Текст книги "Темная роза"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Глава 22
Поиски беглеца ничего не дали, удалось только установить, что убийца, вроде бы, бежал на север. Это походило на правду – перебравшись через шотландскую границу, нетрудно было сесть на корабль, отплывающий во Францию, и затеряться в просторах Европы.
Пола похоронили в морлэндской часовне, а вместе с ним и его старую гончую, Александра, пережившую его на несколько часов. Похороны состоялись 18 декабря. Часовня была полна слуг, арендаторов и крестьян, искренне потрясенных гибелью господина. Многие бросали испытующие взгляды на нового хозяина – как-то будет при нем? Известно было, что в молодости он слыл гулякой и что он не слишком-то церемонится с простолюдинами, а с другой стороны, он был крепок в старой вере, так что все могло обернуться не так плохо.
Рождество прошло в глубоком трауре, а в феврале отслужили памятную мессу – сороковины. Первоначально хотели отслужить ее в соборе Св. Троицы, однако в прошлом году, с принятием Десяти Статей, были отменены заупокойные молитвы, а так как священник опасался, что этот запрет вскоре будет подкреплен соответствующим законом, то отказался служить ее, не желая рисковать. Поэтому мессу отслужили в часовне: постаревший отец Фенелон с возрастом становился все большим ортодоксом и даже большим папистом, чем этого хотелось Эмиасу. Пока был жив Пол, он не слишком афишировал свои взгляды, но теперь, с помощью Эмиаса, ничто не могло помешать превращению Морлэнда в цитадель католической веры.
Несмотря на неопределенность ситуации с верой, на мессу явилось достаточно много народу: казавшийся постаревшим и больным после крушения всех его надежд и гибели способнейших из детей, Томас Болейн пришел проститься со своим старым другом, приехали Лэтимеры, сэр Эдуард Невилл, сэр Томас Перси, вместо брата, которому было трудно преодолеть долгий путь из-за нездоровья, и Джеффри Поул, младший из наследников королевского дома Йорка, также приехал почтить память одного из тех, чей род пролил немало крови во славу его дома.
Из Дорсета прибыли Люк Морлэнд и Элис, привезя с собой близняшек Елизавету и Рут. Были и Баттсы, и Майка с юным Полом из Фремлингема, где Норфолки проводили Рождество. Казалось, снова собралась вся семья, и присутствие стольких людей заставило Нанетту приободриться. Ей было хорошо с Кэтрин, она наслаждалась беседой с Майкой и юным Полом, который был не по годам смышлен и больше напоминал деда, чем Эмиас.
Девочки Люка Морлэнда сначала чувствовали себя не в своей тарелке. Роберт и Эдуард были слишком взрослыми, чтобы с ними можно было играть, а Элеонора слишком незаметной и тихой. Оставался Пол, которому и пришлось развлекать близняшек. Хотя ему исполнилось только двенадцать, придворная жизнь сделала его взрослее и опытнее, научила тактичности, и ему казалось недопустимым, что его юные кузины остались в одиночестве и скучают, поэтому он не мог не принять на себя эту ношу. Нанетта это заметила, и ее порадовала его доброта.
– Он усвоил больше хорошего, чем это можно было бы ожидать, – заметила она Майке. – Не думала, что он так хорошо справится с переездом из разоренного дома к развратному двору, мне кажется, что это ты так хорошо повлиял на него.
Майка только улыбнулся и покачал головой:
– Я думаю, дело в его природной добродетели. К тому же мой господин содержит свой двор в строгости – ты знаешь его политические устремления, но в своей домашней жизни он очень ортодоксален. Ховарды вообще очень католическая семья, а когда поживешь в Норфолке и Саффолке, то увидишь, что жизнь там гораздо спокойнее, чем кажется. Это ведь тихая заводь, вдали от основного русла жизни.
– Как бы там ни было, я рада, что все получилось так хорошо. И я горжусь Робертом и Эдуардом. Вот Элеонора немножко странная – она такая тихая, и говорит так редко, да и учится неважно. Арабелла рассказывала, что она и в детстве была такая. Что-то с ней станется?
– Отец найдет ей мужа, – ответил Майка, – если она до этого доживет. Не хотелось бы, чтобы такая девушка выходила замуж, но тут ничего не поделаешь – Эмиас слишком честолюбив.
– Ты думаешь? – удивилась Нанетта. – Мне казалось, что он гораздо сильнее интересуется реставрацией старой веры.
– Вот тут-то и проявляется его честолюбие, – пояснил Майка.
– Но тогда – что ты думаешь об этом браке Морлэндов – Роберте и Елизавете?
– Не знаю. Конечно, Эмиасу может показаться удачной мысль о соединении ветвей семьи, но от Эмиаса всего можно ожидать. А что будешь делать ты, кузина?
Нанетта пожала плечами – она так и не избавилась от этой заграничной привычки, введенной еще Анной.
– Наверно, останусь здесь.
– Но ведь ты выйдешь замуж?
Нанетта вспомнила свое обещание Полу. Обещание, данное умирающему, нельзя нарушить.
– Возможно, когда-нибудь... Но пока я хочу заняться воспитанием подрастающего поколения. Мне хотелось бы, чтобы Елизавета и Рут остались здесь, как желал Пол. Это неплохо для Элеоноры, да и для них самих. Позже, если поступят предложения брака... но ведь я снова оказалась в положении, в котором была всю жизнь, кузен, – у меня нет приданого.
Майка удивленно поднял брови:
– Неужели? Но твоя брачная доля... разве ты не получаешь части наследства как вдова?
– Пол так стремился жениться побыстрее, что не стал ждать, пока уладят все формальности. Так что по закону мне ничего не полагается.
– Ну, это ничего не значит, – Майка похлопал ее по руке, – Эмиас устроит это дело ради упокоения души отца. Даже если сейчас невозможно установить, сколько тебе выделялось, то он должен поступить с тобой честно.
Нанетта сделала вид, что согласна с ним, но про себя подумала: с какой стати Эмиас выделит кому бы то ни было часть своего нового наследства, тем более человеку, поведение которого он не одобрял? То есть он не имел ничего против самой Нанетты, но ведь она была служанкой Любовницы, и он нисколько не сомневался, что состояние греха заразительно. Так что, возможно, ей придется остаться в Морлэнде на всю жизнь в качестве зависимой вдовы – но ведь бывает и хуже. Она-то рада будет остаться здесь, в доме, где провела детство, где испытала такое высочайшее блаженство – пусть и столь короткое.
Люк Морлэнд, тяготевший к реформатству, засомневался, прибыв в Морлэнд, стоит ли оставлять своих дочерей в доме записного паписта, но на него было оказано слишком сильное давление. Элис была рада, что ее дочери будут воспитываться под бдительным надзором тетушки. Кроме того, неплохо было бы иметь более тесные связи с Йоркскими Морлэндами, да и утонченные манеры и рассудительность Нанетты – неплохой пример для девочек, одна из которых вырастала этаким сорванцом, а другая – какой-то неуклюжей деревенщиной.
Но решающим, по крайней мере для Люка, было присутствие на мессе Джеффри Поула. Через жену Люк был связан с Йоркской ветвью Кортней, и он был таким же фанатичным приверженцем Йоркской династии, как Эмиас – папизма. Они вообще были более схожи по характеру, чем хотели бы признаться, а поддержка прежней династии стала той почвой, на которой они могли сойтись. Когда Люк наконец снова отбыл в Дорсет, Елизавета и Рут остались в Морлэнде.
Наступила весна, а север все еще не успокоился – тут и там вспыхивали небольшие бунты, и снова Норфолка послали на север разобраться с мятежниками. Он объявил военное положение и вешал бунтовщиков в Карлайле и в Камберленде. Как и предполагала Нанетта, все вожди осеннего паломничества были потихоньку захвачены и отправлены в Лондон, чтобы предстать перед трибуналом. Для морлэндцев наступило тяжелое время: их друг и покровитель Томас Перси был среди схваченных, а его брат, Гарри Перси, едва сумел откупиться, отдав казне всё свое имущество и земли. Эмиас тоже опасался за свою жизнь, и только покровительство герцога Норфолка спасло его от наказания за участие отца в паломничестве.
Это был еще один повод для враждебного отношения к Нанетте, и напрасно она доказывала ему, что если бы отец не отговорил его, Эмиас сам присоединился бы к паломникам, причем, скорее всего, так зарекомендовал бы себя, что его не спасло бы и заступничество герцога. Но Эмиас был не из тех, кто прислушивается к доводам разума, и в конце одной из таких дискуссий он просто вышел из себя.
– Не забывай, что ты зависишь от меня – да, и ты живешь только благодаря моей милости! – закричал он.
– Я – вдова твоего отца, – со спокойным достоинством ответила Нанетта. – Ты, по меньшей мере, должен был бы относиться ко мне с почтением, как сын.
– Я ничего тебе не должен, – заорал он. – Твой брак с моим отцом незаконен, так как ты не позаботилась подождать разрешения. Да, я знаю, ты получила разрешение от архиепископа, но даже если бы он не был проклятым еретиком, он не имел права разрешать тебе брак с собственным дядей. Ты не его вдова – ты никогда не была его женой, а только любовницей, и, не будь ты моей кузиной, я давно бы выбросил тебя из дому.
– Когда ты оскорбляешь меня, ты оскорбляешь память своего отца, – возмутилась Нанетта. – Разве ты забыл Пятую заповедь?!
– Я ее отлично помню, мадам. И не нуждаюсь в твоих поучениях. Но подумай о том, что и мой отец не считал тебя женой – иначе почему он отложил составление брачного контракта? Так что придержи язык и помни свое место – ты всего лишь любовница и не более того.
– Ты собираешься вышвырнуть меня? – спросила Нанетта в холодной ярости.
– Нет, я оставлю тебя из милости – ведь я, в конце концов, христианин. Но когда я снова женюсь – а я скоро начну подыскивать жену, – то лучше тебе подумать о том, чтобы удалиться в монастырь, и остаток жизни отмаливать свои грехи.
Только после того, как он вышел, Нанетта позволила себе разрыдаться. Если бы она могла думать только о себе, она бы с радостью удалилась в монастырь, но ведь на ее попечении девочки – неужели она оставит их в доме без хозяйки? А как быть с обещанием Полу? Если она уйдет в монастырь, то не сможет уже исполнить его. Так что приходилось, сжав зубы, терпеть. Может быть, со временем Эмиас смягчится.
Однако в целом жизнь Нанетты была не столь уж пустой и ужасной. Несмотря на свое обещание, Эмиас не предпринял ничего такого, что лишало бы ее статуса хозяйки дома. Как-то так, по привычке, получалось, что у нее было больше авторитета, и ей легче удавалось вести дела большого имения, хотя Эмиас часто мешал этому своими неожиданными выходками. Например, он решил, что не следует более семье обедать в большом зале, и перенес общие обеды, за исключением трапезы по большим праздникам, в зимнюю гостиную. Это означало, что Нанетте приходилось заказывать обеды дважды: один для семьи в зимней гостиной, а другой для остальных домочадцев в зале.
Но Нанетте это не нравилось не только из-за лишних хлопот, и даже не из-за того, что это было нарушением установленного Полом порядка. Ей казалось не самым удачным лишать слуг благотворного примера господ, удаляя их от себя, словно они были не такими же людьми и христианами, а какими-то животными. С чисто практической точки зрения Нанетта полагала, что управляющий не способен, в отсутствие хозяина, поддерживать порядок в зале. А ведь она отвечала за моральное состояние слуг и опасалась, что они могут вести себя легкомысленно или же болтать что-то непристойное за столом.
Значительную часть времени, свободного от управления хозяйством, Нанетта посвящала воспитанию девочек и так наслаждалась этим, что едва ли считала за труд. У обеих она обнаружила хорошие качества, несмотря на отсутствие безупречных манер. Елизавета была несколько диковата и больше походила на мальчишку. Поговорив с ней откровенно, Нанетта выяснила, что у нее была привычка убегать тайком из дома с мальчишкой-конюхом, сыном пастуха. Она отлично ездила верхом и великолепно разбиралась в охоте и соколах. Нанетта разрешила ей пользоваться своей лошадью и была ею так довольна, что обещала на следующий год подарить собственного ястреба.
Рут была спокойней, она во всем следовала, судя по всему, примеру Елизаветы. У нее не было природного изящества, но за внешней неуклюжестью обнаружилось душевное обаяние, кроме того, у нее оказался красивый голос, который Нанетта старалась развивать – в последнее время в Морлэнде редко звучала музыка. Обе девочки были сообразительны, но их образованием никто не занимался – грустный контраст по сравнению с Элеонорой, чьи манеры, благодаря Арабелле, были выше всяких похвал, зато ум заколочен так крепко, как дом на зиму, так что туда не проникал ни единый луч.
Нанетта хотела, чтобы они узнали кое-что еще, кроме того, как шить и услужить даме, но Филипп Фенелон был слишком занят обучением мальчиков, чтобы тратить время еще и на девочек. Тогда, с разрешения и одобрения Эмиаса, она навела в городе справки и пригласила в качестве гувернантки образованную и почтенную даму, миссис Стоукс, которая в молодости была компаньонкой одной Йоркской дворянки, а позднее гувернанткой ее детей. Теперь ее госпожа отошла в мир иной, а воспитанники выросли, и она вполне обеспеченно жила на свою пенсию, но была счастлива прекратить свое уединение ради Морлэнда.
– Мне всего хватает, мадам, – сказала она Нанетте, – но я основную часть жизни провела в большом поместье и терпеть не могу покой и безделье.
Нанетте она понравилась сразу же, она нашла ее взгляды пристойными, а поведение высокоморальным. Девочки сначала немного дичились, но потом оттаяли и сильно привязались к ней, к чему и стремилась Нанетта. Миссис Стоукс учила их французскому и итальянскому языкам, латыни, читала с ними, учила правильно писать, шить и следила за выполнением религиозных обязанностей, Нанетта же учила их этикету, музыке, пению и танцам, а Елизавета, самая умная из трех, посещала вместе с мальчиками уроки греческого у отца Фенелона. Скоро у нее обнаружились такие способности к языкам, что она оставила мальчишек далеко позади.
Так что жизнь в Морлэнде была полна хлопот, но не лишена и приятных минут – Нанетта посещала и принимала визиты Арабеллы и Люси и неплохо проводила время в их компании. Поездка в город всегда включала в себя обед или ужин с Баттсами, где она часто встречала Джеймса, который вел дела вместе с Джоном. Иногда она охотилась вместе с Елизаветой, которая оказалась отличным компаньоном, и недовольной такими эскападами Одри, а временами к ним присоединялась Арабелла с Филиппом и мальчиками. Но большую часть свободного времени Нанетта проводила в церкви, а когда она завершала молитвы, то просто сидела там, сложив руки на коленях, поверх молитвенника, подаренного ей Полом, с зайцем на обложке. Здесь, где он сам провел столько часов, он казался рядом. Иногда она ругала себя за то, что не может помыслить о Боге или святых без того, чтобы не вспомнить и Пола. В постели, в переполненной спальне, она засыпала сразу же, едва коснувшись головой подушки, но здесь, в святилище, Нанетта могла, закрыв глаза, переместиться туда, где он ждал ее, улыбаясь и блестя своими черными глазами.
Все лето 1537 года в стране продолжали закрывать монастыри, хотя йоркширские эта беда миновала, по крайней мере – на время, возможно потому, что в округе было неспокойно. Перед монахами закрываемых монастырей ставили выбор: либо перейти в другой, либо расстричься, получив пенсию. И те, кто выбрал первое, и те, кто выбрал второе, во множестве стекались в Йоркшир. Те, кто предпочитал перевод, направлялись в Йоркшир потому, что его монастыри славились своим благочестием и строгостью, а те, которые предпочитали расстричься, нередко занимали светские должности на севере. Филипп Фенелон часто беседовал с ними, а потом делился их мнениями с Эмиасом и остальными домочадцами. Постепенно он вынужден был согласиться, что с бывшими монахами поступали не так уж и плохо.
– Пенсии невелики, зато гарантированы, – рассказывал он, – и закрытие монастырей не сопровождается непотребствами или жестокостями.
– Само закрытие – уже насилие, – возмущался Эмиас, – вы, видимо, забыли о том, что говорили об этом раньше.
– Я не забыл, – с достоинством отвечал Филипп, – я вовсе не оправдываю агентов правительства – просто я считаю, что это делается с максимальной пристойностью для такого дела. И надо отдать должное проницательности вашего покойного отца, в монастырях не очень-то сопротивляются. Многие самораспустились еще до появления чиновников.
– Вы рассуждаете как еретик, – с отвращением ответил Эмиас.
– Сэр, вы забываетесь, – с ужасом воскликнула Нанетта, – вы говорите со священником!
Эмиас сделал вид, что устыдился, и Филипп продолжал:
– Хуже всего монахиням – у них нет таких богатств, и уж во всяком случае, они не могут занимать светские должности. Пенсии слишком малы для них, чтобы жить в достатке, и единственная надежда – приличный брак. Но король запретил им нарушать обет безбрачия, так что и это им не подходит.
Эмиас опять прервал отца Фенелона:
– Вряд ли можно рассматривать брак как достойный венец жизни монахини.
– Но это лучше, чем публичный дом, – спокойно отвечал Филипп, и они оставили эту тему.
Несмотря на распри в области религии, год прошел спокойнее, чем предыдущие, не было засухи, урожай наконец-то удался, и все были слишком заняты на полях, чтобы бунтовать. Произошло, правда, два незначительных бунта, но в целом – больше разговоров. Из Лондона доходили хорошие вести: вторая беременность Джейн Сеймур развивалась успешнее, чем первая, а в октябре страну потрясло известие о рождении ею сына – здорового мальчика, которого, так как он родился в канун Св. Эдуарда, назвали Эдуардом.
Тут обрадовались все, так как нет хуже положения для англичанина, как неясность с порядком престолонаследия, что неминуемо ведет к гражданской войне. Поэтому на время распри были забыты. В Морлэнд пришло письмо от Кэтрин Невилл с подробностями события.
«Роды были ужасными, и королева сильно страдала, – говорилось в письме. – Некоторое время все были уверены, что либо мать, либо ребенок не выживет, но оба перенесли это испытание. Долгожданный принц оказался большим, здоровым младенцем и очень красивым. Он родился в пятницу, двенадцатого октября; вчера, в понедельник, состоялось крещение в часовне в Хэмптон-корте. Королеву принесли на носилках, завернутую в алый бархат и соболя, а моя дорогая леди Мария несла принца к купели. Я сопровождала ее, и моя сестра Анна сопровождала леди Елизавету, которую большую часть службы держал на руках брат королевы, Эдуард. Король сидел все время у носилок королевы, впрочем, служба продолжалась всего три часа, и кончилась до полуночи. Потом факельное шествие провожало королеву до ее покоев, где ее попросили благословить ребенка. Леди Мария все время держала свою сестру за руку, а когда леди Елизавета слишком устала, чтобы идти пешком, она отнесла ее в их общие покои. Она, как и все в стране, счастлива, что наконец-то у престола есть наследник».
Письмо доставили в Морлэнд двадцать второго октября, а через неделю пришло известие, что королева умерла. В начале ноября леди Лэтимер проезжала мимо Морлэнда, чтобы провести Рождество в своем имении, и рассказала Нанетте обо всем еще более подробно.
– Конечно, говорят о яде – но это уж всегда так, – рассказывала Кэтрин Нанетте. – Нет никаких оснований доверять этим слухам. Королева умерла от воспаления легких. Скорее всего, она простудилась во время крестин, но я-то видела женщин, умерших прямо на постели после родов, не вставая с нее. Мне кажется, ее убили мучительные роды.
Нанетта кивнула:
– Странно, что королевам приходится тяжелее, чем другим женщинам.
– Возможно, Господь испытывает их, посылая страдания за то, что они имеют, – ответила Кэтрин. Они переглянулись. – Странно, не правда ли, – продолжала она, – вот мы сидим тут, женщины средних лет, и никто из нас еще не рожал.
– Мне кажется, никто и не станет, – отозвалась Нанетта. – Я теперь вообще вдова...
– А я дважды выходила за стариков, хотя оба они были очень добрыми и благородными людьми... – последовала новая пауза.
Они раздумывали над сказанным. Потом Нанетта решилась спросить:
– Король очень горевал?
– Люди говорят, что переживал, – ответила Кэтрин, – но когда я видела его, мне показалось, что он в таком экстазе от рождения сына, что даже не интересуется судьбой матери. Он ведь не отстоял ночного бдения после ее кончины, уехав немедленно из Хэмптона после ее смерти, так что пришлось все, что необходимо в таких случаях, сделать Марии. И... – она понизила голос, – говорят, что он уже говорил с Кромвелем о новой жене.
– Еще одной? – испугалась Нанетта.
– Один ребенок – слишком слабая ниточка для немолодого короля. Мы должны молиться о том, чтобы король дожил до момента совершеннолетия принца, иначе нам всем придется пережить ужасное время. Один ребенок не намного лучше спора из-за престола, а король, в общем, не слишком крепкого здоровья.
– Я молюсь за него, – произнесла Нанетта, – я буду молиться за него и за принца на каждой мессе. В мире и так немало неприятностей.…
– Даже здесь, у тебя? – тихо спросила Кэтрин. Нанетта, во вдовьем чепце, слегка отвернулась, чтобы подруга не увидела печали в ее глазах. – Ты знаешь, слуги ведь говорят, Нан. Если что-то сложится не так и тебе придется покинуть Морлэнд, я буду рада видеть тебя в своем доме. Помнишь, как в детстве мы говорили об этом, и ты сказала, что если не выйдешь замуж, то будешь жить со мной? Подумай об этом, моя дорогая Нан.
– Спасибо, – поблагодарила подругу Нанетта, тронутая ее предложением. – Пока у меня есть девочки. Но все равно спасибо, Кэт, и если положение ухудшится, то я приеду к тебе.
Кэтрин кивнула:
– Впереди немало бед, и я хотела бы, чтобы мы были вместе, когда придет их час. А теперь не поговорить ли нам о чем-нибудь более приятном? Расскажи-ка мне о твоих воспитанницах...
Они сидели у окна, как часто это делали раньше – две молодые матроны, – вспоминали свое далекое детство в Кендале и говорили о домашних делах. Что же касается всего остального, то их судьбы сложились так причудливо, что практически любая другая тема отзывалась болью при прикосновении к ней.
