Текст книги "Жилец. Смерть играет"

Автор книги: Сирил Хейр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Когда это было установлено, все остальное встало на свои места достаточно легко. Письмо в банк, смятение миссис Илз – все объяснялось. Потом я снова обратился к первой части проблемы, и это тоже встало на свое место. Джеймс был Фэншоу; Джеймс был Баллантайном. Почему нет, когда всего-то требовалось снять бутафорский костюм с покойника и надеть на живого человека? Оставалось лишь это доказать, что оказалось сложным. Неожиданно я оказался не в состоянии доказать то, что, как я знал, являлось фактом – что Баллантайн заказал костюм Джеймса у миссис Брэдуорти, но моя вторая попытка увенчалась успехом. Как показали свидетели на дознании, Баллантайн покинул контору со своим зонтиком. Но на Дейлсфорд-Гарденз при нем не нашли никакого зонтика. Следовательно, он оставил его где-то там, где переоблачался в Джеймса. Я перебирал в уме разные места, которые он мог использовать для этой цели, и наткнулся на контору «Англо-голландца», у которой, казалось, не было никакого иного предназначения в этой жизни. И как оказалось, был прав. Маллет победно помахал зонтиком. – Прелестная вещица, не правда ли? – заметил он. – Строго говоря, как я полагаю, он принадлежит кредиторам, но мне хотелось бы сохранить его. Хотя было бы жаль дырявить такой превосходный шелк. Но просто в качестве сувенира, думаю, я должен его присвоить.

– У меня тоже останется сувенир, – заявил Франт. – Я вставлю это в рамку. – И он продемонстрировал исчерканный каракулями лист бумаги, на котором каракулями было написано:

«Личность Колина Джеймса.

Ниже приводятся имена главных подозреваемых в деле Лайонела Баллантайна:

X

Илз

Дюпин

Фэншоу

Харпер

Крэбтри

Джеймс был маской для Баллантайна. Маска пережила того, кто ее носил!

Д. Маллет».

Инспектор рассмеялся.

– Это было проявлением тщеславия с моей стороны, – сказал он. – Но я так обрадовался, когда разобрался в проблеме, что не устоял перед искушением заинтриговать вас. Ну что же, дело близится к концу, как я полагаю, в том, что касается обнаружения преступника. Завтра я запрошу на Боу-стрит еще один ордер, а после этого за дело примутся юристы. Знаете, Франт, мне очень жаль…

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул инспектор.

Глава 24
ПОБЕГ

Среда, 25 ноября

Маллет не был суеверным человеком, но он всегда утверждал, что с того момента, как он услышал этот стук в дверь, у него возникла уверенность, что что-то пошло не так. Конечно, это ни в коей мере не оправдывало тот свирепый взгляд, который он устремил на человека, вошедшего сейчас в комнату – самого заурядного детектива в штатском.

– Что вы хотите? – рявкнул инспектор.

– Мне приказали доложить вам о прибытии, сэр, – последовал ответ.

– Приказали доложить о прибытии – кто?

– Заместитель комиссара, сэр.

Маллет посмотрел на него более внимательно:

– Не понимаю. Разве вы не несли дежурство на Дейлсфорд-Корт-Мэншнз?

– Так точно, сэр.

– Ну и? Кто вас сменил?

– Никто, сэр. Просто мне приказали снять наблюдение и доложить вам.

– Что?! – выкрикнул Маллет, выпрыгивая из кресла.

– Как я понял, на этот счет поступило специальное распоряжение от министра внутренних дел, – сообщил детектив.

– «Я всегда обращался с ним достойно, когда шефствовал над ним в школе», – пробормотал Франт с кривой усмешкой, но Маллет не обратил на него никакого внимания.

Он с ревом бросился вон из комнаты и помчался по коридору, предоставив сержанту и озадаченному визитеру поспевать за ним по мере возможности.

Они нагнали его в вестибюле. Он остановился там, его огромные плечи вздымались, пока он переводил дух. Когда Франт приблизился, Маллет поймал его за руку и крепко ее стиснул.

– Я болван, Франт, – пробормотал он. – Что-то у меня нервы стали сдавать. Мы ведь говорили – завтра, не так ли? Что уж теперь спешить, только лишь из-за этого идиотизма. Просто… просто это чертовски досадно.

– Еще бы, еще бы, – сочувственно произнес Франт.

– Когда крыса попалась в вашу ловушку, очень досадно обнаружить, что какой-то дурак ее открыл, как только вы повернулись к ней спиной, – продолжил он, – пусть даже крыса и не знала, что она в ловушке. Но я не собираюсь рисковать, Франт. Ничего нельзя откладывать на завтра, мы сейчас же едем на Дейлсфорд-Корт-Мэншнз.

Через несколько минут полицейская машина с тремя офицерами помчалась по Уайтхоллу. Ехали молча. Пошел дождь, и тротуары блестели от отражений уличных фонарей. Вот в такой же вечер, подумал Маллет, Баллантайн с еще одним человеком шел навстречу свой смерти в маленьком домике в тихом кенсингтонском квартале. Они миновали въездные ворота Дейлсфорд-Гарденз, и, вытягивая шею, он сумел разглядеть лишь сам дом, сейчас погруженный в темноту и необитаемый. Оставалось преодолеть еще каких-то несколько сот ярдов, и вот они уже оказались у Мэншнз. Странно было, что этой истории предстояло завершиться так близко от того места, где она началась.

Дома на Дейлсфорд-Корт-Мэншнз имели мало общего с роскошными квартирами современного Лондона. Они не могли похвастаться ни лифтами, ни швейцарами в униформе, и ничьи любопытные глаза не следили за детективами, когда они входили. Маллет загрохотал по каменным ступенькам первым. Неприветливое парадное с гигиенично глазурованными стенами навело его на мысли о тюрьме. Отмечал ли когда-нибудь Фэншоу, спросил он себя, пока шел, это сходство? Тюрьма! Ну что ж, скоро Фэншоу возобновит знакомство с ней – на короткое время, а потом… Маллет почувствовал легкий приступ тошноты. Не первый раз в подобных случаях он испытывал чувство отвращения к самому себе из-за той обязанности, которую ему предстояло выполнить, – доставить человека к вешателю, чтобы искупить совершенно никчемную жизнь.

Его пальцы сомкнулись на дверной ручке квартиры мисс Фэншоу. Прикосновение к холодному металлу разом положило конец этому самокопанию. Пока было чем заняться, он мог предоставить другим решать, какова цель и полезность этих действий.

– Ну что же, приступим, – сказал он сам себе и громко постучал.

После короткой заминки им открыла высокая, хмурая женщина средних лет, с бледным лицом и твердо сжатыми губами. На ней был надет передник, который плохо сочетался с ее хорошо сшитым платьем и властными манерами.

Она встретила детективов с приподнятыми бровями и чуточку презрительным:

– Да?

– Я офицер полиции, – начал Маллет.

– Очень хорошо. Полагаю, вы хотите увидеться с моим братом.

– Он здесь?

– Конечно. – Она презрительно скривила губы, будто усмехнувшись предположению, что он мог сбежать. – Он у себя в комнате. Вот уже час, как ушел туда. Я покажу вам дорогу. Горничной сейчас нет, – добавила она. Последнее сообщение явно имело своей целью объяснить, почему она лично оказывает им эту услугу.

Три человека вошли в квартиру, и мисс Фэншоу, вышагивая с чопорным видом впереди них, пошла по узкому коридору. Вскоре она остановилась у двери, энергично постучала в нее, затем раскрыла настежь и позвала:

– Джон, к тебе полицейские! – и отправилась дальше, не переступив порог.

Маллет вошел в комнату первым, Франт следом за ним. Это была скромно обставленная спальня, с секретером в углу. На письменном столе лежал большой белый конверт. На кровати лежал Джон Фэншоу. Возле него стоял пустой стакан. Фэншоу был полностью одет, не считая ботинок, которые деликатно снял и оставил на полу. Он умер безболезненно и, если судить по его неомраченному челу, со спокойной совестью.

Франт сообщил известие мисс Фэншоу. Он нашел ее на кухне готовящей ужин. Она выслушала его без малейших признаков волнения.

– Джон всегда говорил, что скорее сделает это, чем снова сядет в тюрьму, – таков был ее единственный комментарий. – Он не говорил мне, что вы за ним придете, но я не удивлена.

– Могу ли я… мы что-нибудь для вас сделать? – запинаясь, проговорил опешивший сержант.

– Ничего, благодарю вас. – Потом пробормотала: – Есть все, что нужно, – и снова вернулась к своей стряпне.

Инспектор, распорядившись насчет перевозки тела, обратил внимание на бумаги в столе. Он установил, что письмо было адресовано ему, и характерным для него образом оставил его прочтение напоследок. Затем быстро рассортировал аккуратно подшитые документы, оценил их важность и разделил на две маленькие стопки – те, что представляли ценность с полицейской точки зрения и те, которыми можно было пренебречь. Среди первых были две банковские расчетные книжки, которые он изучил довольно тщательно и с немалым удивлением. Наконец, когда убедился, что не пропустил ничего представляющего интерес, взялся за письмо.

«Итак, инспектор,  – начиналось оно без всяких предисловий, —вы решили проблему! Мои поздравления! Через час или около того, возможно быстрее, как я полагаю, вы будете топать здесь в своих тяжелых полицейских ботинках, сгорая от нетерпения произвести арест и поставить очередную порцию мертвечины на виселицу. Но когда вы придете, меня уже не будет. Для меня было бы достаточно легко отсутствовать телом, также как и – если полицейский способен понять это слово – душой, но я не буду пытаться это сделать. В моем возрасте я не собираюсь затевать жалкую игру в прятки за границей, скрываться в третьеразрядных отелях под вымышленным именем, с долго оттягиваемым ритуалом выдачи в конце. Я ненавижу тягомотину, и две маленькие таблетки, которые я купил в Париже, избавят меня от этого.

Но если откровенно, мне хотелось бы продолжить жизнь, просто ради интеллектуального удовольствия от того, что я перехитрил вас. Поскольку в этом мне отказано, нет особого смысла в дальнейшем существовании. А так я до конца буду испытывать несравнимо большее удовольствие от того, что покидаю мир, ставший лучше после уничтожения негодяя.

А интересно, как вы докопались? Я, честно говоря, удивлен, что вам это удалось, потому что мне это видится как почти идеальное преступление, насколько это возможно в несовершенном мире. Моей заслуги тут нет никакой, потому что в конечном счете спланировал все он. Я всего лишь воспользовался шансом, ниспосланным небом. Это, должно быть, необычно для человека предоставлять алиби своему собственному палачу. Ей-богу, все это дело оказалось совсем простым.

Как я вам уже рассказывал, я на минуту увиделся с Баллантайном в его кабинете в пятницу утром, 13 ноября. Чего я вам не рассказал, так это то, что я увидел его снова в тот же вечер. Я шел домой и на углу Верхней Дейлсфорд-стрит едва не налетел на него. Он, конечно, узнал меня, и того, как он вздрогнул, оказалось для меня достаточно, чтобы узнать его. Думаю, я узнал бы его в любом случае. Когда вы четыре года видели одно и то же лицо в ваших снах, требуется нечто большее, чем фальшивая борода и большой живот, чтобы вас обмануть. Я бросил ему вызов – сказал, что выдам его, если он не даст мне то, что я хочу, и, к моему удивлению, он взял меня с собой в дом на Дейлсфорд-Гарденз. Как только мы зашли внутрь, он спросил меня, сколько я хочу. Я назвал скромную сумму, и он сел за свой письменный стол, чтобы выписать чек. Несчастный глупец! Как будто деньги могли меня удовлетворить! Вскоре он обнаружил свою ошибку. Он сидел спиной ко мне, и это было простым делом – вытащить шнурок из шторы и обвить ее вокруг его шеи. Это был лучший момент моей жизни.

Лишь когда я начал перебирать его вещи, я осознал свое поразительное везение. Он планировал покинуть страну в ту самую ночь и сделал все соответствующие приготовления. В его портфеле я нашел две сотни фунтов банкнотами и достаточно в ценных бумагах, чтобы удовлетворить все мои нужды. Там был паспорт Колина Джеймса, билеты на имя Джеймса, с зарезервированными местами на поезде и пароходе, и записка с названием отеля в Париже, а на его теле – одежда Джеймса и борода.

Все, что мне оставалось сделать, – это снова превратить Джеймса в Баллантайна. Это было достаточно просто, если не считать того, что чертов пижон носил вещи, великоватые для меня, и мне пришлось отдать ему галстук Джеймса, основательно все подпортив. Шея у него была… а впрочем, вы наверняка ее видели.

Потом я стал Джеймсом, а моя одежда отправилась в его чемодан. Я положил письмо к агентам по найму жилья, которое нашел в свертке вместе с ключами, и вышел. Затем отправился в Париж, как и собирался, но с неожиданным комфортом. То, что это было за его счет, делало путешествие вдвойне приятным. Оказавшись в Париж, Джеймс исчез – его найдут на дне Сены, – а Фэншоу вернулся домой, на этот раз третьим классом, выбросив паспорт Джеймса за борт, когда корабль достиг Дувра.

А по поводу того, почему я вернулся домой… Впрочем, было бы жаль оставлять вас без чего-то нерешенного, не правда ли? А кроме того, времени в обрез. До свидания!»

Письмо обрывалась так же резко, как и начиналось. Маллет сунул его себе в карман, позвал Франта, чтобы тот подежурил возле покойника, и вышел на улицу – дожидаться прибытия «скорой помощи». Он чувствовал крайнюю усталость и отчаянно нуждался в свежем воздухе.

Когда инспектор дошел до двери парадного, кто-то негромко окликнул его по имени. Он оглянулся и увидел Харпера, стоявшего на тротуаре, бледного и взъерошенного.

– Что вы хотите? – спросил он.

– Он… мертв, инспектор? – спросил в свою очередь молодой человек.

– Да. Откуда вы знаете?

– Я… я догадался. Я так и думал, что он это сделает, – пробормотал Харпер.

Маллет снова посмотрел на него. К этому времени дождь перестал, но шляпа и одежда молодого человека были мокрыми, как будто он какое-то время стоял под открытым небом.

– Как долго вы здесь находитесь? – спросил инспектор.

– Довольно долго, – последовал ответ. – Я ждал вас. Я увидел на улице полицейскую машину и не хотел входить. – Харпер говорил в странно мягкой, даже смиренной манере, без тени своего обычного самомнения.

– Откуда вы знали, что я буду здесь? Какое отношение вообще вы имеете к этой истории? – настаивал инспектор.

Харпер сделал глубокий вдох, прежде чем ответить.

– Я сказал ему, что вы едете, – проговорил он наконец.

– Что?!

– Как только вы объяснили мне, кто такой Колин Джеймс, я понял, что алиби Фэншоу развалилось. По сути дела, вы сами об этом рассказали довольно обстоятельно. При первой же возможности я позвонил ему. Я надеялся, что он сбежит, но…

– Вы надеялись помешать делу правосудия?

– Да. – Голос Харпера становился все более и более извиняющимся. Простите, инспектор, я хорошо понимаю, что это было очень неправильно с моей стороны, но я должен был это сделать.

– Что вы имеете в виду?

– Понимаете, он был лучшим другом моего отца.

– И помог его разорить, как мне рассказывали…

– Именно так. Хотя мой отец всегда настаивал, что на самом деле его вины тут нет. Я видел Фэншоу в тот день, когда его выпустили из тюрьмы. Он обещал помочь мне, если сможет. Потом, на следующее утро после дознания по делу Баллантайна, я получил от него вот это. – Он вытащил из своего кармана смятое письмо, которое отдал инспектору.

Письмо было написано почерком Фэншоу и отправлено из Дейлсфорд-Корт-Мэншнз, а содержание его было таково:

«Мой дорогой мальчик!

Обстоятельства, над которыми я не властен, помешали мне уплатить что-то в счет долговых обязательств перед твоим отцом. Пожалуйста, прими то, что прилагается в качестве хоть какой-то компенсации. Ты очень обяжешь меня, если не станешь уведомлять о получении этого письма и упоминать об этом факте в разговоре с кем-либо. Храни тебя Господь.

Д. Ф.».

– К письму прилагались банкноты общей суммой в две тысячи фунтов, объяснил Харпер. – Я не знал – клянусь, не знал, – откуда взялись эти деньги. Я имею в виду, что никогда не связывал его со смертью Баллантайна каким-либо образом – до того, что произошло сегодня днем в такси.

– Нет? – Маллет вскинул брови.

– Нет. Я не знал, откуда я мог знать? Послушайте, инспектор, вы должны мне поверить. Вы и сами только что до этого додумались, – настаивал он с проблеском прежней заносчивости. – А деньги – для меня они значили буквально все на свете. Я не думал – я не позволял себе думать, – что это может иметь какое-то отношение к убийству. – Настойчивый голос молодого человека пресекся, а потом он добавил, почти шепотом: – Сначала.

– Сначала. А потом?

– А потом… Боже, это было ужасно! Я имею в виду неведение! И ни единой души, с которой можно было бы поделиться своими сомнениями! – Он передернулся и продолжил уже более спокойным тоном: – Ну что же, теперь все закончилось. Во всяком случае, мне не нужно дальше себя обманывать. И алчные кредиторы Баллантайна могут получить деньги. Я не потратил из них ни шиллинга.

– Одну минуту, – остановил его Маллет. – Вы прошли через трудные времена, и я совсем не уверен, что вы не заслуживаете всего того, что вам досталось, но у вас нет никаких причин делать положение вещей еще хуже, чем оно есть.

– Хуже? – Харпер невесело усмехнулся. – Мне это нравится!

– Я просматривал бумаги Фэншоу, – бесстрастно продолжил инспектор. – Он держал их в полном порядке, как того можно было ожидать. Я обнаружил, что 18-го числа этого месяца он выписал на себя чек на две тысячи фунтов, которые держал на счету в «Банк оф Ингленд» на имя Шоу. Это, пожалуй, выглядит как его подарок вам. Вне всякого сомнения, мы сумеем это доказать по номерам банкнотов.

– Конечно, сумеете, – нетерпеливо проговорил Харпер. – Но какой в этом смысл?

– Только тот, что эта расчетная книжка показывает: со счетом не производилось никаких операций в течение пяти лет. Все деньги, которые он украл у Баллантайна, поступили на отдельный счет.

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду, молодой человек, что сейчас единственное, что стоит между нами, – это телефонный звонок, который вы сделали примерно час тому назад. Мне нет нужды говорить вам, что вы совершили уголовное преступление.

Нет, – хладнокровно возразил Харпер. – Вам нет нужды это делать. Но это преступление, которым я буду гордиться до самой моей смерти.

Из-за угла появились огни кареты «Скорой помощи». Пока они приближались, Маллет сохранял полную неподвижность, глядя перед собой.

– Что вы собираетесь со мной делать? – раздался голос рядом с ним.

Инспектор резко повернулся к Харперу.

– Думаю, я смогу составить рапорт, не упоминая вашего имени, – отрывисто проговорил он. – Спокойной вам ночи, молодой человек, и… удачи! – И Маллет ушел, чтобы отдать распоряжения санитарам.

Смерть играет

Глава 1
СОСТАВЛЕНИЕ ПРОГРАММЫ КОНЦЕРТА

В свое время Фрэнсис Петигрю не жалел усилий, стараясь добиться самых различных желанных должностей. Эти усилия приносили свои плоды, и ему не раз удавалось занять весьма солидный пост, чаще всего почетный. Но никогда в жизни он не думал, что когда-нибудь станет почетным казначеем Маркширского музыкального общества, имеющего резиденцию в их городке Маркгемптоне.

Это, размышлял он, сидя в загроможденной мебелью гостиной миссис Бассет, одно из неожиданных последствий его брака, который и сам по себе был самым непредвиденным событием в его жизни. Женившись на девушке, по возрасту вполне годившейся ему в дочери, он с философским спокойствием приготовился ко всякого рода сюрпризам, и они не заставили себя ждать. Пожалуй, самым большим сюрпризом для него стала та легкость, с каковой он перешел к семейной жизни в деревне после стольких лет, проведенных в Лондоне, где делил все свое время между Темплем [21], обществом коллег-адвокатов и друзьями по клубу. Он возлагал вину за разрыв с профессиональной деятельностью на войну, хотя в душе всегда мечтал, что когда-нибудь уйдет в отставку и поселится в одном из очаровательных местечек в южных окрестностях Лондона, где исключительно ради собственного удовольствия заведет себе достойную практику, обслуживая только местных клиентов до тех пор, пока самые верные из них не сочтут его слишком одряхлевшим и отсталым. Но в те времена слишком уж крепки были цепи привычки, да и перспектива одинокой жизни пугала его. А вот в конце войны, когда он удачно избежал опасности быть забранным на государственную службу, эта идея внезапно показалась ему вполне выполнимой. Тому было несколько весомых причин. Во-первых, безжалостными бомбардировками Гитлер лишил Темпль прежнего очарования, стерев с лица земли чуть ли не половину его старинных зданий. Во-вторых, сложности возобновления работы в Лондоне даже Петигрю, почти четыре года работавшему сверхурочно, казались непреодолимыми. И в-третьих, он уже не чувствовал себя одиноким в жизни. Более того, как он честно признавал, деньги Элеонор сделали перспективу отставки, хотя и сопровождавшуюся тонкими язвительными намеками круга сослуживцев, гораздо более привлекательной. Теперь, спустя два года после женитьбы, он уже мог более бесстрастно относиться к молчаливому, но единодушному мнению своих старых друзей о том, как, должно быть, неудачно сложилась его жизнь.

Так или иначе, сказал себе Петигрю, озирая комнату, такого продолжения своей карьеры он никак не ожидал. Все началось совершенно невинно – когда Элеонор призналась ему, что страстно любит музыку. Это признание не вызвало со стороны Петигрю ни малейшего неудовольствия. Он и сам был не прочь послушать хорошую музыку, но по причине лени и нехватки времени из-за других интересов ему не удалось развить к ней настоящий вкус. Затем выяснилось, что его молодой жене не только нравится слушать музыку, но и сама она весьма недурно играет на скрипке. И эта новость также не предвещала ничего страшного. Ни один здравомыслящий супруг не станет возражать против такого благородного увлечения, особенно когда это невинное занятие сочетается с тщательно выполняемым обещанием упражняться на инструменте только в его отсутствие. Отсюда дело, вполне естественно и логично, дошло до того, что через не сколько месяцев их жизни в Маркгемптоне она стала участвовать в городском любительском оркестре в качестве второй скрипки. Настоящие проблемы начались, когда он согласился, совершенно неофициально, проконсультировать комитет в связи с нелепым четырехсторонним спором, в который музыкальное общество было втянуто городским советом Маркгемптона (сдающего в аренду Сити-Холл, где проходили концерты оркестра), комиссией департамента государственных сборов (волнующейся о сборе налогов за развлечения) и обществом права на исполнение музыкальных произведений. Он с легкостью уладил все проблемы, но в какой-то момент потерял бдительность и позволил себе высказать мнение, что проблемы и не возникли бы, если бы счета общества велись более аккуратно. С этого момента судьба его была решена. Напрасно он убеждал членов комитета, что не имеет понятия о бухгалтерии, что его личный счет находится в самом что ни на есть запущенном состоянии. Против своей воли он заработал репутацию надежного и практичного делового человека, и отступать ему было некуда. Со всех сторон на него оказывалось беспощадное давление, и, когда он узнал, что миссис Бассет, в чьих властных руках находились не только виолончели оркестра, но и значительная часть общества их городка, начала изводить по этому поводу бедняжку Элеонор, он сдался. И вот он покорно присутствует на заседании комитета, кое-как устроившись на одном из твердых диванов гостиной миссис Бассет.

– Прошу секретаря комитета, – провозгласила миссис Бассет зычным голосом, напоминающим ржание лошади, – зачитать нам протокол предыдущего заседания.

Секретарем был Роберт Диксон – невысокий человечек лет за тридцать, с прилизанными темными волосами и гладким лицом, настолько незапоминающимся, что Петигрю постоянно боялся, что не узнает его при очередной встрече. Прежде всего, секретарь вовсе не был страстным любителем музыки, какими являлись все остальные члены общества. Казалось, концертное дело вызывает у него высокомерное презрение, едва ли не оскорбительное. Но это было пренебрежение того рода, как заметил Петигрю, в основе которого лежала феноменальная осведомленность, ибо полное безразличие к музыке как таковой у Диксона благополучно сочеталось с поразительно глубоким знанием музыки как бизнеса. Агенты и их требования, особенности личности солистов и минимальные размеры гонораров, на которые их можно уговорить, – все эти тонкости были для него знакомы как свои пять пальцев. Его способности оказывали обществу огромную помощь, но ввиду пренебрежительного отношения к самой музыке чрезвычайно раздражали. Петигрю всегда удивлялся, как миссис Бассет удавалось с ним ладить.

Просветление снизошло, когда случайно оброненное замечание миссис Бассет побудило его направиться в маркширскую библиотеку, чтобы порыться в справочнике «Дебретт». Изыскания помогли ему установить, что прапрадед Диксона был виконтом. Это все объясняло. Ибо в той броне, куда эта чопорная пожилая леди облекла свою душу и телеса, дабы успешно сражаться с жизнью и властвовать над ней, были два уязвимых места – всего лишь два! Одно из них был снобизм, причем снобизм самого редкого и утонченного свойства. Ей не просто нравилось благородное происхождение, как большинству снобов, – она благоговела перед малейшей примесью голубой крови, перед самой отдаленной связью с самым скромным титулом и была наделена сверхъестественным даром обнаруживать их. Именно она, а не его очаровательная жена открыла Петигрю тот факт, что дядя Элеонор по материнской линии был баронетом, и сделала это с таким радостным видом, словно щедро одарила его. У Петигрю сложилось мнение, что миссис Бассет испытывает гордость настоящего коллекционера, обнаружив следы аристократического происхождения в самых невероятных семействах, и предпочитает радость встречи со сводной кузиной пэра, которую сама обнаружила, более трепетному счастью быть представленной герцогу. С другой стороны, он никогда не видел, чтобы миссис Бассет представляли герцогу, так что не мог этого утверждать наверняка.

– Мистер Петигрю! Мы ждем отчета казначея.

Виновато очнувшись от неблаговидных размышлений, Петигрю поспешил представить свой отчет, который предварительно был просмотрен Элеонор, поэтому легко прошел рассмотрение комитета. Покончив с исполнением долга, он намеревался потихоньку сбежать с заседания, так как, судя по повестке дня, его дальнейшее присутствие было чисто декоративным. Но, случайно бросив взгляд в открытую дверь столовой миссис Бассет, заметил многообещающее множество закусок на столе, предназначенных для остающихся, и, кроме определенного желания вознаградить себя за скуку, его привлекла возможность понаблюдать за обитателями странного мирка, в котором он оказался. Он решил остаться.

– Программа концертов на этот сезон, – важно объявила миссис Бассет. Мистер Эванс, – здесь суровое выражение ее лица заметно смягчилось, – у вас есть какие-нибудь предложения?

Если одной из слабостей миссис Бассет было преклонение перед аристократическим происхождением, то другой, безусловно, являлся Клейтон Эванс, создатель и руководитель оркестра. Она преклонялась перед ним со слепым обожанием, которое показалось бы смешным у менее серьезной и значительной особы. Ради него она трудилась в интересах общества как раб, выклянчивая у своих бесчисленных друзей подписку в пользу оркестра, врываясь в дом к пренебрегшему репетицией музыканту и обрушивая на него свой праведный гнев. Это ради него она проводила бесконечные часы за виолончелью, покуда лишь из чистого упрямства не стала довольно приличным музыкантом. Малейшее его желание было для нее законом, одно слово его одобрения заставляло ее впадать в блаженный экстаз. Более того, она считала своей миссией стоять между своим идолом и внешними раздражителями, что и выполняла с пугающим успехом.

При всем том, пришлось признать Петигрю, трудно было найти более подходящий объект для обожания вдовы средних лет, чем Эванс. Он представлял собой весьма впечатляющее зрелище, когда сидел в кресле во главе членов комитета, опустив на грудь куполообразную лысую голову, вытянув вперед длинные ноги и близоруко поглядывая вокруг сквозь толстые линзы очков. Вопрос о том, как скоро Эванс окончательно ослепнет, служил постоянным предметом для обсуждений оркестрантов. Было ясно, что со своего дирижерского помоста он различал лишь два первых пюпитра струнников, а его манера не замечать на улице знакомых вошла в поговорку. С другой стороны, он с невероятной легкостью читал ноты, хотя насколько больше при этом полагался на свою феноменальную память, чем на лежащую перед ним партитуру, оставляло простор для размышлений. Поскольку оркестр редко осмеливался исполнять современные сочинения, решить этот вопрос было довольно сложно. Важно то, что благодаря своему опыту и темпераменту Эванс был музыкантом высшего класса. Близорукость помешала ему сделать карьеру в какой-либо другой области человеческого знания, и он целиком посвятил себя музыкальной жизни графства. Как и следовало ожидать, обитатели Маркшира, уважая Эванса, вместе с тем воспринимали его как нечто само собой разумеющееся и крайне удивлялись, когда приезжие говорили, что маркширцам ужасно повезло иметь такого выдающегося дирижера.

Эванс вытащил из кармана потертого костюма какие-то бумаги и уткнулся в них носом.

– Полагаю, в этом сезоне мы дадим наши обычные четыре концерта, – резко и отчетливо сказал он. – Два до и два после Рождества.

Послышался одобрительный гул.

– Я заблаговременно снял Сити-Холл на первый четверг ноября, – вставил свое слово Диксон. – Это будет подходящей датой для первого концерта.

– Отлично. Далее… Полагаю, наши подписчики ожидают, что, как и на каждом концерте, будет исполняться какая-либо особенная вещь.

– Уж без этого никогда не обходится! – со вздохом заметила мисс Портес. Великолепная скрипачка, полная, цветущая молодая женщина, она отличалась редким пессимизмом непонятного происхождения.

– М-да, нам нужно что-нибудь исключительное, – продолжал Эванс. – Я хотел предложить для первого концерта скрипку, скажем, Люси Карлесс. Она сказала, что к тому моменту уже вернется в Англию.

Упоминание имени Люси Карлесс, знакомое Петигрю по афишам, было встречено членами комитета с почти единодушным одобрением. Единственной, кто не торопился выразить свое согласие, оказалась, как ни странно, миссис Бассет. Она поджала губы, подняла брови и склонилась к Диксону. Сидевший рядом с ним Петигрю уловил быстрый обмен словами, смысл которых остался для него непонятным.

– Вы уверены, что ничего не имеете против, мистер Диксон?

– Против? Я? Что я могу иметь против Карлесс!

– Итак, Люси Карлесс, – подвела итог миссис Бассет, пожалуй, с излишним восторгом обращаясь к Эвансу. – Это будет восхитительно! И что она исполнит?

– О, Бетховена, мистер Эванс! – взмолилась мисс Портес. – Пожалуйста, пусть это будет Бетховен!

– Снова здорово! – ворвался в разговор звучный голос сидящего в углу гостиной мистера Вентри. – Мы уже слышали Бетховена в позапрошлом году. Есть ведь и другие композиторы!