Текст книги "Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера"

Автор книги: Сирил Паркинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

2. Мичман

Прибытие лондонского дилижанса всегда было событием в жизни Плимута. Даже если три последних мили дилижанс ехал медленно, приближаясь к городу он всегда увеличивал скорость, и лошади почти галопом проносились под сводчатыми воротами. С треском бича и пением рожка дилижанс останавливался «У Георга», оставлял в ней почту и гражданских пассажиров, затем проезжал по Хай-стрит и далее под следующей аркой и по разводному мосту на бульвар. Повернув вправо доезжал до мыса, пробирался по узкой улочке прежде, чем задержаться у «Звезды и Подвязки», и, в конце концов, останавливался у таверны под названием «Голубые Столбы». Здесь и высадился юный Горацио и здесь же, у входа, сгрузили его морской сундук. Дилижанс повернул и поехал обратно в город, а Горацио, достаточно робко, вошел в кафе. Офицеров здесь не видали, гражданских – также нет. Это было прибежище мичманов. Каждый из юношей, находившихся здесь в тот памятный день, пил чай за двоих и уминал гренки за шестерых. На Хорнблауэра, как на явного новичка, никто не обратил ни малейшего внимания. Попивая чай в дальнем углу от камина, вокруг которого столпились остальные, Хорнблауэр мог впервые прислушаться к языку, на котором Королевский военно-морской флот разговаривал в 1794 году. Юноша уже слышал россказни старых моряков на побережье Дилла, но тут был Портсмут, и была война. Это был мир, о котором Горацио не мог знать абсолютно ничего.

Где бы люди ни собирались с какой-либо целью, обмениваясь с окружающими техническими особенностями своего ремесла, да еще перед лицом ежедневно грозящей им опасности, там всегда вырабатывается свой особый язык. Это не был просто язык войны – как это было здесь, на Портсмут-пойнт – но язык именно этой войны. Во время Второй мировой войны в Великобритании все разговаривали на каком-то странном сленге, но при этом у каждой службы был свой, особый арго, скажем, Язык Сигнальной ракетыили Сурового моря.

При этом официальные и технические термины дублируются выражениями сленга, которые известны лишь членам данной группы и действительно представляют барьер для непосвященных. Люди, которые выделяются самим фактом ношения мундира, смогут сразу же и безошибочно определить, принадлежит ли их собеседник, пусть даже одетый в точно такой же мундир, к избранному братскому кругу. Эти различные стили общения и даже наборы слов, в полной мере развились во время наполеоновских войн 1793–1815 гг., и развились тем сильнее, чем дольше длились военные действия. Во времена Нельсона молодые люди в Портсмуте отчаянно жаждали научиться этому языку и завоевать признание тех, кто уже побывал в огне сражений. Угрожающая им опасность была весьма реальной и придавала жизни острый привкус, пронзительное ощущение поспешности. То, чем мы наслаждаемся сегодня, завтра уже может просто не существовать, или завтра может просто не быть нас, чтобы этим наслаждаться. Мы живем гораздо интенсивнее, когда знаем, что нам грозит опасность и когда вспышки пушечных выстрелов видны прямо на горизонте. Именно такая жизнь и началась для Хорнблауэра в «Голубых столбах» в тот бурный день 1794 года.

Горацио добрался до «Юстиниана» в береговой лодке и представился вахтенному лейтенанту. «Юстиниан» был линейным кораблем третьего класса, построенным по тем же самым чертежам, что и «Громовержец». Сэр Томас Слэйд, строитель военных кораблей, был так доволен своим «Громовержцем», который был спущен на воду на Темзе в 1783 году, что построил целую серию однотипных кораблей, таких как «Тезей», «Рамилье», «Ганнибал» и другие. Все они явились на свет уже слишком поздно, чтобы принять участие в предыдущей войне. Одним из них и был «Юстиниан», спущенный на воду на Темзе в 1786 году. При водоизмещении в 1685 тонн и длине 170 футов 10 дюймов по батарейной палубе, он нес двадцать восемь 32-фунтовок и такое же количество 18-фунтовок на верхней палубе, четырнадцать 9-фунтовок на кормовой палубе и еще четыре на баке. Его экипаж должен был составлять пятьсот девяносто человек, в том числе – двенадцать мичманов. Они же, вместе с помощниками штурмана, фельдшером и писарем командира корабля, составляли общество кают-компании младших офицеров.

«Юстиниан» в то время был кораблем-неудачником, его командир Кин болел, а несколько лейтенантов были слишком старыми для действительной службы. Роберт Кин в свое время был хорошим офицером, получил патент в 1771 году, служил под флагом адмирала Хьюго в Вест-Индии и, будучи первым лейтенантом, был произведен в капитаны после битвы при Негапатаме. В 1783 году он был уволен со службы по инвалидности, с язвой желудка. Боли в желудке постоянно мучили его, и он от них так и не избавился. В 1795 году он отказался от командования и вскоре после этого умер. Первый лейтенант заболел почти в то же самое время: он пал жертвой скуки и дизентерии. Сам же «Юстиниан» был серьезно поврежден, после того как в 1797 году сел на мель, и закончил свое существование в Портсмуте в качестве обычной баржи.

Из-за трудностей с укомплектованием экипажа, «Юстиниан» оставался в Спитхеде, пока лорд Хоу не вышел в море 2 мая. Так что целых четыре месяца Хорнблауэр учился морской практике на корабле, стоящем на якоре. Для юноши то был период тяжких испытаний, так как над ним издевались. В мичманской кают-компании верховодил старший из мичманов, Джон Симпсон, крепко сложенный тридцатилетний мужчина, который постоянно проваливался на экзаменах на лейтенантский чин. В качестве самого младшего мичмана, неуклюжий и по природе своей несмелый, Хорнблауэр стал неизбежной жертвой садистских выходок Симпсона, дополнительно подогреваемого собственными неудачами. Кризис в их взаимоотношениях наступил в момент, когда оба они были в служебной командировке на берегу. Хорнблауэру удалось спровоцировать Симпсона на поединок, причем в условиях, которые позволяли ему выбрать оружие. Горацио выбрал пистолеты на расстоянии в один ярд, причем только один из них должен был быть заряжен, а дуэлянты не знали, какой именно. Это было необычное предложение, секунданты могли бы его отклонить, зато оно давало Хорнблауэру именно то, чего он хотел: возможность уравнять шансы. Другие мичмана считали, что это поможет им избавиться от тирании Симпсона. Дуэль действительно имела место, однако оба пистолета не выстрелили, а затем вмешались секунданты и прервали схватку. При этом оказалось, что ни один из пистолетов не был заряжен – так приказал командир корабля – и, таким образом, поединок удалось предотвратить. Результатом мог стать новый вызов, но это сделал невозможным капитан Кин, переведя Хорнблауэра на новый корабль. Джон Симпсон остался на «Юстиниане», который был одним из кораблей, выделенным под команду адмиралу Монтегю – и, таким образом, избежал участия в битве Достославного Первого Июня. Однако ему не пришлось еще долго мучить своих собратий по кают-компании. В начале июля Джон Симпсон выпал за борт из-за того, что лопнул перт фор-марса-рея. Происшествие случилось среди бела дня, при умеренном ветре и спокойном море, однако, создается впечатление, что спасательная шлюпка, которую спустили на воду, искала его не там, где было нужно. Подобные ошибки не являются чем-либо необычным и, если заглянуть в прошлое, иногда кажутся просто необходимыми.

Хорнблауэр же в то время был направлен не на «Неустанный», как то не без причины мог предположить его прежний биограф, а на плавбазу «Модест» в Портсмуте. Это был корабль, захваченный у французов в 1759 году и в то время используемый только в качестве плавказармы в порту Портсмут. Когда корабли, находящиеся в кампании, ставили в док, их экипажи на несколько недель переводили на «Модест» (или на «Эссекс», «Графтон» или «Уорспайт»). На плавбазах размещали также и новобранцев, схваченных во время принудительной вербовки и пока не распределенных на корабли, находящиеся в кампании. Другими временными гостями были офицеры, временно не имеющие назначений или, говоря иначе, «запасные», в том числе и те, кто вышел из госпиталя в то время, как их корабль находился в море. Командиром «Модеста» был старый офицер по имени Уильям Финч, который в бою потерял ногу и большую часть времени проводил на берегу. Заместитель командира, также ветеран, был почти совсем глухим. Повседневный распорядок на «Модесте» более или менее соблюдался, но, помимо уборки корабля, особых занятий не было. За поддержание порядка на «Модесте» и иных кораблях, постоянно находящихся в порту, в то время отвечал коммодор Джеймс Мак Таггард, который, в свою очередь, подчинялся адмиралу – коменданту порта. Коммодор был офицером честным, но его служба была столь же бездушной, сколь и бессмысленной. Ему была доверена миссия, которую никто, даже его начальник, не принимал всерьез. Дежурные шлюпки по его приказу совершали непрерывное патрулирование гавани, а сигналы с выговорами поднимались ежедневно, однако без видимого результата. Единственным дисциплинарным мероприятием, на выполнении которого он действительно мог настаивать, было собственно несение вахт. Все отдавали себе отчет, что это было действительно необходимо и пренебрежение вахтенными своими обязанностями могло привести к печальным последствиям, не исключая и трибунала. Однако до тех пор, пока с каждого из стоящих кораблей вахтенные окликали дежурную шлюпку, можно было в достаточной мере игнорировать все требования, касающиеся их внешнего вида и состояния. Длительное пребывание на плавказарме молодой мичман мог считать только поражением.

Капитан Кин не имел намерения наказывать Хорнблауэра. Скорее, он даже хотел, чтобы его перевели на фрегат, однако пока не было ни одного свободного места. А Кину было важно как можно быстрее разделить двух участников поединка. Однако непредвиденным следствием перевода было представление, что Хорнблауэра списали на берег за неспособность или неподчинение. Не располагая никакой протекцией на флоте, Горацио должен был некоторое время думать, что его карьера закончилась, не успев начаться. Если в то время юноша не впал в отчаяние, то за это он должен был благодарен старому корабельному плотнику с «Модеста», Тимоти Блаккету. Только последний среди всех старшин корабля действительно был постоянно занят работами по специальности. Правда, ему не приходилось заделывать пробоины от вражеских ядер, однако содержание такого старого корабля было само по себе занятием до конца жизни. К тому же Блаккет был настоящим мастером, человеком, влюбленным в свое дело, а «Модест» был когда-то прекрасным кораблем. Вообще, французские корабли были спроектированы лучше английских, хоть и не всегда лучше сконструированы. Хорнблауэр сопровождал Блаккета в его ежедневных обходах и познал все, что отличало «Модест» от кораблей, происходящих из английских верфей. Более того, плотник когда-то служил под флагом коммодора Джона Шенка (из Королевского Военно-Морского флота). В то время Шенка не было в Англии, поскольку он отплыл в Вест-Индию с вице-адмиралом сэром Джоном Джервисом, но Хорнблауэр узнал многое о нем и его помыслах, а попутно ознакомился с основами кораблестроения. Многому он научился также и у боцмана, Джошуа Смидли, который разъяснил ему значение каждого конца на корабле. Конечно, «Модест» обладал лишь стоячим такелажем, зато у боцмана было достаточно времени осмотреть его вместе с Хорнблауэром столь тщательно, как это никогда не удалось бы сделать в море. Так в ситуации, которая многих других молодых людей могла полностью выбить из служебной колеи, Хорнблауэр только выиграл, спокойно изучая основы своего ремесла. Хоть и не слишком ловкий по природе, он все же научился взбираться на мачты и превозмог первое чувство страха, с которым пришлось смотреть оттуда вниз, на далекую палубу.

На «Модесте» было трое лейтенантов, включая заместителя командира, а их единственными действительными обязанностями было несение вахт и поддержанием порядка на корабле. Им помогали два штурманских помощника и один мичман, на которых и приходились все тяготы службы. У заместителя командира, Нокса, был на берегу дом и требовательная жена. Два другие лейтенанта, Уоттертон и Бэйли, интересовались, главным образом, рыбной ловлей и игрой в шахматы. В качестве самого младшего офицера корабля, Хорнблауэру приходилось работать гораздо тяжелее, чем этого требовали его обязанности, в особенности когда остальные работали гораздо меньше, нежели им следовало. Юноша не жаловался на это и редко сходил на берег аж до апреля, когда «Неустанный» (64 пушки) встал в док. Это был один из остававшихся на службе кораблей устаревшего типа, и было принято решение снять с него одну палубу и, таким образом, превратить во фрегат. Мистер Блаккет взял с собой Хорнблауэра, чтобы тот ознакомился с этими работами и послушал, что говорят об этом на верфи. Хорошо, получится фрегат, но что же будет с центром тяжести корабля? Опытные корабельные мастера изучили корабль и качали головами, рассуждая о проблемах плавучести и балласта. Хорнблауэр был прирожденным технологом и его страшно интересовали дела, которым была посвящена эта дискуссия. С того дня он часто бывал за пределами своего корабля, а иногда по вечерам навещал мистера Блаккета в его доме, где они вместе испытывали масштабную модель «Неустанного» (после реконструкции) на воде.

В конце концов случилось то, что просто не могло не случиться. Настала ночь, когда на «Модесте» никого не было на вахте, и не прозвучал корабельный колокол. Уоттертон думал, что попросил Бэйли, чтобы тот заменил его, а Кук думал, что так же договорился с Хорнблауэром. Каждый из них посчитал, что его мысль стала делом, и сошел на берег, не дожидаясь смены вахты на шканцах. Дисциплина так ослабела, что нечто подобное легко могло случиться и, вполне вероятно, уже случалось и ранее. Об этом спешно уведомили капитана Финча, который прибыл на борт в бешенстве, вполне ожидаемом теми, кто должен был нести ответственность за этот случай. Уоттертон к тому времени был уже уверен, что разговаривал с Бэйли, а Кук был почти также уверен, что Хорнблауэр согласилсяего заменить. Конечно же, все это были неловкие отговорки. Дело в том, что Уолкер (заместитель командира) сошел на берег, не передав никому своих обязанностей. Его вахта не была закончена, пока его кто-либо не сменил. Уолкеру довольно трудно было оправдаться в подобной ситуации, так что в конце концов он перепугался, как и все остальные, так как имел на это больше оснований. Венцом же кошмара стало исчезновение корабельного колокола, причем все понимали, что никто его не украл. Колокол забрала команда дежурной шлюпки в качестве доказательства того, что на палубе никого не было. Это таки было правдой, ибо вся якорная вахта отправилась спать сразу же после того, как убедилась, что на палубе нет ни одного офицера. Колокол теперь находился у коммодора, который наверняка отправит за капитаном Финчем и спросит, не видал ли он его когда-либо раньше? Поскольку название корабля – МОДЕСТ – было отлито в бронзе большими буквами, никаких дискуссий на эту тему не предвиделось, зато ожидалось достаточно злорадства со стороны коммодора. Выговором, наверняка, в этом случае дело не ограничится, так как Мак Таггард, очевидно, захочет задать хороший урок остальным. Дело могло дойти и до трибунала, жертвой которого, вероятнее всего, пал бы Уолкер.

Брейд-вымпел коммодора был поднят на старом «Короле Уильяме», трехдечном линейном корабле, построенном в 1719 году, однако сам коммодор в тот день находился на берегу, проводя расследование на верфи. Так что только во второй половине дня старшина дежурной шлюпки, широко ухмыляясь, привез письмо, которое вызывало капитана Финча явиться следующим утром вместе с офицером, который стоял вторую ломаную вахту в ту ночь, которую теперь можно было называть ночью, когда было совершено преступление. К этому времени Хорнблауэр уже достаточно ориентировался в порядках службы, чтобы сообразить, что вся вина в конце концов падет на младшего из мичманов, так что не удивился, когда капитан приказал ему наутро быть готовым в лучшем мундире и наилучшими, какими сможет придумать, оправданиями. Для офицера, карьера которого началась на Спитхедском рейде, а продолжалась в Портсмутском порту, следующим логичным шагом было увольнение со службы. Что особенно угнетало Хорнблауэра, так это чувство, что он не так уж невиновен. Правда, Кук не просил его, чтобы он его заменил, однако говорил, что собирается сходить на берег, из чего следовало, что кто-тодолжен занять его место, а кто же, как не Хорнблауэр должен был сыграть эту роль?

Все расписания на корабле были запутаны и Хорнблауэр (в чем он отдавал себе отчет) не мог не последовать дурному примеру. Мог, конечно, оправдываться тем, что еще никогда не служил под командой офицера, подающего ему положительный пример, однако для его собственной совести этого было недостаточно. Так что Горацио должен был понести свою часть ответственности за общее падение дисциплины, и постановил для себя в душе, что никогда больше ничего подобного не повторит. Пока же он находился в сложной ситуации и должен был срочно что-то придумать. Раз уж он решил отправиться в море, то должен считаться с тем, что еще не раз попадет в трудную ситуацию и, как хороший офицер, должен показать, что всегда найдет из нее выход. Это испытание застало его в самом начале карьеры и если он не преодолеет препятствия, то может вообще никогда не стать офицером. Первые проблески тактического инстинкта сказали ему, что все попытки оправдаться перед коммодором – если ему вообще удастся сказать хоть что-либо в свое оправдание – ни к чему не приведут. Можно было рассчитывать только на некий Поступок, который ему еще предстояло совершить. Если бы ему удалось спасти корабль от катастрофы или хотя бы спасти утопающего!

Можем быть уверены, что Хорнблауэр размышлял о десятках подобных возможностей, прежде чем, наконец, задал себе вопрос: «Что же, собственно, должно быть сутью этого Поступка?» А если уже вопрос был правильно поставлен, то появился и очевидный ответ на него. Невозможно было доказать, что командование «Модестом» осуществлялось соответствующим образом. Приходилось надеяться лишь на то, что докажет – не вступая в дискуссию – что и на других кораблях дело обстояло так же или даже хуже. Прежде, чем наступила ночь, у Хорнблауэра созрел план выхода из отчаянной ситуации. Потом про него станут говорить, что он поступил как сумасшедший, зато никто не упрекнет его в бездействии.

Для реализации плана требовался помощник и маленькая шлюпка. Со шлюпкой проблем не было, так как у мистера Уоттертона была лодка, которую он использовал при рыбной ловле. Он без труда согласился одолжить ее Хорнблауэру, который объяснил, что хочет вместе с Блэккетом проведать приятеля. В качестве же сообщника Горацио решил взять мальчишку по имени Дик Чарльзворт, который работал в лазарете. Тот охотно принял взятку и объяснение, что Хорнблауэр просто хочет выиграть пари. Будучи на борту во время первой ломаной вахты, но не неся дежурства, Хорнблауэр взобрался на марс грот-мачты с подзорной трубой и хорошенько осмотрел порт. Затем поговорил с боцманом о расписании рейсов дежурной шлюпки. В котором часу можно было забрать колокол? Смидли сказал, что шлюпка патрулирует акваторию до– и после полуночи, один раз во время второй ломаной вахты и второй – во время собачьей вахты. Если колокол был снят (скажем) в десятом часу вечера, следующий объезд патрульной шлюпки был уже после смены вахты. Хорнблауэр поблагодарил боцмана и провел наверху еще час – на сей раз, на марсе фок-мачты. За ним рассеянно наблюдал Бэйли, который как раз нес вахту на палубе и которому Хорнблауэр объяснил свое странное местопребывания тем, что он изучает обтяжку такелажа. Сам он стоял вторую ломаную вахту, внимательно следя за сигналами и заметил дежурную шлюпку сразу после того, как часы на башне собора пробили одиннадцатый час. В полночь Уолкер сменил Бэйли, а Кук – его самого. Хорнблауэр спустился в мичманскую каюту и переоделся там в рабочее платье, перевезенное с «Юстиниана». Когда в первом часу ночи Хорнблауэр босиком вышел на палубу, вытащив перед этим Чарльзворта из подвесной койки, то увидел, что ночь безлунная (о чем он знал заранее) и облачная (на что рассчитывал). Никем не видимые и не слышимые, Хорнблауэр с помощником достигли входного порта, тихо соскользнули по шторм-трапу и отдали фалинь гички Уоттертона. Минутой позже шлюпка уже удалялась с течением прилива, с недвижными веслами, до тех пор, пока не отплыла настолько, что их плеска уже невозможно было услышать. Чарльзворт осторожно греб с замотанными уключинами, а Хорнблауэр правил прямо на «Короля Уильяма», как будто хотел столкнуться с ним прямо нос к носу. Теоретически, на баке корабля должен был находиться вахтенный, но Хорнблауэр предполагал, что тот отошел, чтобы поболтать со вторым вахтенным, к входному порту. Так или иначе, их никто не окликнул и Хорнблауэр отыскал конец, который, в нарушение всех предписаний, свисал с левой катбалки. Приказав Чарльзворту, чтобы тот удерживал конец и ждал, Хорнблауэр выбрался на бак и, не теряя ни минуты, добрался до фор-штага и начал взбираться вверх, так же, как во время своей вечерней тренировки. Запыхавшись, он вылез на фор-марс и несколько минут отдохнул. Не видя под собой палубы, что облегчало подъем, Хорнблауэр пришел к утешительному выводу, что и его с палубы не видать и, найдя штаг грот-марселя, взбирался уже по нему шаг за шагом. Где-то высоко над ним поднимался топ стеньги, место, которого он решил достичь.

Для Дика Чарльзворта ожидание тянулось бесконечно долго. Он боялся, что может чихнуть, а последствия этого могли бы быть столь страшными, что лучше было об этом не думать. Однако он не страдал насморком, а к тому же, для дополнительной страховки, зажал себе нос. Часы на башне собора пробили два часа и Дик понял, что этот сумасшедший мичман – его ровесник – отсутствует уже целую четверть часа. Может, его поймали? Но тогда бы поднялся шум, были бы слышны беготня и крики. Нет, царила абсолютная тишина и только течение прилива плескалось о нос корабля… На что эти мальчишки только не спорят! … Неожиданно Дик услышал над собой легкий шорох и нервный шепот: «Лови!». Какой-то матерчатый сверток упал в лодку, и он постарался смягчить его падение. На ощупь Дик определил, что это нечто, замотанное в сукно, чтобы можно было с ним тихо обращаться. Минутой позже сам Хорнблауэр не слишком ловко соскользнул по тросу и с глухим стуком соскочил на днище шлюпки. Молодому Чарльзворту показалось, что наступил конец света и, затаив дыхание, он выжидал какую реакцию это вызовет на палубе. Но везде царили тишина и покой, а затем он услышал, как Хорнблауэр прошипел: «Отваливай!». Это было не просто сделать при течении, сносящем шлюпку под нос корабля, но Хорнблауэр схватил одно весло и, соединив усилия, они все-таки отошли от борта. Гребя изо всех сил и, по-прежнему, в полном молчании, они возвращались на «Модест». Когда они были уже совсем близко, Чарльзворт пережил еще минуту паники:

– А что будет, если мистер Уолкер нас услышит? – прошептал он.

– Не услышит, – успокоил его Хорнблауэр, – он же глух, как пень!

Чарльзворт повеселел, когда вспомнил об этом, но сердце у него вновь замерло, когда он вдруг услышал оклик с «Графтона».

– Окликают дежурную шлюпку, – вновь успокоил его Хорнблауэр, – она обходит «Графтона» со стороны берега.

Через десять минут гичка была уже привязана на старом месте, а Хорнблауэр со своим свертком молча поднимался по штормтрапу. Через минуту он исчез под палубой, а Чарльзворт на цыпочках возвратился в свою койку. Когда лег, то услышал что со стороны «Уорспайта» донеслись звуки колокола – пробило пять склянок, – и успел удивиться, почему такие же звуки не прозвучали на «Модесте». Чуть позже вспомнил: ведь у них нетколокола! Вот завтра кое-кому за это достанется! Когда Дик завернулся в одеяло, то с радостью подумал, что, по крайней мере, сам он в этом абсолютно не виноват.

Шлюпка командира ожидала в назначенное время, а заместитель командира и Хорнблауэр, одетые соответствующим образом в парадные мундиры, стояли у входного порта. Капитан Финч с горечью взглянул на них, отвечая на приветствие, и сошел в шлюпку, сопровождаемый свистками вахтенных. Двое офицеров также заняли свои места, и через несколько минут они уже были у борта «Короля Уильяма». Снова послышались свистки, и капитан Финч отдал честь капитану Харгривсу, который и проводил его вниз, в помещения коммодора. Заместитель командира и Хорнблауэр ожидали снаружи, прогуливаясь по палубе, а время ожидания для них тянулось бесконечно. Нам уже не суждено узнать, что было сказано командиру и заместителю командира «Модеста», однако беседа с Хорнблауэром стала в Портсмуте легендарной и была подробно – или, во всяком случае, полностью – описана в дневниках Джошуа Хоутона, который в качестве адмирала был в те времена комендантом порта ( См «Воспоминания вице-адмирала сэра Джошуа Хоутона», изданные его племянником, преподобным Марком Хоутоном, из Ариель Колледжа, Оксфорд, Лондон 1843, стр.229). Конечно, он не был ее свидетелем и лишь повторил то, что ему рассказал сам Мак Таггард, однако можем быть уверенными, что его рассказ заслуживает доверия:

«Все плавбазы, госпитальные суда и другие небоевые единицы в порту Портсмут находились под непосредственным началом коммодора Джеймса Мак Таггарда, который прилагал все старания, чтобы все эти старые корабли содержались и охранялись соответствующим образом. Для этого дежурная шлюпка патрулировала акваторию, проверяя бдительность несения вахт. Если же на каком-либо из этих старых кораблей не отвечали на оклик, инструкция, выданная старшине дежурной шлюпки, приказывала ему забрать какой-нибудь предмет с этого корабля, который можно было бы легко использовать в качестве вещественного доказательства небрежного несения вахты. Один из таких кораблей охранялся столь плохо, что команде дежурной шлюпки действительно удалось забрать с него даже корабельный колокол. Довольный получением столь явного и несомненного доказательства вины, старина Мак Таггард вызвал командира, офицера, вахта которого приходилась на то время и его помощника-мичмана. Если бы их вызвали сразу же, всех виноватых могло бы ожидать серьезное наказание, однако некоторые другие дела привели к тому, что Мак Таггард начал действовать только спустя сутки, а очередной ночью мичман соответственным образом воспользовался. Так случилось, что этим мичманом был никто иной, как Горацио Хорнблауэр, которому в то время было семнадцать или восемнадцать лет и который в морском деле был совсем новичком. Когда пришла его очередь предстать перед лицом коммодора, стало ясно, что заместитель командира «Модеста» постарался свалить всю вину на своего молодого помощника. После добрых пяти минут, в течение которых ему был сделан суровый выговор, мичману предложили объясниться. На столе в каюте стоял корабельный колокол, проклятое доказательство пренебрежения службой, беспрецедентного в истории Королевского военно-морского флота того времени. Что мичман может сказать в свою защиту? Наверняка, коммодор ожидал каких-то оправданий, ссылок на молодость и недостаток опыта, но мичман не оправдывался. Он ответил всего лишь одной фразой:

– Будьте добры удостовериться, сэр, что исчез также и ваш коммодорский брейд-вымпел!

Повисла страшная тишина, а коммодор пристально посмотрел на командира своего собственного флагманского корабля.

– Брейд-вымпел действительно исчез сегодня утром, сэр – вынужден был признать тот, – полагаю, ночью ветер унес его за борт. Я уже обратился в интендантскую службу порта за новым. Прошу прощения, что не доложил об этом, сэр!

Коммодор вновь взглянул на мичмана, его брови поднялись еще выше. С минуту он молча смотрел на молодого офицера, а затем рявкнул:

– Прошу его принести сюда!

– Есть, сэр! – откликнулся Хорнблауэр и исчез.

Еще до захода солнца эта история стала известна всему Портсмуту, а корабельный колокол уже без дальнейших пояснений вернулся на свое штатное место.»

Наверняка все это так и было, но Хоутон не рассказал всей истории до конца, возможно потому, что просто не знал, чем она закончилась. Несколькими днями позже в Портсмут прибыла «Аретьюза» (38 пушек), известный фрегат, под командой уже известного моряка, сэра Эдварда Пеллью. Вообще-то, «Аретьюза» базировалась на Фальмут, но Пеллью хотел осмотреть «Неустанный», поскольку намеревался просить о назначении на этот корабль, как только он будет готов к выходу в море. Мак Таггард, с которым Пеллью некогда вместе служил во время последней войны, пригласил капитана на обед и за вином рассказал ему историю о колоколе и о вымпеле, историю, которая некоторым образом компрометировала и его самого. Пеллью заинтересовался ею и спросил, кто такой этот мичман. Имя Хорнблауэр ничего ему не говорило, зато многое сказало название «Модест». Что же делал этот энергичный молодой человек на старой плавбазе, замершей на вечном якоре? Мак Таггард, вспомнил, возможно, с некоторым усилием, что Хорнблауэр дрался на дуэли с другим мичманом, в результате чего их пришлось разделить. Еще более заинтригованный, сэр Эдвард попросил капитана Финча прислать Хорнблауэра к нему на «Аретьюзу». Разговор, который произошел между ними, стал поворотным пунктом в карьере Хорнблауэра и спустя много лет, он так описывал его своему другу:

Пеллью:

– Мне рассказывал о вас коммодор из Портсмута. Меня интересует, что вы делаете на «Модесте». Это же строевая служба, на которой молодой человек не может познать морскую практику. Вы теряете время!

Хорнблауэр:

– Да, сэр. Но мне удалось использовать это время для того, чтобы изучить кораблестроительное дело, большей частью, на палубе «Неустанного».

Пеллью:

– На самом деле? И что вы думаете об этом корабле?

Хорнблауэр:

– Существует опасность, что при предусматриваемых мачтах и реях, центр тяжести будет находиться слишком низко.

Пеллью:

– Вы едва успели поступить на службу и уже полагаете, что знаете больше, чем Адмиралтейский Совет!

Хорнблауэр:

– Полагаю, сэр, что если бы здесь был капитан Шенк, то он приказал бы уменьшить количество балласта.

Пеллью:

– Так вы знаете Шенка, моего старого корабельного друга? Великий Боже! А может, вы еще и в бридж играете?

Хорнблауэр:

– Да, сэр!

Пеллью:

– Ну, тогда решено. Нам как раз нужен на корабле четвертый игрок. Так что я имею удовольствие предложить вам место мичмана на «Аретьюзе». Полагаю, что капитан Финч согласится на ваш перевод. В любом случае, прошу передать ему, что мы отплываем сегодня в полдень и что в девять утра вы должны быть на пирсе в Салли-порт.