Текст книги "Жилец. Смерть играет"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Мы несколько запоздали со столетием Мендельсона, – заметил Эванс, оставив без внимания эти возражения, – но лучше поздно, чем никогда. Люси замечательно исполняет Мендельсона. Так что попробуем его.

– Захотят ли в наше время слушать Мендельсона… – начала мисс Портес, но миссис Бассет оборвала ее:

– Чепуха, Сьюзен. Им придется послушать, даже если он им не нравится. Ведь они придут слушать музыку в исполнении Люси Карлесс.

– Мендельсон не отнимет у нее слишком много сил, – продолжал Эванс, поэтому я попрошу Люси после антракта исполнить несколько сольных пьес. Тогда оркестру придется меньше репетировать – мне бы не хотелось, чтобы в этот сезон мы слишком устали от репетиций.

– О, разумеется, вы совершенно правы! – Желая поддержать своего кумира, миссис Бассет готова была из кожи вон вылезти.

– Значит, нам придется платить аккомпаниатору, – уныло заметила мисс Портес.

Это будет не очень дорого, – постарался успокоить ее Эванс. – Правда, я не знаю, кто ей сейчас аккомпанирует.

– Лоуренс Сефтон, – тут же сообщил Диксон. – Кажется, теперь он берет довольно недорого. Она никогда ему много не платила, а сейчас вообще ничего не платит. В прошлом году они поженились, – пояснил он с мрачным удовольствием.

– Ну, тогда все нормально, – просиял Эванс. – И чтобы закончить с этим вопросом, предлагаю исполнить Пражскую симфонию Моцарта.

– О, Пражскую симфонию! – в первый раз подала голос миссис Роберте, альт. – Это та, что начинается с да-ди-да-да, пом-пом, верно?

– Нет, – снисходительно усмехнулся Эванс. – Не так. Но все равно это очень хорошая вещь, и она нам по силам. – Приняв согласие комитета как должное, он продолжал: – А теперь нам нужно выбрать коротенькую вещь для открытия концерта. – Он замолчал и уставился сквозь очки в дальний угол гостиной. – Вентри, кажется, у вас есть какое-то предложение?

Вентри откашлялся и уверенно заговорил:

– Да, собственно… Думаю, пора нам взяться за старину Генделя. Я подумал… У него есть одно превосходное сочинение… то есть Концерт для органа с оркестром. Вы-то, конечно, знаете, Эванс, но, думаю, для остальных он будет в новинку. Называется «Аллилуйя».

– Произведение для хора «Аллилуйя»? – живо переспросила миссис Роберте.

– Да нет, боже ты мой! Ничего подобного. Это в ре-миноре, в книге второй. Я забыл номер опуса…

– Опус 7, номер 3,– отчетливо произнес Эванс.

– Точно. Он состоит из двух коротких частей приблизительно на двенадцать минут, так что в самый раз для открытия концерта. Мне всегда хотелось попробовать исполнить его на органе Сити-Холл (превосходный инструмент), так что, если вы сможете вставить его в программу, лично я буду очень вам благодарен.

– Еще бы, мистер Вентри, – весьма язвительно подхватила мисс Портес.

– Имейте в виду, – поспешил заверить ее Вентри, – там есть очень простенькая и живая партия для оркестра. Собственно, именно это я и имел в виду, когда предлагал ее. Я думал, мы можем исполнить ее в обработке Генри Вуда, если вы, Эванс, согласитесь использовать кларнеты. Это добавит пьесе красочности.

– Конечно, – сказал Эванс. – То есть если остальные члены комитета согласны. Лично я думаю, что концерт «Аллилуйя» как нельзя лучше отвечает нашим целям.

Миссис Бассет, заметно порозовев, вторила ему.

– Считаю, что мы очень обязаны мистеру Вентри, – сказала она. – Кажется, это будет самая подходящая пьеса.

– Так оно и есть, миссис Бассет, уверяю вас. Я исполню ее с наслаждением.

Для постороннего уступка Эванса Вентри в отношении генделевской «Аллилуйи» для органа странно контрастировала с той властностью, что он проявил, диктуя остальные номера программы, но Петигрю уже довольно много знал о делах общества, чтобы по достоинству оценить разыгранную комедию. Вентри был довольно вульгарным толстым типом, обладающим тонким музыкальным чутьем и огромными деньгами. Ему же принадлежал солидный по размерам и богатству дом сразу за Маркгемптоном, где находилась прекрасная коллекция музыкальных инструментов и орган. Петигрю с женой бывал у него в гостях и пришел к выводу, что Вентри – всего лишь посредственный исполнитель, хотя и восторженный поклонник органа и страстный любитель Генделя. Он был уверен, что, предоставленный себе, Эванс не выбрал бы Вентри в качестве солиста для одного из своих концертов. Миссис Бассет также не потерпела бы его в числе членов комитета. В противоположность Диксону, у него в родословной не струилось ни струйки голубой крови, и он был решительно не того типа, которому она симпатизировала. Но как казначей общества Петигрю прекрасно знал, что ни Эванс, ни миссис Бассет не были независимыми. Последние несколько лет балансовые счета общества ежегодно показывали дефицит.

И каждый раз разрыв между доходом и расходами восполнялся дотациями порой весьма значительными – от некоего типа. Миссис Бассет неизменно упоминала о нем как об «анонимном благотворителе». (Многие простаки даже в составе комитета полагали, что щедрый незнакомец – сама миссис Бассет, и она не пыталась раскрыть им правду.) Ныне анонимный благотворитель решил выйти вперед и потребовать вознаграждения. Вот так просто все и было.

Остальные члены комитета, несколько растерянные, приняли предложение Клейтона Эванса открыть первый концерт пьесой, выбранной Вентри, и с программой на этом закончили. Краем глаза Петигрю перехватил нечто вроде подмигивания от Диксона, когда тот писал протокол заседания. Затем Эванс пустился в обсуждение строго технических сторон исполнения, в вопросы обеспечения оркестровых партий, и внимание почетного казначея отвлеклось. Оно было вновь привлечено к происходящему из-за возникшего чувства похолодания взаимоотношений на территории отдельно взятого кабинета. Словом, подул бриз в связи с вечной проблемой духовых инструментов в оркестре. Петигрю, чье знание оркестровой музыки было весьма ограниченным, представлял, хотя и смутно, что в задних рядах оркестрантов стоит множество неприметных людей, знай себе дующих в изогнутые под самыми немыслимыми углами блестящие медью трубы, и с удивлением убедился, что для данной группы оркестра чрезвычайно трудно подыскать исполнителей.

– Как обычно, мы жалко выглядим в отношении духовых, – заметил Эванс. Феллоуз достаточно приличный флейтист, но кроме него, у нас нет никого, кто смог бы исполнять на любом из инструментов первую партию. А гобоя у нас и вовсе нет. Это крайне досадно, поскольку невероятно затрудняет репетиции. Диксон, вам, как обычно, придется заняться поисками профессионалов. Сейчас посмотрим… Значит, нам нужно будет два гобоя, один кларнет…

Вентри и миссис Роберте заговорили одновременно. Причем Вентри сумел-таки опередить даму.

– Молодой Кларксон неплохо играет на кларнете, – заявил органист. Последнее время он много работал.

– Я знаю, – ответил Эванс. – Я не возражаю против него. Он вполне прилично может исполнить партию второго кларнета.

– В этом сезоне, – настаивал Вентри, – молодому Кларксону очень хотелось бы быть первым кларнетом. Он просил меня особо упомянуть об этом.

– Для этого он недостаточно хорош.

– Молодой Кларксон сказал, что, если ему не дадут играть первую партию, он вообще выступать не будет.

– И прекрасно, – сдержанно произнес дирижер. – Значит, достаньте нам двоих кларнетистов, хорошо, Диксон?

По его тону было ясно, что это был пункт, за пределами которого даже анонимный пожертвователь не может позволить себе играть на терпимости дирижера, и Вентри, покраснев от досады, умолк. Но вопрос оставался открытым. Свое слово еще не сказала миссис Роберте.

– О, мистер Эванс, – задыхаясь, заговорила она, – если вопрос упирается в кларнет, у меня как раз есть нужный человек.

Петигрю решительно нравилась миссис Роберте, милая доброжелательная женщина с растрепанными седыми волосами и вечно озабоченным лицом, которое означало искреннюю озабоченность чьими-то проблемами. Она была замужем за уверенным в себе и удачливым бизнесменом, ведущим аукционистом Маркгемптона. Ей было несправедливо предназначено судьбой стать матерью целого выводка уверенных в себе и удачливых детей, в результате чего свой высокоразвитый инстинкт помощи слабым ей приходилось удовлетворять на стороне, вне семьи. Достаточно было хромой собаке попытаться пролезть через лаз в заборе на глазах миссис Роберте, как она тут же бросалась твердо и бережно перетаскивать ее на другую сторону. Она прославилась этой своей чертой, и по желвакам на скулах Эванса было ясно, что перспектива иметь в своей группе духовых хромую собаку уже не кажется ему лучше предложения Вентри.

– В самом деле, миссис Роберте, – предпринял он попытку переубедить даму, – а вы не думаете, что будет лучше, если мы, как обычно, отдадим партию кларнета в руки профессионала?

Миссис Роберте мгновенно приобрела решительный вид, чуждый ей совершенно, за исключением случаев, когда затрагивались чужие интересы.

– Он и есть профессионал, – парировала она. – В этом все и дело. Во всяком случае, был им. Это один поляк.

Последовала пауза, во время которой члены комитета переваривали информацию. Затем Эванс, который, подобно Петигрю, питал слабость к миссис Роберте, добродушно попросил:

– Может, вы расскажете о нем, миссис Роберте? Прежде всего, как его зовут?

– Тадуош или Тадауш… О боже! Никак не могу запомнить, не говоря уж о том, чтобы произнести. Я где-то записала…

Она порылась в сумочке, извлекла обрывок бумаги и передала Эвансу. На нем заглавными буквами было начертано: «Тадеуш Збарторовски».

– Н-да, – уклончиво произнес Эванс, – вижу, что он поляк.

– Это человек, заслуживающий самого глубокого уважения, – заверила миссис Роберте. – Он сказал, что не может вернуться в Польшу, опасаясь резни, – если он вернется, я хочу сказать. Мне очень хотелось бы помочь ему, и я пообещала…

– Понятно. Но почему вы думаете, что он умеет играть на кларнете?

– Но он действительно кларнетист! Сейчас он играет в оркестре «Сильвер свинг данс» – конечно, только по вечерам. Я думаю, когда он не играет, он работает на черном рынке, – это так грустно, не правда ли? Но он с большим удовольствием играл бы в настоящем оркестре, я знаю.

– Думаю, едва ли… – начал Клейтон Эванс.

– Перед войной он играл в Варшавской опере, – будто вспомнив, добавила миссис Роберте.

– О! Это совершенно другое дело. Если ваш друг действительно таков, как вы говорите, думаю, мы сможем что-нибудь для него сделать. – Эванс взглянул на свои часы. – Уже довольно поздно, а нам еще нужно обсудить программы для трех остальных концертов сезона. Диксон, кажется, вы что-то знаете о Польше. Не возьмете ли на себя труд навестить этого человека, и, если он действительно такой квалифицированный музыкант, как утверждает миссис Роберте, действуйте по своему усмотрению и, если нужно, наймите его.

– Я запросто с ним разберусь, – мрачновато сказал Диксон. – Недаром я прожил в Варшаве целых пять лет.

– Ну а теперь что касается второго концерта, – продолжал Эванс. – Я предлагаю…

На этом пункте повестки дня почетный казначей Маркширского музыкального общества погрузился в объятия Морфея.

Глава 2
УХОДЯТ ПО ОТДЕЛЬНОСТИ

Для миссис Бассет самый волнующий момент вечера наступил, когда члены комитета удалились. Следуя привычке, превратившейся в негласное соглашение, Эванс задержался на несколько минут поболтать, благопристойно потягивая бренди с содовой, приготовленный ее собственными аристократическими ручками. Это был восхитительный момент редкой близости со своим кумиром, которым миссис Бассет от души наслаждалась.

– Что ж, Шарлотта, – прервал молчание Эванс, – мне кажется, собрание прошло вполне прилично, не так ли?

– Вы превосходно его провели, Клейтон. Впрочем, как всегда.

Ни единой душе не доводилось слышать, чтобы миссис Бассет в присутствии посторонних называла его иначе, чем мистер Эванс, в то же время со дня смерти мистера Бассета, случившейся десять лет назад, ни один смертный не осмелился назвать ее по имени. Взаимное и скрытое от посторонних обращение друг к другу по имени неизменно вызывало у нее волнующее чувство причастности к греховному удовольствию.

Слегка порозовев, она продолжила:

– Вы не думаете, что с мистером Вентри возникнут какие-либо проблемы?

– Полагаю, ни малейших. Он действительно недурной исполнитель, когда предается музыке всей душой, и пьеса Генделя вполне ему по силам. Думаю, он заслуживает награды за свои деньги. Хотя придется повозиться с настройкой органа. Нужно будет поговорить с городским органистом.

– Право, я думала не об этом, а о мистере Кларксоне. Кажется, мистер Вентри очень огорчился из-за него.

– Вряд ли нам стоит волноваться по этому поводу, – беспечно отреагировал мистер Эванс. – Скоро он забудет об этом. Так или иначе, но приглашать Кларксона в оркестр совершенно невозможно. Буду только рад полностью от него избавиться. И почему нам не пригласить кого-нибудь заняться духовиками всерьез?

Но в данный момент миссис Бассет не интересовал вопрос духовых инструментов.

– Должна заметить, для мистера Вентри не очень типично проявлять подобную озабоченность по отношению к другу-мужчине.

Эванс рассмеялся:

– В самом деле, насколько я знаю, он не прославился в этом направлении. Сам я не очень разбираюсь в таких делах, но…

Миссис Бассет сурово поджала губы.

– Вероятно, дело в миссис Кларксон, – задумчиво сказала она. – Нужно будет навести справки.

– Вы полагаете, в этом-то и кроется интерес мистера Вентри? В таком случае это определенно самый необычный мотив, чтобы пытаться втолкнуть в оркестр заведомого неудачника. Но не слишком ли у вас разыгралось воображение, Шарлотта?

– Возможно, Клейтон. Но боюсь, мистер Вентри весьма сложный человек, пожалуй, даже чрезвычайно сложный. – Она озабоченно покачала головой и добавила: – И большой любитель женщин. Что совершенно не согласуется с моим представлением о том, каким должен быть мужчина.

– Совершенно верно, – тихо проговорил Эванс, обращаясь к своему стакану с виски.

Он достаточно хорошо знал свою Шарлотту, чтобы воспринимать ее замечание буквально, но нарисованный ею портрет идеального мужчины, которому непременно следует быть мелким женоненавистником, даже ему показался слишком неестественным. Желая сменить тему, он сказал:

– Надеюсь, вам нравится принятая программа концертов.

– Ну конечно! – Миссис Бассет пустилась выражать свою преданность, умудряясь внести намек на упрек, что ее преданность может быть подвергнута сомнению. – Я немного опасалась, что может возникнуть маленькая неловкость, когда упомянули имя Люси Карлесс, но, к счастью, все обошлось.

– Неловкость? Я знаю, что Люси иногда бывает весьма неловкой, но почему кто-то может испытывать это чувство из-за нее?

– Разве вам неизвестно, что мистер Диксон был ее мужем? – со значением вопросила миссис Бассет.

– В самом деле? Мне известно, что Люси была замужем до теперешнего брака, но я не связывал ее с мистером Диксоном. Боюсь, я слишком плохо разбираюсь в людях. Но вы уверены в этом?

В руках миссис Бассет словно сам собой материализовался «Дебретт».

– «Женат первым браком в 1937 году (брак расторгнут в 1942 году) на Люсиль, единственном ребенке графа И. Карлессофф; второй раз в 1945 году на Николе, старшей дочери Генри Минча, эсквайра», – прочитала она. – Хотелось бы мне знать, кто такой Генри Минч, – добавила она, – но мистер Диксон очень скрытен.

– Что ж, Люси молодец, – заметил Эванс. – Должно быть, она единственная скрипачка с иностранной фамилией, которая предпочитает выступать под английской. Она всегда была своевольной особой. Но, надеюсь, я не дал маху с Диксоном.

– О нет! – заверила его миссис Бассет. – Ему это совершенно безразлично. Он даже как-то пошутил на этот счет. Не помню точно, что он сказал, но это было очень остроумно. В наше время люди относятся к разводам слишком легкомысленно, не могу понять почему. Но сегодня вечером у мистера Диксона наверняка был более важный предмет для размышлений, чем бывшая супруга. Как вы думаете, не следовало ли мне поздравить его? Это так неловко.

– О чем вы, Шарлотта? – Эванс подавил зевок.

– Разве вы не читали вечерние газеты? Я думала, вы обратили внимание.

– Разумеется, я читал, но не заметил ничего о Диксоне.

– Единственный сын лорда Саймонбета, – зловещим тоном произнесла миссис Бассет, – погиб в автомобильной аварии.

– На первый взгляд, Шарлотта, этот случай кажется мне странным поводом для поздравления, но, полагаю, книга, что вы держите в руках, имеет к этому какое-то отношение.

Миссис Бассет кивнула.

– В случае гибели старшей ветви, – таинственно проговорила она, – наш мистер Диксон становится пэром.

– Боже мой! – беззаботно воскликнул Эванс. – Подумать только, какое разочарование для Люси! Она всегда испытывала преклонение перед титулами.

– Все не так просто, как кажется. Мы еще не можем быть уверены, что старшая ветвь погибла.

– Не уверены? Даже с «Дебреттом»? Я думал, уж он-то в этих вопросах непогрешим.

– Я, кажется, ни словом не обмолвилась о «Дебретте». – В голосе миссис Бассет послышалась легкая укоризна. – Разумеется, он не ошибается. Не в этом дело. Но погибший молодой человек оставил вдову, и газеты говорят – в наши дни газеты стали такими грубыми и жестокими, – что она… я бы сказала, находится в интересном положении.

– Интересное – как раз нужное слово. – На этот раз Эванс откровенно зевнул. – С нетерпением буду ждать дальнейшего развития событий в этой драме из жизни высокопоставленных людей. На месте Диксона я бы молился, что бы это оказался мальчик. Не могу себе представить, чтобы в наше время кто-то мечтал стать лордом.

Прежде чем миссис Бассет оправилась от этого богохульного заявления, он поблагодарил ее за доставленное удовольствие и удалился.

Между тем праправнук второго и вероятный наследник шестого виконта Саймонбета обсуждал ту же тему со своей женой Николой, старшей дочерью Генри Минча, эсквайра.

Никола готовилась ко сну, когда вернулся Диксон. Он застал ее сидящей в кресле перед туалетным столиком: она расчесывала свои густые темно-каштановые волосы медленными томными движениями, словно готовая в любой момент прекратить это занятие от полного изнеможения. Он знал, что жена не утомлена, но по своей натуре была просто не способна делать что-либо быстро. Вероятно, она расчесывалась уже целый час и могла продолжать бог знает сколько времени лишь потому, что ей трудно было остановиться. Он тихо присел на кровать и наблюдал за ней с одобрением знатока. Когда-нибудь, грустно размышлял он, Никола располнеет, если не станет больше двигаться, но в настоящее время она была невероятно хороша. Нежный кремовый цвет кожи, что иной раз великолепно сочетается с оттенком цвета ее волос, тонкие правильные черты лица и чудесные округлые линии рук. Она поймала в зеркале его взгляд и лениво улыбнулась.

– Ну? – спросила она, не прерывая медленных ритмичных движений щетки по своей роскошной шевелюре. – Как прошел вечер?

– В основном как обычно. Мне, конечно, достался мартышкин труд.

– Что ж, Роберт, ведь тебе это нравится, бог знает почему, так что не жалуйся. Выбрали что-нибудь интересное?

– Мы выбрали для первого концерта Люси, если ты находишь это интересным, – сказал Диксон.

Никола отложила щетку, повернулась и взглянула на мужа.

– Черта с два вы ее выбрали! – тихо сказала она.

– У тебя есть возражения?

– Никаких. Будет очень интересно увидеть, как она сейчас выглядит. Представляю, наверное, худая и изможденная, судя по тому, какой мы ее видели в последний раз. – Она снова повернулась к зеркалу и с удовлетворением убедилась в собственных радующих глаз изгибах стройного тела. – Билли Вентри тоже был на совещании? – вдруг спросила она.

– Разумеется, а почему ты спрашиваешь?

– Так… Он звонил сегодня как раз после твоего ухода.

– Зачем это?

– Ну, формально для того, чтобы спросить, на какое время назначено совещание. А на самом деле пригласил меня завтра днем в кино. Интересно, откуда ему известно, что по четвергам ты всегда задерживаешься в конторе?

Диксон сухо рассмеялся:

– Этот тип – самый бессовестный соблазнитель женщин. Ты согласилась пойти?

– Я сказала ему, что приглашена на чай с миссис Роберте, что оказалось правдой. Но мне интересно, ведь это означает, что его теперешняя любовница, не знаю, кто она, начинает ему надоедать, и он подыскивает себе новую. Как таким людям удается избегать неприятностей, Роберт?

– Почем я знаю, – сказал, вставая, Диксон. – Пойдем, пора ложиться.

Укладываясь в постель минут через двадцать, Роберт Диксон заметил:

– Кстати, ты видела вечернюю газету?

– Ты оставил ее внизу, – зевнув, ответила Никола, – но в заголовках не было ничего интересного, поэтому я не стала трудиться открывать ее.

– Ну а если бы потрудилась, то узнала бы, что погиб мой кузен Перегрин. Разбился на машине.

– Господи милостивый! – Некоторое время Никола помолчала. – Значит, между тобой и старым Симми никого не осталось?

– В этом-то и дело. Может, так оно и будет. Мы узнаем об этом через месяц или два. Жена Перегрина ждет ребенка.

Никола тихо засмеялась.

– Чертовски забавно! – заметила она.

– Не вижу ничего смешного. Для меня пребывать в неопределенном положении до чертиков досадно.

– Дорогой, я понимаю…

– А старая матушка Бассет, которая скрежещет на меня зубами в агонии молчаливого возбуждения, только ухудшает его, – продолжал Диксон.

– Она станет скрежетать еще сильнее, когда услышит обо мне.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, – протянула Никола, – у меня сильное подозрение, что я в таком же положении, как и вдова Перегрина. Я не хотела тебе говорить, пока не совсем уверена.

– Ну и ну! – пробормотал Диксон.

Некоторое время он молча рассматривал потолок, затем поднял руку и выключил свет.

Дом Вентри в пригороде Маркгемптона был просторным некрасивым строением в викторианском стиле. Вентри давно бы уже продал его, если бы не бильярдная – большое помещение с высоким потолком, пристроенное к зданию кем-то из прежних владельцев. После решительной и дорогостоящей переделки оно великолепно подошло для водворения органа и обширной музыкальной библиотеки. Вернувшись от миссис Бассет, Вентри сразу направился в эту комнату, налил себе полбокала чистого виски, с величайшими предосторожностями установил его на пюпитр органа и начал играть по памяти, стремительно и часто ошибаясь, токкату Баха си-мажор. Это была одна из его любимых вещей, как сама по себе, так же и потому, что в ней имелся пассаж, во время которого нужно было долго держать педаль, что оставляло руки исполнителя свободными и давало возможность взять стакан. Когда одновременно с токкатой закончились и виски, он какое-то время сидел, наполненный тем восхитительным чувством, которое до того, как смысл этого слова приобрел политический оттенок, было известно как умиротворение. Это дивное состояние улетучивалось по мере то го, как он начал осознавать два факта. Первый утренняя угроза кухарки уйти, если ее сон снова будет нарушен «шумом среди ночи». Вторым фактом был непрерывный трезвон телефона в холле.

Чертыхнувшись в душе, Вентри сполз с вертящегося стула и направился уделить внимание более простой из двух проблем.

– Дорогой, – заверещал в трубке визгливый женский голос, – ты целый век не подходишь к телефону. Что-нибудь случилось?

Вентри хмыкнул.

– Как дела на заседании?

Вентри все еще находился под сильным влиянием виски и Баха и мог думать о собрании только в смысле органа Сити-Холл.

– О, чертовски хорошо! – неосторожно ответил он. – Нет, правда, просто великолепно.

– Значит, насчет Джонни все в порядке? – с надеждой сказал голос.

С языка Вентри чуть не сорвалось: «А при чем тут Джонни?» – но он вовремя сообразил, что к чему. Вентри с отвращением представил себе физиономию Джонни Кларксона с выступающими вперед, как у кролика, зубами и маленькими подозрительными глазками.

– Ах, Джонни! – сказал он. – Нет, боюсь, что касается Джонни, Эванс не очень расположен помочь. Собственно, он решительно отказал ему. Мне ужасно жаль, Ви. Конечно, я сделал все, что мог, но ничего не поделаешь.

– Как жалко, милый! – простонала она. – Неужели ничего нельзя сделать, даже для того, чтобы доставить удовольствие бедной маленькой Вайолет?

– Ничего, если только он снова не согласится играть вторым, – сухо ответил Вентри, отметив, что по телефону вкрадчивая манера разговора миссис Кларксон производила на него раздражающее впечатление.

– Именно этого он и не желает – он решительно настроен против. Ты знаешь, какой бывает Джонни, когда что-нибудь вобьет себе в голову. Билли, мальчик мой, что же нам делать? Если его не возьмут в оркестр, значит, он каждый вечер будет торчать дома, а ты знаешь, какой он подозрительный. У нас не будет возможности видеться!

– Я знаю. – В голосе Вентри не прозвучало должного огорчения при этой грустной перспективе.

– Я и позвонила-то тебе только потому, что он сейчас на своем масонском собрании, – жалобно продолжала Вайолет. – Когда он дома, это все равно что жить под одной крышей с детективом. Знаешь, я боюсь, не стал ли он чего последнее время подозревать. Как ты думаешь, может, он что-нибудь узнал, Билли-бой?

У Вентри появилось внезапное и четкое понимание, что больше всего в жизни он ненавидит, когда его называют Билли-бой.

И пока он сознавал этот многозначительный факт, голос в трубке с упреком произнес:

– Ты ничего не хочешь сказать, чтобы успокоить свою маленькую бедную Вайолет?

– Мы должны быть крайне осторожны, вот и все, – твердо сказал Вентри. Мысль о том, что он может быть пойманным на адюльтере Джонни Кларксоном, вызвала у него неприятное подташнивание. – Думаю, нам нужно затихнуть какое-то время не видеться и все такое.

– Билли-бой, ты хочешь меня бросить!

– Чепуха! Ви, но ты должна понять…

Прошло еще минут пять, прежде чем он смог положить трубку. Наверху послышались шаркающие шаги, означающие – он знал это, – что его кухарка нарочито и мстительно не спит. Он отправился в постель, от всего сердца проклиная всех женщин. Но в процессе раздевания вспомнил о двух-трех обворожительных исключениях из этого ненавистного племени.

Во Дворце танцев Маркгемптона в это время атмосфера лишь начинала раскаляться. Селект-данс, танец, придуманный имперским антикварным обществом «Бизоны», только входил в моду, и джаз-банд «Сильвер свинг» под руководством талантливого и популярного дирижера Сида Смитера делал все возможное для его популяризации. Грохот в зале стоял невероятный. Кларнетист, чьи пальцы автоматически порхали то вниз, то вверх по инструменту, не отрывал взгляда больших печальных глаз от рук дирижера и тщетно пытался отмежеваться от страшного шума, который сам производил. Почему, в сотый раз за вечер думал он, почему он должен таким образом продавать свой инструмент? Саксофон понятно, пикколо – пожалуй. Но почему (оркестр принялся снова наигрывать этот назойливый рефрен «Жизнь и любовь к тису»), почему кларнет?!

В первый же перерыв он спустился с помоста, где сидели музыканты, и пробрался в конец холла к телефону. Было уже поздно, но он знал, что миссис Роберте извинит его, а он не мог ждать до утра.

– Миссис Роберте? Это Тадеуш Збарторовски. Простите, что я звоню так поздно, но я должен узнать. Вам удалось договориться, чтобы я играл в вашем оркестре?.. Понятно. Огромное вам спасибо, миссис Роберте. А когда я увижусь с этим мистером Диксоном?.. Боже, тогда все устроится, он будет мной доволен. И что мы играем?.. Ах, вы забыли! Жаль, но, может, мистер Диксон знает… Кто, вы сказали?.. Люси Карлесс! Что ж, я не откажусь играть даже из-за нее… Нет, я не то хотел сказать, миссис Роберте. Тысяча благодарностей. И, миссис Роберте, у меня есть друг, который сможет достать для меня нейлоновые чулки, если вы назовете ваш размер…

– Ну, – поинтересовалась Элеонор Петигрю, – как ты перенес заседание?

– Замечательно, – зевнул ее муж, – просто замечательно.

– О чем договорились?

– Дай вспомнить… Анонимный благотворитель намерен дорваться до городского органа, а Диксон ничего не мог возразить против Карлесс.

– Жалкий ты тип! И это все, что ты узнал на заседании?

– Абсолютно все! Если не считать того, что у миссис Бассет оказался еще довоенный шерри, которым не стоит пренебрегать.

– Об этом я уже догадалась, – холодно сказала Элеонор.