Текст книги "Дочь короля"

Автор книги: Симона Вилар

От холода я стала мелко дрожать. Ноги оледенели, я их вообще перестала чувствовать. Подо мной во мху постепенно скопилась вода. А вокруг сияло солнце, пели птицы. Совсем рядом на лист опустилась стрекоза и принялась покачиваться на стебле – лёгкая, искрящаяся, в любой миг готовая улететь. Как же я завидовала её свободе!

Я принялась молиться, вспоминая все, чему меня учили в монастыре. Раз уж мне суждено погибнуть столь страшной смертью – на то Божья воля. Грешная плоть, за которую мы так цепляемся, только обременяет душу, истинная жизнь которой начинается лишь после смерти. И разве всякий человек не должен смиренно нести свой крест?

Святые мученики – вот в ком следует черпать мужество и твёрдость! И вдруг меня посетила странная мысль. Все эти великие светочи пострадали за веру, а я... я ехала для того, чтобы уберечь от греха единственное близкое мне существо. И лукавому удалось увести меня в сторону, а затем толкнуть к погибели... Теперь и Гита погибнет!

Я завопила, стала просить Создателя спасти меня. И – о, как мы слабы в минуту бедствия! – я стала кричать, что хочу жить, что мир прекрасен, я люблю его, хочу его видеть...

Я заметалась и стала погружаться.

Но тут произошло чудо.

Наверное, я совсем отупела от страха, потому и не заметила, что уже не одна. И когда сильная рука схватила моё запястье, даже не поверила, что спасена, лишь инстинктивно вцепилась в удерживающую меня руку. Как сквозь сон, чувствовала силу, которая спасала меня, тащила, дюйм за дюймом вытаскивая из трясины.

– Ну вот и все, малышка, – различила я рядом мягкий успокаивающий голос.

Это был мужчина. Синеглазый, улыбающийся, прекрасный, как архангел. Он поднял меня на руки, и до чего же надёжными, тёплыми, успокаивающими были его руки! Он вынес меня на тропу, мягко выговаривая, как неразумно я поступила, пустившись бродить по фэнам там, где высится крест. Ведь их установили со специальной целью – указывать путникам, что поблизости может оказаться трясина.

– Я не знала их назначения.

Это были мои первые слова. Я пришла в себя. Поняла, что сижу у подножия того креста, где недавно молилась. Оглядевшись, заметила, что солнце уже довольно низко висит над горизонтом. Сколько же времени я провела в трясине?

Озябшая, я дрожала, но мой прекрасный спаситель укутал меня плащом. Подсел рядом, приобняв и согревая. Я видела его высокие, вымазанные болотной тиной сапоги из прекрасного сафьяна с тиснением, видела обтянутые чёрным сукном штанов сильные колени, прикрытые полостями кожаного доспеха. До меня постепенно стало доходить, что меня спас не архангел, а мужчина, и мужчина-воин, к тому же состоятельный человек. Ведь даже плащ, которым он меня укутал, был очень дорогим – широкий, из прекрасно выделанной светлой кожи, столь мягкой, что струилась складками, как ткань. Подкладка плаща была из невероятно дорогого малинового бархата – потрясающая роскошь. К тому же плащ так приятно пах – теплом, мужчиной и какими-то экзотическими травами...

До меня наконец дошло, что я нахожусь один на один с мужчиной, более того, не боюсь его, даже позволяю обнимать себя, и мне тепло и хорошо в его объятиях.

Я попыталась отстраниться, и он меня тут же отпустил. Мне даже стало немного жаль, что он так сразу это сделал. Подняв голову, я вновь посмотрела на него. Синие глаза, спадающие на лоб каштановые кудри, сильная шея, богатырский размах чуть покатых плеч. Мой спаситель был прекрасен. Не диво, что я приняла его за посланца небес. Однако теперь я узнала его. Шериф Норфолкшира, Эдгар Армстронг, от которого я собиралась спасти свою подругу. И который только что спас меня саму.

– Сэр Эдгар?

– Вы меня знаете?

Он спросил это без особого удивления. Ведь он был известной личностью в Норфолкском графстве. Я только не представляла, что такой важный вельможа, шериф, может разъезжать в одиночку, без свиты.

Об этом я и спросила его. Сэр Эдгар улыбнулся.

– Ну, раз вас интересуют такие мелочи, значит, вы вполне оправились. Надо только вас согреть. Дрожите, как осиновый лист.

Неподалёку стоял его гнедой конь, а рядом с ним топталась пегая кобылка аббатисы. Подходя к коню, Эдгар похлопал её по крупу, сказав, что если бы эта животина не попалась ему подле креста, он бы и не заподозрил, что рядом кому-то нужна помощь, не стал бы звать. Странно, но я не слышала этого. Я, наверное, была в таком шоке, что уже ничего не различала. Он же, хотя и заподозрил наихудшее, всё же решил поискать среди зарослей. Пегая проложила изрядную колею в тростнике, однако вряд ли он отыскал бы меня, если бы я вдруг не подала голос.

Говоря всё это, он достал из чересседельной сумки кожаную флягу, откупорил её и протянул мне:

– Выпейте вина, вам необходимо согреться.

Я попыталась отказаться. Ссылалась на то, что посвятила себя духовной стезе, а устав Святого Бенедикта запрещает злоупотребление этим напитком. Но Эдгар только усмехнулся:

– Я понял, что вы из монастыря. Однако, если вас не согреть, вы заболеете, а болезнь совсем не то, что надо столь хрупкому созданию. Ведь если Господь привёл меня к вам, чтобы спасти, я уж не позволю вам расхвораться. Так что пейте. Ибо ast nos tristificus perturbat potio sucis, cum medus atque caeres[59]59
  И если вы в печали, питьё обильное поможет, вино медовое, церийское (лат.).


[Закрыть].

Этот человек знал, как со мной общаться. И на латыни он говорил превосходно. А латынь известна лишь людям, получившим образование, и таких людей я особо отличала. В итоге я подчинилась. Шериф улыбнулся, и я тоже стала улыбаться. Покорно поднесла флягу к губам, сделала глоток, ещё. Вино было сладким, густым. Мне стало хорошо и легко. Вот только если бы не неотвязная мысль о том, что этот благородный лорд, спасший меня, в то же время человек, погубивший мою подругу.

Почему-то сейчас я легко поняла, как вышло, что Гита не устояла перед ним. Эта мягкая чарующая улыбка, выразительные глаза, сильная рука, готовая поддержать и помочь... Но – помоги мне, заступница святая Хильда! – я не должна забывать, как хитёр царь зла, как ловко он соблазняет нас.

Я отшатнулась от Эдгара, вскочила.

– Сэр, мне надо спешить. Я... Меня послали с поручением. Отпустите меня.

Шериф выглядел удивлённым.

– Но я и не удерживаю вас, дитя. Однако вы не оправились ещё от потрясения. Я мог бы проводить вас. Куда держите путь?

– В Гронвуд. Ой, нет! В Хантлей.

– К де Ласи?

Я терялась под его испытующим взглядом.

– Нет. То есть да. А по пути я намеревалась сделать остановку в Гронвуде. Ведь там, кажется, есть часовня, а я хочу возблагодарить Господа и всех святых за то, что спасли меня... прислав вас.

У Эдгара был удлинённый, красивый разрез глаз, но сейчас мне казалось, что он просто щурится, словно изучая меня.

– Осмелюсь спросить, девушка, как ваше имя? И из какого монастыря вы держите путь?

– Я принадлежу к обители Святой Хильды. Моё имя Отилия Хантлей, и я еду навестить родных.

Эдгар вновь заулыбался.

– Итак, вы и есть Отилия из Святой Хильды. Что ж, я неоднократно слышал о вас от моей подопечной леди Гиты Вейк. Знакома вам такая?

Я лишь кивнула. Он отзывался о Гите почтительно и нежно. Не с пренебрежением, с которым, как я считала, должен говорить мужчина о соблазнённой им женщине.

– Вот что, девушка, – сказал шериф, поднимаясь. – Будет лучше, если мы поедем вместе. Ваш путь лежит в Гронвуд, так что нам по дороге. Мне будет спокойнее, если я провожу вас, поскольку вы плохо ориентируетесь в фэнах. А когда мы прибудем в Гронвуд и вы посетите часовню, думаю, вы не откажетесь встретиться с миледи Гитой. Она живёт в Гронвуде, и я постараюсь устроить вашу встречу. Согласны?

Я опять кивнула, видела его улыбку и сама улыбалась. От этого человека исходили доброжелательность и сила, которым я не могла противиться. В глубине души я знала, что он совратитель, что его обаятельная личина может быть обманчива. Но... Он ведь спас меня, и я не могу быть с ним суровой. Это я, которая раньше видела в каждом мужчине лишь опасность! Почему же я так покорна шерифу? Настолько покорна, что даже согласилась сесть за ним на круп его коня, когда Эдгар предложил мне это. Возможно, меня не привлекала перспектива езды на пугливой пегой и я понимала, что так мы скорее доберёмся до Гронвуда.

Я ехала позади шерифа, держась за разделявшую нас высокую луку седла. Мою лошадь он вёл на поводу, в пути мы совсем не разговаривали, не считая его короткого упоминания о том, как лестно отзывалась обо мне Гита. И от этих слов мне стало хорошо. Признаюсь, что меня бы раздосадовало, если бы в плену чар Эдгара она забыла нашу многолетнюю дружбу.

Вскоре низины фэнов остались позади. Почва стала суше, леса сменялись пашнями, мы то и дело проезжали селения, встречали крестьян, пасших свиней в дубравах, или гуртовщиков, перегонявших овец. Все эти люди снимали шапки перед шерифом, а на меня поглядывали с любопытством – на меня, женщину, закутанную в плащ Эдгара, едущую на одной с ним лошади... Я забеспокоилась. Может, они считают, что я очередная жертва Эдгара Армстронга? Уж не пересесть ли мне на мою пегую? И ещё эти подспудные, греховные мысли о том, настолько ли я хороша, чтобы люди могли меня счесть достойной внимания шерифа? От них меня обуял ещё больший стыд. Я сжалась, поникла, укутанная в плащ Эдгара, не смея поднять головы.

– Вон уже Гронвуд, – услышала я голос своего спутника, и в нём была радостная гордость.

Только теперь я осмелилась бросить взгляд вперёд. Воистину то, что говорили люди о Гронвуде, не было преувеличением. И хотя замок был ещё далёк от завершения, чувствовалось, что это будет нечто грандиозное.

Строения Гронвуда возвышались на небольшом пологом холме – белые мощные стены, круглые башни, рвы, вокруг которых уже возникло целое селение. И сколько тут людей! Забыв обо всём, я глядела по сторонам. Это был какой-то человеческий муравейник. Причём все без исключения были заняты делом, все работали. Я видела множество мужчин и женщин, таскавших камни, пиливших дрова, кативших бочки, носивших речной песок. Мимо проезжали телеги, груженные мешками с известью, сновали разнорабочие. Я видела штабеля брёвен и обтёсанные каменные блоки, слышала команды, выкрики. Клубилась пыль, пахло потом, древесиной, смолой. Всё это напоминало картину хаоса, но некоего упорядоченного хаоса, где каждый знал, что делать.

Мы миновали первый ров, шириной более пяти ярдов и глубиной около четырёх, за ним тянулся вал, образованный вынутой изо рва землёй. Далее располагался ещё один ров, за которым высилась стена с выступающими из неё круглыми дозорными вышками. Я видела, как рабочие поднимают при помощи блоков и лебёдок на высоту стен грузы с камнями и отшлифованные блоки, а наверху каменщики заняты укладкой – скребут, шлёпают, пристукивают мастерками. В сарайчиках вдоль стен можно было видеть каменотёсов, обрабатывающих с помощью резцов и деревянных молотков будущие плинтусы, капители колон, детали арок. Невдалеке стояла кузница, сквозь открытую дверь которой виднелись отблески огня и слышался звон ударов по наковальне – это кузнец готовил для строителей новые инструменты.

Когда мы миновали проём в крепостной стене и въехали во внутренний двор, я с удивлением поняла, что Эдгар намеревается его покрыть плитами, словно полы в соборе, – неслыханная роскошь. А прямо перед нами высилась громада главной замковой башни-донжона. Полускрытая сетью деревянных лесов, она всё же производила впечатление настоящего дворца: ровные каменные ступени вели к высокому крыльцу, идеальны были проёмы окон с овальным верхом, а ещё выше виднелась открытая галерея, на которой трудились каменотёсы, придавая её подпоркам вид сдвоенных изящных колонн.

Эдгар остановил коня у крыльца и с лёгкостью соскочил на землю. На его окрик в арке двери показалась немолодая крепкая женщина.

– Эй, Труда, где сейчас леди Гита?

Женщина, вытирая руки о передник, поспешила нам навстречу, сказав, что госпожа весь день была в замке, а недавно выехала прокатиться верхом.

– Думаю, она скоро вернётся, – кивнул Эдгар. – А пока, Труда, прими как следует нашу гостью. Миледи наверняка обрадуется встрече с ней.

Увидев мою мокрую, испачканную тиной одежду, пожилая женщина сокрушённо зацокала языком:

– Святые угодники! Что же это с вами приключилось, милочка?

Не дожидаясь ответа, она повлекла меня за собой, но наверху я на мгновение остановилась.

– Милорд Эдгар, я так ещё и не поблагодарила вас за своё спасение. Храни вас Бог. Отныне я всегда буду поминать вас в своих молитвах.

Он слегка поклонился. Скорее игриво, чем почтительно. Но я не обиделась. Как и ранее, меня обезоружила улыбка шерифа. В ней была почти женская мягкость, если бы мужественность Эдгара не проступала в решительном подбородке, быстром твёрдом взгляде.

Я последовала за Трудой под округлую высокую арку, изукрашенную резными архивольтами пышнее, чем в аббатстве Бери, и слегка оробела, вступив под неё. А зал, который я увидела за дверью... Здесь ещё велись отделочные работы, пахло краской, штукатуры трудились, выравнивая стены, разнорабочие выносили мусор, прибиралась прислуга. И всё же зал был уже великолепен. Я заметила, что, в отличие от шестигранной постройки самого донжона, зал имел прямоугольную форму благодаря обрамлявшим его параллельным стенам. В каждой из них друг против друга были установлены камины, красиво украшенные колоннами и с выступавшими навесами вытяжек. Над головой расходились выгнутые своды с резьбой, но главным украшением зала было, конечно же, огромное окно, располагавшееся как раз напротив входа. Оно разделялось на три части колоннами, а в свинцовых переплётах в лучах заходящего солнца горели синие, золотистые и пурпурные стёкла, образующие круги, ромбы, звёзды. Они сверкали, как драгоценности, разбрасывая вокруг пёстрые блики.

Так вот где обитала моя подруга! Здесь роскошно и весело, и почему я должна думать, что Гита тут несчастна? Но разве дьявол не соблазняет нас мирскими благами, чтобы мы забыли о высшей ценности – о чистоте души?

Труда пригласила меня пройти в небольшую дверь, обнаружившуюся за выступом одного из каминов. И мы оказались в треугольном помещении между выступом башни и стеной, отделявшей его от зала. Здесь, видимо, была девичья – кругом прялки, станки для тканья. Несколько женщин трудились за ними, но по приказу Труды оставили работу, принесли тёплой воды, которую налили в большую бадью, а также сухую одежду. От стены, за которой был камин, исходило тепло, но раздеваться при посторонних мне было неловко, и я решилась на это, только когда мне принесли деревянную ширму, за которой я смогла укрыться.

Женщины вновь принялись за работу, постукивали их станки, слышалось перешёптывание. Я с наслаждением обмылась и переоделась в незнакомую, но чистую одежду – тунику некрашеного светлого холста с узкими рукавами, накинула на плечи и голову шерстяную шаль. Я давно уже не носила мирской одежды, меня смущало, что подол туники короче, чем у моего одеяния послушницы, и доходит лишь до щиколоток, не скрывая ступней. Я села за своей ширмой на скамью, поджав под неё ноги.

Вскоре вернулась Труда, принесла мне перекусить – ещё горячие лепёшки, тушёную капусту, салат из редиски с зелёным луком, сдобренный сметаной, и кусок баранины, от которого шёл изумительный аромат. Я и не замечала, как сильно проголодалась, но всё же, прежде чем приступить к еде, прочла полагающуюся молитву.

Труда всё время стояла рядом, держа в руках кувшинчик с элем.

– Ишь, какая вы богобоязненная девушка, ну точь-в-точь наша госпожа. Сэр Эдгар сказал, что вы её подружка?

Норфолкские крестьяне и челядь всегда запросто держатся с окружающими. Вот и Труда подсела ко мне, расспрашивала, что же со мной приключилось, нетерпеливо ёрзая, ожидая, пока я прожую, чтобы ответить. Обычная саксонская простолюдинка, но одета в добротное сукно, а головная повязка, обрамляющая её пухлые щёки, даже накрахмалена. Наши прихожанки в Святой Хильде выглядели куда проще.

Я заметила, что перешёптывание работниц прекратилось – они тоже слушали, даже замедлили работу. Труда, устав добиваться моих сдержанных пояснений, заговорила о своём. Рассказала, что ещё недавно жила в фэнленде, а когда госпожа переселилась в Гронвуд, то с охотой пошла к ней в услужение. Здесь всегда оживлённо, всегда есть с кем посудачить. Да и положение её устраивает – состоять при «датской жене» лорда шерифа и почётно и выгодно. И она опять властно крикнула пряхам, чтоб не прекращали работы.

– А моя госпожа, дай ей Бог здоровья, расположилась тут как истинная леди. Замок хоть и не достроен, но над залом уже есть несколько прекрасно отделанных покоев, а также уютная спаленка, где Гита милуется с шерифом.

Как спокойно она об этом говорила! И словно бы с одобрением. Хвалила Эдгара. Вон-де как хорошо он относится к её госпоже, как нежен с ней, богато одаривает. Специально для неё накупил дорогих тканей, красивых перчаток, мягкой обуви, мехов. А ещё и Снежинку ей подарил, самую лучшую кобылу из своего табуна, и лично обучал Гиту ездить верхом. И теперь, когда он устраивает охоты или они отправляются в гости к кому из соседей, леди Гита всегда ездит на белой арабке, какой нет и у этих надменных нормандских дворянок.

Этой тёмной женщине и в голову не приходило, что все подобные милости – не более чем плата богатого вельможи ублажающей его наложнице.

Наконец я не выдержала и попросила проводить меня в часовню. Труда, похоже, заметила некое раздражение в моём голосе, поглядела пытливо, но не перечила.

Часовня в Гронвуде была уже отстроена – деревянная и довольно просторная. Как по пути сообщила мне Труда, каждое воскресенье вся челядь шерифа и строители являются туда на мессу. Мы уже достигли крыльца часовни, когда Труда тронула меня за локоть, указав в сторону:

– Вон, полюбуйтесь-ка.

Я оглянулась и замерла. Во двор въезжала Гита в сопровождении пары грумов и смуглого низкорослого пажа. Она восседала на великолепной белой, как снег, лошади, закутанная в лиловый бархатный плащ до кончиков башмаков, а на её волосах, заплетённых в косы, сверкал чеканный золотой обруч.

Моя подруга была разом похожа и на величественную королеву, и на легкомысленную красотку. На её лице играл румянец, волосы на висках растрепались, зубы сверкали в улыбке.

Я видела, как к Гите подошёл шериф, что-то сказал, и она засмеялась. Я заметила, как нежно и почтительно поцеловал ей руку Эдгар, не отпустил, прижал к щеке. Гита улыбалась, пыталась высвободить её, но он вновь ловил её запястье, целовал. На них многие глядели, но эти двое словно и не замечали общего внимания, увлечённые друг другом. Постыдно было так предаваться чувству на глазах толпы, но одновременно и прекрасно. И почему-то мне пришла мысль, что Эдгар действительно любит и ценит Гиту. А она... Я на своём опыте убедилась, какой притягательной силой обладает шериф. Наверное, приятно, когда тебя любит такой мужчина. Но разве его чувство может быть истинным, когда все знают, что он скоро ждёт к себе другую, а Гита для него просто доступная женщина? И всё же... всё же... Его внимание к Гите, его мягкая нежность, то, что он окружил её такой роскошью и почтением... Как бы я себя повела на месте Гиты? Я?!. О, Святая Хильда! Как я могла даже подумать о подобном!

Я кинулась в часовню, как в укрытие. Долго молилась, преклонив колени у алтаря. И, как всегда, молитва успокоила меня, привела в благостное состояние. Я глядела на огонёк лампады у распятия, не замечая ничего вокруг, отрешась от всего. Может, поэтому и не заметила, когда рядом оказалась моя подруга. Только вставая, увидела её коленопреклонённой немного позади себя: Гита, как и в Святой Хильде, не стала прерывать мою молитву, даже присоединилась к ней. И только когда я поднялась и наши взгляды встретились, она улыбнулась, а в следующий миг мы так и кинулись друг к другу.

– О небо, как же я рада тебе, Отил! Я не поверила своим ушам, когда Эдгар сказал, что ты в Гронвуде.

Она обнимала меня и смеялась, выглядела счастливой, не обнаруживая ни тени смущения. Я тоже не решилась сразу сказать о причине своего приезда и, вместо того чтобы пенять ей за легкомыслие, только и твердила, как рада её видеть, как она похорошела.

Когда мы вышли из часовни, Гита принялась меня расспрашивать, как меня приняли, всем ли я довольна, понравилось ли мне в Гронвуде. Она действительно держалась тут как хозяйка. Это стало особо заметно, когда мы вернулись в донжон и её окружили люди, спрашивали, теребили, просили внимания. Она стала отдавать распоряжения, но, заметив, что я теряюсь, увлекла меня в сторону, извинилась, сказав, что мы сможем спокойно поговорить немного позже, когда она выполнит свои обязанности хозяйки замка. А пока она препоручила меня заботам того смуглого мальчика, которого я сперва приняла за её пажа. Но оказалось, это бастард Эдгара.

– Это Адам, – говорила Гита, обнимая ребёнка. – Он сын Эдгара от сарацинки и просто чудесный ребёнок. Да, Адам? И ты не откажешь мне, если я попрошу тебя проводить нашу гостью в мою комнату наверху?

Мальчик тут же взял меня за руку и увлёк по лестнице наверх. Я заволновалась, что сейчас попаду в покой, где Гита «милуется» с шерифом, но ошиблась.

Этот покой в недостроенном замке, судя по всему, принадлежал одной Гите. Скамьи у стены покрыты сукном, всюду вышитые подушки, резные стульчики, а на полу ковёр, столь роскошный, что страшно ступить. В нише окна пяльцы с неоконченной вышивкой, в ящичке яркие мотки ниток, пёстрый бисер в коробочке. Рядом пюпитр для письма, коробка с пергаментом, заточенные перья. Видимо, Гита не отказывалась от привычных занятий и в миру. А рядом горка с книгами. Гита всегда любила читать, и Эдгар шёл навстречу своей «датской жене», покровительствуя даже её столь дорогостоящему увлечению, как книги.

– Миледи Гита любит уединяться тут, когда нет дел, – пояснил мне ребёнок.

Уединение – тоже роскошь. У нас в обители мы редко могли позволить себе подобное.

Меня сразу потянуло к книгам, но Адам поначалу не давал мне покоя, твердил, что Гита рассказывала ему обо мне, говорила, что я святая. Он спрашивал, каково это – быть святой, и мне пришлось разочаровать его, пояснив, что во мне столько же святости, как и в нём самом. Похоже, этот чудный ребёнок был разочарован. Мы с ним разговаривали какое-то время, и он удивил меня неожиданными познаниями в Святом Писании. И это сын язычницы-сарацинки!

Гита вскоре забежала к нам, но ненадолго, просто предложила мне отужинать с ними в общем зале. Я отказалась, и она не настаивала, вновь ушла. За ней поспешил и Адам. Похоже, этот ребёнок души не чает в ней и они прекрасно ладят. Бастард шерифа и его любовница. Сейчас они живут с шерифом одной семьёй, и, похоже, счастливой семьёй. Но что будет, когда приедет дочь короля? Тогда они сразу лишатся всего. И от этой мысли мне сделалось грустно. Ибо, клянусь верой, мне нравилось всё, что я увидела тут.

Чтобы как-то отвлечься от невесёлых мыслей, я стала просматривать книги Гиты. Их было четыре, все в переплёте из кож с тиснением. Я увидела труд монаха Гильдаса «О гибели и покорении Британии», богатое собрание «Псалмов Давида», «Историю лангобардов» Павла Диакона и... «Ars Amandi» – «Искусство любви» Овидия. Я не удержалась, взяла последнюю. Книга была красиво переписана, с большими заглавными буквами, раскрашенными и позолоченными. Я помнила, с каким восторгом Гита некогда зачитывала мне строки этого автора. Может, тогда и наступила её погибель...

Всё же не удержавшись, я прочла несколько строк о том, как мужчина ждёт женщину, она приходит:

 
...вошла в распоясанной лёгкой рубашке,
По белоснежным плечам спадали пряди волос.
 

Почему-то я представила эту женщину Гитой. Словно видела Эдгара с ней.

 
Лёгкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, —
Скромница из-за неё всё же боролась со мной.
Только сражалась как те, кто своей не желает победы,
Вскоре, себе изменив, сдалась без труда.
И показалась она перед взором моим обнажённой...
Мне в безупречной красе тело явилось её.
Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
Как были груди полны – только б их страстно сжимать!
Как был гладок живот под её совершенною грудью!
Тонок стан, юное крепко бедро!
Тело нагое её к своему прижимал я...[60]60
  Перевод С. Шервинского.


[Закрыть]
 

Я быстро захлопнула книгу. Несколько минут ходила по комнате. Так вот чему обучает мою подругу совратитель Эдгар! Она же... уступившая, соблазнённая, опозоренная... Бедная моя! Она словно в плену чар, закрывает глаза на свою искалеченную жизнь, на попранное имя. Всё отдала она этому человеку, ради позорного положения наложницы, ради плотских утех. Ради случки!

Когда появилась Гита, оживлённая, нарядная, я не сразу начала душеспасительную беседу. Молчала, слушая, что теперь у нас много времени, что мы сможем говорить хоть до утра, ибо Эдгар понимает, как нам, подругам, хочется побыть вместе, и не станет нас тревожить.

– Он великодушен, – холодно сказала я. – Даже готов не брать тебя сегодня на ложе.

Она странно поглядела на меня, но вместо ответа принялась зажигать свечи на кованой треноге. Потом вновь заулыбалась.

– Он всегда идёт навстречу моим желаниям. Знаешь, Отил, я так счастлива с ним, я ранее не знала, что в мире есть такое счастье. Ибо с той минуты, как увидела Эдгара, я отдала ему и сердце, и душу. И если бы Господь свёл нас ранее...

– Лучше вместо того, чтобы поучать Всевышнего, ты бы подумала о том, что несёт в себе ваше сожительство.

Странной дело – прежде именно Гита была более рассудительной из нас двоих, тогда как я жила в мире грёз и видений. Но сейчас вдруг я почувствовала себя гораздо старше и мудрее. Поэтому, когда я заговорила, мой голос звучал спокойно. Хотя неприятно говорить подруге такое, я рассказала, какие слухи ходят о ней, как о шлюхе шерифа, как она губит себя, своё доброе имя тем, что не венчанной живёт в доме Эдгара, спит с ним. Она называет это любовью, однако это порочащая любовь, удобная только для Эдгара, ибо мужчину не судят строго и вся вина за грех ложится только на женщину.

– Помнишь, Гита, ты читала мне из Овидия, что влюблённых ждут бури, горе и изнурение? Со слов поэта всё это выглядело прекрасно. Но в жизни... Сейчас тебе хорошо с Эдгаром, но разве ты забыла о том, как соблазняет нас царь зла? Он расставляет на нашем пути ловушки именно там, где мы слабее всего. А слабость – это когда мы принимаем лишь то, что приятно, забывая о долге. И я заклинаю тебя, если в тебе есть страх Божий, уйди от своего любовника!

Гита глядела на огонёк свечи и молчала. Я даже не могла понять, слушает ли она меня, таким отрешённым был её взгляд. А я думала, где мне найти такие слова, чтобы вывести её из ослепления греховной страсти, объяснить всю глубину бездны, в какую её несёт.

И тогда я заговорила о том, что, как я знала, для Гиты всегда оставалось важным – о чести её рода. Любовь, сказала я, делает человека безрассудным, но, даже совершая безрассудство, он должен помнить о своей гордости. Хотя бы для того, чтобы не пасть в глазах своего избранника.

– Твоё гордое имя досталось тебе от великого предка незапятнанным и окружённым славой, и, что бы ты ни делала, ты не должна оступаться. А сейчас любые грязные уста могут бросить вслед внучке Хэрварда Вейка «шлюха!».

Гита вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Потом гневно взглянула на меня.

– Никто не посмеет называть меня так! Пока я с Эдгаром...

– Не обманывай себя, Гита. Эдгар не сможет закрыть рты всем в Норфолке. Конечно, он богат и могуществен, он старается оберегать тебя, но скоро приедет та, которая имеет на него законное право, – дочь короля. Неужели ты считаешь, что и перед ней Эдгар защитит тебя? Неужели он предпочтёт ссору с ней и её отцом-королём, лишь бы сохранить твои ласки и нежность? Всем известно, как высоко поднялся крестоносец Эдгар, люди громогласно говорят, что ему открыт путь к графскому титулу. И если ты окажешься помехой на пути к его восхождению... Захочет ли он лишиться всего этого ради податливой саксонской девушки?

Она слушала меня, и её лицо стало тоскливым, как осенние сумерки. Когда же она заговорила, голос звучал хрипло:

– Никто не смеет говорить мне подобное. Но, боюсь, ты недалёка от истины, Отил. Кинувшись в объятия Эдгара, я заставила себя забыть о многом. И вот появляешься ты. Даже не знаю, откуда в тебе такое прозрение – в тебе, тихой монастырской девочке. Может, это знамение свыше? Помнишь, как ты чувствовала, что я более не вернусь в Святую Хильду? Что ты предречёшь мне сейчас?

Я её не понимала. Ответила, что сказала уже достаточно.

Гита кивнула. Потом глаза её сверкнули.

– Однако я готова бороться за себя, Отил. И знаешь, на что я надеюсь? Что даёт мне силы выносить моё – что уж там говорить – позорное положение? Это любовь Эдгара. Я не могу это пояснить, но ни в чём я не уверена так, как в том, что он меня любит. И это даёт мне силы... Знаешь, Отил, есть старая английская поговорка: «Можешь взять – бери!» И я хочу попробовать отнять Эдгара Армстронга у Бэртрады Нормандской.

Я даже уронила шаль, в которую куталась. Пока поднимала её, смогла справиться со смятением. Заговорила спокойно:

– Я верю в чудеса, Гита. Усомниться в них – значит поставить под сомнение само Писание. Однако во что я никогда не поверю, – это в возможность задуманного тобой.

Но она вдруг рассмеялась шальным безнадёжным смехом.

– А я-то надеялась, что ты благословишь меня. Ведь как иначе я смогу вернуть доброе имя, кроме как обвенчавшись со своим любовником?

– Ты можешь вернуть все – мир, покой души и надежду на вечное спасение, если покинешь его и... и если вернёшься обратно в обитель. Стены Святой Хильды оградят тебя от мира... от злословия. А Эдгар Армстронг никогда не нарушит клятву, данную перед алтарём в присутствии короля и двора. Хотя бы для того, чтобы сохранить свою честь, раз уж он отнял у тебя твою.

Это были верные слова, но отчего-то я чувствовала себя едва ли не предательницей.

Гита словно пропустила мимо ушей мои слова о возвращении в монастырь. Она встала, ходила по комнате, сжимая руки. При свете свечей я видела, как блестело шитьё на её одеянии, одно у горла, другое на кайме верхней туники под коленями. Нижняя тёмная туника была из какой-то мягкой неизвестной мне материи, и в её складках Гита вдруг стала путаться, словно спотыкаясь.

– Та, другая... – вдруг торопливо заговорила она. – Я расспрашивала о ней у Пенды – верного человека Эдгара, и у каменщика Саймона, и оба они утверждают, что Эдгар никогда не проявлял к ней особых чувств там, в Нормандии. У него были иные планы, но Бэртрада сама обратила на него внимание, была навязчива, пока это не стало заметно при дворе. Эдгару это даже грозило неприятностями. Вот тогда, чтобы замять скандал, король и пошёл на эту помолвку... Но с тех пор прошло более года, и Бэртрада почти не давала о себе знать всё это время. Да и Эдгар писал ей редко. Со своей же должностью шерифа он справляется отменно, его не в чем упрекнуть, но он – сакс из мятежного клана Армстронгов и не пара дочери Генриха Боклерка, что лучше других сознает сам король. Да, я знаю, обручение почти приравнивается к супружеству, и Бэртраду ожидают в Дэнло в конце лета. Однако приедет ли она, если Эдгар, допустим, напишет королю, что не считает себя достойным породниться с ним?