешло в отчетливую боль, угнездившуюся в затылке, прямо над шейными позвонками.

Прежде чем уйти из квартиры, она еще раз обошла ее всю. На лестнице ей повстречалась мадам Куртуа, которая поднималась, посмеиваясь себе под нос, – наверное, рассказывала сама себе неприличный анекдот.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Кто там? – спросила Клер, поспешно заталкивая носки под книжный шкаф в передней.

– Это Поль.

Просто Поль, вот как! Как старый друг, явившийся без предупреждения и не считающий нужным называть фамилию, потому что знает: Полем может быть только он. Вообще-то Клер нравились мужские голоса, почти все. Голос Росетти отличался особенной глубиной тембра; слыша его, невольно возникало желание повиноваться, а там будь что будет. В одной руке Росетти держал деревянную коробку, в другой – плитку шоколада. И улыбался мальчишеской улыбкой.

– Воскресенье, – объявил он, заходя. – Шахматы и шоколад!

Он уселся на диван, на то же место, где сидел в прошлый раз. Клер наизусть помнила, где кто из тех, чье присутствие у себя в квартире она терпела, устраивается. Консьержка и Антуан предпочитали оставаться в дверях, мадам Куртуа занимала синее кресло, месье Лебовиц – бежевое, Люси усаживалась на ковре, Луиза – на диване, ближе к стене, а вот теперь Росетти – на том же диване, только возле окна. Эта мистика раздела территорий казалась Клер исполненной глубокой поэзии.

Она пошла приготовить кофе, молясь в душе, чтобы сосед не увязался за ней. Она давненько не прибиралась на кухне: в раковине скопилась грязная посуда, на столе отпечатались желтоватые следы от чашек, пол был усыпан крошками, а вокруг помойного ведра образовался темный круг. Клер не считала себя маниакально приверженной чистоте, но искренне страдала от беспорядка. Случалось, она по нескольку дней злобно посматривала на пятно на столе или на клубок пыли под шкафом, не предпринимая, впрочем, ничего, чтобы от него избавиться. Пока кофеварка потихоньку изрыгала черную жидкость, она вернулась в гостиную, к Полю. Он смотрел в окно.

– Почему вы не задергиваете шторы? – спросил он. – Неужели не смущает, что все вас видят?

Клер хотела было повторить ему слова Ишиды насчет подозрительности соседей, которую следует уважать, но предпочла промолчать. Ее тайные беседы с японским другом должны оставаться тайной, храня хрупкое очарование суеверия. Он не стал настаивать и вернулся на свое место на диване. Клер отправилась принести кофе. Он открыл коробку с шахматами и расставил фигуры. Словно во сне она разливала кофе по чашкам. «Что у меня делает этот тип», – неотвязно вертелось у нее в голове. И словно в ответ на этот вопрос всплыло воспоминание о прошлом воскресенье и о том, как она его провела. Обедала на острове Сен-Луи – одна, с литературным журналом в качестве компании; потом ходила в кино на бульваре Сен-Мишель – на «Завтрак у Тиффани», ради того чтобы еще раз увидеть Нью-Йорк ранним утром и испытать привычное чувство эйфории; потом вернулась домой; потом к ней зашел месье Лебовиц – просто так, поболтать. День прошел в легком мареве скуки, с ощущением комка в горле и отупения в мозгах.

– Правила помните?

– Примерно, – ответила Клер. Она стояла так близко к нему, что слышала, как он дышит. Его присутствие давило на нее невыносимой тяжестью. Она сосредоточилась на фигурах: – В любом случае, мы же играем просто так?

Он замер. Подняв глаза, она столкнулась с его взглядом, в котором ей почудилось разочарование.

– А есть хоть что-нибудь, что вы делаете не просто так?

– Почему вы об этом спрашиваете? – удивилась Клер.

– У меня такое впечатление, что вам редко удается воспринимать что-либо всерьез, – ответил он, делая ход ладьей.

Клер ничего не смыслила в шахматах – знала только правила. Она смутно помнила, что необходимо просчитывать стратегию на несколько ходов вперед, но делать этого не умела, – точно так же она постоянно забывала вести счет своим козырям в белоте, а в рами никогда не следила за тем, какие карты сбросили соперники. Ребенком она частенько нервировала взрослых своей беспорядочной манерой игры, тем более что иногда ей удавалось выигрывать. Она выдвинула вперед пешку сразу на две клетки, – просто так. Он моментально понял, что она совсем не умеет играть, но продолжал партию – потому что был мужчина, и потому, что мужчины всегда доводят начатую игру до конца.

– Мы воспринимаем по-серьезному разные вещи, – заметила Клер.

Росетти опять посмотрел на нее так пристально, что она смутилась.

– Все же ваша вселенная представляется мне довольно-таки ребяческой.

– Спасибо. А конь может ходить назад?

– Может. Все фигуры могут, кроме пешек.

– Пушечное мясо… – Она на секунду задумалась, а потом переспросила: – Ребяческой, вы говорите?

Клер потеряла много фигур, и теперь Росетти играл практически один. Лишившись соперника, он выглядел за доской нелепо.

– Я имел в виду ваши маленькие привычки. Строго определенные ориентиры. Мир, ограниченный вашим благополучием, – говорил он, перемещая ферзя.

Отправляя на неминуемую гибель своего последнего коня, Клер все же решилась вступить в спор. Она не понимала тактики Росетти, ее бессмысленной агрессивности. Зачем ему знать, как она живет? По какому праву он ее критикует? Он вел себя не то чтобы не любезно – даже не вежливо. Судя по всему, она ему очень не нравится. Почему же, спрашивается, он таскается к ней, сидит у нее, негодуя на ее нехватку серьезности, неумение играть в шахматы и общий дилетантизм? Но, поскольку ей не так часто выпадал случай отвечать на вопросы о себе и рассказывать о своей жизни, она поддержала разговор, хотя этот тип не внушал ей никакого доверии.

– Это правда, я человек привычки. Мне нравится каждый день делать одно и то же, испытывать одни и те же впечатления, повторять одни и те же жесты. Мне нравится неподвижность предметов и их покой. Их верность наполняет меня огромной радостью. Я много времени провожу, наблюдая мир. Сажусь вот здесь, где сейчас сидите вы, смотрю на деревянный шар на камине и не шевелюсь. Я каждый день вижу одни и те же вещи, смотрю в одно и то же окно, хожу по одним и тем же улицам в один и тот же час. И не чувствую за собой никакой вины.

Она говорила быстро, с вызывающей самоуверенностью. Она не упомянула о скуке, составлявшей теневую сторону подобного образа жизни и отягощавшей ее вроде налога. Выговорившись, она вернулась к игре.

– Я беру у вас слона! – заявила она.

Росетти покорно отдал ей свою любимую фигуру – так, играя с ребенком, нарочно делают ошибки, лишь бы удержать его на месте.

– Вот видите, – добавил он, – вы быстро учитесь!

Клер действительно почувствовала некоторый интерес к партии. Попутно она ела шоколад, принесенный соседом. Теперь она подолгу размышляла, прежде чем передвинуть фигуру. Никакого плана у нее не было, она лишь пыталась приложить максимум усилий для сохранения жалких остатков своей армии.

– У вашего соседа японца окна не горят, – сказал Поль. Клер показалось, что ей в шею дохнуло холодом. – Он что, в отпуск уехал?

Она уставилась на доску, пряча свой испуг:

– Понятия не имею. Он мне оставил записку. Говорит, уезжает на несколько дней. Больше я ничего не знаю.

– Как вы с ним познакомились?

Допрос возобновился с того места, на котором прервался. Властный тон Росетти выводил ее из себя. У Клер было впечатление, что он держит ее на весу над пропастью и в его власти поступить с ней как ему будет угодно.

– Очень просто. Возле почтовых ящиков. Как с вами.

– Что вы в нем нашли?

От изумления Клер чуть рот не разинула:

– Что значит – что я в нем нашла? С какой стати вам это знать? Почему вы им интересуетесь?

– Я интересуюсь не им, а вами.

– Мной?!

Он как-то незаметно приблизился к самому ее лицу. Совершенно подавленная, Клер поняла, что отдала себя во власть какому-то проходимцу.

– Да, вами. Вы – уникум.

Он обежал взглядом комнату, останавливаясь на безделушках и картинных рамках. На губах его играла странная улыбка.

Затем Росетти провел руками по лицу, словно разглаживая смятый лист бумаги.

– Между мной и Ишидой, – заговорила Клер, – ничего нет. Мы просто друзья, вот и все. Он образованный человек, а мне нравятся умные люди. А вот вам лучше бы быть повнимательнее.

Он запоздало вернулся к игре:

– Поздно! Я ее беру!

Она добавила взятую фигуру к трем-четырем, побитым раньше. Ее уже мутило от этой шахматной партии, от этого сидящего напротив нее чужого человека – если бы можно было дунуть, чтобы он испарился, она охотно это сделала бы! Ее ждала работа, ее ждала ее скука, которую надо осторожно гладить по шерстке, недочитанная книга – восхитительная книга о тени в Стране восходящего солнца. Выпитый кофе камнем оседал в желудке, в виске забилась подступающая мигрень. «Пшел вон!» – пробормотала она мысленно, а вслух резко сказала:

– У вас завтра есть занятия?

– Нет. Принимаю экзамены в Париже.

– Ну и как ученики, все так же жульничают? Пишут шпаргалки – весь учебник на клочке бумажки? Рисуют татуировки из формул на руках? Прячут словари в туалете?

– Только не со мной.

Она встала и приоткрыла окно. Во дворе царила восхитительная тишина.

– Что-то жарко стало. И играть мне надоело. Я и не умею, и мы не играем, а разговариваем.

– Вот и хорошо. – Росетти собрал фигуры и слишком резко захлопнул коробку.

– Вы женаты? – Клер задала этот вопрос, не дав себе времени подумать.

– Я в разводе.

– А дети есть?

– Один. Жена живет в провинции. Мы редко видимся.

– У учителей длинный отпуск. – Прислонившись к окну, Клер спиной чувствовала задувающий с улицы мягкий вечерний ветерок.

– Дело не в отпуске. У моей жены кто-то есть. Это все довольно сложно.

Теперь инициативу допроса перехватила Клер. Она собиралась хорошенько выпотрошить его, пока он не убрался восвояси. Но он уже поднимался.

– Кто из вас кого бросил? Вы ее или она вас?

– Оба, – ответил он.

Он стоял посреди гостиной, которая от его присутствия сразу скукожилась, и в упор смотрел на Клер, тоже почувствовавшую себя маленькой.

– А вы?

Этот взгляд. Клер он нравился. Она даже подумала, что в этом мужчине есть отдельные привлекательные фрагменты: руки, голос, безнадежность, время от времени вырывавшаяся на поверхность и застилавшая его глаза бледной пеленой. Еще она подумала, что он вполне мог бы коснуться ее, потому что эти вещи всегда именно так и происходят, ни с того ни с сего, в смысле – между мужчиной и женщиной. Остатки животного начала. Но он не шелохнулся. Просто стоял и смотрел на нее.

– О, я! У меня тоже кто-то был. Несколько лет. – Она внимательно изучала жирные листы домашнего растения, чудом не загнувшегося у нее в квартире. – Аристократ. Да, именно так – лучше не скажешь. Человек, который одновременно и хотел и не хотел.

Она никогда никому не рассказывала о нем. Даже Ишиде. Даже Луизе, которая видела его несколько раз. Почему она заговорила о нем с Росетти? Наверное, и ее, как и месье Лебовица, посетило то же предчувствие, то же смутное впечатление, что этому типу суждено сыграть в ее жизни только случайную роль. История с человеком, которого она сравнивала с ангелом, давно превратилась в воспаленную болезненную рану, не поддающуюся лечению. Но это было все, что у нее от него осталось, если не считать двух-трех писем, даже не подписанных.