Текст книги "Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера"

Автор книги: Сирил Паркинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Хорнблауэр:

– Так точно, сэр и благодарю вас, сэр!

Это один из тех редких случаев, когда нам известно, какие (более или менее) слова действительно были произнесены. События, которые имели место после них, вымышлены, однако мы имеем все моральные основания допускать, что они все-таки произошли. Можно со всем вероятием полагать, что за все время пребывания на плавказарме, Хорнблауэр держался подальше от «Голубых Столбов». Он был слишком горд, чтобы рискнуть на встречу с другими молодыми людьми, которые неминуемо бы спросили его: «С какого ты корабля», и улыбнулись снисходительно в ответ на неизбежное: «С «Модеста». Но в то прекрасное утро в апреле 1794 года, он наверняка хоть ненадолго, но навестил это кафе. Кто-то мог спросить его «С какого корабля?» – и ничто не могло бы прозвучать более емко, нежели лаконичное: «С «Аретьюзы». И в этот момент весь переполненный зал должен был взглянуть на него с почтением. Конечно, нельзя быть уверенными в том, что так в действительности произошло. Возможно, молодые мичмана интересовались только друг другом. Хуже того, возможно, что вообще никого не было в тот момент в «Голубых Столбах». Знаем только, что Хорнблауэр был в восхищении от того, что попал на фрегат, и к тому же еще на такой знаменитый фрегат, которым командовал сам сэр Эдвард Пеллью. Это, должно быть, было великое мгновение, когда он докладывал о прибытии для дальнейшего прохождения службы и впервые почувствовал, что стал (или скоро станет) членом сплоченной команды.

Иллюстрация из книги «Театр современной войны в Нидерландах», принадлежавшей Хорнблауэру.

В те времена имя Пеллью творило чудеса. Он был идеальным командиром фрегата, прирожденным предводителем, активным, умным и дельным. На корабле не было ни одного человека, чьей работы Пеллью не мог бы выполнить также хорошо, а может и лучше – он мог даже обогнать любого мичмана, взбираясь по вантам на топ мачты. Ему еще не исполнилось сорока, а он уже стал героем баллад и портретов на гравюрах; его узнавали на улицах. Получить место в мичманской каюте «Аретьюзы» должно было быть мечтой сотен молодых людей, в том числе и тех, кто имел во флоте хорошие связи или влиятельные семьи на берегу, а то и знания с опытом, почерпнутые непосредственно в море и в битве. Однако все то, о чем мечтали многие, было импульсивно предложено Хорнблауэру, может из-за того, что проявил инициативу, а может потому, что умел играть в вист. Доказательством того, что ему повезло, было упоминание им капитана Шенка, хотя он не знал, что Пеллью и Шенк были старыми друзьями, служившими вместе на Великих американских озерах. Если бы Горацио расспросили, он вынужден был бы признать, что знает Шенка только по рассказам плотника с «Модеста», но Пеллью не дал ему времени, чтобы рассказать это. Теперь ему предстояло доказать, что выбор Пеллью был удачен. Очутившись среди новых товарищей, людей самых лучших, полных огня, бесстрашных и смелых, Горацио быстро превратился в отличного моряка. Сразу же подняв паруса, «Аретьюза» присоединилась к своей эскадре фрегатов в Фальмуте. В состав эскадры входили: «Флора» (36 пушек), несущая вымпел коммодора сэра Джона Борласа Уоррена, сама «Аретьюза» (38 пушек), «Мелампус» (36 пушек), под началом капитана Уэллса, «Конкорд» (32 пушки) под командой сэра Ричарда Стречена и «Нимфа» (36 пушек), прежний корабль Пеллью, которым теперь командовал капитан Мюррей. Сэр Джон вышел в море 15 апреля 1794 года и двадцать второго встретил фрегат «Минерву». «Минерва» несла флаг контр-адмирала, достопочтенного Уильяма Корнуоллиса и возвращалась из Вест-Индии. Днем ранее с «Минервы» заметили четыре фрегата – это могли быть только французские корабли – и эта информация позволила сэру Джону перехватить французскую эскадру у острова Гернси двадцать третьего апреля (в день Св. Георгия). Соединение французского коммодора Дегаре состоял из «Энгажене» (36 пушек), «Помоны» (44 пушки), «Резолю» (36 пушек) и корвета «Бабетта» (20 пушек). Его британские соперники располагали большим количеством орудий, но француз не знал об этом, пока битва не началась. Это было сражение в погоне, так как французы попробовали удрать. В перестрелке с «Помоной» «Флора» утратила свою грот-стеньгу и «Аретьюза» заняла ее место в боевом строю. Пеллью вывел из строя «Бабетту» и сблизился с «Помоной» на дистанцию пистолетного выстрела. Это было в 8.30, а уже в 8.55 грот– и бизань-мачты «Помоны» свалились за борт, а корма корабля пылала. В 9.05 фрегат спустил флаг, а «Конкорд» захватил «Энгажене». «Резолю» удалось сбежать, главным образом из-за того, что «Мелампусу» не удалось с ним сблизиться, а «Нимфе», которая была тихоходным кораблем, вообще не удалось принять участия в сражении.

Это был первый случай, когда Хорнблауэр побывал под огнем, и мы слишком мало знаем о том, какую роль он сыграл в этом деле. Письма, написанные мичманами, обычно выбрасывают, а Хорнблауэр, к тому же, находился в особом положении, так как ему, собственно, и некому было писать. Конечно, была чета Роусонов и, может быть, он направил бы им какое-то сообщение, но они мало интересовались юношей, так что он вряд ли бы писал им подробно, а они, скорее всего, не сохранили бы его письма. Тем не менее говорят, что боевой пост Хорнблауэра был на грот-марсе, где он и был легко ранен обломком поврежденной грота-марса реи. От этого ранения у него остался небольшой, но надолго сохранившийся шрам слева от левой брови – слишком маленький, чтобы быть увековеченным на портретах, но заметный для, скажем, каждой будущей партнерши на балу. После сражения в день Св. Георгия эскадра возвратилась в Портсмут и можно предположить, что следующий визит Хорнблауэра в кофейню «Голубые Столбы» был несколько хвастливым. Его доля призовых денег за захват «Помоны» была, конечно же, небольшой, однако достаточной, чтобы заказать новый мундир у лучшего портного. Этот мундир и заметный шрам прибавляли ему солидности. Этот мичман уже побывал в бою, что было видно уже с первого взгляда. Однако ему недолго суждено было наслаждаться этим успехом. Почти сразу же эскадра вновь вышла в море, и «Аретьюза» получила приказ отделиться от остальных кораблей, чтобы охотиться за французскими торговыми судами в Бискайском заливе. После захвата на каждое подобное судно высылался призовой экипаж. Пятой жертвой стала «Мария Галанте», бриг из Бордо, следующий с грузом риса в Новый Орлеан. Хорнблауэру дали четверых матросов и приказ отвести бриг в ближайший английский порт. Это было его первое самостоятельное командование, и он мог быть доволен оказанным ему доверием. К сожалению, бриг сдался только после обстрела, а одно из ядер проделало ему пробоину у самой ватерлинии. Груз риса разбух от морской воды и так сильно разрушил корпус брига изнутри, что тот стал тонуть. Хорнблауэр был вынужден покинуть судно, набив пленных французов и победителей-англичан в одну крошечную шлюпку. Эта шлюпка была захвачена французским капером «Пика» и Хорнблауэр впервые в жизни оказался в плену. Свой восемнадцатый день рождения (4 июля 1794 года) он встретил на палубе «Пики», пытаясь читать французский учебник навигации. К счастью для него, на следующий день «Аретьюза» захватила «Пику», в чем ей помог пожар, разгоревшийся на корсарском корабле; устроил этот пожар Хорнблауэр.

Вскоре после этого Хорнблауэр появился на Нормандских островах, где временно принял командование тендером «Роялист», на котором нес патрульную службу у французского побережья. Похоже, офицер, командовавший тендером, был убит, и Хорнблауэру пришлось выводить тендер из очень опасной ситуации. Однако вскоре его сменил лейтенант, и Горацио был отослан обратно на «Аретьюзу». Вновь очутившись на своем фрегате, Хорнблауэр сыграл определенную роль в захвате французского корвета «Папийон», который «Аретьюза» загнала в устье Жиронды. Шлюпки с фрегата захватили корвет благодаря неожиданности, а Хорнблауэр, с командой гички, поставил грот-марсель «Папийона» и таким образом, дал мистеру Экклсу возможность управлять захваченным кораблем. Это произошло в начале сентября (4–5 числа), а затем «Аретьюза» провела бой с меньшим французским фрегатом, «Евгенией» (28 пушек), который и захватила 17 октября. В этом бою Хорнблауэр занимал пост на бизань-мачте и едва избежал смерти, когда та была сбита. «Евгения» отважно сражалась, особенно учитывая ее небольшие размеры, а повреждения, которые она успела нанести противнику, прежде чем ее взяли на абордаж, были столь велики, что «Аретьюза» требовала серьезного ремонта. «Аретьюза» и «Евгения» вместе возвратились в Портсмут и в ноябре встали в док, а команду направили на плавказарму «Графтон». Офицеры и мичмана получили отпуск на берегу, но Хорнблауэр, которому было некуда ехать, остался на «Графтоне». Здесь он стал адьютантом сэра Эдварда и сопровождал его во время визитов на верфь. Пеллью уже ходатайствовал о назначении на «Неустанный» и как раз начинал свою последнюю схватку с Адмиралтейским Советом. Было уже слишком поздно, чтобы что-то делать с мачтами и реями, поскольку такелаж на корабле уже был установлен, но еще можно было изменить балласт. Пеллью был великолепным морским практиком, но чиновники с верфи быстро дали ему понять, что он не является квалифицированным кораблестроителем. Однако он все же был членом-учредителем Общества по улучшению строительства кораблей, которое образовалось в 1791 году с герцогом Кларенсом в качестве председателя. А что еще важнее, в декабре из Вест-Индии вернулся капитан Шенк и быстро вступил в борьбу на стороне Пеллью. Хорнблауэр попал в неудобное положение, когда получил вместе с Пеллью приглашение на обед «У Георга» с адмиралом-комендантом порта и неожиданно узнал, что там же будет Шенк. Он мог себе только представить ту минуту, когда сэр Эдвард, проводя церемонию представления, скажет: «Ну, а с мистером Хорнблауэром ты уже знаком». Когда же Шенк ответит (ведь может же он так сказать), что никогда ранее Хорнблауэра не встречал и даже никогда о нем не слышал, Пеллью может подумать, что его молодой адъютант – лгун. Хорнблауэру хватило трезвого рассудка, чтобы тут же представиться Шенку и объяснить ему это недоразумение. Перед ним оказался огромный мужчина в капитанском мундире, который говорил с протяжным девонширским акцентом. Хорнблауэр начал было оправдываться, но все это стало ненужным, стоило ему только произнести имя Тимоти Блэккета.

– Как, и старина Тим здесь? – взревел Шенк, – и он построил модель «Неустанного»? Идем его проведать!

Затем последовали посиделки в доме Блэккета, во время которого модель плавала в деревянном корыте, а два энтузиаста погрузились в техническую дискуссию на тему центра тяжести. Решили взять модель вместе с корытом к «Георгу» и после обеда представить адмиралу – коменданту порта свои аргументы.

И еще раз благодаря «Воспоминаниям» сэра Джошуа, мы можем узнать, что случилось далее:

«Чиновники с верфи военно-морского флота считали, «что «Неустанный», после того, как с него снимут верхнюю палубу, сможет также хорошо держаться на воде с мачтами и пушками фрегата, но с тем же самым балластом, что на нем был как на линейном корабле… Сэр Эдвард Пеллью доказывал, что такой корабль будет слишком плохо всходить на волну и утратит мачты при первом же шторме. Дискуссия достигла своей кульминации во время обеда, который сэр Эдвард давал уполномоченному из Адмиралтейства, мне, как адмиралу – коменданту порта, капитану Шенку и нескольким другим джентльменам, имен которых я сейчас уже не могу припомнить. После обеда у того же «Георга», сэр Эдвард пригласил всех присутствующих принять участие в эксперименте, проводимом в конюшне или в амбаре, стоящем во дворе. Гости увидели там подробную модель «Неустанного», плавающего на воде с оснасткой и вооружением фрегата. К верхушкам мачт были привязаны шнуры с грузами, и плотник с «Модеста» с помощью некоего мичмана показывал, какая нагрузка приведет к тому, что корабль ляжет бортом на воду – этот груз соответствовал силе штормового ветра. Затем сэр Эдвард представил расчеты, из которых вытекало, что сила эта будет превышать допустимые нагрузки для наветренных вант. Невозможно было отрицать, что все это было доказано со всей убедительностью, а некоторые штатские специалисты были очень недовольны, что их выставили дураками. И именно капитан Шенк поспешил им помочь, указывая, что центр тяжести корабля можно эффективно поднять, установив снова на юте 18-фунтовки, порты для которых были предварительно спроектированы. Эти пушки могли бы заменить предполагаемые к установке 12-фунтовки, а пушки на носу следовало заменить 42-фунтовыми карронадами. В конце концов, с этим согласились, хотя пришло к этому только после того, как Адмиралтейство отменило предыдущее решение своего совета. В результате появился фрегат, обладающий высокой скоростью, вооруженный 24-фунтовками на главной палубе и с исключительно мощным бортовым залпом. В течение нескольких месяцев «Неустанному» вернули его прежние мачты с реями, и позднее – с чем каждый должен был согласиться – он стал ценным оружием в руках своего знаменитого командира, который перевел на «Неустанный» всю свою команду с «Аретьюзы».

Мичманом, присутствующим при этом эксперименте был, конечно же, Хорнблауэр. Его служба на новом корабле началась с высадки во Франции. Маркиз де Шаретт пытался поднять всю Бретань на восстание против Республики. Знание французского языка дала Хорнблауэру сомнительные почести высадки на сушу вместе с войсками и возвращение на корабль под тяжелым обстрелом. Эта экспедиция (июнь 1795 года) была неудачной, и республиканцы по-прежнему контролировали район, который этот десант должен был освободить. Затем наступил лишенный особых событий период осеннего патрулирования вдоль французского побережья, который неожиданно закончился тяжелым повреждением «Неустанного» – фрегат наскочил на подводную скалу, не обозначенную на картах. Пеллью, поставив весь экипаж к помпам, смог все-таки добраться до Плимута и только в феврале 1796 года ему удалось снова выйти в море. «Неустанный» получил приказ присоединиться к Средиземноморскому флоту, базирующемуся в Кадиксе. Это стало невозможным после 19 апреля 1796 года – дня, когда Испания перешла на сторону врага, заключив перемирие с Францией. Удивительным следствием этих событий стало нападение на британский конвой двух испанских весельных галер. «Неустанный» эскортировал конвой, но мертвый штиль лишил его возможности прийти к ним на помощь, за исключением той, которую могли оказать корабельные шлюпки. Хорнблауэр командовал четырехвесельной шлюпкой и в значительной мере помог захватить одну из галер. Поскольку один из лейтенантов пал в этом бою, Хорнблауэра временно назначили на его должность. Два месяца спустя, в Гибралтаре, он предстал перед комиссией, принимающей соответствующий экзамен вместе с другими кандидатами, однако прежде чем комиссия успела огласить свой вердикт, порт был атакован испанскими брандерами. Так Горацио и оставался по-прежнему исполняющим обязанности лейтенанта, в то время как его назначили командиром очередного приза – захваченного у французов шлюпа «Le Rew». Он получил приказ привести приз в Плимут. Дело это происходило в январе 1797 года, и вскоре после начала плавания судно Хорнблауэра попало в полосу тумана. Когда туман исчез, то оказалось, что его бриг находится посреди испанского флота, так что юный мичман был вынужден сдаться. Четырнадцатого февраля испанцы были вынуждены вступить в бой и были разбиты у мыса Сан-Висенте, но для Хорнблауэра и его моряков это уже не имело значения – их доставили в Эль-Ферроль в качестве пленных. Хорнблауэр был военнопленным без малого два года, но в этот период (в августе 1797 года) был подтвержден его чин лейтенанта. Это предоставляло ему все привилегии офицера, одной из которых было право освободиться под честное слово. Вынужденное безделье и относительную свободу молодой лейтенант использовал для того, чтобы выучить испанский язык.

Своим освобождением из плена он был обязан тому, что испанский корсарский корабль, прижатый к подветренному берегу фрегатом Его Британского Величества «Сиртис», разбился на скалах. Корсар разбился на Дьявольских Клыках, а Хорнблауэр помог спасти нескольких членов его экипажа. Шлюпка, в которой он вышел в эту спасательную экспедицию, пристала к борту «Сиртис», но Хорнблауэр, который дал слово чести, вынужден был под белым флагом возвратиться в Ла-Корунью. Он все еще оставался пленным, но уже недолго. Вести о его героическом поступке достигли Мадрида, где сам премьер-министр Испании приказал его освободить. Хорнблауэра отослали в Гибралтар, а оттуда на транспортном судне он добрался до Портсмута. Горацио сошел на английскую землю 9 марта, после трехлетнего отсутствия. Почти сразу же он был назначен на «Славу» (74 пушки), под командованием капитана Сойера, которая была приписана к флоту Канала (Ла-Манша) под флагом адмирала Бридпорта. После трехнедельного отпуска, во время которого он купил офицерский мундир, корабельный сундучок, треуголку и шпагу, Хорнблауэр явился на «Славу» в бухте Тор. Ему было двадцать два года, теперь он был опытным командиром и навигатором, а также мастером своего дела. Юноша имел опыт службы как на море, так и на суше, а сам сэр Эдвард Пеллью высоко его ценил. Он бегло говорил по-французски и по-испански и даже, хоть бы и временно, осуществлял самостоятельное командование. Но прежде всего, он теперь был моряком, который мог найти себе место в любом обществе, разговаривал на языке моря и был уверен в себе как человек, которому уже приходилось рисковать своей жизнью и всегда знал, что ему нужно делать. Теперь он мог испытывать чувство самоуважения и уверенность в том, что на нижней палубе его будут уважать как офицера, моряка и человека.

3. Лейтенант

«Слава» была типичным 74-пушечным кораблем, с тем только, что почти новым, поскольку ее строительство было закончено на Темзе в 1798 году. Это была копия французского приза «Импету», с водоизмещением 1888 тонн. С постоянным экипажем из 590 человек, корабль нес тридцать 32-фунтовок на батарейной палубе, столько же 18-фунтовок на верхней палубе и дюжину 32-фунтовых карронад на баке и шканцах. Это был хороший корабль своего класса, более обширный многих своих собратий и капитан Дэвид Сойер гордился, что именно ему поручено командовать «Славой». Бывший шкипер с угольщика, которому в то время было около 47 лет, начал службу в военном флоте в качестве штурмана. Он отличился в битве у острова Уэссан в 1778 году и сэр Чарльз Гарди произвел его в лейтенанты. Прежде чем война закончилась, он уже стал капитаном, однако оставался на берегу без должности, на половинном окладе до самого 1793 года, когда ему было доверено командование фрегатом «Орфей» (32 пушки). К несчастью, все остальные офицеры «Орфея» были выше его по происхождению. Заместитель командира был племянником баронета, второй лейтенант – шотландским пэром, а третий – младшим сыном адмирала (на пенсии). Даже некоторые мичмана были людьми вполне обеспеченными, а самый младший из них был внуком епископа. Возможно, подобный подбор кадров был неслучаен, и их Лордовские Светлости полагали, что эти молодые офицеры должны учиться морскому делу у настоящего моряка старой школы.

Если план был именно таков, то он не удался, поскольку Сойер чувствовал себя абсолютно чужим в офицерской кают-компании. Между ним и его офицерами установились худшие из возможных взаимоотношений, кульминацией которых стали нерешительные действия «Орфея» при встрече с французским фрегатом «Энтрепренант» (36 пушек).

В наши цели не входит выяснение причин, по которым французскому фрегату удалось спастись. Корабли вступили в бой на достаточно большой дистанции, а их орудийный огонь, по всей видимости, был не особо эффективен. После возвращения «Орфея» в Фальмут, лейтенанты, все как один, обвинили Сойера в трусости, а он, в свою очередь, обвинил своих офицеров в пренебрежении служебными обязанностями. Трибунала не было, но главнокомандующий, по совету сэра Джона Боласа Уоррена, разделил враждующие стороны и позаботился о Сойере, назначив его командиром «Славы». Это было повышением, однако в результате Сойер оказался под непосредственным надзором адмирала. Происхождение офицеров «Славы» было более скромным: Бакленд (первый лейтенант), Робертс (второй), Хаггинс (третий), Смит (четвертый) и, наконец, в завершение этого списка, прибыл Хорнблауэр (пятый). Среди них не было аристократов, а Смит когда-то служил на судне Вест-Индской компании. Таким образом, Сойеру давался еще один шанс, о чем он, должно быть, был предупрежден, а его успех на «Славе» должен был заставить людей забыть про неудачу «Орфея». Никто не сомневался, в том, что он был хорошим моряком-практиком, хорошо проявившим себя в сражении у Уэссана. Ему оставалось только показать, что он всегда был и остается прирожденным лидером среди своих подчиненных.

Сойеру не представлялся случай проявить свои лидерские качества, но в то же время он предпринимал попытки поступать обдуманно, но решительно, быть строгим, но справедливым. Он приветствовал Хорнблауэра на борту и задал лейтенанту несколько вопросов о его предыдущей службе, рассказал о своих намерениях превратить «Славу» в самый боевой корабль во флоте, выразил свою бесконечную преданность по отношению к лорду Бридпорту, под флагом которого имел счастье служить. Капитан напомнил Хорнблауэру, что тому предстояло еще многому научиться, что служба на фрегате и на линейном корабле – далеко не одно и то же. Он говорил (несколько многовато) о важности преданности, рассказал Хорнблауэру о его обязанностях как младшего из лейтенантов и сигнального офицера, о том, что дополнительно он будет отвечать за состояние стрелкового оружия на корабле и проводить регулярные учения с экипажем по стрельбе из мушкетов. Наконец, капитан надеялся, что «Слава» будет счастливым кораблем, а все моряки будут преданными.

Отпущенный из капитанской каюты, Хорнблауэр представился в кают-компании офицерам. Все они были чем-то похожи друг на друга: среднего возраста, опытные и достойные. Хорнблауэр был младшим – и по чину и по возрасту и вскоре понял, что действительно еще должен многому научиться, особенно, что касалось сигналов и парусных эволюций в составе флота. Идя в строю, линейный корабль всегда был объектом критического внимания – не только с флагмана, но и с других кораблей. Заработанная благодаря этому плохая репутация могла привести к тому, что капитан лишился бы командования и оказался на берегу, а все его надежды на продвижение по службе были бы разрушены.

Первая важная задача, поставленная перед Хорнблауэром, не имела ничего общего с флотскими эволюциями. На французском призе «Эсперанс» был схвачен Барри Маккул, лидер ирландского восстания 1797 года, которому удалось бежать из Ирландии, завербовавшись на флот. Он служил на «Славе», но был настолько ловок, что дезертировал с корабля и бежал на побережье Франции. В момент попадания в плен он был одет в мундир французского пехотного офицера, тем не менее обращались с ним, как с дезертиром. После доставки в Англию, он должен был предстать перед судом за предательство, однако адмирал принял решение судить его трибуналом за дезертирство. Хорнблауэр был назначен ответственным за пленника, запертого в корабельном трюме «Славы», и получил указание проследить, чтобы тому не удалось избежать наказания, совершив самоубийство. Ему пришлось также организовать приведение в исполнение смертного приговора, который был вынесен судом после пятнадцатиминутного заседания, и при этом обеспечить, чтобы приговоренный перед повешением не выступил с речью, так как команда «Славы» в значительной своей части состояла из ирландцев, к которым Маккул мог бы воззвать. Это было неприятное задание, какое обычно и поручают младшим офицерам, но Хорнблауэр выполнил все приказы абсолютно точно. Маккул помог ему тем, что пообещал молчать во время казни, если Хорнблауэр перешлет последнее письмо и морской сундучок его жене (которая теперь должна была стать вдовой) в Дублин. Когда Хорнблауэр узнал, что Маккул не был женат, он выбросил сундучок за борт, а вместе с ней – спрятанный в его тяжелой крышке – список имен единомышленников Маккула из ирландского подполья. Это было странным решением для амбициозного офицера, но Хорнблауэр уже знал кое-что про Ирландию и считал, что палачи уже достаточно поработали в этой стране.

Едва только Маккул был казнен, Флот Канала вернулся к блокаде Бреста, которая была временно прервана из-за сильных западных штормов. Трудно себе представить более монотонную работу, а единственной надеждой на ее облегчение было приближение весны и теплой погоды. К заслугам лорда Бридпорта следует отнести то, что блокаду Бреста он осуществлял более качественно, чем кто-либо из его предшественников. Он всегда выходил за остров Уэссан, а часто доводил флот и до самой Черной Скалы. Причем его флагманский корабль «Король Георг» обходил ее даже со стороны берега. Несмотря на это, Бридпорту не удалось перехватить французскую экспедицию в залив Бантри в 1796–1797 годах и этот случай ему потом не раз припоминали. В описываемое же время (1799–1800) в возрасте семидесяти двух лет, он уже был слишком стар, чтобы нести службу так, как от него ожидали. Капитаном флота у Бридпорта (или начальником штаба, как бы эту должность называли сегодня) был капитан сэр Эндрю Макфарлейн, способный, педантичный и… не пользующийся популярностью. Сэр Эндрю, подобно Бридпорту, верил в плотную блокаду по многим основаниям, одним из которых было то, что французский флот будет лишен возможности проводить учения. Французы начали войну с того, что убрали с флота всех старших офицеров – как аристократов и политически неблагонадежных. Они были заменены своими же подчиненными, получившими нежданное повышение, и «добрыми республиканцами» с торгового флота. Считалось, что революционный дух сможет заменить недостаток опыта, однако битва Достославного Первого Июня опровергла эту теорию. Французский флот был еще силен численно, но плотно заперт в портах. В английском же флоте всегда существовало мнение, что после ввода в строй корабль, для того чтобы стать полноценной боевой единицей, должен провести в море около трех месяцев. Все это время команда должна была тренироваться в обслуживании парусов, стрельбах из пушек и ручного оружия. В течение этого трехмесячного периода участие корабля в сражениях считалось нежелательным. А одним из результатов плотной блокады была уверенность, что французы, выйдя в море, будут вынуждены вступить в бой уже через три часа. Обычно это означало позорное и катастрофическое поражение.

Главным же противником блокирующего флота была скука, рассеиваемая лишь теми тактическими учениями, которые главнокомандующий мог организовать. На Флоте Канала в 1800 году боевой дух был сравнительно невысок, так как последние крупные морские сражения – от битвы у мыса Сан-Висенти до битвы при устье Нила (Абукир), происходили на Средиземном море или поблизости от него. Лекарством Макфарлейна были флотские учения по маневрированию, которые опирались на воодушевляющую книгу. Джон Клерк, штатский теоретик, опубликовал свой «Трактат о морской тактике» в 1782 году и с тех пор его почитатели полагали, что адмирал Родни выиграл битву при островах Сэйнетс с этим трудом в кармане. Это утверждение было безосновательным, однако дополненное издание 1790 получило в свою поддержку весомый аргумент – одобрение легендарного адмирала. Некоторые военно-морские офицеры (и Макфарлейн в том числе) видели в трактате Клерка основной секрет достижения тактического успеха; другие указывали на пренебрежение автором двумя другими основными факторами: хорошей морской практикой и выучкой артиллерийских расчетов. Лорд Бридпорт имел собственную точку зрения на этот вопрос, однако его вполне устраивали тактические дискуссии капитанов. Споры возникали, когда старшим офицерам удавалось собраться за одним столом. Основными темами были движение по «спирали погони» и «выигрыш ветра» у противника. С улучшением погоды в апреле 1800 года, Макфарлейн получил одобрение своего адмирала провести суточные учения по парусным эволюциям, в течении которых одна из теорий Клерка должна была быть подвергнута испытанию практикой. Для целей данной публикации достаточно отметить, что один из маневров включал изменение фронта боевой линии в сомкнутом строю. Корабль командующего флотом находился в центре ордера, а два других флаг-офицера, сэр Чарльз Коттон и достопочтенный Грейвен Беркли, находились во главе соответствующих дивизионов в авангарде и в тылу. «Слава» следовала сразу же в кильватер за «Марсом» – флагманским кораблем Беркли и Сойер мерял шагами шканцы в лихорадочном беспокойстве. Наконец наступил момент, когда был подан ожидаемый сигнал. Хорнблауэр, как сигнальный офицер, доложил, что получен сигнал: «Поворот все вдруг». Правилом было (и есть), что сигнал исполняется в тот момент, когда спускаются обозначающие его флаги, а после подтверждения получения сигнала флагмана, проводится лишь подготовка к маневру. Однако Сойер забыл это базовое правило и отдал команду поворачивать корабль. Мистер Бакленд тут же указал, что это будет неправильно, а Хорнблауэр повторил это предостережение. Игнорируя замечания обоих офицеров, Сойер выкрикнул приказы в рупор и привел корабль к ветру. Пятью минутами позже «Дракон» (74 пушки) навалился на корму «Славы», снеся ей флагшток и повредив собственный бушприт. Последовала сцена общей неразберихи, сопровождаемая сильными выражениями, а дальнейшее маневрирование флота продолжалось уже без двух этих кораблей, которые вышли из строя и беспомощно раскачивались. Прошел добрый час, прежде чем они снова смогли занять свои места в боевой линии, но сразу за тем «Дракон» сигналом запросил разрешения оставить флот – его капитан, Джордж Кемпбелл, сообщил, что кораблю необходимо следовать в Плимут для ремонта. Вскоре подобная же просьба поступила и со «Славы» и Бридпорт, хоть и с неохотой, вынужден был дать обоим свое согласие.

Все это неудачное предприятие имело до удивления незначительные последствия – Бридпорт готовился спустить свой флаг, и капитан Кемпбелл был просто в восторге от перспективы провести несколько недель у берега. Поговаривали, правда, что преемником Бридпорта станет лорд Сен-Винсент, чья приверженность к суровой дисциплине, равно как и отношение к подобным оправданиям досрочного возвращения в порт были широко известны. Столкновение «Славы» и «Дракона» имело гораздо более серьезные и неожиданные последствия на борту «Славы», где Сойер вдруг посчитал себя жертвой заговора. Его офицеры специально спланировали весь этот инцидент для того, чтобы дискредитировать своего капитана. Это Бакленд убеждал его отдать команду к повороту, а Хорнблауэр подстрекал первого лейтенанта и помогал ему провести в жизнь этот дьявольский план. Во время перехода в Плимут отношения на корабле были очень напряженными, однако по прибытию в порт обстановка неожиданно несколько разрядилась.