Текст книги "Законы отцов наших"

Автор книги: Скотт Туроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Все новости я обычно узнаю по телевизору, когда три раза в неделю отвожу детей в детский сад. Иногда, поздно вечером, уложив Никки спать, я делаю себе огромную поблажку. Беру стакан вина, ложусь в горячую ванну и листаю «Трибюн» или национальное издание «Нью-Йорк таймс». И все же вечерами я по большей части слишком занята размышлениями о событиях прошедшего дня и сотнях дел, которые постоянно не успеваю сделать как дома, так и в суде. Думая о мелочах вместо того, чтобы думать о главном, я начинаю дремать.

И вот я открываю газету, которую мне передали, и сразу же бросается в глаза заголовок на первой странице: «Обвинение утверждает, что сын политика намеревался убить его, а не мать». Процесс начинается сегодня – сообщалось в короткой строке над заголовком, набранной мелким кеглем. Автор статьи Стью Дубински. Эксклюзив для «Трибюн». Я быстро пробегаю глазами.

«Из источников, близких к следствию. Процесс по делу Нила Эдгара, обвиняемого в убийстве по предварительному сговору, начинается сегодня. Окружная прокуратура намерена предъявить неопровержимые улики, свидетельствующие о том, что жертвой преступников должна была стать не мать инспектора надзора за условно осужденными суда высшей инстанции округа Киндл, Джун Эдгар, застреленная седьмого сентября, а его отец, сенатор штата Лойелл. Как полагают, путаница произошла, когда миссис Эдгар взяла тем утром на время автомобиль своего бывшего мужа».

К тому времени я уже терла рукой лоб. О Боже! Расчетливое и преднамеренное убийство. Эдгар! Известие обескураживает, и прежде всего потому, что внезапно, как гром среди ясного неба, в мой мозг вонзается мысль: вероятность того, что странный молодой человек передо мной действительно виновен, очень велика. Наконец я киваю Хоби, чтобы он начинал.

– Ваша честь, – произнес он хорошо поставленным басом и схватился за кафедру обеими руками, совсем как оперная звезда, которая вот-вот возьмет невероятно низкую ноту. – Ваша честь, я выступаю в суде вот уже двадцать с лишним лет. Мне приходилось сталкиваться с самыми коварными ухищрениями обвинения. Против меня пускали в ход и дымовые завесы, и закулисные интриги, и прямой обман. Однако устроить утечку столь провоцирующей информации в прессу в тот самый день, когда мы намереваемся выбрать присяжных, зная, что сведения, касающиеся видной личности, обязательно попадут на первые страницы и будут способствовать формированию предвзятого мнения по отношению к моему клиенту…

Хоби не заканчивает мысль. Он резко ударяет рукой по второму экземпляру газеты, который поднял на всеобщее обозрение, и гневно трясет головой, демонстрируя горькое разочарование. Далее он рисует яркую картину, из которой у десятков граждан, кандидатов в присяжные, находящихся в главном здании, формируются твердые представления об этом деле, в то время как мы даже еще не начали рассматривать его по существу. Большинство этих людей, предсказывает он, располагая свободным временем и имея особый интерес к тому, что происходит в суде сегодня, обязательно прочтут эту одностороннюю версию случившегося, изложенную обвинением в тех самых газетах, которые по иронии судьбы доставляются им безвозмездно.

Риторика Хоби перенасыщена эмоциями, однако у меня нет почти никаких сомнений в его правоте и в том, что большинство кандидатов в присяжные прочитают статью.

– Ваша честь, в самом деле, – завершает он, – как можно надеяться на объективный процесс? Я должен, я обязан, да у меня просто нет выбора!.. В общем, я ожидаю, что уважаемый суд отклонит обвинительный акт. – Громкое фырканье выражает его крайнее негодование.

Я прошу Мольто объяснить происшедшее. Дешевенький черный костюм и плохо причесанные, редеющие волосы придают Мольто весьма обыденный, непритязательный вид. Он выглядит изумленным.

– Судья Клонски, я не получал никакого уведомления об этом ходатайстве. Я явился сюда, чтобы участвовать в выборе присяжных. Я уже разослал повестки свидетелям. И вот в последнюю минуту…

Я решаю спасти Томми от него самого.

– Мистер Мольто, давайте начнем сначала. Соответствует ли сообщение истине? Собирается ли обвинение доказывать, что жертвой преступления должен был стать отец Нила Эдгара?

Томми делает глубокий вдох и растерянно оглядывается на Руди Сингха, который сидит за столом обвинения. На ламинированной поверхности стола отчетливо вырисовывается кружок света. В конце концов Мольто пожимает плечами.

– В общих чертах – да, – говорит он.

В зале слышится шум, в особенности среди репортеров, которые из чувства корпоративной солидарности не хотели, чтобы Дубински сел в лужу.

– Значит, если я правильно понимаю, отец подсудимого, сенатор Эдгар, выступит здесь в качестве свидетеля?

Мольто недовольно морщится. Как обычно, я задаю слишком много вопросов.

– Мы ожидаем, что он даст показания на стороне обвинения, – отвечает прокурор.

После этих слов на местах для прессы начинается настоящий ажиотаж. Сенсационная новость: папаша, занимающий высокое положение, должен дать показания против сына-убийцы. Где-то рядом звякают наручники.

– И в качестве человека, который должен был стать жертвой планировавшегося покушения, он – сенатор Эдгар – тоже не имеет возражений против состава суда? Несмотря на наше знакомство в прошлом? Вы поднимали с ним этот вопрос?

– Никаких возражений, судья. – Очевидно, Томми неукоснительно следует полученным инструкциям. Муллы в прокуратуре собрались и, посовещавшись, решили, что обвинителем при любом раскладе должен быть Томми, а судьей – я. Медленно, но верно я начинаю соображать, что ни та ни другая перспектива не слишком радует Мольто.

Я протягиваю руку с экземпляром «Трибюн» в направлении Томми.

– А теперь посмотрите на заголовок, мистер Мольто. Я не буду скрывать своего большого разочарования. Ведь и вы и ваше начальство прекрасно понимаете всю недопустимость подобных действий. Как можно давать материал в прессу, если вы знаете: кандидатов в присяжные еще не предупреждали, что они не имеют права получать сведения о деле из средств массовой информации? Вы ставите суд в затруднительное положение.

– Судья, как участник процесса я не вел с прессой никаких разговоров на эту тему, и мне неизвестно, чтобы кто-то с нашей стороны делал что-либо подобное. Могу вас в том заверить.

– Мистер Мольто, благодарю вас за объяснение. Разумеется, я принимаю его. Однако мы с вами взрослые люди и должны сознавать, что организатор утечки информации не будет просить у вас разрешения по телефону.

Репортеры находят подобное весьма забавным. Существует с десяток способов устроить утечку. Возможно, дохлую кошку в колодец подбросил какой-нибудь коп, имеющий отношение к этому делу, или кто-то из начальников Томми. Так или иначе, материал пришел в простом конверте без каких-либо надписей, и мы никогда не узнаем имя отправителя. В соответствии с законом о печати источник Дубински останется анонимным.

– Судья, защита располагала этой информацией, – говорит Томми. – У них были показания свидетелей. Наша теория очевидна.

Томми отличается настырным характером и не способен вовремя выйти из игры, хотя всем уже ясно, что он проиграл. Мое терпение истощается.

– Послушайте, мистер Мольто, неужели вы хотите сказать, что подсудимый посчитал бы выгодным для себя, если бы выборы присяжных состоялись в тот же день, когда обвинительный акт прокуратуры будет во всех подробностях опубликован на первой странице «Трибюн»?

В зале раздается очередной взрыв хохота, причем самые громкие рулады доносятся со стороны мест для репортеров.

– Res ipsa loquitur, мистер Мольто. Наверное, помните еще со студенческой скамьи?.. Эта вещь сама говорит за себя. Не так ли? Да, я уверена, что вы здесь ни при чем. Однако вам следует предупредить коллег, что в случае если нечто подобное повторится, будет назначено слушание. – Хмурый, притихший Мольто непроизвольно корчит кислую мину, выслушивая мое замечание. – Сейчас же я предлагаю, чтобы мы рассмотрели вопрос, как нам разрешить возникшую ситуацию. Согласны ли вы с ходатайством мистера Таттла отклонить обвинительный акт?

Руди Сингх встает с места и подходит к Томми. Он энергично нашептывает что-то ему на ухо. Очевидно, советует принять предложение и начать все сначала.

– Нет, – запинаясь, произносит Томми.

– Тогда какая у меня альтернатива, мистер Мольто?

– Судья, я не знаю. Мы пришли сюда сегодня утром в полной готовности к процессу. Я думаю, вам следует делать то, что мы всегда делаем. Приказать привести кандидатов в присяжные. Спросить их, читали ли они газету, а у тех, кто прочитал эту статью, поинтересоваться, не могут ли они выбросить ее из головы.

Хоби, конечно же, все это отвергает. Проблема, указывает он, состоит в том, что его подзащитный рискует оказаться жертвой предубеждения присяжных, сформировавшегося в результате халатного отношения прокуратуры к соблюдению служебной тайны, что привело к утечке информации. Хоби продолжает гнуть свою линию и требует отклонить обвинительное заключение. В молодости Хоби отличался претенциозностью, и в этом отношении его характер, как видно, не изменился. Никакой подсудимый, получивший публичную известность благодаря СМИ еще до начала процесса, – ни О. Дж. Симпсон, ни Джон Хинкли, который стрелял в президента США прямо перед объективами телекамер, – не мог добиться удовлетворения подобных правопритязаний.

– А что, если мы продолжим работу? – спрашиваю я наконец. Это то предложение, которое я ожидала услышать от Мольто. Через пару недель история будет забыта, и любая выгода, какую может получить обвинение в результате утечки, сойдет на нет.

– Ваша честь, – говорит Таттл, – оставляя в стороне личное неудобство – я прибыл из Вашингтона и уже обосновался здесь, – мой клиент имеет право на безотлагательное рассмотрение дела. Суд нельзя откладывать из-за грубой оплошности прокуратуры.

Искушенный Хоби знает, что преимущество на его стороне, и старается использовать его с наибольшей выгодой. Мольто, про упрямство которого ходят легенды, похоже, твердо решил не помогать никому: ни мне, ни себе. Он опять требует начать опрос кандидатов в присяжные прямо сейчас. Сингх стоит позади Томми, положив руку на рукав его пиджака, и явно не знает, что делать: стоять с Мольто до конца или отступить?

– Джентльмены, – говорю я наконец, – необходимо прийти к соглашению. Я не собираюсь продолжать работу в обстановке возражений с обеих сторон. Я не собираюсь отклонять обвинительный акт. В то же время я не собираюсь оставлять без внимания факт публичного разглашения прокуратурой сведений, составляющих служебную тайну, и вынуждать подсудимого выбирать присяжных из числа лиц, ознакомившихся с этими сведениями еще до начала процесса.

Я окидываю внимательным взглядом всех троих мужчин – Томми, Хоби и Сингха с его большими, как у оленя, глазами, которые уставились на меня с явным удивлением. В зале суда воцарилась тишина, та особенная тишина, которая бывает, когда умолкают одновременно две сотни человек.

Наконец Хоби просит дать ему пару минут, чтобы посовещаться с клиентом. Нил напряженно слушает его, то и дело нервными жестами приглаживая волосы. Чтобы произвести хорошее впечатление, он снял серьгу, которую обычно носил, и теперь мне отчетливо видна темная точка в мочке уха.

– Существует лишь одна альтернатива, которую мы можем предложить суду, чтобы выйти из тупика, – объявляет Хоби. Возвратившись на подиум, он своим массивным телом как бы невзначай отодвигает Томми в сторону. – Мой клиент согласен продолжать, но только в том случае, если дело будет рассматриваться судом без участия присяжных.

Для меня это подобно удару электрическим током: шок, смятение. На сей раз мне все же удается сохранить невозмутимое выражение лица.

– Мистер Мольто, – произношу я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, – как вы относитесь к процессу без присяжных?

– Ваша честь, – вмешивается Хоби, – у противной стороны нет права на позицию. Если вы отклоните предложение, подсудимый, разумеется, не может вас заставить. Мы это осознаем, однако обвинение в данной ситуации не имеет права на свое мнение.

– Безусловно, вы правы, мистер Таттл. Однако, принимая во внимание все обстоятельства, мне не хотелось бы воспользоваться своим правом принять предложение защиты, если обвинение по каким-либо причинам сочтет такое решение неправильным. Мистер Мольто?

– Судья, сегодня утром я встал с желанием и готовностью начать процесс. Я согласен с мистером Таттлом, что у нас нет права на позицию. Но если бы такое право у меня было и если бы ваша честь захотела приступить к слушанию и допросам свидетелей, я был бы очень рад.

Слушая, как Томми упорно твердит свое, я наконец улавливаю, в чем суть проблемы. Очевидно, у прокуратуры возникли какие-то затруднения. На данный момент их версия вполне удобоварима, но только на данный момент, а со временем она может затрещать по швам. Возможно, один из их свидетелей вдруг передумал и изменил показания. Кто? Хардкор? Должно быть, от его показаний зависит очень многое.

Однако означает ли это, что я должна согласиться на процесс без присяжных? Судьи с большим стажем всегда говорят: «Никогда не принимай скоропалительных решений. Стенограмма судебного репортера – это не спортивный секундомер с остановом. Федеральный апелляционный суд – не та инстанция, где можно получить разрешение на переигровку».

Мой взгляд случайно падает на открытые страницы судейской книги с корешком из красного бархата и тяжелыми страницами из плотной бумаги с зеленым обрезом. Обложка из черной марокканской кожи. По корешку золотыми буквами вытиснено мое имя. По здешней традиции эту книгу подарили мне, когда я стала судьей, – дневник судьи, место для личных заметок о каждом процессе. Чистые страницы передо мной такие же нерешительные, как и я сама.

«Решай», – говорю я себе. На этой работе ценят осмотрительность и осторожность, но не нерешительность. В конечном счете именно к этому и сводятся мои обязанности: сказать «да» или «нет». Однако для человека амбивалентного по своей природе это тяжелый труд. Я не знаю никакой другой профессии, кроме судейской, где так отчетливо проявлялись бы недостатки личности. Раздражительные становятся еще более вспыльчивыми; затаившие душевную травму становятся одержимыми властью или склонными к ее злоупотреблению. Человека, ежедневно мучающегося в раздумьях перед гардеробом, не зная, какое платье выбрать, эта работа может довести до умопомрачения.

Предполагается, что формулировки будут слетать с моего языка в окончательном виде и без задержки, как будто мой мозг штампует их автоматически. Однако сейчас я выжидаю, надеясь в глубине души, что на ум придет какая-то альтернатива, какая-то действенная мысль. Годы катятся под гору, и жизнь кажется все более однообразной в том смысле, что выбора действительно больше не существует, по крайней мере такого, каким я представляла его себе в детстве, ожидая, что вместе с королевской властью, которую дает взрослый возраст, придут ясность и проницательность. Вместо этого выбор и необходимость выглядят неразличимыми. В конце концов меня охватывает та злость, которая, по-моему, присуща только женщинам; я злюсь на то, что слишком часто оказываюсь жертвой обстоятельств и времени.

– Мистер Эдгар. – Я прошу его выйти вперед, затем объясняю Нилу, что такое процесс без присяжных, что я одна буду решать, виновен он или нет, и спрашиваю, согласен ли он отказаться от своего права на суд присяжных.

– Именно этого мы и хотим, – отвечает он. Возможно, потому, что голос Нила звучит впервые с начала этого процесса, его ответ вызывает у меня некую оторопь.

– Итак, суд постановляет, что процесс будет проходить без участия присяжных. Каковы ваши предложения относительно регламента, джентльмены?

Посовещавшись между собой, Хоби и Мольто решают, что смогут посвятить остаток утра урегулированию различных оговорок, надеясь прийти к согласию по некоторым фактам теперь, когда нет необходимости апеллировать к чувствам присяжных.

– Если вы захотите выступить со вступительными речами, я заслушаю их сразу же после обеденного перерыва в два часа, – говорю я и делаю жест в сторону Мариэтты, сидящей ниже меня на первом ярусе скамьи. Перерыв.

Зал суда оживает разноголосым гудением. Процесс без присяжных!.. Завсегдатаи, копы и репортеры вперемешку, обмениваясь репликами, направляются в коридор. Я инструктирую Мариэтту насчет роспуска кандидатов в присяжные. Таковых вызвано семьдесят пять человек. Затем беру со стола судейскую книгу и папку с документами. Уже изрядно утомленная, спускаюсь по ступенькам.

– Судья! Могу я поговорить с вами?

Я оглядываюсь в сторону Сета Вейсмана, который, робко ссутулившись, стоит у переднего угла кафедры. Сердце слегка сжимается. Непонятно почему. Но больше всего меня поражает, как он ко мне обратился. Такое обращение звучало бы гораздо уместнее лет тридцать назад, когда иерархия власти была более абсолютной. Теперь же услужливая почтительность может показаться совершенной бессмыслицей. Люди, которые были взрослыми во времена моего детства и стоящие на несколько ступенек ниже меня по социальной лестнице, естественно, в большинстве случаев обращаются ко мне: «Судья». Однако слышать это от человека, который первым не из членов моей семьи сказал: «Я тебя люблю» – так же неестественно, как именовать свою маленькую дочь «мисс».

– Сет! – говорю я. – Как поживаешь?

Что-то в выражении его лица ассоциируется в моем восприятии с сожалением о мимолетности времени.

– Облысел, – отвечает он.

Одного слова хватает, чтобы передо мной предстал тот прежний юноша: смешной, уязвимый, всегда готовый принять руку помощи.

Я пытаюсь надеть на себя маску невозмутимости; та, однако, быстро слетает с моего лица. Должна ли я сказать: «Я не заметила»?

– Так оно и есть, Сет.

– Хорошо. – В воздухе повисает небольшая пауза. Затем Сет продолжает: – Я просто хотел извиниться. Понимаешь, никак не ожидал, что в зале такая акустика.

Я делаю небрежный жест рукой. Дескать, пустяки, о чем тут говорить. Он спрашивает, как мне живется.

– Очень занята. Просто с ума сойти. Впрочем, все так живут. А ты, Сет? Можно представить, как ты гордишься своим успехом!

Он вздыхает и морщится, точно от зубной боли. Такая реакция должна означать, что это его давно уже не волнует. Колонку с подписью Майкла Фрейна я впервые увидела десять с лишним лет назад. Я была уверена, что это совпадение. Майкл, которого я знала, никогда не мог бы стать мастером быстрых и точных зарисовок повседневной жизни или разящих наповал острот. Затем, год спустя, я увидела фотографию, и тут уж сомнения рассеялись. Вот так чудо, подумала я. Как такое могло произойти? Вопрос, ответ на который я до сих пор желаю знать.

С тех пор я иногда посматривала на несколько причудливое фото (оно обрезано как раз над бровями) и, размышляя о мужчине, с которым рассталась, испытывала обычные смешанные чувства. Глубоких сожалений среди них, однако, не было. Сет мне нравился. Я потеряла его. Было еще с полдюжины других, о ком можно сказать то же самое, даже если сделать поправку на то, что с годами я становлюсь мягче. Временами – особенно если писанина Сета вызывает у меня смех – я отчетливо вспоминаю его протяжный монотонный голос, типичный для уроженца Среднего Запада. Твердые согласные он произносил, слегка заикаясь. Бывает, что Сет разочаровывает меня. Всегда способный вызвать легкую, беззаботную улыбку, он порой неразборчив в выборе объектов для насмешек и упражняется на темах, изрядно потрепанных публичным презрением, или выражает политические мнения, характерные для дремучего ретрограда; бывший левак стремится доказать, что он давно поумнел. В те моменты, когда Сет находится на высоте, он может быть очень зорким и проницательным и в одной-двух строчках выразить всю печаль мира. Но даже общие, избитые рассуждения часто ставят меня в тупик. Откуда это в нем? Или, что еще хуже, я начинаю думать, что все изначально было заложено в том симпатичном, забавном юноше, который вихрем пронесся по моей жизни. Наверное, я просмотрела эти качества, потому что была слишком занята копанием в себе самой.

– Ты всегда был забавный, – говорю я ему. – Я и не знала, что у тебя столько ума.

– Можно создать уйму иллюзий с помощью всего-навсего восьми сотен слов.

– О, ты великолепен, Сет! Всем нравится то, что ты пишешь. Мой секретарь, которая ведет протоколы, теперь смотрит на меня так, словно я была подругой Мика Джаггера.

– Подожди, пока она не услышит, как я пою.

Я смеюсь.

– Да, ты все такой же находчивый.

Похоже, он польщен тем, что мне хорошо запомнились некоторые черты его характера.

– Я всегда говорю Люси, чтобы она написала на моей надгробной плите: «Ну а теперь что, хитрожопый?»

Я не успеваю засмеяться, потому что обе половинки двери в конце зала с треском распахиваются и в помещение стремительно влетает Мариэтта. С пачкой бланков ордеров она направляется к судейскому столу, однако, заметив нас, останавливается как вкопанная. Затем резко поворачивается и уходит, оставляя зал суда таким же пустым и притихшим, каким он был до ее прихода.

– Значит, если я правильно понимаю, можно рассчитывать на колонку? – спрашиваю я, тыча указательным пальцем в пустое пространство.

– Большой Чилл встречается с Перри Мейсоном? – Такая параллель вызывает у него смех. – Возможно. Любопытное совпадение. Изумительный курьез, не так ли? Все вместе… Я должен был увидеть это своими глазами.

– Судя по тому, что ты явился сюда с Хоби, вы по-прежнему близки?

В ответ Сет опять смеется. У меня мелькает догадка, что именно от Хоби он и услышал об этом деле. Однако теперь, когда я стала задавать вопросы об адвокате, я, очевидно, зашла дальше, чем следует. Сглаживая возникшую было некоторую неловкость, говорю Сету, что мне пора.

– Ты не подумаешь, что я спятил, если приглашу тебя на чашечку кофе? – спрашивает он.

– Нет, вполне здравая идея, но в данный момент абсолютно неподходящая. Вот почему я собираюсь распрощаться. Закончится дело, тогда и побеседуем.

– Разве на сей счет есть какая-то инструкция?

– Можно сказать и так. Существует неофициальная практика, которой я стараюсь следовать. Нужно вести себя так, чтобы не давать никому повода ни о чем беспокоиться. В суде я все время имею дело с юристами, которых знаю очень хорошо, но обычно, пока идет процесс, не провожу время с ними или их близкими друзьями.

– Сонни, я ничего не знаю об этом деле. Честное слово. Хоби держит меня в полном неведении.

Мы оба резко оборачиваемся. В пустой зал опять вошла Мариэтта, на сей раз через передние двери. Она подходит к столу с другой стороны и с подчеркнутым безразличием и деловитостью начинает рыться в бумагах и перекладывать с места на место папки. Тем не менее ее выпуклые темные глаза то и дело косят в нашу сторону. Лисья хитрость Мариэтты не приносит плодов. Наши взгляды встречаются, и она, отвернувшись в сторону, спешит к выходу, живая как ртуть.

– В самом деле, Сет, здорово, что мы встретились. Кажется, у тебя все отлично. И я с нетерпением буду ждать окончания процесса, чтобы посидеть где-нибудь и рассказать друг другу о том, как все эти годы жили.

– Ну а как ты сейчас?

Отвечаю, что все в порядке.

– Замужем?

Я мямлю что-то нечленораздельное. Пожалуй, лучше просто попрощаться и уйти, однако что-то удерживает меня.

– Ну а дети? У тебя есть дети?

– Дочь, которой только что исполнилось шесть лет.

– Шесть! – На него это производит впечатление.

– Запоздалый старт, – отвечаю я. – А как твои дела на семейном фронте? Судя по тому, что я узнала из твоих статей, у тебя двое детей, верно?

На продолговатом лице Сета появляется отстраненное выражение. Очевидно, ему почему-то не слишком нравится, когда я перебрасываю мяч на его поле. Он говорит, что его старший ребенок, дочь – студентка четвертого курса. Учится в Истоне, добавляет Сет, его alma mater, – признание, которое сопровождается все той же недоумевающей, застенчивой улыбкой.

– Прекрасный колледж. Плата за обучение умопомрачительная, зато образование превосходное. Это еще одна причина для моего приезда сюда. Надо почаще видеться с дочерью.

Я опять киваю и говорю какую-то вежливую банальность.

– Просто… – выдавливает он из себя и умолкает, делая шаг вперед.

– Что?

– Со сколькими людьми мы становимся близки за свою жизнь? – спрашивает Сет. – Я потерял твой след, и у меня кошки скребут на сердце.

– Мы все поправим. Только не сейчас.

– Конечно.

Я подаю ему руку. Он с озадаченным видом берет ее и держит чуть дольше, чем следует.

Процесс без присяжных все равно процесс, и когда он заканчивается, подсудимого точно так же признают виновным или оправдывают, и срок заключения, к которому его приговаривают, может быть столь же долгим. Вынося приговор, я испытываю такое же огромное волнение, как и в тот момент, когда присутствую при оглашении вердикта присяжных.

Однако процесс без участия присяжных проходит в иной атмосфере, для нее нехарактерны высокопарный стиль или софистика. Зачастую процесс без присяжных – это прибежище особо техничного юриста. Аргументы, которые приводят обе стороны, слишком сложны и запутаны, чтобы их могли понять непрофессионалы. Когда решение о виновности подсудимого принимает судья, а не какой-то уличный сброд, слушания отличаются большей сдержанностью и стремлением к соблюдению буквы закона, иногда переходящим в крючкотворство.

Тем не менее после перерыва в зале суда витает дух настороженности. Секция для зрителей по-прежнему набита битком, однако по другую сторону перегородки стало более свободно, так как журналисты перебрались в ложу для присяжных. Все шестнадцать мест заняты репортерами и художниками; те же, кто пришел позже, довольствуются стульями, которые Энни предусмотрительно расставила по углам помещения рядом со стеклянной перегородкой, отделяющей зрительскую галерку. В переднем ряду Стью Дубински никак не может отделаться от двух коллег, которые явно подначивают его. Нетрудно представить причину: Стью достается больше утечек, чем слесарю-сантехнику. Рядом со Стью сидит Сет Вейсман в мятом блейзере. Человек, статьи которого появляются во влиятельнейших общенациональных газетах, Сет, безусловно, – центр внимания. Несмотря на предупреждающий окрик, один телерепортер прокрался вдоль барьера ложи присяжных, чтобы пожать ему руку и обменяться парой словечек, развеселивших обоих.

Мариэтта объявляет о начале слушаний. Три юриста выходят вперед. Нил держится поближе к столу защиты, где лежат два кожаных кейса с документами.

– Все готово? – спрашиваю я.

Каждый из участников процесса дает утвердительный ответ. Удовлетворяется совместное ходатайство об удалении свидетелей из зала суда. Я перевожу дыхание.

– Вступительное слово.

– Ваша честь, – говорит Хоби. – Мне бы хотелось воспользоваться правом на вступительное слово после того, как обвинение представит свои доказательства.

Его ходатайство, вполне законное, удовлетворяется.

Властным жестом, одним из тех, которыми, к моему изумлению, я владею совершенно естественно, я даю знак Мольто.

– Если так угодно уважаемому суду, – говорит Томми и ждет, пока в зале не уляжется шум.

Другие участники процесса уже сидят, и Томми оказывается полновластным хозяином пространства. В мощном потоке света, падающем на подиум, хорошо видно, как сквозь редкие волосы, зафиксированные спреем, просвечивает розоватый череп.

– Судья, поскольку мистер Таттл решил на время воздержаться от вступительного слова, я могу сделать краткое заявление. Я знаю, что вы захотите сами выслушать показания свидетелей. Поэтому разрешите мне просто в общих чертах изложить основные пункты обвинения. Мы будем доказывать, что обвиняемый Нил Эдгар… – При упоминании своего имени Нил слегка вздрогнул и поднял голову. В этот момент Мольто оборачивается, и их взгляды встречаются. Меня поражает сходство глаз Нила и его отца. Такие же пронзительно-синие, только охваченные страхом и бегающие. – Мы докажем, что Нил Эдгар был не только соучастником преступного сговора с целью убийства, но и главным вдохновителем. Осуществлению сговора помешало трагическое стечение обстоятельств, тем не менее убийство, которое имело место, является его следствием. Как покажет допрос свидетелей, Нил Эдгар попросил своего соответчика, сообвиняемого Орделла Трента, убить отца Нила, доктора Лойелла Эдгара. Мистер Трент – член организованной преступной группировки «Ученики черных святых», судья. Он член банды и торговец наркотиками. Он был неоднократно судим в прошлом и, следовательно, является рецидивистом. И он был другом Нила Эдгара.

– Протестую, – говорит Хоби.

К своему удовольствию, я вижу, как он берет на себя труд встать – знак уважения, которым представители защиты и обвинения часто пренебрегают в отсутствие присяжных. Перед ним на легком столе овальной формы лежит желтый блокнот. Нил, сидящий позади и ведущий свои собственные записи, отрывает взгляд от бумаги и пытливо смотрит на адвоката. Вина в соучастии?

– Удовлетворяется, – произношу я негромко. Придирка пустяковая. Просто Хоби хочет сбить Томми с ритма. Даже Мольто понимает это и безразлично соглашается.

– Нил Эдгар и мистер Трент, известный в преступном сообществе под кличкой Хардкор, познакомились, – продолжает Мольто, – потому что мистер Эдгар – Нил, как я буду называть обвиняемого, чтобы не путать его с его отцом, – курировал мистера Трента в качестве инспектора службы условных наказаний. Он был, и я уверен, что этого никто не станет оспаривать, пробационным инспектором в этом самом суде. Случилось так, и вы услышите это сами от мистера Трента, что между ними, Хардкором и Нилом, возникли личные отношения, своего рода дружба. В результате этого близкого знакомства в конце концов все пришло к тому, что Хардкор познакомился с отцом Нила, сенатором штата от тридцать девятого округа, доктором Лойеллом Эдгаром. Доктор Эдгар, являющийся священником и профессором университета, а также лицом, представляющим интересы населения в выборном органе, будет выступать в качестве свидетеля обвинения.

Может быть, он еще и глава скаутской организации и помогает старушкам переходить улицу? Хвалебная ода, пропетая Томми своему свидетелю, вызывает у меня внутреннюю ухмылку.

– Знакомство доктора и сенатора Эдгара с Хардкором носит сложный характер и будет описано в свидетельских показаниях. Имеет оно и политические аспекты. Скажу вам со всей откровенностью, здесь замешана политика. В любом случае, поскольку мистер Трент был знаком и с сенатором, последний стал темой частых бесед между Нилом и мистером Трентом. Со временем выяснилось, что Нил Эдгар, подсудимый, недолюбливал отца. По правде говоря, он ненавидел отца.