Текст книги "Темная роза"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
Наступил еще один прекрасный майский день, И утонул в сумерках. Последние солнечные лучи гасли за окошком, и в черной бархатной глубине неба начали проступать звезды. Анна сидела перед окном, смотря на единственный доступный ее взгляду краешек неба, пока солнце не скрылось; и только тогда разрешила женщинам зажечь лампы. Это был ее последний закат – завтра наступало девятнадцатое мая, и утром она должна умереть.
Кроме четырех женщин, с Анной в комнате находился тюремный священник Мэтью Паркер, который должен был остаться с ней вплоть до эшафота. Ему не будет позволено подняться на эшафот, так как она не признала своей вины, но Кингстон, по своей доброте, добился его присутствия в камере, а также принес в маленькую переднюю просфоры, так что у Паркера будет занятие до утра. Он, как и Анна, не уснет всю ночь.
Анне же больше нечего было делать – она выбрала платье, которое наденет утром, написала свою речь, раздала последнее имущество, исповедалась, приняла причастие и молилась до тех пор, пока ее сознание было способно вникать в слова молитвы. Теперь ей оставалось только ждать.
– Он не мог отпустить меня, – проговорила она, – я не понимала, почему он так хочет моей смерти, раз он любит меня, но ведь именно Потому, что он любит меня, он не сможет перенести того, что я окажусь на свободе и, возможно, в объятиях другого мужчины. Моя смерть совершится невдалеке от него. Нет, нет, не плачьте, подруги, я заслужила эту казнь. Я виновна – не в том, в чем меня обвиняют, но все-таки виновна в измене: мне не удалось родить королю сына, вот в чем мое преступление. У него есть свой долг, а у меня – свой. Он знает, что я пойму его – он ведь видел, как меня короновали.
– Но, мадам... а остальные, неужели это было необходимо? – с трудом выдавила Мэри. – Его ближайшие друзья – Хэл с ним с детства, и Франк. Они оба были его пажами. А Уилл, а Джордж – это его лучшие друзья... – Она была не в силах продолжать.
Анна с сожалением посмотрела на нее:
– Я знаю, Мэри, знаю. Это тяжело мне, а ему еще тяжелее отпустить их.
– Но почему же?
– Он должен был так поступить, разве это неясно? Если бы я умерла, а они – нет, то им пришлось бы защищать меня от обвинений. Эту группу надо было уничтожить – вот почему он решил обвинить именно их. Он, конечно, не верит во все это. При дворе, где невозможно сохранить тайну?! Нет, он бы знал наверняка. Не думаю, что он хоть на секунду поверил в обвинение. Но оно позволяло ему избавиться от всех нас. – Она некоторое время молчала, раздумывая. Ее фрейлины тоже молчали – в тишине было удобнее сохранять выдержку. Наконец Анна улыбнулась:
– Нанетта, ты со мной с самого начала – ты помнишь ту ночь в Ивере, прежде чем мы попали ко двору? Как мы были тогда легкомысленны! И все же, ты знаешь, когда я размышляю над этим все больше, я понимаю, что не было возможности ускользнуть – у меня не было никакого выбора. У меня вообще никогда не было выбора. Я не могла поступить иначе, ведь правда?
Нанетта покачала головой и произнесла:
– Нет, ваша светлость. Вы не могли ничего изменить.
– Нет, – откликнулась та, казалось, довольная ее ответом. Она беспокойно поднялась, снова подошла к окну. – Завтра опять будет прекрасный день. И опять сухое лето. Я пригрозила Кингстону, – Анна повернулась и злорадно улыбнулась, – пока меня не освободят из Тауэра, дождя не будет. Это его взволновало – мне кажется, он верит во все эти россказни, будто я ведьма. Ну что же, завтра я стану свободной, а что будете делать вы, подруги? Мэри, ты? Когда я умру, Тома выпустят. Вы вернетесь в Кент с Мэдж? Ох, Ивер – если бы мне довелось снова его увидеть, как я хотела бы, – вдруг сорвалась она, – никогда не покидать его! О, моя бедная мать...
Она отвернулась И спрятала лицо в ладонях. Нанетта тихо встала и подошла к ней, и Анна оперлась на руку Нанетты. Ее искривленный палец лег как раз на ладонь Нанетты, и она внезапно вспомнила, сколько раз ей приходилось утешать подругу, уверяя, что это не будет причиной нелюбви к ней.
– С тех пор столь многие любили тебя, – тихо проговорила Нанетта, и Анна кивнула, все еще не поворачивая головы. – Твоя жизнь была такой богатой.
– Да, – прошептала она, – я познала любовь. Я родила ребенка. Моя Елизавета... – Нанетта решила, что Анна плачет, но когда та в следующий миг повернулась, ее впалые щеки были сухи, а глаза блестели не от слез. – Нан, я виновата перед тобой – я не отпустила тебя домой, не дала тебе выйти замуж. Ты могла бы и сама сейчас иметь детей. Нан, простишь ли ты меня?
Нанетта промолчала.
– Теперь ты отправишься домой, правда, и выйдешь за него? Он любит тебя – я поняла это, когда увидела его. Ты вернешься в Морлэнд? Я так плохо знаю север – там красиво?
– Вероятно, мадам. Север дик и не так роскошен, как юг, но в нем есть своя красота.
– Расскажи мне о ней.
– Мне трудно выразить ее словами, разве что сказать, что там больше неба, и оно всегда в движении, его пересекают гонимые ветром облака. И земля тоже движется быстрее, ветер колышет траву, тени облаков мчатся по холмам. И колорит другой – пурпурный и коричневый в горах, зеленый, испещренный белым, и повсюду пасутся овцы.
– Тогда сейчас как раз время для отела – появляются ягнята, так ведь?
– Да, мадам. В мае их так много, что кажется, холмы покрыл снег.
– Ты вернешься, верно? Я буду рада. Я представляю тебя, когда... – она вдруг прервалась и вернулась на свое место, но ее глаза все время были обращены к окну, притягиваемые ночью, свободой, прохладным летним воздухом, пахнущим травой, деревьями и рекой. – У меня осталось так мало времени. Мне кажется, что всю жизнь я была слепой и глухой, не замечая, как прекрасен мир.
Ночь уходила, а они тихо сидели, оставив свое рукоделие, ожидая рассвета, когда им предстояло прослушать мессу. Когда небо стало жемчужным и в воздухе повеяло утром, королева устало подняла голову и сказала:
– Помните Кале? Точно так же светало, когда он пришел.
Нанетта ответила:
– Он был весь в росе. Его камзол был усеян росинками, как жемчугом.
– Как он любил меня, – прошептала Анна, улыбаясь. – Все было таким седым и тихим, и вдруг он появился, как восходящее солнце, золотая искорка в сером мареве, а потом родилась Елизавета. Я так рада, что она есть, это наша любовь. Генрих всегда был так добр ко мне, так добр...
Анна остановилась. Стук снаружи возобновился. Она уже не стала подходить к окну, так как оно выходило на луг, где был установлен эшафот.
В восемь утра пришел Кингстон сообщить королеве, что осталось еще столько всего сделать, что устроить казнь в девять, как намечалось, невозможно.
– Она откладывается до полудня, мадам. Нужно еще многое успеть, и мне тоже. Мне очень жаль, но так получилось.
– Мне тоже жаль, – ответила королева. – Я надеялась к полудню быть мертвой и пережить свою муку.
– Вам не будет больно, – вдруг с неожиданной для него нежностью произнес Кингстон. – Они говорят, что это очень... быстро.
Анна старалась не взорваться, хотя они поняли, что она очень волнуется.
– Они говорят, что палач очень опытный. Да и шея у меня очень тонкая. – Она положила руки на горло, захватив его в кольцо, и истерически засмеялась.
Кингстон выглядел потрясенным, его смятение заставляло ее смеяться еще сильнее. Нанетта и остальные фрейлины расплакались, и лейтенант, наконец, ретировался – он так и не понял ее. Когда он ушел, ее смех оборвался так же резко, как и начался.
– Идемте, лучше вам одеть меня. Мэдж, Мэри, прекратите плакать. Еще не время. Найдите мое платье. Нан, у тебя рука легкая – расчеши мне волосы. Сегодня я должна в последний раз выглядеть как королева.
Они заботливо одели ее. Это далось им с трудом, так как руки у них все время опускались, а глаза были полны слез. Она подшучивала над своими фрейлинами, подбадривая их, но это только еще больше их расстраивало, так как легко быть слабым, когда есть кто-то сильнее тебя. Она надела рубашку из алой камки, пепельно-серое платье, любимый чепец из черного бархата, с двойным рядом жемчуга. Это был тот самый французский чепец, который она ввела в моду, когда привезла его из Франции, от двора королевы Клавдии. То, что она решила надеть его в последний день, казалось символичным. Волосы свободно разметались по спине. Так могли носить их только девственницы и королевы. Она знала в своей жизни только одного мужчину, и именно он осудил ее на смерть. За несколько минут до полудня вошел Кингстон с вооруженной стражей.
– Час настал, – объявил он, – вы должны быть готовы.
Анна побледнела и протянула руку, чтобы опереться на Мэри. Дни после суда казались такими длинными, и вот вдруг осталось всего несколько минут до смерти, всего несколько минут для того, чтобы сказать и сделать то, что она хотела. Губы у нее пересохли, и ей пришлось облизать их, прежде чем начать говорить:
– Можете не волноваться, я давно готова. – Она взяла молитвенник и последний раз окинула взглядом камеру – когда-то королевские апартаменты, в которых она провела ночь перед коронацией, – а затем вышла вслед за Кингстоном. Четыре фрейлины последовали за своей королевой. Нанетта несла льняной платок, чтобы прикрыть ее волосы, Мэри – повязку, чтобы завязать ей глаза, и еще кусок ткани, чтобы завернуть ее голову.
Процессия спустилась по лестнице и оказалась в сиянии майского солнца. Маленький лужок возле церкви Св. Петра был забит людьми, стоящими в молчании. В центре возвышался эшафот, а на нем две едва различимые против солнца фигуры ожидавших ее людей. Это были одетые с головы до ног в черное палач и его помощник.
– Из Кале, – пробормотала Анна. Кингстон подошел поближе:
– Мадам? – спросил он.
– Я рада, что он из Кале. Мастер Кингстон, вы прочли мою речь? Вы ведь не будете препятствовать мне произнести ее?
– Разумеется, нет, мадам, вы имеете полное право произнести ее. Вот золото, чтобы заплатить палачу.., – Он вручил ей маленький кожаный мешочек. – Может быть, у вас есть еще распоряжения – например, долги, которые нужно оплатить?
Анна покачала головой. Она не могла говорить – ее глаза, казавшиеся еще более огромными на бледном лице, не могли оторваться от эшафота. Она в последний раз чувствовала под ногами траву – но путь был так короток, слишком короток. У ступеней эшафота Кингстон остановился и повернулся спиной – его долг был исполнен. И только ее фрейлины могли видеть, какой испуг и смятение охватили Анну, прежде чем она нашла в себе силы приподнять юбки и ступить на деревянные ступени, ведущие на покрытый соломой эшафот. В центре платформы возвышалась плаха – наводящая ужас, испещренная шрамами и потемневшая колода с выемкой для шеи посередине. Палач подошел к ней, опустился на колени и произнес:
– Мадам, молю о прощении, ваша светлость, ибо я только исполняю свой долг.
Анна испуганно посмотрела на него, словно за эти минуты забыла, что он француз. Наконец, придя в себя, она отвечала:
– Охотно, – и положила в его руку кошелек. Но где же меч? Она огляделась и увидела его сверкающим на солнце в руках у помощника.
Тогда она подошла к поручням, чтобы прочитать свою речь этому морю повернувшихся к ней лиц. Легче умирать на миру, когда важно – как она вышла, как она ведет себя. Анна начала спокойным тоном:
– Добрые христиане, я пришла сюда, чтобы умереть, ибо по закону меня осудили на смерть, и против этого мне сказать нечего. Я явилась сюда не за тем, чтобы обвинять кого-то или говорить что-либо в свое оправдание. Но я прошу Господа хранить нашего короля и послать ему долгое правление всеми вами, ибо никогда еще не было столь мягкого и милосердного правителя, и для меня он всегда был добрым и милостивым государем. Не поминайте меня лихом. Я покидаю этот мир и вас и прошу всех простить меня.
Итак, сделано и это. Больше ей в этой жизни ничего не оставалось. Многие из присутствовавших рыдали. Королева повернулась к своим фрейлинам, ослепшим от слез, и ей пришлось самой снять с себя чепец. Черные волосы сверкнули под сиянием солнца, и Анна протянула украшенный жемчугом чепец Нанетте, а та трясущимися руками приняла его и протянула взамен льняное покрывало. Потом помогла Анне связать волосы, чтобы они не оказались на пути меча. Ее длинная шея выглядела такой хрупкой и беззащитной!
– Мэри, – позвала Анна, и Мэри вышла вперед. Анна поцеловала ее и отдала ей свой молитвенник. – Передай это Томасу, скажи ему... скажи ему, что мои лучшие воспоминания – о нашем детстве в садах Ивера. Возвращайся в Кент, Мэри, дорогая.
Беззвучно рыдающая Мэри была не в состоянии произнести ни слова. Королева поцеловала, Мэдж и Мег и сказала каждой что-то в утешение, а затем повернулась к Нанетте.
– Дорогая Нан, – начала она, и их взгляды встретились. Больше слов не нашлось.
– Повяжи мне платок. Ты свободна.
Они обнялись, и слезы Нанетты увлажнили щеку Анны. Нанетта взяла у Мэри платок, и в этот момент она увидела, что королева смотрит в сторону ворот – как будто прощается со свободой. Нанетта встала за ее спиной и повязала ей на лицо платок, навсегда скрывший от мира ее огромные глаза. И тут Анну снова охватила паника – оказавшись одна, в темноте, она не могла сделать ни шага. Палач торопил ее, попросив опуститься на колени и прочитать молитву, а потом кивком дал понять Мэри и Нанетте, что они должны взять ее за руки и подвести к плахе. После какого-то внезапного сопротивления Анна подчинилась им.
Она начала говорить, очень быстро, как если бы боялась, что ее прервут:
– Я поручаю свою душу Иисусу Христу. О Боже, будь милосерден ко мне! Христу передаю я свою душу – Иисус, прими ее!
Палач шагнул вперед. Нанетта закусила губу, теперь единственное, что она еще могла сделать для своей госпожи, это проследить за ее казнью до конца. Нанетта заставила себя не закрывать глаза. Металл блеснул на солнце, раздался короткий свист, и голова Анны покатилась в солому, а тело подпрыгнуло от удара, выбросив из шеи струю крови. С отчаянным воплем Мэри ринулась вперед и набросила белую ткань на голову, но недостаточно быстро. Нанетта успела увидеть лицо казненной, и ей показалось, что ее губы еще шевелятся, произнося молитву.
Воздух сотряс пушечный выстрел – только один, как было предусмотрено. Палач поднял пучок соломы, чтобы вытереть лезвие меча, и четверо женщин, отвернувшись, спустились с эшафота. Толпа начала убывать, а Кингстон и Уолсингам уже поджидали палача и его помощника, чтобы доставить их в апартаменты, где их должны были развлечь, прежде чем отправить назад, во Францию. Нанетта, Мэдж, Мэри и Мег вернулись в камеру королевы, чтобы забрать свои вещи, но прошло много времени, прежде чем они смогли справиться с рыданиями и что-то сделать.
Тени на дворе уже удлинились, а на эшафоте все еще лежало одетое в серое платье тело, распростершее руки, обнимая плаху. Обрубок шеи почернел от копошащихся на нем мух, а некогда белое покрывало все пошло черными пятнами, скрывая под собой голову. И только уже под вечер Кингстон с ужасом вспомнил, что в суматохе он забыл измерить тело королевы для гроба.
– Найди какой-нибудь ящик, – приказал он дежурному иомену, – и перенесите останки королевы в часовню.
Они нашли длинный узкий вязовый ящик, использовавшийся для хранения стрел, а теперь пустовавший, и положили туда тело и голову, а потом отнесли ящик в церковь Св. Петра. Тело Джорджа Рочфорда было похоронено под алтарем, так что им показалось вполне логичным вынуть камни и поместить ящик из под стрел рядом с другим гробом.
Вскоре четыре дамы покинули Тауэр, зайдя по дороге в кабинет Кингстона, чтобы узнать, что сталось с останками королевы.
– Она бы согласилась с этим, – сказала Мэри, – им будет лучше вместе после смерти.
– Если вы направляетесь в Уайтхолл, леди, то могу предложить вам лодку, которая должна доставить мое письмо мастеру Кромвелю. Вы можете поехать на ней. Иомен, отведи дам на лодку.
В общем, если это не противоречило исполнению долга, он был добрым малым. Они устало поблагодарили его и последовали в сумерках за иоменом к речной пристани.
Глава 20
Через несколько дней Нанетта попрощалась со своими подругами и, в сопровождении Джеймса Чэпема который снова предложил ей свои услуги, отбыла в Йорк. Несмотря на смертельную усталость, она настояла на том, чтобы ехать верхом – при мысли о многомильной тряске в носилках ее затошнило. Для нее купили небольшого мула, ее служанка, Одри, ехала на лошади за одним из слуг, а другой вез на своем седле Аякса.
До Лондона Нанетта почти ничего не замечала. Но после того, как он остался позади, она почувствовала себя лучше. Когда они остановились на ночь в трактире, она окрепла настолько, что впервые смогла проглотить обед и даже отругать Одри за то, что та покрутила носом, когда увидела, какие комнаты им предлагают:
– Ты стала неженкой, на что нам пуховые перины? Для некоронованных голов вполне хватит соломы. Говорят, что от нее снятся лучшие сны.
– О достоинствах сна на жесткой постели можно сказать многое, – добавил Джеймс, с симпатией глядя на нее.
Она слабо улыбнулась.
– Вы правы. Не один человек обнаружил, что цена за сон на мягкой постели может оказаться слишком высокой.
– Но мы едем домой. Дом исцелит вас, в свое время. Посмотрите, как вы повеселели в сравнении с отъездом.
– Я ведь северянка, – призналась Нанетта, – а мы никогда не бываем счастливы вдали от родины.
– Вам не нужно будет больше расставаться с ней, – заметил Джеймс и помолчал, глядя на нее так, будто хотел еще что-то сказать, но не решался. Она не заметила этого, так как была слишком занята отрезанием от своей порции мяса хряща для Аякса, который лежал у ее ног под столом.
– Нанетта, – позвал он наконец. Она подняла голову. Ее щеки раскраснелись от движения. Джеймс подумал: как она красива и как хорошо подчеркивает черный бархат платья белизну ее кожи и блестящие голубые глаза.
– Да, кузен?
– У меня ведь тоже есть свои трудности. Она кивнула:
– Я помню. Маргарет – тяжелая утрата. Я удивляюсь, почему вы снова не женились – прошло пять лет, а вам ведь нужен наследник.
– Я думал об этом, – ответил он, крутя чехол своего ножа, чтобы не встречаться с ней взглядом. – Я уже думал об этом, как раз недавно, но не столько потому, что мне нужен наследник...
Он вдруг замолчал, и Нанетта сочувственно ожидала его ответа, полагая, что он думает о Маргарет, что ее несколько удивило – ей казалось, он не слишком-то любил свою жену. Наконец он поднял глаза и проговорил:
– Наверно... вы уже догадались... что я хотел сказать? Вы возвращаетесь в Морлэнд, и он, конечно, будет вашим домом до тех пор, пока вы пожелаете. Но разве вам не хочется иметь собственный дом? Разве вы не думали о замужестве? Короче, Нанетта, я хотел бы жениться на вас.
Она была так потрясена, что не могла вымолвить ни слова, а он, расстроенный ее молчанием, поспешил продолжить:
– Это произошло не вдруг – я давно мечтаю о вас. Я знаю, что у вас нет приданого, но я достаточно богат, чтобы не думать об этом. Я дам вам приличную долю в моем состоянии, не опасайтесь. Вы станете хозяйкой большого дома, и у вас будет столько слуг, сколько захотите.
– Джеймс... – начала она, не зная, что сказать. Он протянул руку через стол и взял ее за руку:
– Я уже давно люблю вас, но молчал, зная, что вы не захотите покидать свою госпожу. Но теперь – простите меня, если я оскорбляю ваши чувства – она не нуждается в вас, и вы должны подумать о своем будущем.
– Джеймс, кузен, я весьма признательна и благодарна за оказанную честь...
– Вам не за что быть благодарной. Любой мужчина счел бы за честь жениться на вас. Я вижу, что вы собираетесь отказать мне, но прошу вас, подумайте еще. Не говорите сейчас ничего. Я понимаю, нельзя требовать от вас ответа, пока вы в таком состоянии, я только хочу, чтобы вы знали – у вас есть дом, который всегда ждет вас. Подумайте об этом и дайте мне ответ через несколько месяцев, когда вы будете готовы. А пока поговорим о чем-нибудь другом.
Он так резко сменил тему, что у нее не хватило ни сил, ни желания вновь подымать ее и сказать ему, что его надежды напрасны. В этот вечер такой возможности не представилось, а на следующий день они выехали слишком рано, она не успела объясниться с ним. Нанетта решила подождать до Морлэнда, когда ему и так все станет ясно. Однако она была благодарна Джеймсу за это признание – ее любили больше, чем она того заслуживала.
По мере продвижения в глубь страны им все чаще встречались признаки засухи, обеднения народа и голода. Все чаще трактирщики предупреждали их об опасности передвижения после наступления темноты из-за банд нищих, которые множились с каждым днем. Но длинные майские дни позволяли им преодолевать большие расстояния засветло. Нанетта, погруженная в свои печали и надежды, почти не замечала того, что творится вокруг, ее волновала только природа.
Наконец они достигли границ Морлэнда. На перекрестке дорог они увидели группу слуг в черно-белых ливреях Морлэнда.
– Да благословит вас Господь, мисс, – обратился главный слуга, – добро пожаловать домой. Господин послал нас встретить вас.
С этим эскортом они проехали еще две мили по земле Морлэнда. Вокруг паслись овцы, – богатство рода. И вот, поднявшись на холм, они увидели и сам Морлэнд, с розовеющими в лучах заката кирпичными стенами, окнами, бросающими золотой отблеск, сверкающим кольцом рва, наполненного водой, цветущими садами и зеленью парка.
Когда они подъехали к воротам, у Нанетты выступили на глазах слезы, хотя она улыбалась – временами и среди полосы горя бывают счастливые просветы. Они проехали по подъемному мосту, проскакали под аркой и остановились во дворе, где раздался хор приветствий. Управляющий, согласно этикету, выступил вперед, чтобы официально приветствовать их, слуги столпились во дворе, высовывались из окон, а семья ожидала их, стоя в дверях дома. Тут был Эмиас, выглядящий сейчас несколько моложе своих лет, несмотря на некоторую потрепанность и недовольный вид, молодые Роберт и Эдуард, которым исполнилось уже шестнадцать и четырнадцать, а также Джон Баттс и Люси, юный Джон с Кэтрин, рыдающей от счастья, нянька, держащая за руку Самсона, и прижимающая к себе малютку Джозефа. Тут был Эзикиел со своей дорогой Арабеллой Невилл и с трехлетним крепышом Иезекией, которого еще отнюдь не смущала тяжеловесность имени, и подросшая тринадцатилетняя Элеонора, льнущая к Арабелле как единственной опоре.
Но самое главное, в центре возвышалась мощная фигура Пола. Ему было уже шестьдесят, берет с пером прикрывал седые волосы, а чисто выбритое лицо испещрили морщины. Но он сохранил свою мужественность и привлекательность, и когда его карие глаза встретились с глазами Нанетты, он улыбнулся, и она подумала: как прекрасно, что он любит ее.
Нанетта приняла из рук управляющего приветственную чару, осушила ее и произнесла соответствующие этикету слова. Когда она возвращала чару, у ее мула уже оказался Пол, готовый снять ее с седла. Нанетта радостно доверилась его сильным рукам, и он мягко опустил ее на землю, однако не сразу. Придерживая ее, он вопросительно посмотрел ей в глаза, Нанетта взглядом сообщила ему все, что он хотел знать.
– Добро пожаловать домой, – произнес он.
– Я рада вернуться сюда, – ответила она, и Пол поцеловал ее.
Старый Александр подошел и ткнулся влажным носом ей в ладонь, тоже приветствуя ее. Тут только Пол отпустил ее, и она поздоровалась и поцеловала остальных членов семьи, а затем, под руку с Полом, вошла в дом. Переступив порог, она обернулась и поискала глазами Джеймса, шедшего сзади. По его глазам она поняла, что дальнейших объяснений не потребуется – он все понял.
В большом зале был сервирован роскошный ужин из двадцати блюд. Он сопровождался пением хора из восьми мальчиков, которых обучал отец Фенелон. Нанетта, как почетный гость, сидела по правую руку от Пола. А скоро, подумала она, ей придется занять пустующее место слева – место хозяйки Морлэнда. Ключи от всех погребов и кладовых перейдут в ее распоряжение, она должна будет проверять работу на кухне, в пекарне, в кладовой и пивоварне, она будет царить над прачечной, хлевом, курятниками, свинарниками, рыбными садками и овинами. Она будет командовать слугами, заботиться об их питании и одежде, заниматься их болезнями, следить за их рождением, свадьбами и смертью. Она будет кормить нищих у ворот и навещать больных в деревнях, а также заниматься еще тысячью разных дел, которыми должна заниматься хозяйка большого дома.
И Нанетта должна будет любить, холить и лелеять своего господина и подчиняться ему. Она искоса посмотрела на него, и в этот момент он тоже скосил глаза – их взгляды встретились, и по ее телу пробежала любовная дрожь, а его губы растянулись в улыбке, предназначенной только ей. Ну почему она столько времени потратила зря? Она будет молиться, чтобы Господь послал им как можно больше лет совместной жизни. Сможет ли она родить ему детей? Ей уже двадцать восемь, но это не так уж много – когда король женился на Анне, чтобы иметь наследника, ей было за тридцать. И Джейн Сеймур, чья беременность загнала Анну в могилу, тоже за тридцать. Нанетта почувствовала, как рука Пола ищет под скатертью ее руку, и позволила его крепкой ладони сжать ее. Она знала, спроси она его об этом, он бы ответил, что ему не нужны больше дети – если Бог пошлет их, то он будет счастлив, если же нет – это неважно.
После ужина, когда слуги убрали со стола, все остались в зале, чтобы провести чудесный семейный Вечер: одни пели и играли, другие читали вслух, Третьи шили, пока не настало время вечерней молитвы в часовне, а затем нужно было отправляться спать. Пол и Нанетта ни на секунду не оставались наедине и могли общаться только взглядами или тайными Пожатиями рук, но он дал ей понять, что его чувства остались неизменны: когда Одри проводила ее со свечой в спальню для гостей, она увидела на стене тот самый гобелен, который он показывал ей в прошлый ее приезд.
Нанетта долго лежала в постели, слыша рядом тихое похрапывание Одри и прислушиваясь к таким отличным от лондонских звукам снаружи. Нанетта не могла заснуть, думая об Анне и Поле, Лондоне и Йорке, о горе и счастье, а когда она наконец провалилась в сон, перед ней встали сияющие черные глаза, любовь и утрата показались чем-то единым, просто частями одного большого замысла, замысла, который она не в Силах была разгадать. «Господи Иисусе, – произнесла она про себя, – прости мою гордыню, я верю в Тебя, я вверяю Тебе свою жизнь, исполняю волю Твою. Все, что я есть, – Твое». И вот тут-то, когда ее одолел сон, в сознании всплыли слова старой детской молитвы: «Прости меня – смилуйся надо мной».
На следующее утро Нанетта проснулась от ярких лучей солнца и птичьего гама за окном, и ее сердце исполнилось благодарности Господу. Она оделась и отправилась в часовню к пятичасовой мессе. Когда вошел отец Фенелон, Нанетта привстала со скамьи. К ней присоединился Пол, севший рядом. Он улыбнулся ей, а потом погрузился в молитву. Когда месса кончилась, они поднялись и вместе вышли из часовни. Оказавшись в коридоре, он повернулся к ней:
– Я подумал, что ты должна быть здесь. Не хочешь ли прокатиться со мной? Бог знает, когда мы снова сможем остаться наедине. Поедешь?
– Охотно, – ответила она.
– Твоя служанка проснулась? Если нет, разбуди ее – нам нужно иметь слуг для приличия, а если я возьму Мэтью, то он сумеет отвлечь внимание девушки. Итак, встретимся на конюшне. И торопись – мне не хочется сегодня терять впустую ни секунды.
Улыбнувшись, Нанетта побежала вырывать свою камеристку из объятий сна и одеться надлежащим образом. Она так усердствовала, что даже с зевающей Одри ей удалось одеться всего за полчаса, и вот они уже спешили по западной лестнице на конюшню, а перед ними, размахивая пушистым хвостом и стараясь не лаять, что было благородно с его стороны, бежал Аякс.
Пол уже ждал их, вместе с молодым слугой Мэтью, придерживавшим четырех лошадей. Александр и другие огромные гончие ринулись вперед, чтобы приветствовать их и обнюхать маленького Аякса.
– Эта кобыла для тебя, – сказал Пол, показывая на молочно-белую лошадку. – Она местная, с нашей конюшни, ее зовут Пусс. – Так на местном жаргоне называли зайца. – А вот эта гнедая лошадка – для твоей служанки.
– Помилосердствуйте, мастер, я никогда не ездила верхом, только в парке, – испугалась Одри, глядя на смирное животное, как будто это был оседланный тигр.
Мэтью широко улыбнулся.
– Не беспокойся, девочка, я покажу тебе все, что нужно знать, – успокоил он.
Одри слегка сморщила носик при этих словах, но тут Пол добавил:
– Верно, не беспокойся, доверься Мэтью, он поможет тебе сесть верхом. Идем, Нан, ты готова? Дай я помогу тебе. – Нанетта поставила ногу на его ладонь, и он подсадил ее на лошадь. – А твоя собака?
– Ничего, она сумеет угнаться за нами, – ответила Нанетта, с улыбкой взглянув на спаниеля. – Он маленький, но очень выносливый.
– Отлично. Тогда едем.
Пол вспрыгнул на своего коня, и они выехали со двора бок о бок, слуги ехали сзади, а собаки бежали впереди.
Утро выдалось теплым, и роса уже высохла на траве, хотя жара еще не убила утренние ароматы. Они ехали молча. Пол задал быстрый темп, стараясь поскорее удалиться от дома и подняться на холмы. Они проскакали мимо наделов арендаторов, на которых уже кое-где виднелись согнутые спины крестьян, мимо садов и пастбищ, на которых деревенские подростки пасли свиней, коз и гусей. Потом пошли холмы, где паслись овцы с приплодом под наблюдением пастухов, так задубевших под ветрами и дождями, что казались похожими на обрубки деревьев.
И вот уже они миновали пастбища и очутились в вересковых пустошах, то тут, то там вздымались глыбы гранита, поросшие мхом и лишайником, и собаки начали рыскать, изучая следы каких-то зверюшек. Дорога сделалась круче, стали попадаться болотистые места и предательские кучи щебня. И вот, наконец, они оказались на гребне, где росла только редкая трава и даже в жаркий день дул холодный ветерок. Здесь всадники остановились и спешились. Мэтью отвел лошадей и привязал их в отдалении, а сам уселся с Одри на свой камзол, спиной к господам, и принялся развлекать ее. Пол и Нанетта подошли к краю обрыва.
Внизу, в долине, блестел ручей, скачущий по скалам, а от него по склонам холма поднимались полоски зелени, на которых паслись овцы, полускрытые кустарником. На другой стороне раскинулись болота, серо-алые, парящие от жары. Повсюду под ветром колыхались хрупкие цветы взгорья: изящные колокольчики и чистотел, горный шиповник, желтая горечавка, розовый чабрец, голубая льнянка. Все остальное было недвижно, только высоко в небе, в струях теплого воздуха, плыла пустельга. Тишину нарушали лишь посвистывание кроншнепа и рокот потока внизу.
