Текст книги "Жилец. Смерть играет"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Мистер Вентри, – угрожающе произнес Тримбл, – это серьезный вопрос, и вы можете поставить себя в сложное положение, пытаясь запутать полицию. Будьте любезны, расскажите нам всю правду и не ходите вокруг да около.

– Хорошо. – Вентри откинулся на спинку кресла и затянулся сигарой. Забудьте все, что я говорил о стартере. Это было сказано лишь для отвода глаз. Все остальное насчет сегодняшнего вечера – чистая правда. Но вы можете добавить вот что. Добравшись до Сити-Холл, краем глаза я заметил припаркованный напротив служебного входа четырнадцатисильный «хэнкок». В городе их довольно много, и мне даже в голову не пришло, что это моя машина. Я и представить не мог, что кто-то украл мою машину, чтобы прибыть в ней на концерт. Так или иначе, я страшно торопился, и мне было не до расследования. Единственное, о чем я тогда подумал, что машину припарковали в идиотском месте, прямо на дороге, так что из-за нее не могли выехать машины со стоянки. Но когда я понял, что уже опоздал на концерт, и начал прогуливаться, я подошел к машине проверить, и – о чудо! – это оказалась моя машина – дверца была не заперта, ключ торчал на месте, как я его и оставил. Что ж, подумал я, это избавляет от хлопот и меня и полицию. Поэтому я сел в автомобиль и сидел там, пока не докурил сигару. Когда симфония закончилась, я вернулся в Холл, как и сказал вам, но запер дверцу – хотел быть уверенным, что жулик, который пригнал ее сюда, снова ее не угонит. Потом, когда я решил смыться, я проскользнул в машину, завел мотор – как раз вовремя, потому что сзади кто-то засигналил, чтобы я дал дорогу, – и помчался домой. Вот что произошло – и, если вы мне не верите, могу только сказать, что сам вас об этом предупреждал.

Когда он замолчал, наступила зловещая тишина. Длительную паузу наконец нарушил Тримбл:

– Значит, все было именно так?

– Да.

– Мистер Вентри, вы умеете играть на кларнете? – Вопрос прозвучал неожиданно.

Если он рассчитывал застать Вентри врасплох, то это вполне удалось. В первый раз за время разговора органист растерялся.

– На кларнете? – переспросил он. – Что ж, вообще-то умею… вернее, умел, потому что давно до него не дотрагивался. Только ради бога, никому об этом не говорите! А почему вы спрашиваете? Да, кстати, – продолжил он, не дожидаясь ответа, – во время репетиции произошел целый скандал из-за кларнетиста, который отказался играть. Хотя я думал, все улажено. Так ваш вопрос имеет к этому отношение?

– Здесь я задаю вопросы, – сурово заметил инспектор. – Но к вашему сведению, мистер Эванс рассказал мне о том, что произошло на репетиции. Почему вы не хотите, чтобы люди знали о том, что вы играете на этом инструменте?

– Потому что я его ненавижу, – спокойно сказал Вентри. – Дело вот в чем. Мой отец – упокой, Господи, его душу! – был страстным фанатиком камерной музыки. Он начал с трио – сам играл на скрипке, а брат вполне сносно – на виолончели. Мать должна была играть на пианино. Потом, как только моя сестра достаточно подросла, чтобы кое-как пиликать на альте, у нас образовался квартет, где мама играла роль второй скрипки. Но старому греховоднику этого было мало. Однажды ему пришло в голову, что семья должна взяться за Квинтет Брамса с кларнетом, поэтому в смехотворно раннем возрасте меня засадили учиться играть на этом проклятом инструменте, когда он прекрасно знал, что я люблю орган, а к Брамсу у меня настоящая аллергия. Чертовски эгоистично, не правда ли?

– Очень интересная история, – сухо прокомментировал Тримбл, – но она не дает ответа на мой вопрос.

– Почему я молчу о том, что умею играть на кларнете с тех пор, как здесь обосновался? Но ведь это вполне понятно! Если бы я признался, Эванс обращался бы ко мне каждый раз, когда исполнялся концерт. А может, он не говорил вам, что на каждом собрании комитета вставал вопрос о недостатке музыкантов-духовиков? Это их постоянное блюдо. Нет уж, спасибо, лучше я помолчу и заплачу профессиональным кларнетистам – это капля в море по сравнению с тем, что я плачу за оркестр каждый год.

– У вас имеется кларнет?

– Разумеется, у меня очень хороший набор этих инструментов – строя В, строя А, строя Е. Справедливость требует сказать, что это, бесспорно, замечательные инструменты, хотя сам я терпеть их не могу.

– Могу я на них взглянуть?

– Разумеется, если желаете. Мне все равно, что вы с ними будете делать до тех пор, пока не пожелаете, чтобы я играл на них.

Вентри поднялся и провел офицеров в холл, вдоль обеих стен которого красовались застекленные витрины. Они были заполнены всевозможными музыкальными инструментами, на которые инспектор взирал с полным непониманием.

– Да у вас здесь настоящий музей, – с уважением заметил он.

– Да, прекрасная коллекция, – довольно отозвался польщенный Вентри, откидывая дверцу одной из витрин. – Собственно, ее собрал мой дядя. Забавно: сам он не умел играть ни на одном инструменте, но обладал страстью скупать старинные инструменты. Я лишь время от времени добавлял в нее новые вещи. Например, недавно я приобрел вот эту старинную лютню XII века. Но конечно, самая прекрасная вещь в коллекции – это…

– Вон в углу лежит кларнет, – бесцеремонно прервал его Тейт.

– Что? А, да, это весьма ценная вещь. Ей больше ста лет. Думаю, на ней не играли уже много лет. Система ключей у нее очень отличается от современной, как вы, без сомнения, заметили.

– Ничего подобного я не заметил, – отрезал инспектор, который начинал чувствовать усталость, приходящую к нему обычно лишь в конце нормального рабочего дня. – Я просил вас показать мне один из кларнетов, на котором вы умеете играть, хотя и не любите, и я просил бы сделать это побыстрее.

– Прошу прощения! – невозмутимо произнес Вентри. – Я забыл, что вы не любитель музыки. Инструменты, о которых вы говорите, – и у меня нет ни малейшего представления, почему они вас интересуют, – находятся вот здесь, на нижней полке. Какой вы хотите посмотреть… Черт! Это еще что?!

– Что такое?

– Недостает строя В. Странно. Могу поклясться, еще вчера его видел.

– Что значит «строй В»? Это часть инструмента?

– Нет, конечно. Я хочу сказать, что пропал один из моих кларнетов.

– Который?

– Говорю вам – строй В.

Инспектор сдался.

– Какой бы он ни был, – сказал он, – скажите мне вот что. Если бы вам пришлось сегодня играть на кларнете, а не на органе, вы взяли бы именно этот кларнет?

– Да, пожалуй. Хотя вам лучше уточнить у Эванса. Но я не понимаю…

Не важно, понимаете вы или нет, – оборвал его Тримбл. – Важно то, что этот инструмент пропал.

– Это я понимаю, – учтиво сказал Вентри.

– Со вчерашнего дня?

– Я почти уверен, что вчера он был здесь.

– Почему вы так в этом уверены?

– Ну, вчера я устраивал небольшой прием в честь мисс Карлесс и ее супруга, скорее, в честь мисс Карлесс, а муж был неизбежным дополнением. Они прибыли раньше остальных гостей, и я помню, как показывал им коллекцию. Мы открыли все витрины, и я доставал некоторые образцы. Я бы обязательно заметил, если бы уже тогда строя В не было на месте.

– А если бы я сказал вам, сэр, что имею основания предполагать, что мисс Карлесс была убита человеком, который вечером играл в оркестре партию первого кларнетиста?

Вентри поднял брови и медленно сказал:

– Право, не знаю, что ответить, инспектор. Но если вы думаете то, что я предполагаю, могу сказать только одно: если я и способен совершить убийство, то еще меньше готов публично играть на этом проклятом инструменте!

Глава 10
РАЗГОВОР С ПОНЕСШИМ УТРАТУ СУПРУГОМ

Было уже почти двенадцать ночи, когда оба детектива вернулись в участок, но инспектор Тримбл не подавал признаков желания пойти спать. С растущим чувством недовольства сержант Тейт наблюдал за тем, как он уселся за письменный стол и начал внимательно просматривать груду отчетов и заявлений по этому делу. Тейта не столько беспокоил поздний час полицейские, как и моряки, умеют долго обходиться без сна, когда этого требуют обстоятельства, – сколько обращение с ним инспектора. Потому что это было именно то время ночи и именно та стадия расследования преступления, когда его бывший шеф закуривал трубку, откидывался на спинку стула и начинал долго и обстоятельно беседовать с ним, как мужчина с мужчиной; взвешивать все «за» и «против» своим спокойным уравновешенным тоном со столь привычным маркширским акцентом, приглашая помощника поделиться своими предположениями, чем заставлял его чувствовать, что офицеры маркгемптонской полиции, поймали они преступника или нет, были братьями и друзьями независимо от ранга. Совсем не то что этот новый инспектор. Он даже не курил. Просто сидел за столом, читал свои бумаги и строил умное лицо. Пускает пыль в глаза, с горечью думал Тейт; только так это и можно назвать – пусканием пыли в глаза.

Наконец Тримбл поднял голову. Оказалось, лишь для того, чтобы спросить:

– Кого я направил к привратнику взять у него показания?

– Джеффри, – так же коротко ответил Тейт.

Это было еще одно досадное для него обстоятельство. Джеффри был одним из тех пронырливых юнцов, к которым так благоволил инспектор, и ему поручали много настоящей работы, которая давала ему возможность завоевать доверие, в то время как человек более старший по возрасту и опыту, вроде самого Тейта, вынужден был таскаться за великим Тримблом, как собачка на привязи.

– Ах да, Джеффри.

Тримбл отыскал нужный отчет и молча углубился в чтение.

Сержант не выдержал и заметил:

– Привратник говорит, что до отмены концерта покидал свой пост на пять минут. Он сказал, что подошел к дежурному у главного входа поговорить о яйцах, которые тот обещал ему принести. Но на самом деле этот парень интересовался не яйцами, а талонами на одежду.

Тримбл снова поднял голову от бумаг, довольно долго смотрел на сержанта и заметил:

– Но это не имеет значения, ведь так? Факт тот, что он отлучался.

– Что, видимо, кому-то оказалось на руку, – сказал Тейт.

Но если он надеялся отвлечь инспектора, то был разочарован, потому что этот сумасшедший только хмыкнул и начал собирать бумаги в аккуратную стопку.

Тейт сделал еще одну попытку:

– Экономка мистера Вентри не заметила его автомобиля на дорожке у дома, когда в тот вечер уходила домой. Я специально спрашивал ее…

– Еще она сказала, что уходила через черный вход, – ответил Тримбл. Может, вы не обратили внимания, что между черным и парадным входом расположен весьма высокий забор. Я лично проверил и убедился, что через него нельзя ничего увидеть, а эта женщина роста невысокого.

Он встал.

– Завтра в десять утра, – сообщил он деловито, – заедем в отель к мистеру Сефтону и отвезем его в морг для официального опознания тела. Затем сможем принять от него показания. Шеф назначил конференцию на двенадцать дня. Спокойной ночи.

Сержант Тейт вернулся домой угрюмым и недовольным.

– Этот инспектор ошибается насчет дела, – доверительно поведал он жене, раздеваясь, чтобы лечь в постель. – Совершенно ошибается, с начала и до конца.

– Вот как? А что же именно он думает? – невинно поинтересовалась миссис Тейт.

– Будь я проклят, если знаю, – признался супруг. – Но попомни мои слова, Фло, что бы он ни думал, это все не так!

На следующее утро, без десяти десять, от полицейского участка отъехала машина в направлении «Красного льва» – все приезжающие в Маркгемптон знали, что это главный отель города. Инспектор Тримбл велел отправляться на десять минут раньше, хотя, по своему обыкновению, не потрудился объяснить своему сержанту, по каким причинам. Объяснение появилось, когда по прибытии в отель Тримбл, вместо того чтобы дать знать о своем появлении Сефтону, послал за метрдотелем и вовлек его в десятиминутный разговор. Тейт неохотно признался себе, прислушиваясь к их беседе, что инспектор способен видеть сквозь кирпичную стену.

Затем метрдотель распорядился найти Сефтона, и они немедленно отбыли в морг. Осиротевший супруг перенес церемонию опознания довольно стойко. Он был бледным и спокойным, хотя напряженно стиснутые скулы давали понять, чего ему стоило сдерживаться. Когда процедура осталась позади, инспектор сказал:

– Мне нужно получить от вас, сэр, заявление для коронера. Это сэкономит вам время и хлопоты во время следствия, когда вы придете, чтобы дать показания в суде. Это чистая формальность. Если вы не возражаете заехать в участок…

Сефтон не возражал и по приезде в участок был водворен в самое удобное кресло в кабинете. Ему была предложена сигарета из коробки, которую инспектор держал у себя на столе для своих визитеров, не таких выдержанных, как он сам. И вообще обращались с мужем убиенной с тем почтением и сочувствием, которые, безусловно, соответствовали ситуации. Тейт скрепя сердце признал, что это было очень хорошей постановкой, если вам вообще нравилось вести себя таким образом.

– Позвольте узнать, мистер Сефтон, – говорил Тримбл, в то время как его самописка быстро скользила по листу бумаги, – ваше полное имя? И адрес?.. Благодарю вас. Хотелось бы иметь номер вашего личного удостоверения, пока мы тут… Большое спасибо. Теперь можем начать: «Я являюсь супругом»… как полное имя вашей жены, мистер Сефтон?.. В самом деле? Странные имена дают своим детям эти иностранцы, не правда ли?.. «Супругом Люсиль Ольги Сефтон, сценическое имя – Люси Карлесс». Это верно, сэр? Мне не хотелось бы наделать ошибок, потому что это ведь ваше заявление, и потом я попрошу вас подписать его… Верно! Тогда я продолжаю. «Я женился на ней…» Когда именно это было, сэр?.. Боже мой! Совсем недавно! Какая трагедия! Затем: «В субботу 4 ноября в десять часов пятнадцать минут утра я посетил морг, расположенный по адресу Корпорейшн-стрит, Маркгемптон, где мне предъявили тело женщины, в которой я узнал свою жену. Ей было…» Сколько лет было вашей жене, сэр? Совершенно верно: «…тридцать пять лет, и до сих пор она не жаловалась на здоровье». Я полагаю, это так, сэр?.. Отлично. «В последний раз я видел ее живой…» Когда, вы сказали, мистер Сефтон, вы видели вашу жену живой в последний раз?

– Приблизительно в половине восьмого вчера вечером.

– «В половине восьмого», – повторил Тримбл, продолжая писать. – Это было, вероятно, в Сити-Холл?

– Да. Мы прибыли туда из отеля вместе. Я оставил ее в артистической уборной.

– Вы оставили ее одну?

– Да. Она предпочитает оставаться одна перед выступлением. Это… это зависит от характера, как вы понимаете.

– Вы хотите сказать, что вместе с ней приехали в Сити-Холл, проводили ее до уборной и сразу ушли?

Сефтон смущенно заерзал в кресле. Атмосфера разговора незаметно изменилась. Вопросы перестали носить чисто формальный характер, хотя трудно было сказать, в какой именно момент.

– Э… Да, кажется, да, – промямлил он.

– Я только хотел установить, кто последним видел вашу жену живой, успокаивающе пояснил Тримбл, но ручку отложил. – Из того, что рассказал мне мистер Эванс, следует, что за сценой должно быть довольно много народу, и мне интересно…

– Я только что вспомнил, – прервал его Сефтон, – что ушел не сразу. Мы разговаривали с женой минут десять или около того.

– Понимаю. Вы беседовали о чем-то конкретном, мистер Сефтон?

– Нет, нет, ничего особенного, так, о разных вещах.

Тримбл не стал настаивать.

– Понятно, – сказал он. – Значит, когда вы ушли, было приблизительно без двадцати восемь?

– Да. Конечно, я не могу сказать точно, но…

– Нет, нет, конечно, не можете. В таких вопросах можно говорить только приблизительно. И вы направились в зал, вероятно?

Последовала внушительная пауза, прежде чем Сефтон ответил:

– Нет, я, собственно, не пошел туда.

– Нет? Но у вас же было место на концерт?

– Да, конечно. То есть на первую часть концерта. В последней части концерта я должен был аккомпанировать жене. Но я решил выйти и прогуляться.

Решил выйти прогуляться, – повторил инспектор. Некоторое время он помолчал, как бы вдумываясь в смысл фразы. Затем быстро взглянул на Сефтона и спокойно спросил: – Это довольно необычное решение, не так ли?

Сефтон избегал его взгляда. И выглядел уже не так спокойно.

– Да, пожалуй, – сказал он. – Но мне хотелось кое-что обдумать.

– Возможно, вещи, связанные с музыкой? – с надеждой предположил Тримбл.

– Да, да, именно так, – слишком охотно подхватил Сефтон. – У нас с женой были кое-какие разногласия по поводу интерпретации одной из пьес, и я хотел обдумать это наедине с собой, чтобы меня не отвлекали. Это чисто технический момент, может, вы не совсем поймете…

– Да, – сухо сказал Тримбл, – может, и не пойму. Эта тема и была предметом вашего обсуждения с женой перед тем, как вы ушли из Сити-Холл, мистер Сефтон?

– Да, конечно.

– Но вы не сказали мне об этом, когда я предоставил вам эту возможность. Вы обедали с женой в отеле перед тем, как отправиться в Сити-Холл, мистер Сефтон?

– Да, но я не понимаю…

– Из того, что сообщил мне метрдотель, становится ясно, что ваши разногласия с женой в тот момент касались вовсе не музыкальной темы.

Сефтон внезапно помрачнел, лицо стало красным от злости.

– Нет. Это был личный вопрос.

– Вопрос касался лично вас двоих или здесь было замешано какое-то третье лицо?

После короткого молчания Сефтон заявил:

– Это вопрос я не желал бы обсуждать. Моя жена умерла. У нее были свои недостатки, как и у всех, и я не всегда снисходительно относился к ним. Мы не могли бы оставить этот вопрос?

– Боюсь, что нет, мистер Сефтон, – мягко сказал инспектор. – Видите ли, показания, которыми я располагаю, показывают, что в тот вечер вы некоторым образом поссорились с женой, и во время ссоры упоминалось имя другого мужчины. Вы должны понимать, что я обязан выяснить этот вопрос, и это в ваших же интересах. А теперь, сэр, скажите нам откровенно: в каких отношениях вы были с женой?

Сефтон с отчаянным видом взмахнул руками.

– Как вы можете понять меня?! – прохрипел он. – Ваша жена привлекательная женщина?

На этот раз растерялся инспектор:

– Моя?!

– Разумеется, нет! Во всяком случае, ваша жена привлекательна не в том смысле, в каком была Люси. Как вы можете знать, что значит быть женатым на женщине, которая создана так, что к ней влечет каждого встречного мужчину, которой мало того, что она зарабатывает деньги, выставляя свою красоту и талант напоказ толпе хохочущих глупцов, но поощряет… да, поощряет каждого отвратительного субъекта, который только проходит мимо, – иметь наглость…Его голос прервался звуком, похожим на рыдание.

Тримбл собирался что-то сказать, но Сефтон продолжал.

– Разве это не причина для ссор, как вы сказали? – вопросил он. – Разве я не имел права предупредить ее, куда ее может завести ее поведение?

– Вы хотите сказать, что ее смерть была результатом поведения, о котором вы говорили? – быстро вставил инспектор.

– А чем же еще? Она слишком часто искушала судьбу, и вот результат. Было безумием позволить ей приехать сюда, и мне следовало это знать.

В этот момент инспектор в первый раз ощутил благодарность за присутствие сержанта Тейта. Допрос, который он с таким успехом ухитрился довести до этого момента, грозил полностью выйти из-под контроля. Основательный и медлительный Тейт, который записывал что-то себе в блокнот, сидя сбоку у стола, сейчас, когда он имел дело с человеком, находящимся на грани истерики, внушал ему чувство надежности и уверенности. Нарочито деловитым тоном инспектор сказал:

– Почему было безумием привезти ее именно в Маркгемптон? Я бы сказал, вообще-то это довольно безопасный город.

На лице Сефтона появилось выражение хитрого безумства.

Маркгемптон полон людей, которые хорошо знали мою жену. Слишком хорошо знали ее, сказал бы я – и гораздо раньше, чем я ее, – приятная вещь для мужа, не правда ли? Взять хотя бы Эванса – он знал ее еще с тех пор, как она приехала из Польши. Вентри тоже – они познакомились в Лондоне, когда у него еще не было здесь дома, – как вы можете доверять своей жене с таким человеком, как он? Она клялась, что никогда не виделась с этим типом Петигрю, но вы думаете, я ей поверил? Они долго беседовали на приеме у Вентри, как старые друзья. И как будто этого было недостаточно, она еще выходит, встречает и улыбается Диксону – Диксону! Вы знаете, кто такой Диксон? – неожиданно спросил он.

– Насколько я знаю, это секретарь оркестра, – ответил несколько удивленный инспектор.

– Он бывший муж моей жены. Теперь вы понимаете?

– Вполне понимаю, что встреча с ним могла быть достаточно неловкой, но в конце концов…

– Неловкой! Неловкой, и только?! Господи! Неужели вы не понимаете, что это был ад? Я предупредил ее об опасности, навстречу которой она мчится, но она и внимания на это не обратила.

– О какой конкретно опасности вы говорили, мистер Сефтон?

Сефтон дико расхохотался:

– Хорошенькое дело, о какой опасности! Жену убили, а вы спрашиваете, о какой опасности я ее предупреждал!

– Я не об этом вас спрашиваю, – подчеркнул инспектор. – Я спрашиваю, какой опасности, по-вашему, она подвергалась, встретившись с джентльменами, о которых вы упомянули, и, в частности, с мистером Диксоном.

Сефтон ответил не сразу. Он сидел, тяжело дыша и барабаня пальцами по ручке кресла.

– Я думал, это очевидно, – наконец произнес он тихим бесцветным голосом. Казалось, возбуждение внезапно оставило его, и он выглядел уставшим и почти равнодушным.

– Для меня это далеко не так очевидно, – сказал Тримбл. – Я понимаю, что привлекательная женщина находится в опасности от… от человека, который заявляет о своем праве ревновать ее за внимание к другим мужчинам, скажем так. Почему она подвергалась опасности со стороны мужа, с которым разведена? Я бы сказал, что он последний, кто имел причины принести ей вред.

Сефтон молчал.

– Вы уверены, что существовала конкретная опасность, о которой вы ее предупреждали, мистер Сефтон? Или ваше предостережение было угрозой того, что вы могли с ней сделать, если она будет слишком дружелюбна с другими мужчинам?

Кровь бросилась в лицо Сефтону.

– Нет, нет! – воскликнул он с почти прежней энергией. – Говорю вам, я любил свою жену! Я не тронул бы и волоска у нее на голове!

– Прекрасно. – Инспектор резко прекратил спор и вернулся к деловитому тону. – Вы сказали, что около сорока минут восьмого покинули Холл и отправились на прогулку. Куда вы направились?

– Не знаю. Никуда конкретно. Просто ходил взад-вперед. Я не уходил далеко от Сити-Холл, опасаясь заблудиться.

– И вернулись вы во сколько?

– Кажется, около половины девятого. Я собирался вернуться задолго до антракта, чтобы узнать, не желает ли жена проиграть какую-либо из пьес во второй части программы. Вернувшись, я удивился, что не слышу звуков музыки, хотя концерт еще должен был продолжаться. Я даже подумал, не остановились ли у меня часы. Я вошел через служебный вход. Никого не встретив, я прошел прямо в артистическую комнату. Там были Эванс и доктор. Они… Они сказали мне…

Голос его оборвался.

– Хорошо, – нарушил молчание Тримбл. – Вы можете назвать мне кого-либо, с кем вы виделись или разговаривали во время вашей почти пятидесятиминутной отлучки из Сити-Холл?

Сефтон медленно покачал головой.

– Не думаю… – начал он, затем лицо его прояснилось. – Да, я вспомнил. С кем-то говорил…

– Вот как? И кто это был?

– Понятия не имею.

– Вы действительно хотите сказать, что с кем-то разговаривали и не знаете, кто это был? – недоверчиво уточнил инспектор.

– Откуда я могу его знать? – сказал Сефтон. – В тот вечер я думал только о своем. Повторяю, это был просто прохожий, мимо которого я прошел с каким-то случайным замечанием, а потом и думать про него забыл.

– Для вас было бы полезно что-нибудь вспомнить о нем, – сухо сказал Тримбл.

– Ну а я не могу вспомнить. У меня осталось только смутное воспоминание, что я говорил с мужчиной, вот и все. Хотя минутку… Кажется… Да, я четко помню, что он был в какой-то форме.

– В полицейской?

– Нет… нет, я совершенно уверен, что это был не полисмен.

– Отлично. Если позволите дать вам совет, сэр, вам стоило бы предпринять кое-какие меры к тому, чтобы как можно скорее найти человека в форме, который не был полисменом, – добавил он выразительно. – А сейчас, сэр, я попрошу отпечатать ваши показания, и вы сможете прочитать и подписать их.

Сержант Тейт старательно прочистил горло.

– Вы что-то хотите сказать, сержант? – высокомерно спросил его Тримбл.

– Да, сэр. Я хотел бы спросить у джентльмена, не играет ли он на кларнете.

– Нет, – сразу сказал Сефтон. – Не умею и не играю. А почему вы спрашиваете?

Никто из офицеров не ответил на его вопрос. Но Тримбл посмотрел на Тейта и спокойно сказал:

– Благодарю вас, сержант.

И содержался ли в его замечании сарказм или нет, Тейт никак не мог определить.