Текст книги "Темная роза"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– Госпожа, не принести ли немного вина? – спросила Нанетта.

– Хорошо бы сейчас легкий ужин, – порекомендовала Мэри, – поешьте немного, а мы пока разденем вас. В комнате есть жаровня, тут тепло. Прикажите принести ужин!

Она загадочно смотрела на них, улыбаясь, как улыбается какой-то своей тайне собака.

– Да вы просто не понимаете, и куда вам! – ответила она. – Делайте что хотите, подруги мои, Мэри, ты можешь пойти и принести мне ужин. Но не зовите слуг... я не хочу их видеть. Принесите вина и немного холодной дичи, мы поедим вместе. А ты, Нан, пойдешь со мной в спальню и разденешь меня. Ибо сегодня, мне кажется, Юпитер примет облик человека и посетит меня. – Нанетта и Мэри быстро переглянулись, прежде чем Мэри выбежала из комнаты за едой. – Ага, теперь ты поняла, не так ли, – произнесла Анна, едва дыша. Она прошла В спальню, где слуги уже установили жаровню, таз с горячей водой и зажгли свечи.

Анна стояла, как прекрасная статуэтка, пока Нанетта раздевала ее, вспоминая, расшнуровывая золотые рукава, как они раздевали друг друга все эти годы в своей девичьей спальне. Лицо Анны было обращено к окну, словно она могла видеть сквозь занавеси лагерь на берегу. Нанетта удивленно смотрела на подругу – ей минуло тридцать лет, при этом она была стройна и прекрасна, в облаке роскошных волос, как юная девушка. Ее красивые черные глаза горели, как лампы, а изящный рот будто сдерживал таящийся внутри смех. Шея, словно стройный стебель, поддерживала голову, как цветок, а тело казалось девственным, нетронутым, словно тело ребенка – маленькие круглые груди, плоский живот, длинные стройные бедра. Анна снова повернулась к окну и слегка вздрогнула, как если бы от ведомого только ей предчувствия появления бога, принявшего человеческий облик.

Нанетта выкупала ее и тщательно вытерла, надушила тончайшими духами и накинула на нее белый пеньюар из такого тонкого и нежного шелка, что его можно было протянуть сквозь кольцо на ее мизинце. Появилась Мэри с ужином, и, по приказу Анны, они сняли чепцы и сели ужинать вместе с ней, смеясь и беспечно болтая, подобно беззаботным девчонкам. Постепенно странное состояние Анны стало проходить, она была столь же очаровательной и веселой, как в те дни, когда еще король не остановил на ней свой взгляд.

Они не замечали, как текло время, как вдруг Анна остановилась на полуслове, посмотрела на окно и сказала:

– Т-с! Слушайте!

– Я ничего не слышу, – прошептала Мэри, – что это?

– Он идет, – отозвалась Анна.

Она встала и, словно притягиваемая невидимой нитью, двинулась к окну, откинула занавес – снаружи было серо, занимался рассвет.

– Смотрите, – позвала она.

Нанетта и Мэри встали рядом с ней и выглянули в окно. Серое небо сливалось с серым, почти недвижимым в своем спокойствии морем, а под окном начинали блестеть в первых лучах солнца влажные крыши Кале. Не было слышно ни звука, незаметно никакого движения, огни лагеря уже погасли, и только около гавани поднималось два-три столба дыма в мертвом воздухе.

– Как прекрасно! – прошептала Анна. – Я никогда не забуду Кале! Никогда не забуду этот... – Она обвела рукой пейзаж, давая понять, что она имела в виду, но ее рука замерла в воздухе – кто-то постучал в дверь. Анна повернула голову, ее глаза расширились. Ее лихорадочное состояние прошло, однако она была возбуждена. Нанетта видела, как раздуваются ее ноздри, и подумала, что это, наверно, от страха.

– Впустите его, – распорядилась она, не глядя на них.

Нанетта, прежде чем исполнить ее приказ, схватила ее руку и поцеловала – ей хотелось благословить свою госпожу, но у нее не было слов. Они закрыли дверь в спальню и открыли дверь гостиной – в комнату, стукнувшись о низкую притолоку, вошел король, принеся с собой свежее дыхание утра. Мех на его мантии побелел от утренней росы. Он взглянул на закрытую дверь спальни, хотел что-то сказать, и тут же передумал. Странно, но он выглядел несколько испуганным – очень молодым и красивым, но почему-то нервным и пугливым, словно юноша, боящийся, что его отвергнет его первая любовница. Сердце Нанетты сжалось от нежности к нему, забыв на секунду, что это ее король и господин. Она протянула руку и чуть было не совершила кощунственный акт прикосновения к нему, но он вовремя посмотрел на нее и предотвратил это. Его губы скривились, как если бы он хотел улыбнуться, но забыл, как это делается.

– Леди, вы можете идти, – объявил он, – сегодня ночью вы уже не понадобитесь.

Они сделали книксен и уже собирались выйти, как вдруг открылась дверь спальни – в проеме, в белом пеньюаре, с распущенными черными кудрями, бледным лицом и горящими черными глазами, стояла их госпожа.

– Генрих, – позвала она.

Король побледнел и некоторое время мог только молча взирать на нее, охваченный смятением. Это был конец длинного и утомительного пути.

– Генрих, – повторила она, на этот раз в ее голосе звучала просьба. Она начала дрожать, и, опасаясь, что эта нервная дрожь заставит ее потерять контроль над собой, он в два шага пересек комнату и заключил ее худенькое тело в свои объятия, прижавшись щекой к ее макушке. Король закрыл глаза, и из-под ресниц показались слезинки, заблестевшие на его щеках в огне свечей.

– О моя госпожа, – прошептал он.

Нанетта и Мэри тихонько выскользнули из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Глава 15

В ноябре месячные у Анны должны были наступить сразу после возвращения домой, в Англию. Она и ее приближенные фрейлины с тревогой ожидали этого момента. Они запаздывали, но тому причиной могло быть путешествие. Прошел ноябрь, декабрь – и ничего. Анна начала нервничать, а король торжествовал. Он не сомневался в причине этого, а Анна предпочитала молиться, чувствуя себя не уверенной до того момента, когда причина прояснится окончательно. Тем не менее, король приказал отремонтировать покои королевы в Тауэре, так как, по его мнению, она должна была занять их в середине лета.

Наступил январь, но третьи месячные не пришли, и стало ясно, что Анна беременна. С утра ее тошнило, а иногда и ночью, и ее маленькие груди стали набухать и становиться мягче. Поэтому утром двадцать пятого января король тайно обвенчался с маркизой в западной башне Уайтхолла. Свидетелями короля были Хэл и Джордж, а маркизы – леди Беркли и Мэри Уайат, венчание совершил епископ Личфилдский. Когда епископа призвали в часовню, ему сказали только, что он должен отслужить мессу. Когда же он узнал, что должен обвенчать короля с маркизой, он пришел в ужас и был не в состоянии вымолвить ни слова. Тогда король, чтобы ускорить процесс, намекнул епископу, не говоря этого прямо, что папа якобы разрешил ему развод, и этого было достаточно – обряд был совершен, и Генрих и Анна стали мужем и женой.

Однако еще некоторое время, пока парламент не покончит со всеми формальностями, а также пока папа не утвердит Кранмера в должности архиепископа Кентерберийского, бракосочетание должно было держаться в тайне, но ближний круг, конечно, был в курсе, и его члены говорили о «близком» венчании короля и маркизы Пембрукской с неумеренным ликованием. Это стало еще одной шуткой, понятной лишь посвященным, у которых уже сложился особый тайный язык.

Все остальные думали, что новая свадьба короля состоится только на Пасху, но в середине апреля страну облетела новость, подтвердившаяся в письме Нанетты в Морлэнд.

«Как вы, должно быть, слышали, – писала она, – в понедельник было объявлено, что брак короля и леди Екатерины недействителен, и что в январе он женился на нашей любимой маркизе. Во вторник герцог Норфолк и герцог Саффолк отправились к леди Екатерине сообщить ей это, а также то, что отныне ее титул – вдовствующая принцесса Уэльская. Если она примет этот титул, то ей оставят большой дворец, положат приличное ее статусу содержание, и она сможет жить вместе с ее дочерью, леди Мэри.

Это последнее было предложено для того, чтобы убедить ее согласиться, если не подействуют остальные аргументы. Невозможно себе представить большую щедрость короля, но неблагодарная дама отказалась и заявила, что лучше она будет побираться и выпрашивать кусок хлеба у чужих дверей, чем примет этот титул, хотя она не сомневается, что король в любом случае обеспечит ее. Когда мы узнали об этом, то просто были вне себя от гнева – возможно, некогда Екатерина была доброй и богобоязненной женщиной, но ныне нельзя не признать, что она упряма и неблагодарна сверх меры, чем и вынудила страдать нашу госпожу.

Между тем вдовствующая принцесса не могла, разумеется, препятствовать действиям короля, и в воскресенье моя госпожа посетила церковь уже в статусе королевы, сопровождаемая шестьюдесятью фрейлинами, разодетая в парчу и в бриллиантовой короне. Ее сопровождала герцогиня Ричмонд, я же шла за ней рядом с Мэри Уайат. Моя госпожа возносила молитвы, как королева, а затем состоялся прием, на котором все, преклонив колени, приветствовали ее как королеву.

Коронация же состоится в мае, так что осталось очень мало времени для подготовки, но наследник появится уже в сентябре, и король не хочет, чтобы его возлюбленная королева страдала от жары во время церемонии, когда ребенок должен вот-вот появиться на свет. Она выглядит еще прекраснее, и король любит ее до самозабвения. Мне кажется, что все ее беды кончились, и мой долг перед ней практически исполнен – я должна остаться с ней до момента рождения сына, принца, которого мы все с нетерпением ожидаем, а после, полагаю, я могу приехать домой. Мне нравится придворная жизнь, но иногда мне не хватает тишины нашего поместья. Мы с Томом Уайатом часто говорим об этом, и он полагает, что на земле нет ничего дороже того, что он называет «зеленой жизнью» – в отличие от золотой».

Пол прочел это письмо с жадностью, которую невозможно было скрыть. Она может вернуться! При этой новости жизнь в нем словно возродилась, и апрельское солнце, казалось, ярче заискрилось за окнами. Он послал за управляющим, решив затеять весеннюю уборку – давно назревшую, так как после смерти Елизаветы домом никто не занимался. Домашние должны были переехать в Твелвтриз, а в Морлэнде все нужно было ободрать до голых стен, вычистить и освежить, подправить краски на гербах и орнаменте, выколотить гобелены, постирать и высушить простыни и постельное белье, постелить новые циновки, столовое золото, серебро и олово следовало вычистить и отполировать, пока они не начнут сиять, и надо было заказать буфет для зимней гостиной, чтобы выставить напоказ лучшие образцы, как это стало входить в моду при дворе.

Да, еще необходимо заказать новый гобелен для его спальни, на случай приезда Нанетты, решил Пол, – ведь «райский сад» его прабабушки останется висеть в большом зале, а на гобеленах, висевших в спальне сейчас, были только красно-голубые орнаменты, что не могло отвечать вкусу придворной дамы, личной фрейлины английской королевы. Это должно быть что-то очень роскошное и дорогое, но при этом утонченное и многозначительное, чтобы понравиться Нанетте – что-нибудь с единорогами, белыми зайцами и девами. Прямо сегодня нужно отправиться в Йорк к лучшему гобеленщику!

Ну и, конечно, ей нужна новая лошадь – лучше всего, подумал он, купить белую – и собственная гончая, чтобы охота стала интересней. Он помнил, что в одном из ее писем упоминался маленький спаниель, но, разумеется, у нее должна быть большая гончая, лучше всего, из потомства Александра. Он поведал о своих планах Эмиасу, и тот сделал кислую мину. Эмиас не одобрял нового брака короля, считая его незаконным, и, пока Пол не пригрозил ему, отказывался прекратить называть леди Екатерину королевой, клялся, что не признает никого, произведенного из утробы королевы Анны, и, следуя какой-то своей внутренней извращенной логике, рассматривал возвращение Нанетты как часть нового порядка вещей, что, безусловно, не добавляло ему радости.

Похоже, признаки возрождения распространились из Морлэнда по всей округе – никогда еще, как в этом году, не появлялось столько двоен у овец, и никогда еще фруктовые деревья не цвели так пышно, предвещая обильный урожай осенью. Установилась теплая и солнечная весенняя погода, все цвело и росло, птицы пели так громко, как никогда, лебеди на пруду вокруг Морлэнда высидели пять птенцов, а зайцы прыгали на закате под самыми стенами дома. У Кэтрин, племянницы Пола, вышедшей замуж за молодого Джона Баттса, родился сын, названный Самсоном, а из Кале пришло известие, что и ее сестра Джейн ожидает летом первенца. Арабелла Невилл, жена Эзикиела, тоже оказалась беременна, чему оба были рады, так как это случилось впервые за пять лет их брака. Арабелла связывала это чудо с осенним паломничеством к часовне Святой Девы в Уолсингаме, ибо зачатие приходилось как раз на это время. Эмиас, в своей роли хранителя семейного благочестия, поддерживал эту точку зрения, и Пол, тоже радовавшийся этому событию, не стал иронизировать на тему того, что бывшая королева Екатерина совершила больше паломничеств к этой часовне, чем лет Эмиасу, но все безрезультатно.

Этот прилив энергии заставил Пола подумать и о будущем своих внуков – Роберту исполнилось тринадцать, и ему уже требовалось общение со сверстниками из аристократических семей. Торговля тканями тоже шла хорошо, несмотря на возвращение к старой системе работы, а при появлении большого приплода у овец, похоже, можно было рассчитывать и на хороший доход от шерсти, так что Пол полагал, что они могут позволить себе послать Роберта в школу. После некоторых раздумий выбрали Винчестер – это была хорошая школа недалеко от Дорсета, где жили кузены Кортней и дядя Пола, Джон, который был в свое время изгнан из семьи за женитьбу на женщине очень низкого происхождения, но потом реабилитировался благодаря второму браку с богатой и родовитой вдовой, чье поместье, расположенное в Дорсете, было присоединено к землям Кортней.

С одиннадцатилетним Эдуардом хлопот было меньше – он продолжит обучение под руководством своего наставника, а также некоторое время будет проводить с Джеймсом Чэпемом, изучая его ремесло и вообще все, чему можно было научиться у этого джентльмена. Похоже, Джеймс скоро собирался снова жениться, что положило бы конец этому договору, заключенному при женитьбе на Маргарет, но так или иначе, любой опыт был бы полезен Эдуарду и тем самым – семье. Наконец, самый младший – Пол. Эмиас хотел, чтобы он стал священником, и, несмотря на общую атмосферу антиклерикализма, Пол считал, что для третьего сына такая карьера вполне годится. Возможно, семье больше пригодился бы юрист, но Эмиас не хотел, чтобы карьеру сына выбирал кто-то помимо него, так что Пол решил, что не будет большого вреда, если мальчик год поучится в колледже Святого Уильяма, где некогда учился и дядюшка Ричард. У семилетнего Пола был прекрасный голос, и, похоже, он смог бы петь в соборе, что было бы большой честью для семьи.

Относительно Элеоноры не было нужды что-то решать, так как она большую часть времени проводила с Арабеллой, а остальное – со своей гувернанткой. Хотя ей не хватало подруг, не было возможности обеспечить ей общество сверстниц, не отсылая ее из дома, а этого Пол не хотел. Девочек же из хороших семей не пошлют воспитываться в Морлэнд, где нет хозяйки дома, так что одиночество Элеоноры, как единственной в роду представительницы женского пола в доме, продолжится до приезда Нанетты, или же новой женитьбы Эмиаса, или пока его сыновья не вырастут и не женятся.

В августе, когда двор переехал из Гринвича в Виндзор, чтобы король с Королевой могли немного поохотиться, а Гринвич могли подготовить к сентябрьским родам королевы (впервые за семнадцать лет, так как после рождения леди Мэри леди Екатерина ни разу не доносила до срока), морлэндцы тоже пришли в движение: Роберт собирался в Винчестер, Пол хотел проводить его и заодно нанести визит дорсетским Морлэндам, потребность в котором назрела давным-давно. У Джеймса Чэпема оказалось дело в Саутгемптоне, и он решил поехать с ними, а тогда уже и Люси с Джоном Баттсом тоже вознамерились присоединиться к ним, так как Люси захотела навестить свою семью, кузенов Кортней.

Поскольку лето было необыкновенно сухим, до Дорсета они добрались без проблем, единственной неприятностью была пыль, которая вздымалась под копытами лошадей, подобно туману, так что трудно было дышать. Кроме того, дорога оказалась настолько неровной, что, доехав до Лестера, им пришлось переждать день, пока не спадут опухоли на ногах одной из лошадей.

Ноттингем, Лестер, Оксфорд и Солсбери они проехали без приключений, и на десятый день путешествия отбыли из красивого старинного Солсбери в направлении дорсетских холмов, зеленевших несмотря на сушь. Тут они расстались с Джеймсом, направившемся в Саутгемптон, а сами двинулись по другой дороге к Нетерэйвону, поместью Кортней. Туда они прибыли как раз к ужину, к восторгу Люси, ожидавшей увидеть в сборе всех своих родственников, к радости уставшего Роберта и облегчению Пола, у которого страшно разболелась рука.

Вся семья, предупрежденная заранее посланным слугой, собралась, чтобы приветствовать их. Дом в Нетерэйвоне был большой, старый и какой-то бестолковый, многократно перестроенный и с множеством пристроек. Но когда Пол с трудом сполз с лошади перед входной дверью, первое, что он увидел, была старая резьба на ней – изображение зайца. Для Пола это явилось как бы знаком возвращения домой, так как это был дом, где родилась его прабабушка, и заяц как раз украшал ее герб, и, в несколько измененном виде – заяц и вереск – стал основой герба Морлэндов.

Слуги увели лошадей, очень представительный управляющий в великолепной зеленой ливрее вынес приветственный кубок, а у главного входа собрались все члены семьи. Все было сделано в соответствии с правилами этикета, и Полу это напомнило времена его детства, когда прабабушка бдительно следила за соблюдением мельчайших его правил и приходила в ужас, если что-то нарушалось. Первыми должны были приветствовать друг друга главы семей, Пол, как глава Морлэндов, и Джордж Кортней, как хозяин Нетерэйвона.

– Да благословит тебя Бог, кузен. Мы очень рады приветствовать тебя здесь! – воскликнул Джордж Кортней, обнимая Пола. Это не так-то просто было сделать – Джордж был поразительно мал ростом, и Полу пришлось, отказавшись от привычек самого высокого среди окружающих, резко согнуться вдвое.

– Да благословит Господь этот дом, – ответил Пол, распрямляясь и, увидев за Джорджем его жену, добавил: – и его хозяйку.

– Моя жена, Ребекка, – объявил Джордж. Женщина вышла вперед и поцеловала Пола.

– Мы долго ожидали твоего визита, кузен Пол, – произнесла она, и Пол сразу почему-то почувствовал, что это не пустая формальность.

Все столпились в большом зале, приветствуя и знакомясь друг с другом. В центре внимания оказалась Люси Баттс, когда-то родившаяся в этом доме.

– Никогда не думала, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, – уезжая из этого дома, что я когда-нибудь увижу его. Я так счастлива, что это случилось! Джордж, поцелуй меня еще раз, ты нисколько не изменился!

При ближайшем рассмотрении Пол убедился, что Джордж и Люси очень похожи, а габариты Джорджа – не следствие болезни или уродство, а просто таким уж он уродился, такая у него была порода. Последним штрихом были дети Джорджа, четырнадцатилетние близнецы Филипп и Джеймс, точные копии своего отца в отношении фигуры – казалось, что тело Джорджа с какого-то возраста перестало расти. В остальном они были копиями матери.

– Они родились на майские праздники, – сообщила она, поэтому мы назвали их именами соответствующих святых.

– И она так была расстроена, что не присутствовала на празднике, – добавил Джордж, улыбаясь жене, – мы всегда очень торжественно отмечаем его, и Бекки может не быть дома от рассвета до заката – только не в этот день.

– В тот раз роды у меня длились как раз от рассвета до заката, – заметила Ребекка беззлобно, и Пол удивленно взглянул на Люси – такие вещи обычно не говорили публично, но, судя по всему, Люси ни капельки не удивилась, или, по крайней мере, не хотела показать это.

– У вас есть еще дети? – поинтересовался Пол, чтобы сменить тему беседы. Но тут он промахнулся, так как Бекки ответила, улыбаясь:

– Нет, только двое этих парней. Мне было так сложно произвести их на свет, что я решила остановиться на двоих – они разрушили мою утробу, и с тех пор я не могу рожать.

Мальчики переглянулись, посмотрели на мать и робко улыбнулись. С тех пор как они вошли в комнату, они так и не промолвили ни слова, и Пол вскоре убедился, что мальчики вообще не очень разговорчивы. Видимо, их вполне удовлетворяло безмолвное общение друг с другом.

– Мы ждем только наших соседей, а потом можем начать ужинать. Мы послали слугу в Хар Уоррен, как только вы прибыли, так что они могут подъехать в любой момент. Люси, ты поразишься, как изменилась Элис, Люси...

– И кроме того, она беременна, и такое впечатление, что она разрослась, как наш амбар, – вмешалась Ребекка. – Я почти уверена, что у нее снова будут близнецы.

– Она похожа на Люси и Джорджа? – спросил Пол.

– А ты считаешь, что мы похожи? – заинтересовался Джордж.

Пол даже не успел ничего ответить, как снова вмешалась Ребекка:

– Ты же сам знаешь, муж. Вы трое похожи друг на друга, как близнецы. Горошины из одного стручка и те меньше похожи, кузен Пол, вот оно как. Если бы я не знала наверняка, что между Люси и Джорджем разница в два года, а между Джорджем и Элис – еще два года, то я бы... да вот и они едут, если я не ошибаюсь!

– Трудно ошибиться, Ребекка, когда слышишь голоса их детей, – шутливо заметил Джордж, и туг дверь в зал распахнулась, и вбежали четыре маленькие девочки, одетые совершенно одинаково и такие похожие, что Пол сначала решил, что после долгого путешествия зрение начинает подводить его. Им было примерно шесть-семь лет, они были миниатюрны и очень красивы в своих платьицах из зеленого бархата, в белых рубашках и накрахмаленных чепчиках на темно-каштановых кудрях. Девчушки вбежали, щебеча, как сороки, и прежде всего бросились приветствовать своих дядю и тетю, но, обнаружив чужаков, замолкли и присели в книксенах, опустив стыдливо глаза. За ними, более спокойно, появилась маленькая женщина с невероятно большим животом, которая могла быть только Элис, а с ней – высокий мужчина, с темно-каштановыми волосами, как у девочек, и который мог быть, судя по живым голубым глазам над высокими скулами, только одним из Морлэндов – это был Люк Морлэнд, кузен Пола.

Снова начались приветствия и представления. Люк и Пол сдержанно обнялись.

– Наши семьи так давно не встречались, – сказал Пол, – твой отец был как бы изгнанником, но это не значит, что мы должны остаться чужими.

– Я тоже так думаю, кузен, – ответил Люк. Улыбка давалась ему с трудом, и было нечто в том, как он сдвигал губы после каждого предложения, отчего Пол подумал, что этот человек не так-то легко может полюбить – или простить. – Моя бабушка отлучила моего отца от семьи за его первый брак, а когда она простила его после женитьбы на моей матери, ему это прощение было не очень-то нужно. Но кровь гуще воды, как говорят, и с тобой у меня нет причин для вражды – или с родственниками моей жены, – заявил он, поворачиваясь к Джону Баттсу.

– Ну, Люк, не будем вспоминать прошлое, – сказал Джордж и хлопнул его по спине с фамильярностью, которая, по мнению Пола, вряд ли могла понравиться Люку. – Насколько я помню из семейных преданий, твой отец и его мать были скроены из одного полотна, оба были горды, как испанские гранды, и не склонны ничего прощать. Похоже, и ты пошел бы той же дорожкой, если бы не смягчающее влияние Кортней.

Пол с удивлением обнаружил, что Люк не только не оскорбился этой тирадой, но она даже вроде пришлась ему по вкусу. Он не то чтобы улыбнулся, но сжатые губы слегка расслабились, что и было для него ближайшим аналогом улыбки.

– Ты очень похож на мою прабабушку, насколько я могу вспомнить ее, – сказал ему Пол.

– Ты помнишь Элеонору Кортней? – не сдержалась Ребекка. – Боже, кто бы мог подумать! Для нас это просто персонаж из сказки. Говорят, она была красива?

– Однажды, на ее дне рождения, я даже танцевал с ней, как раз накануне ее смерти, – ответил Пол, – и мне она тогда казалась прекрасной. Но ведь я был совсем маленьким мальчиком. Лучше всего я помню ее глаза, они очень похожи на глаза моих кузенов.

– Не знаю, как она выглядела, но мне всегда казалось, что Елизавета на нее похожа. Что ты на это скажешь? Лиз, выйди-ка вперед, девочка, ты где? – Ребекка повернулась к четырем одинаковым девочкам и подтолкнула одну из них к Полу. Девочка сделала реверанс, а затем храбро посмотрела на него. Эта голубая вспышка обожгла Пола, напомнив ему о Нанетте, и он, наклонившись, поцеловал девочку:

– Ну, здравствуй, кузиночка, – а потом обратился к Элис: – Они такие похожие, что я не представляю, как вы их различаете.

Элис рассмеялась:

– С первого взгляда и овцы все кажутся на одно лицо – но пастух отлично их различает. Елизавета – старшая, ей уже семь. Она самая крупная...

– Крупная, смелая и коварная, – добавила Ребекка, смеясь, – и дикая, как лисица. Ничто не может удержать эту маленькую мисс, если она задумает ускакать в гущу зарослей. Уж сколько ее пороли – и все без толку!

– И Рут, – продолжала Элис, как бы не заметив замечания Ребекки, – двойняшка Елизаветы, она худее и меньше, и волосы у нее не вьются. Мэри и Джейн скоро исполнится по шесть, но они меньше и крепче, и, как мне кажется, больше похожи на меня, чем на Люка.

Пол с сомнением посмотрел на них:

– Да, пожалуй, теперь я понимаю, что они разные, но мне придется потратить немало времени, чтобы научиться различать их. – «Кроме Елизаветы», – подумал он.

Сразу же после этого в большом зале подали ужин, прошедший в домашней, непринужденной обстановке. Кортней явно жили не так широко, как Морлэнды в самом Морлэнде, – во время ужина собравшихся не развлекали музыканты и певцы, а вскоре после того, как ужин окончился, семейство переместилось к камину, где завязалась домашняя беседа, причем все взяли с собой какое-нибудь рукоделие, чтобы занять руки, а маленькие девочки, с большой неохотой, исполнили каждая по песне, Джон Баттс подыграл им на лютне. Пол молча поглаживал больную руку, сожалея о том, что не может аккомпанировать маленькой Елизавете – ее голосок, хотя и не был поставлен, звучал очень мило.

На следующий день, так как время года позволяло, устроили охоту на оленя. К первой засаде Люк скакал рядом с Полом, коротко, но вполне дружелюбно расспрашивая его о семейных делах, особенно о Морлэнде, которого никогда не видел.

– Тебе нужно посетить нас, – сказал, наконец, Пол, – тебе будут рады. Сейчас у нас тихо, хотя, я надеюсь, скоро вернется моя племянница, Так как королева собирается рожать. Она служит фрейлиной у королевы Анны.

Люк с любопытством посмотрел на него.

– Королева Анна? Странно слышать это имя из твоих уст, кузен. А что ты думаешь об этом деле?

Пол искоса взглянул на него.

– Каком деле? – осторожно поинтересовался он.

– Ну, развод и прочая чушь. В городе говорят, что на торговлю с Испанией это не повлияет, и Ганзе это тоже безразлично, хотя, ходят слухи, что они оскорбили ее на коронации, поместив испанский герб выше ее белого сокола в своей делегации. Но и в самом деле, как можно брать вторую жену при живой первой? Кем бы ни был их ребенок, это все равно будет еще один бастард, который осложнит дело. Хотя, судя по всему, раз ты называешь эту Болейн королевой Анной, ты на их стороне.

– Мне будет очень жаль, если мы разойдемся во взглядах на эту проблему так быстро после нашего знакомства, – сказал Пол, – но если парламент утверждает, что она является королевой, а леди Екатерина – нет, то я должен принять это, ибо таков закон нашей страны.

– Да, так утверждает и Мор, то есть сэр Томас Мор. Но парламент не может объявить, что папа – более не глава церкви. А если это не так, то и все остальное незаконно.

Пол уклонился от этой скользкой темы:

– Мне трудно судить, какие постановления парламента законны, а какие – нет. Я знаю только то, что я – подданный короля и подчиняюсь закону страны.

– А я – подданный Господа и подчиняюсь закону Христа, – сказал Люк.

– Может быть, это одно и то же, – примирительно произнес Пол.

Люк быстро взглянул на него и отвел глаза.

– Не будем ссориться по этому поводу, – сказал он. – Скоро мы узнаем, кто прав. В любом случае, нам-то спорить нечего. Но если твоя племянница служит при дворе, то, не сомневаюсь, тебе нужно быть поосторожней в суждениях.

Пол ничего не ответил – пусть Люк пока думает, что хочет, для него главное – восстановить семейные связи, насколько это возможно, и прежде всего с Люком Морлэндом, так как он уже решил, что его внук Роберт должен жениться на Елизавете Морлэнд, и ему не нужны были помехи на пути к осуществлению этого плана.

Первого сентября королева Анна удалилась в покои для родов во дворце Гринвича, и после этого ее порог было запрещено переступать мужчинам, за исключением детей и докторов. Стояла страшная жара, и Анна очень плохо себя чувствовала, она капризничала и скучала, не радовалась даже великолепным картинам в анфиладе комнат ее покоев и потрясающей французской кровати, которую король приобрел специально для ее родов.

– Ты слышала, что сказала эта злюка, когда я приказала привезти королевские пеленки для крестин младенца? – спросила она как-то утром Нанетту, когда они, вместе с другими фрейлинами, сидели за шитьем. Однако рукоделием занимались фрейлины, а королева беспокойно ходила по комнате, держа в руках чашку, из которой отхлебывала время от времени лимонный напиток, нервно постукивая по ее краю ногтем. Лежащие в тени окна собаки злобно посматривали на нее – их раздражал этот звук.

– Да, ваша светлость, – отозвалась Нанетта, – она отказалась их выдать.

– Она не имеет права удерживать их. Это не ее собственность, – продолжала Анна, распаляясь все сильнее, – это собственность Короны. И еще утверждать, что она не отдаст их ради такого ничтожного повода! Называть моего сына ничтожным!

– Ваша светлость, вам не следует так гневаться, – встревожилась Мэри, – вы испортите характер ребенка.

– Выбрал ли его светлость имя наследнику? – решила сменить тему Нанетта.

– Нет, он все еще колеблется между Эдуардом и Генрихом, – ответила Анна, слегка остывая. – Но он уже распорядился выписать свидетельство о рождении. Там сказано – «принц», а имя пропущено. Мне хотелось бы быть уверенной, что это мальчик.

– Все прорицатели... – начала Мэри, но Анна только отмахнулась:

– Они лгут, у меня есть предчувствие... но это ничего не значит. Это просто от ужасного ожидания.