Текст книги "Темная роза"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)
– Гатти?
– Наша служанка. Она всегда делает то, что ей приказано – если Кэтрин скажет ей подождать снаружи, то она просто уснет. Она всегда спит – я еще не встречала девушки, которая бы столько спала. Но я ничего не могла сделать.
Голос у Джейн был плаксивый, но в нем чувствовалось какое-то самодовольство, и по взглядам, которые она бросала через плечо на Джеймса, было ясно, что она только дожидается случая поступить так же гадко. Да, при таком кузене, как Эмиас, можно ли было ожидать, что девочки вырастут благовоспитанными? Нанетта вздохнула и поскакала вперед, решив при первой же возможности поговорить с Полом.
Они снова напали на след оленя, а после мили преследования след стал совсем свежим, собаки начали скулить и рваться с поводков. Въехав по склону холма на его вершину, они сразу увидели оленя, он тоже заметил их и одним прыжком унесся прочь, за ним рванулись гончие – охота началась. Охотники ринулись вниз по склону, и по мере того как он становился все круче, скачка делалась все более бешеной. Кое-кто начал придерживать лошадей, опасаясь, что они споткнутся, но Пол, Нанетта, Эмиас и Джеймс продолжали нестись во весь опор вниз по склону, презирая опасность. Склон перешел в каменистую равнину, пересеченную оврагами, и вскоре они загнали оленя в один из таких оврагов, заперев ему выход. Егерь взял гончих на поводок и спустил убийц-мастифов. Олень упал, отчаянно лягаясь, и перевозбудившийся от этого зрелища Эмиас соскочил с лошади, держа наготове свой длинный нож.
– Я его добью, – крикнул он. – Все назад!
– Осторожно, мастер Эмиас, – предупредил егерь, – он еще опасен.
Эмиас бросил взгляд на Нанетту и Джеймса.
– Что за польза в жизни без опасности, – хвастливо заявил он.
– Эмиас, нет! – крикнула Нанетта, увидев, как и остальные, что олень, скинув собак, вскочил на ноги.
Эмиас рванулся вперед, олень повернул голову, его налитые кровью глаза заметили мучителей, и он пошел на Эмиаса, мотая смертоносными рогами. И в тот же миг, как раздался крик Нанетты, Пол соскочил с лошади, и как только обезумевшее животное бросилось на Эмиаса, он оттолкнул того с пути оленя и загородил собой, так что основной удар пришелся ему в живот.
Нанетта вскрикнула, но в следующую секунду по другую сторону оленя оказался егерь, одним ударом длинного ножа перерезавший оленю горло, и его голова откинулась назад прямо в пасти мастифам. Нанетта не помнила себя – она действовала словно во сне. Под ее ногами внезапно оказалась земля – она не запомнила прыжка с лошади, – и вот она уже опустилась на складки юбок рядом с лежащим Полом. Целый и невредимый Эмиас поднялся, отряхиваясь, с земли. Рядом с ней бился в судорогах олень, и она ощущала запах его страха и крови, а в ее ушах стоял вой собак, но все это отошло на задний план перед зрелищем раненого Пола, с бледным, искаженным лицом, приподнимающегося на локте.
Их глаза встретились, боль и страх в его глазах уступили место другому, какому-то более древнему и простому чувству. Его темные глаза сияли странным, диким блеском.
– Нан, – произнес он так тихо, что слышала только она.
– Вы в порядке?
Его рука была прижата к животу, и когда он отнял и поднял ее, они оба увидели, что под ней одежда окрасилась алым цветом крови. Ноздри Нанетты раздулись, и она услышала собственное всхлипывание.
– Ерунда, это только поверхностная рана, – с трудом проговорил он.
Егерь нахлестывал рычащих собак, и вскоре они, скуля, замолчали. Олень протяжно вздохнул последний раз и вытянулся. Его кровь потемнела, ее брызги впитывались в юбку Нанетты.
– Все будет хорошо, – успокоил ее Пол и положил пальцы на ее руку.
Она посмотрела вниз, и ее глаза расширились от страха – его пальцы были в чем-то алом и пачкали ее. Она перевела взгляд на лицо Пола и поняла, каким, должно быть, было выражение ее собственных глаз – они горели откровенным желанием. Ее захлестнул ужас – она вскочила на ноги и побежала к лошадям. В одно мгновение Нанетта оказалась в седле, оттолкнула рукояткой хлыста свою служанку, приказывая ей остаться, и, натянув поводья, помчалась прочь от этой кровавой расщелины. Словно в тумане, ей чудились крики позади, но это только заставило ее пришпорить лошадь еще сильнее, и она понеслась вперед, как только что мчался от гончих олень.
Когда Нанетта, наконец, оказалась дома, все остальные охотники уже прибыли, а Пол лежал в комнате управляющего, где обрабатывали его рану. Нанетта не стала говорить ни с кем, оставшись ждать у двери, пока Пола оденут и она сможет увидеть его. Он отпустил слугу, и как только они остались одни, он шагнул к ней. Нанетта яростно замотала головой.
– Нет! – воскликнула она.
– Нанетта, что случилось? – взмолился Пол. – Слуги ищут тебя повсюду.
– Мне нужно было побыть одной, после того, что произошло…
– Тогда я не представлял себе... Ты чувствовала то же, что и я.
– Нет. Пожалуйста, даже не думайте об этом. Пол, вы могли погибнуть. Зачем вы сделали это?
– Не так-то просто стоять в стороне и смотреть, как погибает твой сын, – с горечью обронил Пол, – хотя, может быть, стоило позволить ему погибнуть, или погибнуть самому.
– Не говорите так!
– Почему? Ради чего мне жить?
– Ради всего.
Он с надеждой посмотрел на нее:
– Нанетта, ты станешь моей женой? Там, в овраге, когда ты смотрела на меня, мне показалось... я понял...
– Я не могу, – сурово ответила она. – Я не могу поддаться этому чувству. Я не знаю, может быть, я безумна, проклята, или Господь испытывает меня, но кем я стану, если поддамся этим желаниям? Я хочу вас, но знаю, что это невозможно.
Слезы текли по ее щекам. Нанетта представляла собой жалкое зрелище – с растрепанными волосами, грязная, перемазанная кровью, с дорожками от слез на щеках, и когда Пол шагнул к ней и обнял ее, она не сопротивлялась.
– Не говори так, глупышка, ты не понимаешь, что говоришь. Моя дорогая Нанетта, моя птичка, выходи за меня, и все образуется. Твои чувства естественны, я нужен тебе, а ты мне. Мы созданы друг для друга, и Господь таким способом решил сообщить это тебе. Не противься этому, любовь моя.
Нанетта не ответила, но через какое-то время ее дрожь прекратилась, и она мягко, очень мягко освободилась из его объятий. Пол увидел выражение ее лица и понял, что упорствовать нет смысла, и его руки упали. От резкого движения возобновились кровотечения, и теперь на ее платье, как и на подоле, осталось красное пятно.
– Я не могу, – произнесла она, – мне нужно возвращаться. Я нужна Анне, я поклялась, что не брошу ее. Так что даже если бы я... если бы я захотела, то не смогла бы остаться. Но... – Она слегка запнулась, потом с трудом продолжила: – Я никогда не выйду замуж за другого, Пол. – Да?
– Если бы я могла понять...
Больше сказать было нечего, и продолжать разговор становилось слишком трудно. Нанетта повернулась и тут только вспомнила, о чем хотела поговорить с Полом.
– Пол, моих сестер нужно выдать замуж. Кэтрин заигрывает с Эзикиелом, а Джейн подражает ей во всем. Я не хочу, чтобы они повторили мою судьбу. Они готовы к браку, и если их не выдать немедленно, они погибнут.
Он кивнул, затем сказал:
– У Джона Баттса есть два сына. Они не женаты. Думаю, Джон не будет слишком возражать против такого брака.
– Сделайте это, – попросила Нанетта, – и как можно скорее. Если он согласится, то устройте все побыстрее.
– А что будет с тобой? Ты вернешься ко двору? Останься здесь хоть ненадолго.
– Мне лучше уехать. Я не могу слишком долго оставаться вдали от нее.
– Ты нужна мне.
– Я нужна своей госпоже. – Она оглядела маленькую, бедно обставленную комнату. – Это не мой дом. Я уеду в конце недели, если вы сможете устроить мой отъезд.
Пол ничего не ответил, только склонил голову, разрешая ей удалиться, а она присела в книксене и затем вышла из комнаты.
Глава 12
Князь католической церкви, кардинал Вулси, скончался. Простые люди радовались, так как для них «жирный мужлан в красной шапочке» был олицетворением всего отвратительного в Церкви – богатства и его наглой демонстрации, легкой жизни и кумовства, игнорирования закона. Церковные иерархи радовались, поскольку его смерть открывала возможность продвижения, ведь, пока он был жив, оставалась вероятность, что король вновь приблизит к себе опального кардинала. Дворянство радовалось, потому что для них он был изобретателем новых налогов. Скорбел только король.
Он был на стрельбище в Хэмптон-корте, когда секретарь Вулси, Кавендиш, принес печальную весть. Вулси был арестован за измену, по обвинению в подстрекательстве папы к отлучению короля от церкви, а также в планировании испанского вторжения в пользу королевы. Гарри Перси, недавно, после смерти отца, ставший графом Нортумберлендом, был послан арестовать Вулси и препроводить его в Тауэр.
– Надеюсь, Гарри будет рад отомстить, – сказала Анна Нанетте, узнав, что эта миссия поручена именно Гарри. – Кардинал – причина его несчастий.
Но Гарри некогда был секретарем кардинала, и в этом человеке, пусть старом и больном, все же оставалось нечто, требующее почтения. Рассказывали, что Гарри так и не смог прямо ответить кардиналу, зачем он прибыл, и Вулси в конце концов пришлось прийти ему на помощь. В сопровождении длинного эскорта они отбыли в Лондон, остановившись переночевать в Лестерском аббатстве, двадцать девятого ноября, и здесь, через несколько дней, кардинал умер от удара.
Изложив это, Кавендиш, служивший у кардинала с детства, со слезами на глазах передал Генриху последние слова своего господина. Глаза короля тоже увлажнились:
– Я хотел бы, чтобы он остался жив. Это был мой друг.
Нанетта взглянула на Анну, стоявшую в это время рядом с королем. Она побледнела, но ей удалось не выказать радости или облегчения, и только по тому, что ее глаза невольно закрылись на мгновение, Нанетта поняла, что ее подруга облегченно вздохнула. Она всегда боялась кардинала, и даже когда король отдал приказ о его аресте, не было уверенности, что он не простит его и не вернет ему фавор. И его последние слова недвусмысленно указывали на то, что он не допустил бы, чтобы его друг подвергся наказанию. Генрих и Кавендиш уже говорили о кардинальских долгах и как уладить их.
– Ну, слугам заплатить не трудно, – объявил король, – да и тебе тоже, Джордж. Это я беру на себя. Сколько он тебе должен? За год? Фунтов десять?
Кавендиш, все еще плача, только кивнул. Король успокаивающе похлопал его по плечу.
– Ты тоже любил его, правда, Джордж? С его поместьем также можно разобраться – ты сможешь распустить его двор и рассчитать слуг? Ты сделаешь это для него – и для меня?
– Разумеется, ваша светлость, – дрожащим голосом ответил Кавендиш.
– А потом, когда все будет кончено, не хочешь ли присоединиться к моему двору? Ты ведь будешь служить мне, Джордж?
– О, ваша светлость!
– Ну, ну, Джордж, не надо кланяться. Ты любил своего господина и верно служил ему. Преданные слуги нужны каждому, в особенности королю. Если ты будешь служить мне столь же преданно, как Тому, ты этим стократно отплатишь мне за милость. Ну, мне еще многое нужно сделать сегодня, так что расстанемся. Идем, Анна.
Король повернулся и удалился по аллее, сопровождаемый Анной. За ними двинулись Нанетта и Хэл Норис, а в отдалении – остальная свита.
– Что же, мой добрый подданный мертв, – изрек наконец Генрих.
Анна сердито повернулась к нему:
– Твой добрый подданный? Теперь, когда он мертв, ты решил забыть о том, что он арестован за измену. Он противодействовал тебе, как только мог. Да сохранит Господь вашу светлость от таких преданных слуг!
– Разумеется, ты права, – задумчиво протянул король.
– Теперь, когда нет противодействия Вулси, возможно, дела пойдут быстрее.
– Ты забываешь, что его некем заменить. Он был способнейшим слугой в королевстве.
– Может быть, несколько способных людей окажутся успешнее, чем один, очень способный. У мастера Кранмера тоже есть немало достоинств.
– Твой духовник действительно придумал одну хорошую вещь, но это еще не наделяет его кучей способностей, Анна. Он мне нравится – он действительно мыслитель, – но он не заменит Вулси. Кроме того, его идея получить согласие европейских университетов пока так и не осуществилась. Он все лето провел в Европе, потратил на подарки целое состояние, а в результате получил только то, что половина Европы за нас, половина против – то, что мы и так знали.
Они миновали охраняемый подъезд и оказались в королевской спальне, куда имели доступ только ближайшие приспешники короля во главе с Хэлом – единственным придворным, который имел право входить в королевскую спальню.
Анна с мукой на лице обратилась к королю:
– Что же нам теперь делать, Генрих? Похоже, больше путей нет – папа никогда не даст разрешение на развод, и моя жизнь кончена.
– Успокойся, Анна, – ласково сказал король, беря ее за плечи и пристально глядя ей в глаза, – неужели ты думаешь, что я меньше тебя страдаю от этого?
– Нет, не так сильно. Что бы ни случилось, ты остаешься королем, а я, что такое я? Я принесла тебе в жертву свою молодость и репутацию. Вряд ли есть в Европе человек, который бы не считал меня твоей любовницей. Я опозорена, а ради чего?
– Опозорена? Кто же считает позором положение любовницы короля? – спросил король, пожимая плечами.
Нанетта снова испугалась за Анну, которая никак не хотела смириться с тем, что король столь же опасен для нее, как и для всех остальных.
– Меньше всего я хотела бы быть чьей-нибудь любовницей, – ответила Анна, – но меня все знают как любовницу короля. Лучше было бы мне уехать в Ивер и жить там в безвестности. Возможно, тогда через какое-то время стихли бы все пересуды обо мне.
Она уже угрожала ему отъездом, но никогда еще не впадала в такое отчаяние. К удивлению и тревоге Хэла и Нанетты, король разрыдался.
– Анна, не покидай меня! Даже не упоминай об этом! – плакал он, схватив ее за руку. – Ты же знаешь, как я тебя люблю, все, что я делаю, я делаю для тебя. Сердце мое, разве я не подарил тебе этот дворец, разве я не обращаюсь с тобой как с королевой, разве ты не сопровождаешь меня повсюду, как королева?
– Но я не королева, – всхлипнула снова Анна.
– Ты ею будешь! Клянусь Богом! Ты будешь моей женой, моей королевой и матерью моих сыновей, и твой сын будет королем Англии. Мне не нужен никто, кроме тебя. Будь терпеливей, милая, и все будет твоим. Но только не покидай меня!
Анна прильнула к нему, она выглядела уставшей, словно птица, преодолевшая бурю.
– Нет, не покину. Я не могу бросить тебя. Ты – все, что у меня есть, Генрих, у меня столько врагов.
– И много друзей, дорогая, – успокоил ее король, – слава Богу, у нас еще есть преданные друзья вроде Хэла и твоей крошки Нан. Ведь ты можешь доверять им.
– А тебе, Генрих? Могу ли я доверять тебе? – Она взглянула на него, и ее глаза, полные слез, были поразительно прекрасны.
– Ты будешь королевой, клянусь, – пообещал он. Анна пристально посмотрела на него, как если бы стремилась прочитать его мысли, затем склонила голову:
– Тогда я довольна. Позволит ли мне ваша светлость удалиться?
Она сделала книксен и вышла, а за ней и Нанетта. В своей спальне Анна устало упала на стул, Нанетта налила ей бокал вина.
– Пора одеваться, – заговорила Нанетта, – не приказать ли подавать платье?
– Пока нет. Ох, Нан, я так устала от этого положения!
– Я знаю, как тебе трудно.
– Труднее, чем можно себе представить, – продолжала Анна. – О Боже! Мне ведь почти двадцать девять! Если я не выйду за короля, то уже не выйду замуж вообще. У меня ничего не будет, совсем ничего. И хуже всего то, Нан, что хотя я всегда заявляла, что не буду ничьей любовницей, мне кажется, что я передумала. Мы с королем целуемся и обнимаемся, но на этом и кончаются наши интимные отношения, и это возбуждает во мне такие чувства... Нан, ты ведь понимаешь, что я имею в виду? – Нанетта в смятении кивнула. – Я вовсе не хочу умереть, не познав любви. Если король теперь взял бы меня как любовницу, я бы согласилась, но он не хочет. Он хочет, чтобы я стала его законной женой, и ведет себя так, чтобы ничто не могло помешать этому. Мне кажется, он не испытывает такого напряжения, как я.
– У него есть много других забот, которые требуют его внимания, – успокоила ее Нанетта, – он ведь весь день занят, в то время как ты...
– Но мне почти ничего не остается, да и тебе тоже, Нанетта. Если бы ты вышла замуж, то у тебя была бы своя семья, свой дом. Ты не жалеешь об этом?
– Я счастлива с тобой, госпожа, я не покинула бы тебя и из-за сотни семейных очагов.
Зима выдалась суровой, и даже жаровни, установленные в придачу к постоянно горящим каминам, не могли согреть Морлэнд. Если кому-то нужно было пойти по делам, отдалившись от огня, то приходилось одевать верхнюю одежду, словно выходя наружу. А за стенами дома все занесло снегом. Морлэнд был отрезан от города на несколько недель.
Стали кончаться припасы, и пришлось экономить. Началась цинга, несмотря на то, что солонину время от времени чередовали со свежим мясом животных. Обычно от цинги спасались лимонами и апельсинами, которые можно было достать в городе, их привозили на кораблях из жарких стран круглый год. Теперь же никого не грела мысль, что как раз сейчас Эзикиел, капитан «Марии-Элеоноры», пребывает в одной из таких стран в обычном зимнем плавании в поисках прибыльного груза.
В одну из январских оттепелей дядюшка Ричард решился совершить путешествие из Шоуза в Морлэнд. Из-за погоды ему пришлось добираться верхом, и он приехал в поместье замерзший и выбившийся из сил. Его немедленно уложили в постель, дав подогретого вина, а к ногам приложили завернутые в тряпку нагретые камни.
– Не знаю, что с ним будет после этого путешествия, в его возрасте и при такой погоде, – тихо пробормотала Елизавета.
Она была сама истощена и измучена, так как только перед Рождеством родила седьмого ребенка, сына Генри, и из-за тяжелых условий жизни так и не оправилась от родов. Маргарет тоже страдала, так как была на восьмом месяце и ей не хватало еды. Ребенок отнимал у нее все, поэтому, за исключением живота, она казалась высохшей.
Елизавета повернулась к слуге, молодому двадцатилетнему парню, приехавшему с Ричардом:
– Что заставило твоего господина двинуться в путь в такую погоду?
– Не знаю, миссис, – почтительно ответил он, – вечером ко мне пришел Од Уилл, личный слуга господина, и сказал: «Джек, твой господин желает поехать утром в Морлэнд, и я не могу отказать ему. Поэтому езжай с ним, я уж слишком стар, а его никак нельзя отпускать одного». И утром мы отправились в путь.
– Ну что ж, у него хватило ума не тащить с собой старину Уилла, – заметил Эмиас, – это бы его точно прикончило.
– Ты забываешь, муж, что дядюшка Ричард гораздо старше Уилла, лет на десять.
– А ты забываешь, жена, что между господином и слугой есть большая разница. Все Морлэнды – крепкий народ. Ну, Джек, а говорил тебе что-нибудь твой господин? Зачем он мог приехать?
Джек задумчиво Почесал голову – Шоуз тоже не пощадила цинга:
– Нет, мастер, ему не было нужды мне говорить.
– Ну ладно, оставим нужду в покое, мужик, разве он не говорил, почему должен ехать? – нетерпеливо настаивал Эмиас.
Джек посмотрел на него так, что можно было подумать, что ему не нравится, когда его называют мужиком, однако, помедлив, ответил:
– Не о том я думал, что он говорил, а о том, чтобы доставить его в Морлэнд. Он сказал, что должен приехать.
Елизавета тронула мужа за локоть:
– Мы узнаем, когда он проснется, он сам нам скажет. Джек, пойди на кухню, тебе лучше съесть супа и согреться. Нет, погоди-ка, я сама с тобой пойду. Они могут и не дать тебе супа без моего приказа, так мало осталось еды, – объяснила она, взглянув на мужа.
Ричард проспал до ужина, а проснувшись, послал за Полом. Пол поспешил к дядюшке, который был еще слишком слаб и с трудом соображал:
– Пол, так ты здесь? Или, вернее, я ведь в Морлэнде?
– Да, дядюшка, ты в моей постели. Разве ты не узнаешь резьбу на столбах?
Ричард перевел взгляд на массивные столбы кровати, богато украшенные резьбой, где чередовались винные бочки (символ рода Баттсов) и заяц в вереске (герб Морлэндов).
– Ага, кровать Баттсов, заказанная специально для свадьбы крошки Анны, – изрек он, – неплохое место для смерти. Хотя я предпочел бы кровать моей матушки, где я и родился. Что ж, может быть, вы меня перенесете. Кто теперь в ней спит?
– Эмиас и Елизавета, – ответил Пол, – но зачем поминать смерть?
– Ну, ну, Пол, не надо разыгрывать изумление, – сказал Ричард, и его голос становился сильнее по мере того, как к нему возвращалось сознание. – Всем нам придется умереть, и к этому следует готовиться.
– Дядюшка Ричард, вы больны?
– Я не болен, а просто очень стар и очень устал. Когда началась эта зима, я сразу понял, что не переживу ее. Но я не хотел умирать в Шоузе – это не мой дом. Поэтому, как только погода позволила, я отправился домой. Я хочу умереть в Морлэнде – это мой дом.
– Но дядюшка, тебя просто утомил переезд. Ричард улыбнулся и покачал головой:
– Я протяну еще, может, несколько дней, но до весны не доживу. Не печалься, дитя мое, – я хочу умереть. Этот мир уже не принадлежит мне, мне ведь семьдесят два, я пережил свою мать на два года. – Он хихикнул, а Пол, встав на колени возле кровати, взял руку старика. Только сейчас он осознал, насколько для него важен дядюшка Ричард – он был его другом и наставником всю жизнь.
– Дядюшка Ричард, если тебе не интересна жизнь, разве ты не знаешь, что ты нужен нам? Ты мог бы прожить еще несколько лет.
– Не будь столь эгоистичен, Пол, мне остается уже немного, чтобы поразмыслить о своей жизни, покаяться в грехах и примириться с Богом. Так что оставь меня в покое, если ты меня любишь.
Пристыженный, Пол опустил голову.
– Пол, прежде чем я умру, ты мог бы сделать для меня кое-что? Я хотел бы в последний раз взглянуть на Майку – я так много лет его не видел. Он мой единственный сын.
– Я исполню твою просьбу, дядя, – пообещал Пол.
Узнав о его обещании, Эмиас презрительно усмехнулся:
– Отец, как ты мог обещать такое, когда на дворе снег глубиной десять футов?
– Если курьер доберется до дороги, то сможет пробиться в Лондон. По дороге часто ездят, она должна быть укатана.
– Но ведь до Лондона и обратно – несколько недель, он может не дожить. Даже если курьер сумеет добраться до Лондона, он может и не найти Майку, его может не оказаться в Лондоне.
– Лорд Норфолк в Лондоне, где же быть Майке, как не с его господином? Кроме того, неужели ты считаешь, что мне нужно было отказать старику в последнем желании?
Эмиас пожал плечами:
– Вряд ли ты сможешь приказать кому-то из слуг рисковать жизнью. Кого же ты пошлешь?
Пол сурово улыбнулся:
– Дядюшка Ричард не просто так взял с собой молодого слугу. Я поговорю с ним.
Джек не колебался ни минуты – если господину нужно было вызвать сына из Лондона, то Джек это сделает, ему наплевать на риск. Погода плохая, но вполне терпимая, Джек здесь родился и привык к ней, он пойдет даже пешком. Осталось только найти ему спутников, и это оказалось не столь сложно, как предсказывал Эмиас, так как молодые слуги засиделись в доме. Четверо парней решили отправиться с Джеком, а еще десять вызвались проводить их до дороги, так как может пригодиться их помощь в прокапывании пути. Пятерым курьерам были даны лучшие из оставшихся лошадей, запас теплой одежды и добрая доля еды, так как Елизавета согласилась с Полом, что ради последнего желания умирающего можно пренебречь доводами разума.
Гонцы отбыли в последние дни оттепели. И только они уехали, как на Морлэнд упала серая пелена снега, и закружили метели и бури. Делать было нечего, и Пол с радостью проводил время с дядюшкой Ричардом, разговаривая и слушая истории дней минувших. Как только он слегка окреп, его перенесли в постель его матери, несмотря на брюзжание Эмиаса. Эмиас и Елизавета переместились на кровать Баттсов, а Пол спал на полу в той же комнате. Скоро дядюшка Ричард стал центром жизни в Морлэнде, потому что его нужно было постоянно согревать, а тепло привлекало даже тех, Кого не слишком привлекало его общество. Джеймс приходил послушать рассказы о жизни при короле Эдуарде, Елизавета – истории о знаменитой королеве Елизавете.
– Она и в самом деле была так прекрасна? – спрашивала Елизавета.
– Она была прекрасна, но холодна, как метель за окном, – отвечал Ричард. – Белая, как снег, и такая же бессердечная. Она любила одеваться в белое, как девственница, и любила только белые или прозрачные драгоценные камни, жемчуг и хрусталь, алмазы и лунный камень. От ее вида захватывало дух – любая другая женщина в таком наряде выглядела бы слишком слащаво, но она, в белом платье, украшенном хрусталем, с алмазами на шее и на пальцах, с белой кожей и серебристыми волосами, казалась небожительницей, снежной королевой. Но мы-то знали, что у нее внутри – чернота.
Дети и Маргарет, пришедшие к дядюшке погреться, были заворожены такими рассказами. Мальчики хотели послушать про битвы, девочки – о придворных балах. Только Эмиас держался слегка надменно, да и то больше из духа противоречия отцу, а не потому, что ему были неинтересны эти рассказы.
Наконец снег перестал, и грянули морозы. Гонцов не было уже три недели. Стоял жуткий холод, и снег промерз настолько, что по нему можно было ходить в снегоступах. Часть аудитории Ричарда покинула его. И вот как-то днем, когда все, кто мог выйти из дома, наслаждались ясным морозным днем, у Маргарет начались роды. Она так ослабела от голода, что не могла разродиться. Елизавета сидела с ней до конца краткой агонии, держа ее за руку. И прежде чем вернулся посланный за Джеймсом и Полом слуга, Маргарет умерла, а дитя осталось в ней.
Ее бедное, изуродованное мукой тело лежало в гробу в часовне. Вокруг нее стояло столько свечей, сколько удалось найти, но ни одного цветка, даже прутика. Отец и муж молились за нее, так как не осталось ни одной женщины, которая могла бы сделать это – Елизавета была слишком слаба, чтобы стоять на коленях на холодном полу, а Кэтрин и Джейн жили в городе, их еще осенью отправили в Лендал изучать домоводство для будущего брака.
– Так жаль, что она умерла в самый разгар зимы, – сокрушался Пол, – когда умирают молодые, лучше, если это случается весной, когда в мир приходит надежда.
– Женщинам, умершим при родах, даруется особое прощение, – произнес Джеймс, – Господь особо позаботится о них.
Они скорбели, не плача. Пол вспоминал мать Маргарет, так похожую на нее. Из-за этого он никогда не любил Маргарет.
– Ее жизнь была коротка, – сказал он, – но она получила то, что хотела: была при дворе и вышла замуж.
Джеймс удивленно посмотрел на него. Пол продолжал:
– Не нужно ее жалеть – от ее смерти пострадал только ты. Она не оставила тебе сына.
Они продолжали молиться в молчании, а на следующий день гроб поставили в склеп, и только служанка Маргарет плакала о ней.
Почти через четыре недели после отъезда посланцы Пола вернулись, привезя с собой Майку, уже облаченного в рясу, а также симпатичного молодого человека лет двадцати, с черными курчавыми волосами и черными глазами. Добротная одежда говорила о том, что у него есть богатый покровитель. Сначала никто не узнал его – никто, кроме Пола, чье побледневшее за зиму лицо еще более побелело при виде незнакомца.
– Адриан, – вымолвил он.
Юноша упал на колени и склонил голову.
– Сэр, – сказал он и потом, подняв глаза, продолжил: – отец, благословите ли вы меня?
Пол положил на его вьющиеся волосы руку:
– Да благословит тебя Бог, сын мой.
Эмиас, закипая, смотрел на эту сцену – непроизвольные поступки действующих лиц казались ему хорошо отрепетированными. Он чувствовал расчет и себялюбие за гордой внешностью молодого человека, да и отец обманулся как-то слишком легко, на его взгляд. Но не время высказывать все эти мысли – нужно было приветствовать Майку и провести его к отцу.
Майке исполнилось уже сорок семь, и волосы его начали седеть, но лицо было все еще молодое, кожа загорелая и чистая, а голубые глаза ярко сияли.
– Кузен Пол, – начал он, – да благословит Господь тебя и всех твоих домочадцев. Я рад, что ты послал мне весточку. Где отец? Как он?
– Он очень слаб, но в целом здоров и не страдает от боли. Он в спальне моего сына, проводить тебя к нему немедленно?
– Да, я хотел бы видеть его сразу, если это удобно.
– Конечно. Идем, я проведу тебя.
Пол повел его к винтовой лестнице. Он вошел первым, быстро подготовил Ричарда к появлению сына и удалился, успев увидеть только, как Майка подошел к отцу и упал на колени. Пол закрыл дверь и, повернувшись, обнаружил рядом с собой Адриана. Либо он так вырос, либо Пол начал сутулиться, так как парень стал уже выше отца – ничего себе мальчик! Впрочем, Адриану должно было быть двадцать два, это уже мужчина.
– Они хотят побыть наедине, – сказал ему Пол.
Адриан не ответил. Пол с любопытством посмотрел на него – казалось, гордое лицо служит только маской для клокочущих внутри чувств, и Пол стал понимать, что это обычное выражение лица его сына. Какие бы страсти ни бушевали внутри Адриана, никто не догадался бы об этом. Он всегда держал свои эмоции на коротком поводке, и из-за этого казался напряженным, как тетива.
– Ну, как ты? – спросил Пол наконец. – Ты преуспеваешь? Счастлив ли ты?
– Полагаю, мне хорошо в доме моего господина, – ответил тот, – но что касается счастья... Я не знаю.
– Кто-нибудь обижает тебя?
– Нет, сэр. – Последовала пауза. – Я счастлив, что снова оказался дома... то есть здесь, – поправился он, но немного поздно.
Пола это тронуло. Этот юноша, так похожий на него и немного – на Урсулу, стал ему еще дороже. Полу казалось, что он ощущает к нему и Морлэнду привязанность, которой, увы, недоставало Эмиасу. Не в первый раз он пожелал, чтобы Адриан был законным его сыном, а Эмиас – бастардом.
– Я рад снова видеть тебя здесь. Я хотел бы, чтобы этот дом стал твоим домом.
Адриан склонил голову, и Пол прошел мимо. Глаза Адриана проводили его, наполненные тоской по тому, что, казалось, навсегда останется недостижимым для него.
Ночью Ричарду стало хуже, а утром Майка сообщил, что отцу надо исповедаться и собороваться. Морозы еще не отступили, но Ричард, повернувшись к окну, произнес;
– Весна близко. Я рад. Ты сделаешь все, как надо, сын? Я предпочту, чтобы это был ты, а не другой священник.
Майка исповедовал его, дал ему отпущение грехов, совершил соборование, а потом сел у постели, держа отца за руку. Мысль Ричарда снова вернулась от созерцания мира иного к миру этому.
– Я рад, что умираю. Этот мир чужд мне. Люди слишком изменились. Они больше не работают на общее благо, а стремятся соперничать друг с другом, ухватить собственную выгоду. Я думаю, мир, который будешь покидать ты, сын, станет еще холоднее, чем тот, который покидаю сейчас я. – Он замолчал, но снова нашел силы: – Я бы хотел, чтобы в часовне отслужили по мне мессу.
