Текст книги "Темная роза"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)
– Даже если родится девочка, – заметила Мэдж Уайат, – это ведь не имеет большого значения, ваша светлость, лишь бы она была здоровой.
– Иногда и мне кажется, что разницы нет, – проговорила Анна, снова принимаясь ходить. – Лишь бы все поскорее кончилось. Но если будет девочка, мне придется снова пройти через все испытание, а это так утомительно!
«Вот оно, наказание за законный брак, – подумала Нанетта. – Мальчик или девочка – все равно Анне придется пройти через это еще раз, и не один раз». Она машинально перекрестилась, и Анна, повернувшаяся в этот момент, застала окончание ее жеста. Ее глаза сузились, но она не поинтересовалась причиной жеста – на этой стадии беременности она предпочитала не спрашивать о некоторых вещах.
– Я так устала! – всхлипнула Анна. – Мне кажется, я всегда была такая. Какое сегодня число? Сколько времени я тут?
– Сегодня седьмое сентября, ваша светлость, а завтра день Блаженной Девы Марии, – ответила Мэри Уайат.
Анна скорчила странную гримасу:
– Ты думаешь, это знамение? Интересно. Я помню, в моей процессии на коронации была хоругвь со Святой Анной, матерью Святой Девы Марии. У Святой Анны был только один ребенок – девочка. Как вы думаете, не намек ли это на леди Екатерину? – Она повернулась к окну, не дождавшись ответа, и случайно наступила на хвост Аякса, который взвизгнул. Анна дала ему пинка:
– Заткнись, тварь! О Боже, как я устала от этой беременности! Как бы мне хотелось, чтобы ребенок скорее родился! Я уже неделю не вижу ни души, кроме вас. Интересно, что там поделывает мой дорогой Том? И Джордж, и Хэл – могу поспорить, охотятся целыми днями. Как бы я желала скакать с ними! Мне хочется ощущать ветер в волосах и лошадь под собой!
– Скоро вы сможете сделать это, ваша светлость, потерпите, – сказала Нанетта и тихо добавила: – не забывай, ты же королева нашей страны. Твоя жизнь не принадлежит тебе – у тебя долг перед всем народом этой земли, такой же, как и у короля. Он обязан посвятить свою жизнь управлению страной и защите своего народа, а ты – дать ему наследника. Это твой священный долг, и Господь даровал тебе это положение для того, чтобы ты могла выполнить его.
– Да, ты права, дорогая Нанетта, это кара за то, что я женщина. Мне нужно было бы родиться мужчиной, – мягко улыбнулась она. – Но я не ропщу на тот жребий, который выпал мне по воле Господа, я исполню свой долг.
И почти сразу же после этого начались схватки, и Нанетта вместе с другими фрейлинами перенеслись из нормальной жизни в кошмар. Королева не могла рожать в спокойной обстановке, как аристократка, или в спокойствии природы, как самка животного. Комната родильницы переполнилась женщинами, не только служанками, повитухами, но практически всеми фрейлинами, которые пожелали посмотреть на этот процесс, и всеми аристократками, которые обязаны были присутствовать. Единственным утешением Нанетты было сознание того, что скоро Анна перестанет видеть и различать кого-либо. Ее страдания были ужасны – сначала во время схваток она кричала в голос, но потом могла только стонать, переводя зрачки от одного лица к другому, как загнанное животное, ища пощады у тех, кто не мог ее дать.
Нанетте не оставалось ничего другого, как держать ее за руку во время схваток, а потом отирать лоб.
– Она очень узкая, скорее девочка, чем женщина, – прошептала одна из повитух Нанетте, – у нее будут сложности.
Вот она, кара за принадлежность к женскому роду, подумала снова Нанетта. Родовые муки, которыми Господь наказал Еву и ее потомство за совершенный в райском саду грех. Гобелен с изображением райского сада в Морлэнде. И ее грех, в другом месте. Церковь учит, что брак – это низшее состояние в сравнении с безбрачием. Откуда же у людей такое стремление к браку? Наверняка, это дьявол внутри них. И женщины легче поддаются его уловкам, например Ева в райском саду. И наказание: муки родов, страдание, кровь, смерть. Но за что? Почему? Анна снова застонала, и это был какой-то нечеловеческий стон, ее глубокие черные глаза, расширившиеся от страха и боли, смотрели на Нанетту, умоляя избавить от боли.
Нанетта плакала, хотя и не сознавала этого.
– Держись, Анна, держись, – шептала она. – Ты справишься, с Божьей помощью.
Но за что? Ведь Анна не грешница. Это она, Нанетта, грешница. Пол. Хэмптон-корт, парк. Грех был так сладок. Нет, даже эта мысль о нем – грешна. Но ведь Пол любит ее, он не причинил бы ей вреда по собственной воле. На той неделе он посетил ее в Виндзоре, чтобы узнать, не вернется ли она домой.
«Когда моя госпожа родит», – пообещала она и мечтательно подумала о Морлэнде, его оранжереях, итальянском парке, огороде, прохладной зимней гостиной, с гобеленом с изображением райского сада и выпрыгивающего из его кущ зайца, и там не было змеи, никакой змеи в Морлэнде не было.
– Не волнуйтесь, ваша светлость, роды идут хорошо, – это профессиональный, ободряющий голос повитухи. – Его светлость стоит снаружи, ожидая новостей. Такого нетерпеливого отца я еще не встречала. Держитесь, моя госпожа, держитесь.
– Генрих? – хрипло спросила Анна. Нанетта склонилась ниже.
– Он здесь, мадам, ходит взад-вперед, он страдает вместе с тобой, он любит тебя, Анна.
– Да, – прошептала она и закрыла глаза, стараясь забыться. Но боль не исчезала, она оставалась с ней, росла в темноте. Анна открыла глаза и нашла взглядом Нанетту.
– Мой долг... стране... – с трудом выдохнула она. Нанетта кивнула, не в состоянии произнести ни слова. – ...воля будет исполнена, – закончила Анна, и Нанетта так и не поняла, чья воля имелась в виду – Бога или Генриха?
Родовые муки были страшные, но зато короткие – между тремя и четырьмя часами дня ребенок родился – крупная, здоровая девочка.
Нанетта понеслась сообщить новость королю, который ожидал в гостиной, подальше от спальни, чтобы не слышать стонов рожающей королевы. Он вскочил при ее появлении, на его лице было написано страдание:
– Кончилось? Она в порядке? – были его первые слова, и Нанетта посочувствовала ему, как простому смертному, так как он прежде всего заботился о жене. Он и в самом деле ее любит, подумала она.
– Ее муки были очень велики, ваша светлость, но теперь она отдыхает. Она скоро придет в себя.
– А ребенок? Здоров?
И даже сейчас, подумала она, он так уверен в исходе. Она посмотрела ему прямо в глаза:
– Это девочка, ваша светлость. Большая и здоровая.
На миг король был ошеломлен. Он смотрел на нее, не понимая смысла ее слов, и только когда она отступила в сторону, освобождая проход, он сообразил, что ему надо пойти и посмотреть на жену и ребенка. Генрих машинально двинулся вперед, затем, поравнявшись с Нанеттой, снова остановился, вопросительно глядя на нее, словно сомневался, правильно ли ее понял, и вообще, задал ли он тот вопрос, который он задал, и получил ли он тот ответ, который получил. Нанетта спокойно встретила его взгляд. Он отвернулся и пошел в спальню.
Путь был не длинный, но король успел овладеть собой. Он прошел прямо к постели и нежно, с каким-то состраданием посмотрел на Анну. Она выглядела совершенно изможденной.
– Я не могу представить, что ты перенесла, – сказал он, беря ее за руку и, по старой привычке, поглаживая ее искалеченный мизинец своим большим пальцем. Казалось, из-за схваток глаза ее сделались еще больше, чем раньше, заполнили все лицо. – Слава Богу, ты здорова. О моя дорогая...
– Ребенок, Генрих, – прошептала Анна. Он поцеловал ее руку, чтобы успокоить ее.
– Здоровенькая девочка, придется добавить в свидетельстве о рождении «есса». – Генрих улыбнулся, чтобы показать, что шутит, но Анна закрыла глаза, и по ее щекам полились слезы. – Анна, пожалуйста, не плачь, – тихо просил он.
– Она просто устала, сир, – сказала сидящая на другой стороне кровати повитуха.
– Ты в порядке, ребенок здоров, и у нас впереди вся жизнь, чтобы нарожать сыновей, – успокаивал ее король, не обращая внимания на слова повитухи.
Анна снова открыла глаза и попыталась улыбнуться. Он поцеловал ее руку и положил на покрывало.
– Отдыхай, моя радость. Скоро я вернусь к тебе. Он повернулся, и Нанетта дала кузине Анны, Мэри Ричмонд, младенца, лежащего на бархатной подушечке, чтобы она поднесла его королю. Генрих любил детей, всех детей, как иногда большие мужчины любят маленькие, беспомощные создания. Он коснулся пальцем ее кулачка, и крошечная ручка разжалась и сжалась вокруг пальца. Восторженная улыбка озарила лицо короля.
– Моя дочь, – произнес он.
Ребенок лежал с плотно закрытыми глазами, открывая и закрывая ротик, готовясь потребовать пищу. Король завороженно наблюдал за малюткой. У него уже семнадцать лет не появлялось детей. Нанетта подумала, что нечего и опасаться того, что он не полюбит дочь. Король взял девочку, его большие руки уверенно держали ее, как держали бы щенка, и поднял, поддерживая одной рукой за ягодицы, а другой поддерживая головку. Она подогнула ножки и согнула ручки, как бы стараясь рассмотреть вещь, которую она схватила.
– Моя дочь, – повторил король, на этот раз словно благословение, и поцеловал ее в макушку, там, где кончались редкие рыжие волосики. – Мы назовем ее Елизавета, в честь моей матери.
Присутствующие одобрительно зашептались, и король отдал девочку кузине с явной неохотой. Да, только женщины страдают от наказания, подумала Нанетта, и все же в том, что доставляешь мужчине такое невинное наслаждение, какое она видела на лице короля, есть вознаграждение за эти муки. Эта любовь и есть сама чистота.
Глава 16
Крещение принцессы прошло с большой помпой в придворной церкви в Уайтхолле, и король распорядился, чтобы для лондонцев устроили их любимые развлечения: фейерверки, костры на улицах, залитых светом факелов, вино текло рекой по специальным трубам и струями изливалось в фонтанах, были устроены танцы. На улицах расставили столы с угощениями, по реке проплывали разукрашенные барки. Испанская партия радовалась, что родилась девочка, но родители новой принцессы не выказывали никакого огорчения – следующий ребенок непременно будет мальчиком, впереди масса времени. Однако король уволил предсказателей, обманувших его обещаниями мальчика, и поклялся никогда не прибегать к их услугам.
Нанетта поразилась, как быстро королева оправилась от родов – ведь роды были трудные,, в тридцать лет рожать первенца смертельно опасно. Но уже в середине октября Анна вернулась к прежней жизни. В конце октября парламент объявил первенство ее детей, а принцесса Мария была лишена своего статуса. Принцесса Елизавета расцветала, каждое утро ее приносили в спальню королевы, поскольку Анна не могла и дня прожить без нее.
– Ага, вот и она! – восклицала Анна, когда кормилица приносила малышку. – Как она? Она хорошо ела?
– Да благословит вас Господь, мадам, она так жадна на еду, что только давай, – отвечала кормилица.
Нанетта всегда с каким-то ужасом смотрела на ее незатянутую в корсет фигуру, огромные круглые груди, выпиравшие через рубашку, и мокрые пятна там, где просачивалось молоко. Для сравнения она переводила взгляд на стройную фигуру королевы, затянутую в стальной корсет талию и ровно лежащую на груди рубашку. Вот и еще одно наказание женщины – но аристократки, слава Богу, не обязаны страдать, так как всегда могли нанять кормилицу.
– Дай мне ее, – приказала Анна, не вставая с подушек, и взяла ребенка. – Ну, разве она не прекрасна? – вопрошала она, глядя с умилением на дочь.
– Точно так, мадам, и она так сильно сосет, что я просто не сомневаюсь, что из нее вырастет цветущая девушка. Никогда у меня не было такого живого ребенка.
– Нанетта, посмотри, ну разве она не прелесть? Нанетта подошла к королеве и, глядя через ее плечо, машинально ответила:
– Да, ваша светлость, – хотя про себя удивилась восторгу Анны. Девочка была одета в белую рубашку, обшитую лучшими фламандскими кружевами, так что видны были только маленькое красное личико и сжатые кулачки. Надо лбом, как-то странно и пугающе разрисованным голубыми венами, топорщились тонкие рыжие волосики. Глаза были практически постоянно закрыты, зато брови двигались, как если бы ребенок напряженно обдумывал какую-то сложную проблему. Вместо носа выдавалась какая-то сплющенная складка, как это обычно бывает у грудничков, а розовый, как у мышки, ротик постоянно что-то жевал. Прелесть?! Впрочем, если бы это был ее ребенок, возможно, она думала бы иначе.
Девочка на секунду открыла глазки, и ее нефокусирующийся взгляд скользнул по лицу матери. Анна пришла в восторг:
– Она на меня смотрит! – воскликнула королева. – Она услышала меня! Кормилица, как ты думаешь, у нее будут голубые глаза, как у его светлости?
– Ясно только, ваша светлость, что они будут темными. Пока они темно-голубые, но через пару недель могут перецвести и оказаться черными, как у вас.
Анна не знала, радоваться ли этому ответу или нет. – Но ее волосы – они будут рыжими, как у короля?
– Они рыжие, – сказала Нанетта, желая успокоить Анну.
– Но если глаза перецветают, я слышала, что и волосы у детей часто меняют цвет на противоположный, – продолжала беспокоиться Анна.
– Иногда ребенок рождается с густыми волосами, мадам, – объяснила кормилица, – которые исчезают через несколько недель. Такие волосы мы называем родильными, и они обычно темные. Но у принцессы волосы не такие – и это их настоящий цвет. Они будут золотисто-рыжими, как... – Она смущенно остановилась, а затем продолжила: – Как у его светлости.
Анна, казалось, не заметила этого колебания и легкого румянца кормилицы, но Нанетта задумалась и поняла, что женщина хотела упомянуть леди Марию. Как жалко, что эта бедная девушка, которую ребенком любили и нежили, как сейчас принцессу Елизавету, теперь страдает и мучается вовсе не по своей вине. Говорят, что когда ей объявили, что отныне она считается незаконнорожденной, она разрыдалась и отказалась признать принцессу Елизавету наследницей.
– Ладно, я рада, что у нее не будет немодного цвета ее матери, – продолжала Анна, – мне хотелось бы, чтобы она стала настоящей красавицей. Темные глаза и золотисто-рыжие волосы – это прекрасное сочетание. Хорошо, кормилица, ты можешь идти. А принцессу я пока подержу у себя. Я пошлю за тобой, когда возникнет нужда.
Женщина послушно присела в книксене, беспокойно оглянулась еще раз на ребенка и вышла. Анна положила подушку с дочерью у своих ног и стала любоваться ею. Аякс и Пуркой, спаниели Анны, подошли понюхать ребенка, и Анна осторожно оттолкнула их:
– Прочь, нечего смотреть на принцессу. Нанетта, ну разве она не прелесть? Нет, не отвечай, я знаю, ты не можешь понять меня, я вижу это по твоим глазам. Ты так и не научилась лгать, ты слишком искренна. Нан, просто у меня все в душе переворачивается, когда я ее вижу. Я бы не променяла ее на сына, и мне кажется, король тоже. И скоро я снова забеременею – на этот раз мальчиком.
– Ты можешь так спокойно говорить о новой беременности после того, что ты претерпела? – спросила Нанетта. – Я знаю, что ты должна этого хотеть, это твой долг, но ты говоришь так, словно ты была бы счастлива.
– Я счастлива, – ответила Анна, – это трудно объяснить, но я совершенно забыла про боль, которую испытала при родах. Да, – подтвердила она, видя недоверчивый взгляд Нанетты, – я помню, помню, что это было, но не настолько больно. Я тоже в детстве удивлялась, как может женщина, родившая одного ребенка, хотеть родить второго, но теперь я это понимаю. Теперь мне не страшна боль, так как я забыла ее, зато как велика награда – как велика!
Она наклонилась и прикоснулась к руке девочки. Ее длинные волосы соскользнули с плеч и упали на малютку, и она моментально захватила их прядь в кулачок. Анна осторожно высвободила волосы.
– Как ужасно, что скоро придется отослать ее – Генрих говорит, что это нужно сделать до Рождества, чтобы она не заболела в Лондоне.
– А уже решено куда, мадам? – поинтересовалась Нанетта.
– У нее будет свой двор в Хэтфилде, и Мария будет с ней. Странно, что эта девочка стала моей приемной дочерью. Иногда я думаю о том, как я любила свою мачеху, а она меня – мне бы хотелось, чтобы у меня с Марией возникли такие же отношения, но это невозможно. Она ненавидит меня и не желает подчиняться собственному отцу...
– Я рада, что хоть ты не ненавидишь ее, – сказала Нанетта.
– Ненавидеть ее? О нет, теперь мне некого ненавидеть, кроме ТОЙ женщины, и то потому только, что она угрожает моему ребенку. Я так переполнена любовью, что желаю всем только добра. Я увеличила раздачу милостыни и собираюсь создать школу портних, чтобы шить одежду для бедных. Я думаю и о другом, но мне хотелось бы сделать что-то действительно большое, настоящее добро, в благодарность за мою маленькую принцессу.
– Величайшее добро, которое ты можешь сделать для этой страны... – начала Нанетта, и Анна рассмеялась:
– Знаю, знаю, родить мальчика. Ну, я постараюсь, Нан, можешь быть уверена. В конце месяца мы с Генрихом... – она не закончила фразу и только многозначительно кивнула, и Нанетта поняла, что она имеет в виду – они возобновят супружеские отношения. Нанетта решила, что настал момент для того, чтобы поговорить о своем собственном будущем:
– Мне кажется, ваша светлость, что нужда во мне отпала. Теперь ты – законная и коронованная королева, у тебя здоровый ребенок, и ты теперь твердо идешь по намеченному пути. Ты знаешь, что я обещала остаться с тобой до тех пор, пока ты не перестанешь во мне нуждаться, а затем вернуться в Морлэнд...
По мере того как округлялись от ужаса глаза королевы, речь Нанетты становилась все медленнее, и она, наконец, замолчала.
– Нан! Неужели ты в самом деле хочешь покинуть меня?!
– Нет, конечно... – неуверенно ответила Нанетта. – Но когда я вижу, как ты счастлива, у тебя муж и ребенок, я думаю... ваша светлость, мне уже двадцать пять.
– А я вышла замуж почти в тридцать, – возразила Анна.
– Но ты – это другое дело, – слегка стесненно заметила Нанетта.
Анна задумалась.
– Да, это так. Ты права. Но, Нан, только не сейчас. Впереди еще немало трудностей. У этой испанки много друзей. Если хочешь, съезди домой на Рождество – я обойдусь без тебя месяц-полтора, но возвращайся непременно, по крайней мере, до того момента, пока у меня не родится сын.
Нанетте удалось сохранить невозмутимость – ей не хотелось показать, что она огорчена. Наконец она промолвила:
– Моя дорогая госпожа, ты знаешь, что я обещала не покидать тебя, пока во мне есть нужда. Не нужно просить меня остаться, я останусь сама, по своей воле, и охотно, пока ты не отпустишь меня.
Анна вскочила с постели и обняла ее, к ней сразу вернулось хорошее настроение. Дело было решено. «Еще один год, – подумала Нанетта. – Но на Рождество я съезжу домой – по крайней мере, это у меня будет».
– ...И теперь королева снова беременна, – закончила Нанетта. Она сидела около окна, и, как казалось Полу, этот странный оттенок отраженного от снега света делал ее еще красивей...
– Уже?! – поразился он. – Это хорошо. Значит, она плодовита. – Он бросил взгляд на Эмиаса, греющего ноги у самого огня камина. Несмотря на то, что на другом конце комнаты стояла жаровня, а дверь прикрывала толстая портьера, в горнице было довольно уютно.
– Да, плодовита, – иронично произнес Эмиас, – но если она не родит сына, что толку? Этот ребенок только усложнит ситуацию.
– Король так не думает, и тебе не следует, – решительно возразила Нанетта. – Разве твоя Элеонора осложняет ситуацию?
– Нет, но относительно законности моего брака нет никаких сомнений.
– И относительно королевского брака тоже. Он никогда не был женат на леди Екатерине, его единственная законная жена – королева Анна. Какие тут могут быть сомнения?
– Но девочка не может унаследовать корону, – настаивал Эмиас, почесывая носком ноги живот Александра, и старая гончая постанывала от удовольствия в полусне.
– В этом нет необходимости, – начала Нанетта, но Пол поспешил прервать дискуссию, которая велась у него с Эмиасом с момента рождения принцессы.
– Я так рад снова видеть тебя, Нанетта, ты вносишь в нашу жизнь какое-то изящество, – он сделал рукой неопределенный жест, – с твоей собачкой и твоими элегантными позами. Этот голубой цвет тебе очень идет – как он там называется? Это самая последняя мода?
– Мы называем его «французская голубизна», – ответила Нанетта, – его любит королева, но по своей доброте она говорит, что он лучше всего подходит мне, так как у меня голубые глаза.
– А что еще нового в моде?
– Говорят, возвращаются пятиугольные головные уборы, но все же мне больше по вкусу французский капюшон, так что я не стану носить эти пятиугольные.
– Мне нравится, что придворные дамы не прикрывают волосы, – улыбнулся Пол, – это делает вас похожими на девочек.
В душе Нанетты эти слова отозвались болью – она уже сказала Полу, что приехала ненадолго, но еще не сообщила, что королева пока не отпускает ее. Ее поразила произошедшая В нем перемена, на что осенью она почти не обратила внимания – волосы стали совсем седыми и поредели, а в глазах читались боль и печаль, что делало его лицо как-то мягче, но эта перемена расстроила Нанетту. Он все еще неплохо выглядел, но утратил уверенность в себе, какое-то чувство превосходства, которое было ему присуще раньше.
– Расскажите мне о Морлэнде, – попросила она, – как идут у вас дела? Я почти ничего о вас не слышала.
– Урожай был плохой, – сразу отозвался Эмиас, – но это-то ты знаешь. Говорят, по всей стране неурожай.
– Да, это верно. Дождей почти не было, – подтвердила Нанетта.
– Рожь вроде уродилась, – сказал Пол, – но на ячмень действительно неурожай. Хорошо, что мы посадили пшеницу. Обычно в Шоузе неплохой урожай пшеницы, а в этом году на севере, где они всегда сеют пшеницу, просто голод.
– Но ведь с овцами дело вроде обстоит неплохо? – с тревогой спросила Нанетта. Должно же быть что-то приятное в жизни!
– Да, у овец неплохой приплод, – начал Пол, но Эмиас, продолжая нагнетать уныние, прервал его:
– А шерсти все равно меньше, чем обычно, погода была слишком плохой. При фиксированных ценах на шерсть прибыли от продажи почти нет.
– Но ведь цены на ткани растут, – заметил Пол, – мы едва успеваем удовлетворять заказы. Мы продали в этом году почти в два раза больше тонкого сукна. Мне вообще кажется, что нет смысла продавать шерсть – лучше перерабатывать ее в сукно.
– Морлэндцы всегда были торговцами шерстью, – напомнил Эмиас, – такова традиция. И я бы хотел умереть как «мастер Шерсть», как мой дед и прадед. Торговля шерстью – древнее и почтенное ремесло.
– Ты хочешь сказать, что, раз торговля тканями – дело новое, то и позорное? – спросил Пол, улыбнувшись, чтобы смягчить укол. – Когда-нибудь, Эмиас, ты поймешь, что не все новые вещи плохи и не все старые хороши. Но пока нам ничего другого не остается, трудно произвести ткани больше, так как фабрика не работает. Ты и представить себе не можешь, девочка, сколько времени уходит у моих факторов, пока они развезут шерсть по прядильщицам, потом по ткачам! Все дороги забиты телегами, нагруженными морлэндской шерстью, которую возят взад и вперед!
– А разве новое колесо еще не готово? – спросила Нанетта.
Пол покачал головой:
– Пока нет, но мы надеемся, к марту его сделают. Пока мы установили рядом с мельницей малое колесо, но все равно чаще всего приходится валять сукно вручную. Это не дешевая вещь, потеря колеса.
– Гораздо более дорогая, чем ты можешь себе представить, – пробормотал Эмиас, и Нанетта посмотрела на него с жалостью и одновременно со злостью: хотя свалившаяся на него беда была велика, но Эмиасу всегда удавалось своими словами или действиями превратить жалость к себе в какое-то иное чувство.
– Завтра, если ты захочешь прокатиться, ты можешь поехать с нами и посмотреть, как идут работы по восстановлению мельницы – предложил Пол. – Эмиас, на чем может поехать Нанетта?
– На моем Соколе, если захочет. Я не поеду. Завтра праздник, так что я посижу в тепле. Я рад, что ты приехала, кузина. Отец никогда так не согревает дом, как к твоему приезду – он считает, что придворные дамы особенно чувствительны к холоду, в отличие от нас.
Нанетта рассмеялась, обрадовавшись, что у Эмиаса прорезалось чувство юмора, а Пол сказал:
– Не хочешь ли ты посмотреть на новый гобелен, который я заказал? Его еще не повесили, и я как раз хотел узнать твое мнение, где бы его лучше разместить. Он в кладовой в коридоре – пойдем?
Хотя Нанетта поняла, что это, скорее всего, просто предлог, чтобы поговорить с ней наедине, она сразу встала. Пол приказал двум слугам нести впереди жаровню, а Нанетта подобрала Аякса и пошла следом. Процессию заключал Александр, а Эмиас остался нежиться у огня.
Слуги поставили жаровню на пол в кладовой, и Пол сделал им знак подождать в коридоре, а сам провел Нанетту к гобелену, натянутому на раму. Падавшего из окошка света как раз хватало на то, чтобы рассмотреть его.
– Ах, дядя, он великолепен! – воскликнула Нанетта. – Вам гобелен, наверно, стоил безумных денег! Он ничем не хуже дворцовых, только поменьше.
– Но он и сделан на небольшую стену, – как бы невзначай заметил Пол.
Нанетта пристально посмотрела на него.
– Так вы уже решили, куда его повесить? – поинтересовалась она.
Пол не отвечал, и тут она сама начала понимать, приглядевшись к изображению. На зеленом пригорке, усыпанном цветами, сидела дева в серебристо-голубом одеянии, с длинными черными неприкрытыми волосами – очевидно, девственница. В одной из ее длинных стройных рук было серебряное зеркало, и стоявший радом с ней, опершись на ее колени, единорог, с золотой цепью на шее, смотрелся в это зеркало. Другая ее рука лежала на его передних ногах, покоившихся на ее коленях. Фон был темно-красный и расшит цветами и птицами, а также разными зверюшками – лисами, белками, мышами и так далее, очень милыми и веселыми.
– Это для тебя, Нанетта, – проговорил Пол. – Я заказал его для тебя. Ты еще не догадалась? Он должен висеть в спальне, напротив кровати, чтобы это была первая вещь, которую ты увидишь, когда будешь просыпаться. Девушка – это ты, а единорог – это любовь. Тебе нравится?
– Прекрасный гобелен, гораздо лучше, чем я заслуживаю.
– Ничто не может быть слишком прекрасно для тебя. Нанетта, когда ты собираешься вернуться? Твоя госпожа должна была уже освободить тебя от клятвы, ведь теперь она коронована, у нее есть муж и ребенок. Ты сказала, что...
– Я помню, – ответила Нанетта почти сердито. Ей не хотелось сразу отказывать ему. – Она попросила меня остаться до рождения сына.
– Но когда? – спросил Пол. Его голос казался безжизненным.
– Ребенок должен родиться в августе. – Она повернулась к нему, и он схватил ее за руку и стал машинально поглаживать.
– Нанетта... – начал он с явным усилием, – Нанетта, ты ведь хочешь вернуться домой? Нет, подожди, не отвечай сразу – теперь я старик, и вот рука не действует. Конечно, вполне естественно, что ты не хочешь выйти за меня замуж. Но я хочу, чтобы ты знала, что здесь всегда будет твой дом, что бы ты ни думала обо мне.
– О, Пол! – беспомощно выдохнула Нанетта.
– Ты скажешь мне, если передумаешь? Я должен это знать!
– Ты вовсе не стар, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова не прозвучали фальшиво. – А твоя рука – это ерунда. Только тебе, наверно, трудно с ней, но не другим.
– Я больше не могу играть, – продолжал он. – Ты помнишь, как я играл на лютне?
– Есть много других инструментов, ты мог бы научиться играть на арфе. При дворе, например, есть однорукий арфист. Не отчаивайся – жизнь еще не кончилась. Тебя отравляет твое горе, но ты не должен поддаваться ему.
– Но ты, Нанетта, что же ты все-таки решила?
– Я хочу вернуться, – ответила она, твердо глядя ему в глаза. – Я хочу выйти замуж и иметь своих малышей. И ты знаешь, что ты – единственный мужчина, за которого я могу выйти.
– Но разве это единственная причина, по которой ты вышла бы за меня? – тихо спросил он.
Она некоторое время смотрела на него, на его красивое лицо и широкие, не сутулящиеся плечи. Ей внезапно вспомнились король и Анна: «Как же я могу не любить его? – спросила как-то Анна. – Ведь он так добр ко мне». «Подумай, – сказала себе Нанетта, – как он любит тебя». Пол был единственным мужчиной, за которого она бы вышла замуж, но дело было не только в этом.
Она видела, как мучительно для него ожидание ее ответа, и решила не терзать его. Она протянула свободную руку и положила ее на его волосы, которые помнила еще черными и вьющимися.
– Похоже, их тронул иней, но под ним они могли остаться черными, если только его смести. Нет, Пол, это не единственная причина.
Он улыбнулся, но его глаза оставались тревожными.
– Иней тронул не только мои волосы, – произнес он. – А другая причина?
– Я люблю тебя. – И тут она увидела, как его лицо озарилось счастьем, подобно лучу солнца, внезапно пробившемуся сквозь тучи и осветившему холмы. Он отпустил ее руку и обнял ее.
– Эта рука еще годится на то, чтобы обнять тебя. Нанетта посмотрела на его губы и вздрогнула. «Я в самом деле его люблю».
Они нежно поцеловались, отлично понимая, какие страсти бушуют в них, во тьме, что была за прикрытыми веками.
– Я буду ждать тебя всегда, – вымолвил Пол наконец, и Нанетта уткнулась головой в его грудь, некоторое время просто наслаждаясь чувством покоя и защищенности в его объятиях.
Когда она снова оказалась при дворе, Морлэнд стал казаться ей далеким, почти сказочным королевством, не имеющим отношения к реальной жизни. Она с тоской вспоминала об этом тихом Рождестве, так как при дворе повсюду подстерегала опасность, казалось, никогда не исчезавшая, пока были живы леди Екатерина и леди Мария. Больше всего Анна опасалась леди Марию, так как Екатерина была больна, и, хотя многие ей сочувствовали, большинству пришлось понемногу признать реальность нового брака. Но леди Мария слишком долго была английской принцессой, ее любили, и многие полагали, что, независимо от того, незаконнорожденная она или нет, если английский престол суждено унаследовать женщине, то почему не перворожденной?
Леди Мария упорно отказывалась признать брак матери незаконным и то, что она больше не принцесса Уэльская. Дело дошло до того, что, когда Анна на Новый год послала ей два сундука с новыми модными платьями, в которых она действительно нуждалась и которые бы ей понравились, девушка отказалась от них только на том основании, что на сундуке не было метки – «принцессе Уэльской».
Этот страх и болезни, которыми сопровождался первый период беременности, очень раздражали Анну, но она старалась следить за своим поведением и в марте даже отправилась с королем в Хэтфилд, чтобы постараться наладить отношения со своей падчерицей. Но в Гринвич она вернулась в ярости:
