Текст книги "Законы отцов наших"

Автор книги: Скотт Туроу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

6 декабря 1995 г.
Сонни

Из камеры временного содержания помощники шерифа приводят Лавинию Кэмпбелл. На ней тот же голубой рабочий комбинезон с короткими рукавами, какие носят и заключенные-мужчины. Лавинию вводят в огороженную часть зала и дальше к месту для дачи свидетельских показаний; она идет одна, развинченной походкой, выражая протест против всего, что здесь происходит. Это худая черная девушка с безупречной кожей и большими красивыми глазами. Неудивительно, что ей дали кличку Баг, что означает «клоп», если не считать того, что это прозвище вступает в противоречие с ее привлекательностью. У нее экзотический, самоуверенный вид современных фотомоделей, избалованных вниманием и гордящихся тем, что им удалось поймать удачу за хвост. Правда, эта молодая женщина, похоже, еще почти не осознает потенциальных возможностей своей поразительной внешности.

На вопросы Томми, чей тяжелый серый костюм выглядит так, словно он пролежал скомканным в ящике комода целые сутки, девушка отвечает, что ей пятнадцать лет и скоро исполнится шестнадцать. Когда Мольто задает вопрос, она устремляет глаза в потолок зала суда, словно там написана точная дата ее рождения. Сейчас она сидит на стуле для свидетелей и держит руки сложенными между коленей. У нее тихий голос.

– Каков адрес вашего места жительства в настоящий момент? – спрашивает Томми. – Где вы живете?

– Иногда я ночую у матери.

– Нет, я имею в виду прямо сейчас. Вы находитесь в изоляторе для малолетних преступников?

– Угу, в тюряге для малолеток.

– И как долго вы там находитесь? С сентября?

– Угу, – отвечает Лавиния. – С тех пор как меня выписали из больницы.

Ее рот слегка приоткрыт. Она почесывает нос и настороженно смотрит на Томми, немного подавшись вперед, чтобы лучше слышать вопрос. Однако теперь говорит не Томми.

– Ваша честь, – обращается ко мне Хоби. Глубокий бас. Театрально воздетые к небесам руки – хорошо отработанный жест. – Если мистер Мольто не может выяснить местожительство свидетельницы без наводящих вопросов, мы могли бы заодно напомнить ему и про клятву.

– Хорошо, мистер Таттл.

Хоби знает, что здесь Томми ждет ухабистая дорога, и предупреждает, что не даст ему легко отделаться. Я напоминаю Томми, что он не должен задавать свидетелю вопросы, которые заранее предполагают ответы.

Томми согласно кивает. Затем они с Лавинией кое-как продираются через детали ее сделки с обвинением. Она признала свою ответственность – имеется в виду заявление подсудимого о признании своей вины – за участие в сговоре с целью убийства и была объявлена в судебном порядке делинквентом. Пока ей не исполнится восемнадцать лет, она будет содержаться в пенитенциарном заведении для несовершеннолетних. Однако ее не будут судить как совершеннолетнюю, и даже когда она выйдет на свободу, за ней не будет числиться судимость. Это очень выгодная для Лавинии сделка, и Хоби наверняка использует данное обстоятельство. Затем Томми обращается к преступной группировке «УЧС», уточняя кличку подсудимой, ее место в структуре и характер их знакомства с Орделлом Трентом.

– И каковы же были ваши отношения с Хардкором в рамках «УЧС»?

– Кор мне не родственник, – отвечает она. – А к «УЧС» я имею отношение только со стороны моего брата Клайда, который сейчас в нижнем штате.

Нижний штат – один из многих эвфемизмов для обозначения тюрьмы строгого режима в Редъярде.

– Нет, – говорит Томми, – нет, что вы делали по заданию Хардкора, как одного из главарей шайки?

Осознав свою ошибку, Лавиния опускает взгляд в пол.

– Толкала дурь, – тихо отвечает она.

– Что это значит?

– Продавать.

– Продавать что?

– В основном травку и крэк. Иногда порошок. – На их жаргоне это означает сигареты с марихуаной и героин, временами кокаин.

– Вы хотите сказать, что по заданию Хардкора осуществляли розничную продажу наркотиков?

– Наводящий вопрос, – возражает Хоби, после того как Лавиния дает утвердительный ответ.

– Поскольку он проясняет предыдущие ответы, я отклоняю ваше возражение, – говорю я.

Томми кивает. Очко в его пользу.

– И вы продавали наркотики в каком-то определенном месте?

– В районе «Ти-4». В основном на Грей-стрит и Лоуренс-стрит.

– Напротив Четвертой Башни?

– В общем, там.

– Хорошо, – произносит Томми. Обретя некоторую уверенность, он выходит из-за Стола обвинения и прохаживается по ковровому покрытию. – А теперь, мисс Кэмпбелл, скажите нам, вам известен человек по имени Нил Эдгар?

– Угу, – отвечает она. На лице у этой девушки, соучастницы в убийстве, появляется улыбка, и она сразу же становится той, кем ей и положено быть по возрасту: пятнадцатилетней девчонкой, радостной и даже немного глупой. Она поглядывает искоса. – Я уже давно знаю Нила.

– А вы видите его здесь, в зале суда? Укажите на него, пожалуйста, и скажите, во что он одет.

Несмотря на то что все глаза в зале суда уже обращались к нему, на Нила, очевидно, нашел один из особенных моментов, когда он испытывал неизъяснимый приступ веселья. Он сделал полный оборот в крутящемся кресле из черной кожи, показав всем присутствующим свои поношенные ковбойские сапожки – только подумать, ковбойские сапожки! Его лицо расплывается в абсолютно дурацкой ухмылке, словно эта юная женщина явилась сюда исключительно для того, чтобы его поразвлечь. Указывая на него рукой, Лавиния все же не решается встретиться с ним взглядом.

– Он вон там, рядом с тем здоровенным мужиком, – говорит Баг.

Это описание Хоби всколыхнуло всю аудиторию. Взрыв хохота потряс стены. Волна веселья захватила и меня. Все произошло так мгновенно, что Баг даже не успевает еще опустить тонкую, изящную руку и, залившись краской смущения, поникает головой. Подобно большинству домашних девочек, она носит прямые волосы с матовым оттенком, жесткие, как иголки ежика, которые фиксируются на месте с помощью спрея. Прическа в стиле афро, обязательная принадлежность периода Освобождения, давно уже исчезла, став забытой модой прошлого, к которому теперь не питают никакого уважения.

– Мисс Кэмпбелл, – говорю я, – он действительно здоровенный мужик. Вы не солгали.

Хоби с достоинством выпрямляется.

– Я согласен с этим пояснением, ваша честь. Здоровее, чем следовало бы.

Лавиния кивает. Очевидно, такое доброжелательное отношение ее немного успокаивает. Подобно многим детям этой расы, она оказывается на поверку неплохим подростком, почти не защищенным по своей внутренней сути.

Томми возобновляет допрос:

– Откуда же вы знаете Нила?

– Он крутится там, – отвечает она, – он все время там ошивается.

– Где – там?

– Около Четвертой башни, – говорит Лавиния.

– И когда же вы впервые увидели его около Четвертой башни?

Она опять закатывает глаза к потолку. Ей сдается, что это должно было быть в марте.

– А как часто после марта вы видели там Нила? Раз в неделю? Два раза? – спрашивает Томми.

– Похоже на то.

– Судья Клонски, – возмущается Хоби, – он опять задает наводящие вопросы.

Томми делает еще одну попытку, упростив вопрос:

– Как часто?

Баг не может ответить точно. У Томми на секунду закрываются глаза – признак рассеянности. Он говорит что-то Руди, который сидит практически под ним, и пожимает плечами. Думаю, они дебатируют вопрос, стоит ли продолжать усилия в этом направлении, пытаться выжать из нее прежние показания. Но это всегда последнее прибежище обвинения. Если только они начинают придираться к свидетелям, которых вызвали сами, это значит, что у них нет прямой дороги к истине. Томми решает перейти к следующему вопросу:

– А Нил был один или с кем-то, когда вы видели его?

– Да он вроде забивал стрелку с Хардкором.

– Он был с Хардкором?

Что-то пробегает по лицу Лавинии, и ее глаза стреляют куда-то в сторону, наверное, на стол защиты.

– Знаете, он вроде бы проверял разные там отговорки, – добавляет она.

Томми хмурится, наклоняется и опять совещается с Руди. Затем он открывает папку с документами, лежащую на столе обвинения, и какое-то время смотрит туда.

– Мисс Кэмпбелл, вы не припоминаете данную вами характеристику Нилу как, цитирую, «поводырь Хардкора»?

Этот вопрос Лавиния обходит молчанием и неясным жестом.

– Разве поводырь не лучший друг? – настаивает Томми.

– Не знаю я ничего насчет поводырей, – говорит Лавиния.

Руди, сидящий за столом, машет своей длинной, тонкой рукой. Дальше, говорит он. Это пустяк, да и к тому же она дала на предыдущий вопрос ответ, который был нужен Томми. Однако Мольто мрачно смотрит на Лавинию еще несколько секунд, прежде чем последовать совету младшего коллеги.

– Позвольте мне, мисс Кэмпбелл, оживить в вашей памяти шестое сентября 1995 года. Вы не припоминаете разговор, состоявшийся в тот день между вами и Хардкором?

Хоби заявляет стандартный протест по поводу свидетельства по слуху. Они с Мольто затевают долгие препирательства насчет того, был ли в ходе предварительного следствия выявлен сговор, однако, учитывая отпечатки пальцев Нила на деньгах, я в конце концов разрешаю этот вопрос в пользу обвинения.

– Вы помните тот разговор с Хардкором? – спрашивает Томми, начиная снова.

– Вроде того, – отвечает она.

– Вроде того, – повторяет Томми и устремляет свой взгляд к Богу. Теперь у него под ногами появилась твердая почва. – Где вы разговаривали с Хардкором?

– Не иначе как в блат-хате на семнадцатом.

– То есть в квартире на семнадцатом этаже Башни-IV?

– Угу.

– И что же Хардкор сказал вам?

– Сказал, что следующим утром, очень рано, едва рассветет, мы должны пришить одного типа на моем углу.

– Что за типа? Он описал внешность типа, которого вы собирались пришить?

– Белый.

– Он говорил, что ваша шайка собиралась расправиться с каким-то белым?

– Угу.

– А он сказал, кто этот белый?

– Сказал, что он приходится Нилу каким-то родичем, что-то вроде того.

– Каким именно родственником? Он сказал, в каком родстве с Нилом находился этот белый?

Она неопределенно мотает головой. Мольто, прохаживавшийся по ковру перед столом, замер на месте, втянув губы. Теперь ему все понятно. Она собирается посадить его в лужу. Руди тоже это понимает. Он уже взял папку, которую перед этим держал Мольто. Возвратившись к столу, Томми выхватывает ее у Руди и резко открывает.

– Мисс Кэмпбелл, – говорит он, – вы помните вашу беседу с сотрудниками полиции двенадцатого сентября? А четырнадцатого сентября? А двадцатого сентября? Вы помните?

– Да я вообще все время только и делала, что разговаривала с полицейскими.

– Вы помните, как двенадцатого сентября вы разговаривали с полицейскими Фредом Любичем и Салемом Уэллсом в муниципальной больнице округа Киндл? А четырнадцатого сентября вас выписали, и вы разговаривали с ними в приемнике изолятора для несовершеннолетних правонарушителей. И вы видели их снова там же двадцать девятого сентября. Вы помните все это?

В молчаливом недоумении плечи Лавинии поднимаются и падают.

– И вы помните, как на каждой такой встрече вы заявляли, что Кор предупредил вас о предстоящем покушении на отца Нила?

– Может быть, я сказала, что это был какой-нибудь родственник типа отца или что-нибудь вроде того.

Во время этого короткого обмена вопросами и ответами юность Лавинии куда-то улетучилась. Девушка, устыдившаяся смеха аудитории и запуганная происходящим, исчезла. Теперь на ней опять ее уличная маска. Баг сидит на своем стуле прямо, не горбясь.

– Мисс Кэмпбелл, вы не встречались с мистером Таттлом две недели назад?

Хоби мигом вскакивает с места:

– Ваша честь, это явная инсинуация!

– Сначала вы должны дать мне выслушать вопрос.

– А разве не после встречи с мистером Таттлом у вас, мисс Кэмпбелл, появился такой странный провал в памяти, и вы вдруг изменили предыдущие показания и начали утверждать, что не можете припомнить, насчет какого родственника Нила говорил Кор?

– Я могу говорить только то, что помню. Вы сами повторяли мне это сотню раз, – отвечает Лавиния.

– Я спрашиваю вас еще раз. Разве вы не говорили неоднократно полицейскому Любичу, что Хардкор упоминал об отце Нила в качестве жертвы предстоящего нападения?

Свернув протоколы допросов, Томми теперь возмущенно потрясает этой трубкой в воздухе. Он уже неоднократно показывал Лавинии эти протоколы и рапорты. В комнатах для допросов изолятора для несовершеннолетних с зарешеченными окнами и облупившимися радиаторами центрального отопления состоялось не меньше десятка разгоряченных бесед. Угрожающим тоном Томми напоминал Лавинии слова, сказанные ею полицейским, и совал ей под нос эти бумаги. Она хочет кинуть его. Теперь о сделке не может быть и речи, ее будут судить как взрослую: она получит срок за убийство и, возможно, ей еще добавят за лжесвидетельство. Мольто ждет, сверля взглядом подсудимую и надеясь, что сейчас эти угрозы всплывут в ее памяти и окажут нужное воздействие.

– Я не могу вспомнить точно, – говорит Лавиния. – Может быть, я это и говорила.

– Ладно, – с едва заметным вздохом облегчения произносит Томми. Все же и это результат, пусть и не такой солидный. – Хардкор говорил вам, кто будет участвовать в покушении на отца Нила?

– Возражение по поводу отца Нила, – заявляет Хоби. – У нас до сих пор нет таких показаний.

Возражение отклоняется.

Хоби просто несносен. С самого начала было ясно, что у обвинения достаточно доказательств, что целью планируемого покушения должен был стать Эдгар. Однако Хоби, догадываюсь я, напортачил с этим пунктом в показаниях Лавинии, чтобы попортить нервы прокуратуре. Я до сих пор не могу раскусить Хоби. Он уже сотворил кое-что впечатляющее: дал щелчок по носу Монтегю и обработал Лавинию. И вместе с тем в его действиях не видно никакой общей стратегии. Стью вчера выразился правильно: тактика отвлекающего маневра и более ничего. Несмотря на весь его талант, пока что я вижу в нем ловкого и обаятельного адвоката, привыкшего купаться в лучах внимания публики и склонного к театральным эффектам. Он все время рисуется, чувствует себя актером на сцене и больше заинтересован в том, чтобы производить фурор, а не дирижировать симфонией.

– Горго, – произнесла Лавиния, – сказал, что какой-то белый тип подкатит на машине и будет спрашивать Хардкора. И дальше я должна была подойти к нему и сказать, что пойду и приведу Кора, а затем вместо этого должна была позвать Горго.

– Как вы должны были сообщить Горго о прибытии жертвы?

– По мобиле.

– То есть у вас был сотовый телефон для наркобизнеса?

– Угу.

– И какой был номер?

Лавиния сообщает номер.

– А после того как вы позвали Горго, что вы должны были делать?

– Слинять, – отвечает она.

– То есть уходить оттуда?

– Ну да, делать ноги.

– Каков был дальнейший план? То есть было ли у вас какое-либо еще поручение?

– Угу, – произносит Лавиния. – После того как они его чиркнули бы и смылись, я, как мне сказал Кор, должна была вернуться к машине и подкинуть ему мерку, ну, положить на труп.

– А под меркой вы подразумеваете маленький пакетик из фольги, в котором содержится доза наркотиков?

– Угу, – подтверждает она. – Пыль. Кокаин.

– Хардкор говорил вам, что замысел состоит в том, чтобы придать всему вид, будто белый человек был убит в перестрелке между двумя соперничающими бандами, в то время как он покупал кокаин?

– Протест. Наводящий вопрос.

На этот раз Томми понимает, что допустил ошибку. Немного поникнув, он умолкает и обдумывает следующий вопрос.

Лавиния продолжает сама:

– Хардкор сказал мне, что все должно выглядеть так, как вроде пока этот тип покупал дозу, налетели «ГИ» и принялись палить почем зря.

– То есть ваша задача состояла в том, чтобы дать полиции именно такие показания? Что это дело рук «Гангстеров-Изгоев»?

– Угу.

Довольный собой Томми шагает назад к Руди, который напоминает ему, что остался еще один вопрос.

– И под выражениями: пришить, чиркнуть, шлепнуть – вы понимали дело так, что белого собираются прикончить из огнестрельного оружия?

– Угу.

– Ну что ж, ладно, мисс Кэмпбелл, а теперь вот что, после того как Хардкор объяснил вам все, вы с ним имели какой-либо разговор там, в той квартире на семнадцатом этаже?

– Нет, сэр. Насколько я помню, нет.

Томми делает резкий вдох через нос.

– А вы не спрашивали его, почему было необходимо убивать родственника Нила?

Она трясет головой с такой энергией, какую до сих пор еще не выказывала.

– Разве он не говорил вам, что делает это по заказу Нила?

– Протест! – Хоби грузно поднимает свою тушу из-за стола. – Протест, ваша честь! Нет никаких веских оснований задавать этот вопрос.

Он уже выражал подобную точку зрения во время вступительной речи Мольто. Томми смотрит на Хоби и буквально испепеляет его взглядом. Его мнение очевидно: Хоби с помощью взятки или каким-либо другим способом склонил свидетельницу к даче ложных показаний. В столь критический момент я решаю вмешаться и наклоняюсь в сторону Баг:

– Вы слышали мистера Мольто, мисс Кэмпбелл? Он утверждает, что Хардкор сказал вам, что делает это по просьбе Нила. Он говорил вам об этом?

– Нет, – отвечает Лавиния. – Я не собираюсь ничего говорить против Нила.

В зале суда воцаряется тишина. Свидетельница Томми переметнулась на другую сторону. Готовый ко всему Мольто проявляет решительность:

– Разве вы не утверждали в своих показаниях, данных четырнадцатого сентября полицейскому Любичу, цитирую: «Я спросила Хардкора, зачем нам поступать так с отцом Нила, и он ответил: „Мы делаем это по просьбе Нила“». Вы говорили это?

– Н-нет, – отвечает Лавиния.

– Вы узнаете этот протокол? – Томми подходит к ней, размахивая бумагами как флагом.

– Я этого не писала. Это не мой почерк.

– Это почерк дознавателя Любича, не так ли? И разве он не записал все в точности с ваших слов? И разве потом вы не подписали протокол? Разве не ваша подпись здесь внизу?

– Да, это написала я, только вот здесь свою фамилию. Остального я не писала.

– Но под всеми словами стоит ваша подпись, не так ли?

– Это просто моя фамилия, вот и все.

– А как раз перед вашей фамилией значится следующее: «Я подписываю этот протокол по своей собственной воле и желанию, без какого-либо принуждения с чьей-либо стороны, и заверяю, что все вышеизложенное записано с моих слов верно и без исправлений».

– Я в этом ничего не понимаю, – говорит Лавиния. Ее красивые темные глаза широко открыты, изображая абсолютную невинность. Вряд ли она могла бы сыграть лучше, даже если ей будут обещаны гречишные оладьи.

– И еще, мисс Кэмпбелл, разве не после вашей встречи с мистером Таттлом вы вдруг решили дезавуировать ту часть ваших показаний, в которых говорилось, что Хардкор сказал вам, что все делается по просьбе Нила?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– О том, что вы лжете.

– Не-а, – возражает Лавиния. – Вот, стало быть, то, что я говорю сейчас, и есть истинная правда. И я никогда и ничего не имела против Нила.

– А вчера, мисс Кэмпбелл, вчера в присутствии мистера Сингха, детектива Любича и меня, когда мы встречались с вами в изоляторе для несовершеннолетних, разве вы фактически не сказали, что вспомнили, как Хардкор говорил, что это делается по просьбе Нила?

– Когда вы все начали уличать меня, кричать, что я вас подвела, и теперь мне не отделаться от М-1? – От обвинения в убийстве первой степени.

С закрытыми глазами Томми останавливается посреди зала. Сбылись самые худшие ожидания обвинителя: главный свидетель заупрямился и наотрез не хочет давать нужные показания. За столом защиты Хоби быстро делает какие-то пометки в своем блокноте. Его бестолковый клиент, сидящий рядом, по-прежнему пристально смотрит на девушку, и на его лице все та же дурацкая ухмылка. Баг, оставленная на время в покое, вдруг чувствует на себе взгляд Нила и, смутившись, опускает глаза.

– Перерыв на ленч? – спрашиваю я Мольто.

С явным облегчением он кивает.

Энни бухает молотком, объявляя перерыв, и зрители встают, шумно обмениваясь впечатлениями. Запахло первой крупной сенсацией. Я остаюсь на своем месте, чтобы занести в судейский дневник несколько очередных пометок касательно Баг. В то же время я осознаю, что еще не составила окончательного мнения ни о ней, ни о сражении, которое вели законники из-за ее показаний.

Появляется Мариэтта. В руках у нее папки с делами на двух новых подсудимых. В обоих случаях выступает государственный защитник, и в обоих случаях поданы ходатайства об освобождении под залог. Слушания назначены на два часа дня, однако Джина Девор уже перехватила Руди Сингха на выходе и уговаривает его. Ей во что бы то ни стало нужно покончить с этими делами сейчас, потому что после обеда у нее слушание по делу о сокрытии преступления, которое будет рассматривать судья Ноланд. Я удовлетворяю просьбу Джины, после чего бряцают ключи, хлопают двери, и транспортные помощники шерифа ведут заключенных.

Мы сразу же получаем преступление дня. Из камеры временного содержания, сутулясь, является Розита Роббинс – маленькая, полная женщина с волосами оранжевого цвета и большим количеством черных отметин на лице. Когда я слушаю описание дела, меня начинает тошнить.

Розита и ее сожитель Фидель принадлежат к группировке «Гангстеров-Изгоев» из Филдерс-Грин. У них была назначена встреча с их подружкой Таней, у которой они хранили многочисленные дозы кокаина, источник дохода и наслаждений. Когда Фидель и Розита явились к Тане на квартиру, то оказалось, что их подружка исчезла, и вместе с ней исчез и весь запас наркотиков. Фидель выместил свою злобу на детях Тани, мальчике восьми лет и девятилетней девочке. Он изнасиловал обоих в задний проход. Насильник содержится под арестом вот уже несколько месяцев. Припертый к стене неопровержимыми доказательствами в виде анализа спермы и данных дактилоскопической экспертизы, он признал себя виновным, и судья Саймон приговорил его к шестидесяти годам заключения. Затем Саймона перевели в канцелярский суд, а я заняла его место. Розита ударилась в бега и попалась совсем недавно на магазинной краже. Скорее всего она не пойдет на сделку с правосудием, объясняют Джина и Руди, так как обвинение, предъявленное ей, незначительно. По делу об изнасиловании в распоряжении прокуратуры нет иных свидетелей, кроме мальчика и девочки. Будучи сама матерью двоих детей, Розита держала несчастных малышей Тани, пока Фидель их насиловал.

– Миллион наличными, – говорю я.

Джина с удивлением уставилась на меня. И ста тысячи долларов вполне хватило бы, чтобы оставить Розиту за решеткой.

– Миллион и ни центом меньше, – подчеркиваю я.

Она встряхивает своей волнистой прической, которая делает ее похожей на школьницу, однако я сомневаюсь, что решение было бы иным, если бы мы поменялись местами. Мне нравится Джина. Это невысокая женщина, стройная и подтянутая. Когда-то она занималась гимнастикой, если мне не изменяет память. Несмотря на маленький рост, не превышающий пяти футов даже в туфлях на высоком каблуке, она держится просто молодцом, и когда видишь Джину в камере временного содержания, беседующей с клиентами, которые нависают над ней своими тушами, невольно начинаешь восхищаться ее мужеством и выдержкой. И все же в прошлом месяце случилось так, что она расплакалась у меня в кабинете. Она потратила уйму времени, которого у нее и так в обрез, чтобы наскрести сумму, требовавшуюся для освобождения под залог Тимфони Вашингтона, с виду приличного молодого человека, которого арестовали за то, что он поджег заднее крыльцо дома своей девушки. Джина уговорила подрядчика, у которого Тим работал подсобником, выплатить авансом полторы тысячи долларов в качестве компенсации за полагавшиеся ему, но неиспользованные льготы. Вечером в пятницу она передала эти деньги матери и сестрам Тимфони, строго-настрого приказав им внести залог в восемь часов утра в понедельник. Однако получилось так, что после уик-энда денег и след простыл. Украли их или растратили – неизвестно; можно было строить любые догадки, потому что члены семьи понаплели Джине всякие небылицы. Тимфони же, оставшийся в тюрьме, обвинил Джину в том, что она попросту обворовала его, и начал грубо оскорблять ее, да так, что пришлось силой уводить его в камеру.

К тому времени как мы закончили с этими делами, зал суда уже почти опустел. За стеклянной перегородкой осталось лишь несколько беседующих между собой завсегдатаев довольно пожилого возраста. Очевидно, пенсионеры, которым некуда спешить. Сет остался в ближнем углу ложи для присяжных. С озабоченным видом он смотрит куда-то себе на колени, и его руки как-то странно снуют. В памяти у меня всплыл вопрос, который я задала себе вчера, после того как нечаянно подслушала его разговор с Дубински, и направляюсь в его сторону.

– Что случилось? – спрашиваю я, увидев в его левой руке иголку, и тут же понимаю, что он пришивает к спортивной куртке оторвавшуюся пуговицу. Портной из него никакой, и он тыкает иголкой так, будто зашивает дырку.

– Теперь ты понимаешь, почему я не стал хирургом? – Он перекусывает нитку зубами. – Я думал, что мы не разговариваем, – произносит он.

– А мы и не разговариваем.

– А…

– Просто я хотела задать тебе один вопрос.

– Я так и думал. Ответ: я и в самом деле ничего не знаю. Это все, что я могу сказать. – Зеленовато-серые глаза загадочно сужаются.

«Что он имеет в виду?» – теряюсь я в догадках.

– Ладно, проехали, – говорит он, – мне нужно обдумать материал для следующей колонки.

– Разумеется.

Он поднимает руку – знак готовности выслушать мой вопрос.

– Я не могла не обратить внимания на то, что ты каждый день сидишь здесь рядом со Стью Дубински. Интересно, хорошо ли ты его знаешь?

– Стью? С детского сада. Мы все росли вместе на Университетском бульваре.

– Все? Ты хочешь сказать – Стью, Хоби и ты?

Я не имела ни малейшего представления, как подступиться к этой теме, но, похоже, все прошло достаточно удачно, и Сет вроде бы не насторожился. Мой интерес можно принять за случайное любопытство. Жизнь полна забавных, пустяковых совпадений.

– Хоби не учился с нами в начальных классах. Он ходил в школу Святого Бернара.

– Святого Бернара, – повторяю я, чтобы выиграть время.

Когда я училась в четвертом классе, моя мать впервые покинула город на довольно продолжительное время. Затем эти отлучки стали регулярными. Тогда она прожила три месяца в Северной Каролине, где пыталась организовать профсоюз на горно-обогатительной фабрике. На это время тетка устроила меня в школу Святой Маргариты, находившуюся в следующем квартале. В физическом развитии я уже значительно опережала своих сверстниц, что было заметно по моей коже, ставшей просто ужасной. Я была в восхищении от школьной формы и возможности выглядеть как все остальные девочки. Всякие неудобства вроде дисциплины, катехизиса, монахинь, сурово стучавших линейками по партам, казались пустяками. Когда вернулась Зора, ее чуть было кондрашка не хватила. Дочь члена компартии и в католической школе? Неужели Генриетта совсем спятила?

– Так, значит, Хоби – католик? – спрашиваю я, изображая неподдельное удивление.

– Нет, у них в семье только мать исповедует эту веру, зато ее фанатизма хватает на всех с избытком. И он тоже получил по полной программе. Я помню, когда мы с ним только познакомились – это было в шестом классе, – у нас состоялся феноменальный спор, потому что он ни за что не хотел поверить, что родители зачали его в результате полового сношения. – Вспоминая это, Сет смеется. – Я его так огорчил, что он даже заплакал.

– Однако все вы ходили в одну и ту же школу – ты, Хоби и Стью?

– Да, в Ю-хай, – отвечает он, – в те славные дни, когда Ю-хай была вопросом, а не местом.

У меня по коже пробегает приятный холодок, предчувствие бывалого прокурора, полагающего, что ему удалось ухватиться за ниточку. Стью и Хоби – старые друзья. Стараясь по-прежнему казаться ненавязчивой, я улыбаюсь в ответ на шутку Сета.

– Если ты побываешь в наркосуде, – говорю я, – то увидишь, что эти дни далеко не закончились. Я живу по соседству. И теперь в средних школах работают полицейские под прикрытием.

– Да, – говорит он, – знаешь, это хорошая колонка. Я пишу ее три раза в год. Поскольку принадлежу к первому поколению, которое приняло дозу нашего собственного лекарства: «Послушайте дети, папа имел в виду вовсе не то, когда он говорил насчет секса, наркотиков и рок-н-ролла».

– И выключи, пожалуйста, магнитофон, когда я разговариваю с тобой.

– Не магнитофон, а CD-плейер.

– CD. Вот так, спасибо, – говорю я.

– Всего-то? О Боже, не убегай так сразу! А почему это ты заинтересовалась Стью?

– Ничего особенного. Так, одна мысль пришла мне в голову, когда я сидела там.

Он наверняка скажет Стью о моем вопросе и, возможно, Хоби. Чего я, собственно, и добивалась. Если это то, чего я опасаюсь, пусть они знают, и в особенности Хоби, что я их раскусила.

– Да нет же, в самом деле, – говорит Сет. – Дай ногам отдохнуть. Скажи мне, что я упустил за последние двадцать пять лет. Что-нибудь драматическое?

Зал суда к этому времени совершенно опустел и наполнился тишиной. По коридорам суда ходит здоровенный увалень-уборщик, приветливый поляк с располагающим к себе простым, открытым лицом – он практически не владеет английским языком. В данный момент поляк опоражнивает мусорное ведро, стоящее за кафедрой.

– Не думаю, что моя жизнь протекала драматически, Сет. Все, что угодно, только не это. А как жил ты? Ведь ты теперь богат и знаменит. Какие драмы тебе довелось пережить?

– Я не знаменит. Во всяком случае, не слишком. И очень скоро, возможно, не буду так богат, как ты полагаешь. – Когда Сет произносит это, его глаза тускнеют, а лицо становится серым, словно он внезапно вспоминает о чем-то печальном, затем берет себя в руки и смотрит мне в глаза. – Мы с Люси разошлись, – говорит он потухшим голосом.

– Жаль, – говорю я. А что еще можно сказать?

– Вот так, – отвечает Сет. – Жизнь. Любовь. Большой город. Мы говорили о том, чтобы сойтись снова. Думаю, что сойдемся. Однако на этом пути мы набили много шишек. – Он печально вздыхает.

– Как у нее дела? У Люси? С ней все в порядке?

Он кивает:

– Думаю, да. Она до сих пор выглядит пятнадцатилетней девочкой. Бывает, что и ведет себя соответственно. С моей точки зрения, разумеется. С другой стороны, двадцать пять лет со мной ей тоже нелегко достались, так что ее можно понять. – Сет невесело улыбается. – Так, значит, ты живешь на Университетском бульваре? – продолжает он. – А знаешь, мой отец до сих пор обитает там.

– Твой отец? О Боже, мне трудно даже представить его! Я помню, что двадцать пять лет назад он казался мне пожилым.

– Вот именно. Ну а теперь он совсем древний старец, настоящая рухлядь. И не трудись подыскивать для него более приличное слово. Ему ведь девяносто три. Он рассыпается чуть ли не на глазах, однако все еще пару раз в неделю ходит в свой офис. И в нем еще немало дерьма.

Отношения Сета с отцом всегда были сложные. Старик отличался колючим и упрямым характером. Выжившая жертва холокоста. Уцелел физически, но психика явно надломилась.